Текст книги "Мадам"

Автор книги: Джанетт Энджелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава пятнадцатая

Мне нужно было куда-то уехать.

Бенджамен не приходил уже больше недели. Клиенты особенно доставали, солнце пекло, и все в моей вселенной горланило что есть мочи: «Пора в путь дорогу!»

Джаннетт была обеими руками «за». Она почти всегда поддерживала мои безумные планы, и обычно у нее рождалась хорошая мысль, как именно их воплотить.

– Оганквит, – решила Джаннетт.

Хороший план. Оганквит – маленький городок на южном побережье штата Мэн, где жизнь в основном кипит летом. Зимой холодно, вдобавок небо затянуто синевато-серыми тучами, и море бушует, зато летом открываются все антикварные магазинчики, дешевые отельчики и театры. Городок оживает, кругом буйство красок и многообразие языков. Кроме того, Оганквит считается чем-то вроде Мекки для геев, что лично мне нравилось. Как вы уже поняли из этой книги, мне нравятся места, где люди живут под девизом «Живи и давай жить другим!».

А лучше всего то, что Оганквит расположен всего в паре часов езды на север от Бостона. Этакий отпуск без всяких обязательств.

На языке индейцев название городка означает «прекрасное место около моря», и когда в пятницу днем мы добрались до места назначения, стало ясно, что оно дано не случайно. Береговая линия кокетливо извивалась так, чтобы вы видели ее прямо с шоссе, море обещало избавление от стрессов и надоевшей работы. Сначала мы проехались по городку. Джен ругалась на пешеходов, тащившихся прямо перед нами, а я просто смотрела в окно, пока мы проезжали мимо театра Ливитта с облупившимися белыми стенами и зелеными ящиками для растений, прикрепленными за окнами, мимо паба «Максвелл» с подозрительным обещанием отличнейшего караоке и булочной со смешным названием «Сумасшедший шляпник».

Джен не терпелось выбраться из машины.

– Может, тут припаркуемся?

– Конечно, где хочешь.

Мы высадились около окруженного водой отеля «Викинг» с широкими балконами на двух этажах с видом на море. Отель расположился в переулочке, выходившем прямо на берег. Мы бросили сумки в номере, даже толком не рассмотрев, что он из себя представляет. Джен ужасно хотелось сразу бежать к океану.

Как-то раз она призналась мне, что ее заветная мечта – отправиться в длительный кругосветный круиз.

– Ну, знаешь, годика на два. Чтобы вода стала единственным ритмом жизни. После такого путешествия просто невозможно вернуться тем же человеком.

А о чем мечтала я? В тот момент они были какими-то расплывчатыми, в них фигурировали слова «счастье» и «удовлетворение». Разумеется, тогда у меня еще не было Сэма. Он подарил мне самое большое счастье и самое глубокое удовлетворение на свете.

Мы побродили по пляжу, а потом вернулись в город и зашли на продуктовый рынок за несколькими бутылками вина, которые оставили в номере, когда переодевались к ужину. Оганквит – это вам не Бостон, где вы обязаны переодеваться к ужину, здесь вам хочется это сделать. Мы наслаждались уткой со спаржей и ризотто в крошечном ресторане при маленьком пансионе и выпили за ужином бутылочку вина. Джен потребовала, чтобы мы после ужина выпили коньяка, так что, пробираясь через изрядно поредевшую толпу туристов к отелю, мы уже были навеселе.

Широкий балкон так и манил к себе. Стемнело, прибой тихонько облизывал песок. Отличная ночь, чтобы пропустить по стаканчику. Или по пять.

Ни у меня, ни у Джен не оказалось штопора.

Я тут же метнулась к телефону. Ну и что, что тут не «Ритц», я решила, что силой воли смогла бы превратить портье в посыльного.

Мальчик, дежуривший у стойки регистрации, не только мог подсказать, где взять штопор, но был рад собственноручно доставить его прямо в номер, поскольку его смена заканчивалась через несколько минут.

Я лениво развалилась на кровати:

– Почему бы и нет? Принесите заодно три бокала для вина, ладно?

Джен сидела прямо на полу, прикрыв глаза и слушая шум океана. Или, может быть, спала.

Через десять минут раздался стук в дверь. Парню было, наверное, лет двадцать. Он двигался со свойственной молодости неуклюжестью, и, клянусь, его член уже стоял.

Мы прилично выпили, и вино продолжало приятной теплотой разливаться по телу. В нескольких метрах от нас шумел и что-то шептал прибой. Казалось, Бостон бы в миллионе миль, и мне вдруг захотелось веселиться и отрываться.

Юный Портье (я ни за что на свете не смогу вспомнить его имени, на самом деле хорошо, что я вообще хоть что-то помню о том вечере) явно был счастлив посидеть и выпить с нами. По-видимому, его вполне устраивала работа в «Викинге», и к большему он не стремился, и меня это вполне устраивало. Я устала от псевдоинтеллектуалов.

Должно быть, у Джен тоже было игривое настроение. Она разлеглась в шезлонге, потягивая вино и все еще не открывая глаз.

– Ты знаешь, чем моя подруга зарабатывает на жизнь? – спросила она у Юного Портье, кивнув в мою сторону. Я хихикнула.

Пареньку не терпелось услышать ответ.

– Нет, и чем же?

Джен улыбнулась с закрытыми глазами.

– Она – «мадам».

Я посмотрела на мальчика. Он все еще подобострастно улыбался, но немного занервничал, словно уже много раз становился жертвой таких шуточек и предчувствовал, что сейчас его снова поднимут на смех. Он покрутил бокал в руках и промямлил:

– Ага.

– Спроси ее сам, – сказала Джен.

Портье уставился на меня. На мне было облегающее голубое платье, за которое я выложила целое состояние в бутике «Сола» на площади Гарвард. Я выскользнула из изящных туфелек на шпильке. Мальчик был под впечатлением, но недостаточно, чтобы забыть о возможном подвохе.

– Это правда?

Я похлопала по шезлонгу, стоявшему рядом со мной.

– Иди сюда.

Портье подошел, благоухая мылом, потом и каким-то неприятным лосьоном после бритья, которым он, наверное, облился с ног до головы перед тем, как подняться наверх с бокалами и штопором. Мальчик все еще страдал от юношеских угрей. Но я решила не думать о его возрасте. Он ведь уже достаточно взрослый, чтобы работать? Моя рука скользнула на его колено.

– Да, я «мадам», – проворковала я, глядя парню в глаза. – В Бостоне.

– Правда? – Его крепость рушилась к моим ногам, мальчику так хотелось мне поверить.

Я провела рукой по его бедру, нежно, но не слишком.

– Правда, – сказала я и наклонилась к нему.

Надо сказать, что наклон вышел очень быстрым, поскольку после такого количества спиртного, как мы выпили, меня уже тянуло наклониться.

Юный Портье сдался. Мужчина больше не может продержаться на своем самолюбии. Он обнял меня за плечи и склонился поцеловать.

Вообще-то я совсем не это планировала, но почему бы и нет? Я ответила на его поцелуй с воодушевлением. Думаю, в последний раз я целовалась с таким молодым парнем лет в шестнадцать.

Было весело.

Как только Портье решился уступить соблазну, то проявил изрядную долю энтузиазма и удивительную фантазию. Мы быстро отставили в сторону бокалы и вместо этого начали пить из горлышка, передавая друг другу бутылку.

Прикончив бутылку, мы сделали паузу, чтобы перевести дух. Джен наблюдала за нами с выражением крайнего удивления. Она открыла новую бутылку и протянула ее мне:

– Угощайся.

Портье решил, что пора завести разговор.

– А чем ты занимаешься в Бостоне? – спросил он у Джаннетт.

Она улыбнулась еще шире.

– Работаю на нее. – С этими словами Джен указала на меня.

Он моргнул:

– Ты хочешь сказать…

Джен кивнула:

– Я – девочка по вызову.

Его глаза расширились.

– О господи.

Портье переводил взгляд с Джен на меня, переваривая информацию. Я представила, как он на следующий день хватается в школе или в пиццерии. Хотя, если подумать, друзья, скорее всего, ему не поверят. Бедный маленький Портье.

– О господи, – повторил он.

По-видимому, Джаннетт решила, что все происходящее – шутка. Она, улыбаясь, снова развалилась в шезлонге и закрыла глаза.

Однако мне все еще хотелось поиграть. Я отодвинулась в сторону, чтобы мальчик мог лечь в шезлонг, а потом уселась сверху. Его футболка снялась легко, и я водила пальцами по его груди, совершенно лишенной растительности. Я почувствовала его эрекцию через брюки и свое платье и внезапно просто влюбилась в этого мальчика, влюбилась в этот момент, когда все может произойти просто потому, что тебе так нравится, никто ничего не организует, не планирует и ни за что не платит.

Я стащила платье через голову, все еще сидя на Портье, и он ахнул от радости. Я наклонилась и провела языком от ключицы к подбородку и почувствовала, как его тело дрожит подо мной. Он протянул руку и расстегнул лифчик проворнее, чем я ожидала. Значит, парень хотя бы пару раз уже этим занимался.

Как ни странно, эта мысль показалась мне возбуждающей.

Моя рука скользнула к брюкам, кнопка и молния открылись легко и быстро, мальчик приподнял бедра, чтобы освободиться от брюк.

Кто-то похлопал меня по плечу. Рядом со мной стояла Джен с вечерней сумочкой в руке, порылась в ней и наконец что-то оттуда извлекла. Презерватив. Я кивнула в знак благодарности, а потом вдруг громко рассмеялась безо всякой на то причины. Я просто была счастлива, ощущала всю полноту жизни, и на меня ничто не давило. Джен, по-прежнему улыбаясь, вернулась на место, сделала глоток вина и снова закрыла глаза. Я не знала, ей действительно неинтересно, чем мы тут занимаемся, или она притворяется.

С другой стороны, мне, в общем-то, было плевать.

Я снова уселась на Портье, теперь он был готов приступить, просто не то слово. Держа меня за бедра, он подал таз вперед, и его член скользнул внутрь. К этому моменту я уже намокла, и ощущения были самые приятные. Мальчик отпустил мои бедра и схватил меня за грудь. Его член, молодой и твердый, работал словно поршень, и это было просто замечательно.

Он продолжал двигаться целую вечность. В конце концов я кончила, охнула и упала на него, дрожа всем телом. Мальчик поднял меня с шезлонга, положил прямо на пол и лег сверху, снова вонзая свой член в мою киску, сочившуюся смазкой после оргазма. Он, весь потный, пригвоздил меня к полу, мыча что-то неразборчивое. Я двигалась вместе с ним и – невероятно, но факт – кончила еще два раза подряд, прежде чем он своим последним толчком оторвал меня от пола и кончил.

Несколько минут мы лежали рядом, пытаясь перевести дух, а потом Портье наконец сел. По его спине струился пот, я буквально купалась в нем. Мальчик аккуратно снял презерватив и кинул его в мусорное ведро, стоящее за дверью, куда мы швыряли пробки и пустые бутылки. Затем одним махом встал, потянулся и взял свою одежду. Мужчина, который не просто может трахнуть женщину, но и достаточно умен, чтобы не обсуждать ничего после секса. Что еще лучше, он может оценить ситуацию и понять, что в отрыве от секса он здесь совершенно ни к чему, и с достоинством удалиться. Да наш Портье просто на вес золота. Я с благодарностью кивнула ему.

Он в ответ широко улыбнулся.

– Ну, – начал он, и я ждала услышать какой-нибудь перл. Такой умный паренек определенно после секса должен сказать какую-то изящную фразочку или, по крайней мере, выразительную. – И как я теперь докажу ребятам, что трахнул «мадам»?

* * *

– Ты сама виновата, – сказала Джен, когда мы собирались ко сну. В номере стояла одна широченная двуспальная кровать. Я не могла вспомнить, когда спала на такой.

– Он был такой молоденький, – ответила я, то ли оправдываясь, то ли объясняя, сама не знаю.

– Ага, и прыщавый, – язвительно заметила Джен. Она почистила зубы и надела черную футболку и длинные шортики.

– Кстати, как ты думаешь, почему французы так любят одеваться во все черное? – спросила я, хотя это было совершенно некстати.

– Но в Нью-Йорке все тоже ходят в черном, – заметила она. – И в Лондоне. Может, это присуще всем жителям больших городов.

– Но я же тоже живу в большом городе, – возразила я, глядя на белую хлопчатобумажную ночнушку, которую Джен помогла мне надеть. Ладно, пожалуй, я выпила больше, чем думала.

– Нет, если судить по твоему гардеробу, – сказала Джен, и в ее голосе снова послышался намек на улыбку.

Она погасила свет, мы некоторое время лежали молча в темноте, а потом Джен захихикала.

– Что?

Джен повернулась ко мне лицом.

– Ну, – она попыталась придать голосу серьезность, подражая Портье, – и как я теперь докажу ребятам, что я трахнул «мадам»?

И тут я тоже заржала, причем громче, чем того заслуживала шутка. С другой стороны, в этом вся прелесть алкогольного опьянения – все кажется намного смешнее.

– Например, так. – Я, не задумываясь, обвила ее шею руками и притянула Джен к себе, а потом мы целовались, мои мягкие губы касались мягких губ Джен, мои – зацелованные и распухшие после секса с Портье, а ее – свежие после зубной пасты.

Поцелуй длился около трех столетий и примерно три секунды. Джен отпрянула и что-то забормотала, но я прижала палец к ее губам:

– Тсс! Ничего не говори.

И Джен замолчала. На самом деле она просто приоткрыла губы и втянула мой палец в рот, сначала пососала его нежно, а потом чуть сильнее. Я приблизила свои губы к ее рту и прижалась к ней, затем вытащила палец и провела им по ее телу, поласкала грудь, а потом начала щипать ее сосок через ткань футболки. Джен снова что-то стала говорить, на этот раз более настойчиво, но мой язык уже скользнул в ее рот.

Джен подняла руки, обняла меня и потянула на себя так, что я оказалась сверху. Теперь ее поцелуи стали уже более настойчивыми, чем мои. Мы терлись друг о друга грудью, дыхание Джен стало прерывистым, когда она возилась с завязками на моей ночнушке, ничего не получалось, и мы обе снова захихикали. Тут Джен взяла и просто разорвала ночную рубашку.

– Мне нравится, когда ты такая настойчивая, – ахнула я.

Наши руки снова скользили по телам друг друга, гладя, лаская, пощипывая. Джен сдвинулась вниз, теперь ее губы и язык оказались на моей груди, щекоча и посасывая соски. Я извивалась под ее телом, но она не давала мне вырваться, дразня своими ласками. Я корчилась от удовольствия, с трудом дыша, а потом вывернулась и легла сверху. И вот уже мои губы оказались на ее киске, и теперь настала очередь Джен стонать и вырываться, а ее пальцы перебирали мои волосы.

Я остановилась, чтобы передохнуть, и мы начали тереться бедрами. Джен сунула мне руку между ног, и ее пальчик оказался внутри, а потом еще один. Она двигала ими взад-вперед, прерываясь только, чтобы поласкать мой клитор. Я так часто и тяжело дышала и, может быть, даже кричала. Джен издала вздох удовольствия и нырнула вниз, чтобы попробовать мою киску на вкус, а я обвила ногами ее за шею и плотно прижала к себе.

Только в начале четвертого мы наконец завершили наши игрища, уставшие и все еще пьяные. Джен стояла в дверях ванной и пила остатки вина прямо из бутылки. Я изучала растерзанную ночнушку.

Джен рассмеялась и запела:

– Добро пожаловать в психушку!

Я села и потянулась за сигаретами.

– Я родилась в Южной Каролине, – сказала я, чиркнула спичкой, прикурила сигарету и бросила спичку в пепельницу, затем втянула в себя воздух, а потом медленно выпустила струйку дыма. – Кто-то известный, не могу вспомнить кто, сказал, что Южная Каролина слишком мала для плантаций и слишком велика для психушки.

Джен подошла к кровати, взяла из моих рук сигарету и потушила ее в пепельнице. Затем перегнулась через меня, чтобы погасить свет, и спросила:

– Ты уверена?

После этого мы очень долго молчали.

Глава шестнадцатая

Приближалось Рождество, и моя мать в многочисленных и пространных письмах интересовалась, увидимся ли мы с ней снова.

Ее беспокойство не имело никакого отношения к религиозной значимости праздника. Мы никогда не были ревностными лютеранами, и религия не играла важной роли в нашей жизни.

Иногда я жалела об этом.

Я слушала других людей, эхо различных голосов, иногда даже моих земляков, рассказывающих об искуплении грехов так, словно только они этим и занимались, а я даже свое отношение к религии не могла сформулировать.

Я читала, в частности, Уокера Перси и Фланнери О'Коннор и находила в их творчестве заверения, что религия важна для того, чтобы по ней мерить собственную жизнь. И мне тоже хотелось прикоснуться к вере, прикоснуться к вызову и жажде познания мира. Глухой ночью маленькая девочка, живущая в моей душе, размышляла (все еще), где же Господь и думает ли Он обо мне, но дальше этих размышлений моя религиозность не простиралась. Иногда я вела долгие беседы с Богом в своих стихах и рассказах, но это не диалоги, а скорее монологи, написанные мной, чтобы заглушить собственную боль, или чувство вины, или страх. Я искала отца, чтобы он как-то поправил все в моей жизни.

Подобный упрощенный взгляд не может отразить все глубины, напряжения и ощущения тайны, которую, насколько я понимаю, испытывают другие. Может, причина в том, что большинство этих «других» – католики. Думаю, в католицизме определенно что-то есть. Кажется, что все католики имеют доступ к чему-то, скрытому от меня, спрятанному за закрытой дверью, защищенной паролем. Однажды Джаннетт рассказала мне об учебе в монастырской школе, об утренних молитвах ни свет ни заря, свечах, фимиаме и пении. «Мы молились за весь мир, а мир никогда об этом и не узнает. Это волшебное чувство, ты даже представления не имеешь насколько. Там творилось волшебство».

И опять-таки Джаннетт – католичка. Она – часть закрытого клуба.

Нужно сказать, что некоторые произведения, восхваляющие веру и написанные писателями-южанами, не были типичными для нашего региона, где население склоняется к протестантизму. Фланнери О'Коннор воспитали как католичку в районе, где царил протестантизм. Ее рассказы и письма не просто отражают ее отличие от своего окружения, но охватывают размах и глубину этого отличия. Протестанты постоянно думают о том, чтобы вести праведный образ жизни, а католики, как мне кажется, об этом вообще не задумываются, они просто живут и обсуждают жизнь, оперируя возвышенными категориями, которые недоступны всем остальным.

Тем не менее католики задают те же вопросы, которые мучают меня по ночам или когда мне страшно. В одной из книг Гейл Годвин герой спрашивает священника: «Как я могу просить у вас или Господа отпущения грехов, если я знаю, что выйду из церкви и снова произнесу ложь, когда кто-то спросит меня?» Смутное ощущение собственной ограниченности и при этом необычная умиротворенность в душе, уверенность, что Господь рано или поздно разгадает все наши хитрости, – это мне нравится в католицизме.

Но недостаточно, чтобы самой влиться в ряды его последователей. Недостаточно, чтобы что-то предпринять. Меня хватает лишь на то, чтобы удивляться и до некоторой степени завидовать.

Я все это рассказала вам, только чтобы объяснить, что мама просила меня приехать не потому, что у нас сохранились самые теплые воспоминания о полуночной мессе на Рождество или чем-то таком. Нет, моя мать просто хотела знать, что происходит.

Ах да! Хотите стать миллионером? Вопрос на шестьдесят четыре тысячи долларов – чем ты зарабатываешь на жизнь, Эбби?

Знаю, я должна быть осторожна в общении с любым, кто называет меня Эбби. Они из моей Жизни, из реального мира, и это провокационный вопрос.

В большинстве случаев уже довольно давно я отвечаю, что владею собственной компанией, занимающейся обслуживанием банкетов. Подобный ответ сразу многое объясняет. Я столько времени вешу на телефоне, координируя свою службу поскольку доставляю еду в любое время. Я говорю по телефону и днем, поскольку нужно все уладить и связаться с девушками, которые работают на меня в качестве поварих и официанток. У меня нет никакого офиса, поскольку моя компания специализируется, как модно было говорить в девяностые, на дистрибуции. Для большинства людей мой ответ вполне понятен, потому они кивают, и разговор течет дальше.

Самое лучшее в моем ответе было (и есть) то, что дальше никто меня вопросами не забрасывает, поскольку обслуживание банкетов дистрибуции – тема неинтересная.

Представьте себе коктейль, обрывки оживленных разговоров и фальшивых улыбок.

– Кем вы работаете?

– У меня небольшая компания, обслуживаем банкеты.

Улыбка застывает на лице.

– О! Как мило!

Если собеседник увлечен мной, то он будет ломать голову, что же спросить дальше. А спросить-то и нечего.

– Ммм… И вам нравится ваша работа?

Я равнодушно пожимаю плечами.

– Ну, нормально. Но это неинтересно.

Тут собеседник отчаливает. Сто процентов.

Да, обслуживание банкетов – это безопасный вариант. Я даже заказала себе набор писчей бумаги, то есть печатных бланков со всеми реквизитами своей «компании» на тот случай, если понадобится отправить какое-нибудь официальное письмо. Матери я тоже врала про обслуживание банкетов, и как только она приняла тот факт, что я не умею готовить («Мама, за меня готовят другие»), то стала относиться к моей работе нормально.

Большую часть времени.

При встрече с родителями кого-то из своих друзей, когда я на секундочку заглядывала в библиотеку, у меня развязывался язык, и я практиковалась во вранье. Да, я обслуживала банкеты. Блин, да мне равных не было.

Джереми Бернс считался гуру в области маркетинга. В девяностые маркетологов развелось как грязи, они занимались тем, что советовали кудесникам, стряпающим интернет-сайты, как потратить побольше денег и стать еще известнее в своей отрасли. Мы случайно встретились в магазине подержанных книг «Авеню Виктора Гюго» на Ньюбери-стрит, затем выпили пару чашечек кофе. Ничего романтичного. Просто знакомые. Когда Джереми спросил, кем я работаю, ответ тут же сорвался с моего языка: «У меня небольшая компания по обслуживанию банкетов». Джереми попросил мою визитку, и я, напустив на себя важный вид, заверила его, что раздала все свои визитки, а новые еще не отпечатали. Я дала ему свой рабочий телефон, поскольку на домашний было не дозвониться из-за каких-то проблем на линии. Потом мы еще пару раз встречались, что неизбежно в таком городе, как Бостон, и выкинула его из головы. Как-то раз во вторник раздался звонок.

– Алло?

– Это «Аванти»?

Ну, вообще-то у моего агентства было название, но я им пользовалась только в целях рекламы.

– Да, – ответила я. – Чем могу помочь, сэр?

– Это Эбби? Судя по голосу, да. Это Джереми Бернс. Мы… Ммм… встречались пару недель назад на Ньюбери-стрит. Я еще говорил о Фолкнере.

Как проложить путь к моему сердцу? Заговорите о Фолкнере. Но сейчас что-то было не так. Как Джереми узнал о моем агентстве? Он что хочет заказать девочку? Я уже переключилась на «мадам», отвечала на звонки и предвосхищала желания, но Джереми взялся невесть откуда.

– Да, помню, – в конце концов ответила я несколько беспомощно. Я понятия не имела, что еще сказать.

– Отлично. Похоже, ты очень занята, но я не отниму у тебя много времени. Я тут организовываю небольшую вечеринку…

Ах ты молодец, подумала я. Приглашение. Яснее ясного. Я даже немного загордилась собой. Возможно, между нами все-таки пробежала искра.

– …и я тут подумал, не могла бы ты приготовить что-нибудь, скажем, на тридцать человек. Не надо никаких горячих блюд и всего такого, да и азиатскую кухню я не жалую, просто какие-нибудь закуски, можно что-нибудь необычное. Я заказал двух барменов и полный бар, но, думаю, ты могла бы прислать еще трех-четырех официанток. Как ты считаешь? Я имею в виду – ты же эксперт в этом деле. Вечеринка через две недели в субботу. Я согласен на все, что ты сочтешь нужным.

Облом. Бо-о-ольшой такой облом.

– Джереми, повиси-ка секундочку, я сейчас вернусь.

Пусть он думает, что я проверяю свой календарь. Я сделала глубокий вдох, потом внезапно взглянула на ситуацию с юмором и громко заржала. Было ощущение, словно меня поймали, когда я запихнула руку по локоть в коробку с печеньем. Это тебе урок, Эбби, подумала я, и снова взяла трубку:

– Эй! Знаешь, у нас все заказы расписаны до конца месяца, но я все равно рада, что ты позвонил.

Если даже я и разбила бедняге Джереми сердце, ему удалось это скрыть.

– Очень жаль. Ну, позвоню в другую контору. Просто я думал…

– Ничего страшного, – быстро сказала я. Звонили по второй линии, и бизнес, в конце концов, есть бизнес. – Желаю удачной вечеринки!

Но у Джереми уже возникла новая идея.

– Эй, Эбби, а может, ты придешь, ну, просто так?

Нет уж, спасибо. Чтобы подцепить там еще потенциальных клиентов, желающих устроить вечеринку или банкет? Я так не думаю.

– Ой, у меня столько дел, – искренне сказала я. – Мне пора, Джереми. У меня звонок на второй линии. Приятно было поболтать.

Я уже несколько лет не говорила маме, что обслуживаю банкеты. Ровно столько же мы не виделись. Я вспомнила маму, ее домик, ее манеру речи. Потом подумала о званых вечерах «согласно этикету», которые станут частью моего Рождества и на которые мама меня заставит сходить. Мне придется распивать херес с богатыми стариками около слишком жарких каминов и поддерживать тлеющий костер доброжелательности и хорошее настроение, притом что меня саму будет поддерживать только алкоголь. Короче, подумала я обо всем этом, выпила еще бокал вина, еще подумала и пришла к выводу, что ни за что на свете не поеду в Чарлстон.

* * *

Когда такси высадило меня у аэропорта, шел снег. По крайней мере, мрачно подумала я, дома снега точно не будет, так что стоит ехать хотя бы ради этого.

Мой родной дом есть, был и будет в Чарлстоне, штат Южная Каролина. Не важно, сколько времени я живу на севере, мои корни на юге, там, откуда я родом. Мы были восьмым штатом, подписавшим Конституцию, и первыми вышли из состава США перед Гражданской войной.

Но жителям Чарлстона и этого было мало, они ведь во всем впадают в крайность. Короче, один крошечный островок южнее Чарлстона в ультимативной форме заявил, что если Южная Каролина не выйдет из состава США, то он выйдет из состава штата. Вот такие мы, чарлстонцы: упрямые и всегда совершенно уверенные в собственной правоте. Не важно, идет ли речь о нашей кухне (в которой основной упор делается на плоды окры, вареном арахисе, шкварках, плавленом сыре с острым красным перцем и слишком большом количестве персиков) или о наших великих предках (не забывайте, что Ретт Батлер – уроженец Чарлстона, а еще многие пираты, державшие в страхе все побережье), нам очень нравится наша индивидуальность.

И моя мама, определенно, не была исключением. Этого у нее не отнимешь. В Чарлстоне наберется всего лишь горстка важных имен, и мамино среди них, не говоря о том, что она была замужем за папой. После его смерти мама вернула себе девичью фамилию, поскольку, как я подозреваю, очень жалела, что вообще отказалась от нее.

Я воспитывалась – а мама все еще живет – в доме в итальянском стиле, расположившемся на Саут-Бэттери-стрит. Это был прекрасный сон и ночной кошмар в одном флаконе. Веранды, без которых не обходятся дома на юге, балюстрады и украшения, которые скорее увидишь на свадебном торте.

И хотя я посмеиваюсь над Чарлстоном, именно благодаря ему я стала той, кто я есть. А еще Чарлстон сделал из меня ту девочку, какой я покинула свой родной город и поехала в Бостон учиться в колледже Эмерсона, окунувшись в приятную анонимность большого города. А выросла я, окруженная Смыслом с заглавной буквы «С», поскольку все в Чарлстоне имело свой смысл и значение.

Например, менее чем в трех кварталах от родительского дома располагался бедный негритянский квартал Кэббэдж-Роу, который Джордж Гершвин, перебравшийся в наш городок в 1934 году, прославил, переименовав в Кэтфиш-Роу и включив в пьесу «Порги и Бесс». Помню, будучи подростком, я гуляла по Фолли-Бич и думала, что Гершвин и Хэйворд творили буквально в нескольких метрах отсюда, отображая в своем творчестве отзвуки соседних районов – крики продавцов бобов, клубники и свежих креветок. А еще я усмехалась при мысли о склонности композитора к саморекламе, он ведь пытался переименовать Фолли-Бич, чтобы пляж носил его имя – Гершвин-Бич.

Разумеется, ничего не вышло. Как я уже сказала, чарльстонцы слишком упрямы.

Я дитя своего города, такая же упрямая, как лучшие его представители. Возможно, поэтому я и приехала. Я не могла позволить своей матери или своему прошлому удерживать меня от моего настоящего. Я жила той жизнью, которая мне нравилась, и родной город был частью моей личности. Пришло время прошлому и настоящему соединиться, чтобы круг замкнулся. Так что в Чарлстон меня привело мое же упрямство, упрямство всех чарлстонцев, упрямство болот и ветров и голосов славного прошлого Чарлстона.

Южнее Чарлстона, на всей протяженности до города Саванна в штате Джорджия, все побережье усеяно песчаными барьерными островками. Если поехать на юг по шоссе 17, то вы увидите реки коричневые, как чайная заварка. Медленно, словно соблазняя, перед вами разворачивается панорама местности: высокие кипарисы и крепкие дубы, пальметто (насколько вы знаете, цветы этой карликовой пальмы являются официальным символом штата Каролина, хотя зачем вообще штату нужен официальный цветок?), лианы кудзу, юкка. Берег окаймлен травой, высокой, с тугими острыми стеблями. Кажется, только она может противостоять неистовству матушки-природы.

Ураганы нападают на берег, рычат и волнуются, зацепляясь за рифы, и находят прибежище в Чарлстоне. Это единственное, что не смогли приручить местные жители, единственный намек на дикую природу. Только во время разгула стихии хаос становится частью городской жизни. Бесчисленное количество ураганов оставило свои метки и разрушительные следы на лике Чарлстона. В 1989 году «Хьюго» презрел все условности и пронесся по Чарлстону, устремившись в глубь страны, к Шарлотт. С тех пор погода в сентябре и октябре кардинально изменялась, по крайней мере так заявляла моя мама, жалуясь мне в эти месяцы на погоду по телефону, без сомнения, скептически осматривая небо. Моя мама не может чувствовать себя счастливой, если не о чем волноваться.

Обо мне она тоже волнуется, это было и остается одним из ее любимых занятий. Ей не нравились мои оценки, мои мальчики, подолы моих юбок. Как только я переехала в Бостон, мама начала беспокоиться, нормально ли я питаюсь, ворчала, что я плохо отстирываю свои вещи и даю Соблазну и Сиддхартхе кошачьи консервы не той марки.

Не говоря уже о моей работе.

Мама встретила меня в аэропорту, энергичная и стремительная, как обычно. Я никогда не могла понять, как ей удается оставаться такой деятельной и активной, и уж тем более я не могла подражать ей.

– Машина припаркована вон там, где твой багаж, рада тебя видеть, не холодно?

Мы уселись перед огромным камином в гостиной в нашем доме на Саут-Бэттери. Я пила шардонне, а мама занималась, как она это называла, «наверстыванием упущенного». Насколько я поняла, это означало поделиться со мной всеми достойными внимания местными сплетнями за год.

– Ну, разумеется, когда она вышла за него, мы все знали, что это будет катастрофа, но она все равно рискнула. А у него не было имени, разве ты не понимаешь…