Текст книги "История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 9"

Автор книги: Джакомо Казанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава V

Я встречаю в Лионе послов Венеции и доверяю им Марколину. Я расстаюсь с этой очаровательной девушкой и уезжаю в Париж. Любовное путешествие с Аделью.

Год 1763

На следующий день я сидел в комедии позади м-м Пернон, когда увидел входящих в ложу напротив г-на Кверини и прокуратора Морозини; я увидел вместе с ними г-на Мемо и графа Стратико, профессора униерситета в Падуе, все личности мне знакомые, которые, возвращаясь из Лондона, проезжали Лион на обратном пути домой.

Прощай, дорогая Марколина, – сказал я себе. Я загородил увиденное от нее и ничего ей не сказал; она внимательно слушала, что говорил ей г-н Боно, и к тому же она не знала никого из этих венецианцев. Я обратил внимание, что г-н Мемо меня заметил и показывает на меня прокуратору, который меня хорошо знает; я решил, что не могу уклониться от того, чтобы пойти их поприветствовать в их ложе.

Посол Морозини встретил меня восторженно, г-н Кверини – достаточно вежливо для законопослушного гражданина, а г-н Мемо – взволнованно, потому что помнил, что мадам его мать участвовала в заговоре, который восемь лет назад привел к посадке меня в Пьомби. Я поздравил этих сеньоров с прекрасным посольством, которое они провели к Георгу III, и с возвращением на родину, и косвенно выразил надежду на то, что, с помощью протекции их милостей, смогу когда-нибудь сам туда вернуться. Видя меня в блестящем положении, г-н Морозини сказал, что я счастливей, чем они, так как вынужден держаться вдали от родины, в то время как он возвращается лишь в силу обязанности. Он спросил, откуда я еду и куда направляюсь; я ответил, что возвращаюсь из Рима, где Святой Отец сделал меня своим рыцарем, и направляюсь в Лондон.

– Приходите ко мне, и я дам вам маленькое поручение.

Ваше Превосходительство останется здесь на какое-то время?

– На три или четыре дня.

Я вернулся в свою ложу; Марколина спросила, кто эти месье, которых я повидал, я ответил, холодно на нее посмотрев, что это венецианские послы, которые возвращаются из Лондона. Она изменилась в лице и больше не говорила. Минуту спустя она спросила у меня, кто из них – г-н Кверини, и я на него указал. Комедия окончилась, мы спустились. Послы стояли в дверях, ожидая свой экипаж. Мой оказался ближе. Прокуратор Морозини мне сказал:

– С вами очаровательная девушка.

Марколина подошла поцеловать руку г-ну Кверини, который, удивленный, ее поблагодарил и спросил:

– Почему мне?

– Потому, – ответила она ему на венецианском наречии, – что я знаю, что Ваше Превосходительство – г-н Кверини.

– Что делаете вы с Казановой?

– Он мой дядя.

Подкатила коляска, я попросил у них прощения, посадил Марколину, сел за ней следом и скомандовал:

– В «Парк».

Марколина была в отчаянии, так как ее отъезд в Венецию был решен, мне не следовало пренебрегать этой оказией. Она вздыхала, плача, в то время как мне следовало веселиться. Я сказал ей, что у нас есть три или четыре дня, чтобы продумать, как поговорить с господином Маттио, ее дядей; я похвалил ее за то, что она догадалась поцеловать руку г-ну Кверини, и, в ожидании того, что мы этим воспользуемся, просил ее быть веселой, так как ее горе ранит мне душу.

Мы были еще за столом, когда я услышал в прихожей голос г-на Мемо, молодого венецианца, любезного и полного ума. Я предупредил Марколину ни слова не говорить о наших делах и держаться весело, но с достоинством. Мы поднялись, он упросил нас снова сесть за стол, выпил с нами и описал в деталях веселый ужин, который состоялся у них вместе с г-ном Кверини, старым вельможей, которому эта столь красивая венецианская девушка поцеловала руку. Событие это всех очаровало, и сам г-н Кверини был польщен.

– Могу ли я спросить вас, мадемуазель, откуда вы знаете г-на Кверини?

– О! Это тайна.

– Тайна! Ах! Как мы посмеемся завтра. Я пришел, – обратился он ко мне, – просить вас, от имени послов, пообедать с нами завтра вместе с этой очаровательной племянницей.

– Хотите вы туда пойти, Марколина?

–  Con grandissimo placer. Parlaremo venizian [10] 10
  С большим удовольствием. Будем говорить по-венециански


[Закрыть]Я не смогла выучиться французскому.

– С г-ном Кверини тот же случай.

Наговорив всяких веселых разностей, он удалился, очень довольный, сообщить послам ту новость, что я буду у них на обеде вместе с Марколиной. Она подошла меня поцеловать, поздравляя с этой счастливой встречей. Я сказал, что она должна быть завтра в самом элегантном своем наряде, быть за столом очаровательной со всеми, и особенно притвориться, что не замечает своего дядю Матио, который, очевидно, будет прислуживать за столом своему хозяину.

– Позволь мне, – сказал я, – придать узнаванию возможно наибольшую красоту, так как я хочу обставить дело так, чтобы проводил тебя в Венецию сам г-н Кверини. Твой дядя будет о тебе заботиться по его приказу.

Марколина, обрадованная этой перспективой, обещала мне все.

Назавтра, в девять часов, я оставил ее за туалетом, чтобы пойти выяснить, какое поручение хотел дать мне прокуратор Морозини. Он дал мне маленькую запертую шкатулку, которую я должен передать в Лондоне миледи Харрингтон вместе с письмом и карточкой, на которой было лишь несколько слов: «Прокуратор Морозини отбыл, с сожалением, что не смог попрощаться с м-ль Шарпийон».

– Где мне ее найти?

– Я не знаю. Если вы ее найдете, передайте ей эту карточку, если нет – то неважно. С вами ослепительная девушка.

– Я тоже ею ослеплен.

– Но откуда она знает Кверини?

– Она случайно видела его в Венеции; но она с ним никогда не говорила.

– Я этому верю. Мы очень посмеялись, потому что Кверини придает этой встрече большое значение. Но как оказались вы с этой девушкой, которая, как сказал нам Мемо, не говорит по-французски?

– Это долгая история.

– Она не ваша племянница.

– Она больше, так как она является хозяйкой моей души.

– Добейтесь, чтобы она выучила французский. Так как в Лондоне…

– Я не повезу ее в Лондон. Она хочет вернуться в Венецию.

– Я сочувствую вам, если вы ее любите. Она будет сегодня с нами обедать?

– Она в восхищении от этой чести.

Вернувшись в «Парк», я объяснил ей, что если за столом или после беседа коснется Венеции, она должна говорить, что никто на свете не смог бы уговорить ее вернуться, кроме г-на Кверини, который взял бы ее под свое покровительство и стал распорядителем ее добра… Она должна предоставить мне заботу о том, чтобы избавить ее от затруднений, связанных с этим предложением.

Я выбрал одежду из гладкого велюра пепельного цвета, обшитого золотыми и серебряными блестками, рубашку с манжетами по пятьдесят луи, ручной вышивки, и с часами и табакерками, кольцами и крестом моего ордена, усыпанными бриллиантами, стоимостью по меньшей мере в двадцать тысяч экю, и с Марколиной, блиставшей как звезда, и в половине второго направился к послам.

Компания состояла только из венецианцев, и мы привнесли в нее веселье. Они были очарованы видом Марколины, которая выглядела как французская принцесса. Она проделала два реверанса двум послам и еще один, смеясь, – всей компании. Усевшись между двух важных сенаторов, первое, что она сказала, это – что очарована тем, что оказалась в столь избранном обществе единственной женщиной, и тем, что не видно вокруг ни одного француза. После этого образчика остроумия вся компания настроилась на соответствующий тон. Ей делали веселые предложения, которые она поддерживала с достоинством, она на все отвечала и ничего не спрашивала, описывала с изяществом отмеченное ею из французских обычаев, полностью отличное от венецианских.

За столом г-н Кверини спрашивал у нее, каким образом она это заметила, и она отвечала, что наблюдала такое более полусотни раз на мессе. Г-н Морозини, притворившись, что не знает о ее желании вернуться в Венецию, сказал, что она должна выучиться французскому, который является языком всех наций, так как без этого ей в Лондоне станет скучно – итальянский язык там очень мало употребляется. Она отвечала, что надеется, что я проявлю к ней сочувствие оставлять ее только с теми, с кем она сможет поговорить, как например сейчас, потому что чувствует, что если будет вынуждена учиться говорить по-французски, никогда на нем не заговорит.

В конце обеда г-н Кверини, похвалив ее кольцо с четырьмя бриллиантами, спросил, где оно было изготовлено, и она ответила, что это подарок одной дамы, и что она этого не знает. Когда мы вышли из-за стола, послы попросили меня рассказать им историю моего бегства из Пьомби, и я ее рассказал. Рассказ длился два часа, ни разу не будучи прерванным. Вся компания отметила, что в том месте, где мне грозила гибель, Марколина пролила слезу, и сделали ей в конце рассказа замечание. Ей сказали, что для племянницы она проявила слишком большое сочувствие к моим опасностям, она ответила, что, поскольку она всегда любила только меня, она не может понять, какая разница между разными видами любви. Г-н Кверини сказал, что в природе человека существует пять видов любви: любовь к близкому, дружеская любовь, семейная любовь, супружеская любовь и любовь к Богу; она выслушала это рассуждение с большим вниманием. При объяснении любви к Богу сенатор устремился к высотам, и внезапно я, как и все остальные, был удивлен при виде Марколины, тронутой, пролившей слезу, которую она быстро осушала, как бы для того, чтобы скрыть ее от доброго старца, которого вино сделало теологом более, чем обычно. Марколина изобразила энтузиазм, поцеловав ему руку, и тщеславный и экзальтированный человек поднял ей голову и поцеловал в лоб, сказав:

– Бедняжка! Вы ангел.

Мы все прикусили губы, сдерживая смех, и плутовка сделала вид, что утеряла всю свою веселость. Я только в этот день узнал Марколину, когда она в отеле «Парк» заверила меня, что хотела только изобразить растроганность, чтобы завоевать сердце старика. Когда мы от них уходили, они попросили нас и завтра прийти к ним обедать.

Мы направились в «Парк», оба имея желание скорее поболтать вдвоем, чем идти в комическую оперу. Мне не терпелось дождаться, когда она разденется, чтобы покрыть ее поцелуями.

– Дорогая Марколина, ты дождалась окончания нашего знакомства, чтобы раскрыть передо мной твои сокровища, так что теперь я буду оплакивать до конца дней ошибку, которую я совершаю, позволив тебе вернуться в Венецию. Ты завладела сегодня сердцами всех, кто обедал с тобой.

– Дорогой, я буду каждый день делать то же самое, и ты осчастливишь меня, если оставишь с собой. Ты видел моего дядю?

– Полагаю, что видел. Не тот ли это, который все время менял тебе тарелки?

– Точно. Я узнала его по его кольцу. Скажи мне, он смотрел на меня?

– Все время, и очень удивленно; но я не стал его разглядывать, потому что он все время переводил свой взгляд с тебя на меня и с меня на тебя.

– Хотелось бы мне знать, что он думает. Завтра ты увидишь что-то новое. Я уверена, что он скажет г-ну Кверини, что я его племянница, и, соответственно, не твоя. Если г-н Кверини завтра мне это скажет, думаю, я должна согласиться, не правда ли?

– Конечно, но самым благородным образом, без всякой низкопробности, и совершенно не давая ему понять, что ты нуждаешься в нем, чтобы вернуться в Венецию. Ты согласишься, в конце концов, что он не твой отец, и что он не имеет никаких прав на твою свободу. Ты согласишься также, что я не твой дядя, и что мы связаны друг с другом только узами нежной дружбы. В конце концов, ты взрослая, и я тебе доверяю. Постарайся держаться так, как я тебя научил. Только Кверини должен отвезти тебя в Венецию, либо никто. И он должен отвезти тебя, как если бы ты была его дочь.

На следующий день рано утром я получил записку от г-на Кверини, в которой он просил меня прийти к нему, потому что у него есть что сказать мне важное. Я сказал лакею, что сейчас приду.

– Ну вот, дело сдвинулось с места, – сказала Марколина. Я уверена, что будет так, как ты сказал, и по возвращении ты расскажешь мне, что там говорилось.

Я пошел в гостиницу «Беллекур»; г-н Кверини пригласил меня зайти, я увидел его вместе с прокуратором Морозини; они пригласили меня сесть, и г-н Кверини, отметив, что его коллега в курсе дела, сказал мне мягко, что у него есть некое доверительное дело ко мне, но чтобы его выполнить, ему нужно, чтобы я, со своей стороны, отнесся к нему также доверительно.

– Я достаточно доверяю Вашему Превосходительству, чтобы не иметь от вас секретов.

– Благодарю вас. Я прошу вас искренне сказать мне, хорошо ли вы знаете девушку, которая с вами, потому что она явно не ваша племянница. По крайней мере, никто из нас этому не верит.

– Она не моя племянница; и, не будучи знаком с ее родственниками, я не могу сказать, что знаю ее в том смысле и значении, которые Ваше Превосходительство придает этому слову; но я полагаю, что знаю ее до глубин ее души, и могу себя поздравить, если встречу с ее стороны взаимную нежность, которая угаснет только вместе с жизнью.

– То, что вы говорите, мне нравится. Сколько времени она с вами?

– Примерно два месяца.

– Превосходно. Как она попала в ваши руки?

– Позвольте мне не отвечать на этот допрос, так как это касается ее.

– Ладно, пропустим это. Будучи в нее влюбленным, не может быть, чтобы вы не поинтересовались, кто ее родители и чья она.

Она мне сказала, что у нее есть отец и мать, порядочные люди, хотя и бедные; и по правде говоря, я не старался узнать у нее их имена. Она сказала мне только свое имя при крещении – Марколина, которое, возможно, и не ее, но мне это безразлично.

– Это ее имя.

– Ее? Значит, Ваше Превосходительство его знает?

– Да. Вчера я этого не знал, но теперь знаю. Два месяца, имя – Марколина; теперь я уверен, что мой слуга не сошел с ума.

– Ваш слуга?

– Да. Это его племянница. Он узнал в Лондоне, что она сбежала из дома в середине поста. Мать Марколины, его сестра, об этом ему написала. Блестящее состояние, в котором он ее увидел вчера, помешало ему с ней заговорить, он даже подумал, что ошибся; он побоялся совершить ошибку и проявить ко мне неуважение, видя, что я принимаю ее за нашим столом в качестве вашей племянницы. Но как она сказала вам, выходя отсюда, вполне может быть, что ее дядя Матье находится у меня на службе; однако, не может быть, чтобы она его не узнала. Она должна была его видеть.

– Она его не видела, потому что она, насколько я ее знаю, сказала бы мне об этом.

– Правда, он все время находился позади нее. Но давайте перейдем к сути дела. Скажите мне, вы в состоянии мне это сказать, Марколина – ваша жена, или, может быть, вы со временем собираетесь на ней жениться.

– Я люблю ее настолько, насколько это вообще возможно, но я не могу сделать ее моей женой; это является причиной ее и моего горя, но это касается только ее и меня.

– Я уважаю ваши резоны и даже не пытаюсь их узнать; но в таком случае не сочтете ли вы дурным с моей стороны, что я проявлю к ней интерес с той точки зрения, чтобы попросить вас позволить ей вернуться в Венецию вместе со своим дядей?

– Думаю, что Марколина была бы счастлива, внушив вам некоторый интерес, и уверен также, что возвращение ее в лоно семьи под покровительством Вашего Превосходительства могло бы загладить ошибку, которую она совершила своим бегством. Что же касается моего позволения, очевидно, что я не мог бы этому воспротивиться, потому что я ей не хозяин. В качестве любовника, я защитил бы ее всеми своими силами от попыток силой вырвать ее из моих рук; но если она хочет меня покинуть, я могу только пролить слезы и, примирившись, надеяться, что время заживит мою рану, как оно залечило столько других.

– Вы рассудительный человек. Значит, вы не сочтете дурным, если я возьму на себя этот прекрасный труд? Вы понимаете, что без вашего согласия я не посмел бы ни во что вмешиваться.

– Я уважаю веления судьбы, когда, как мне кажется, они приходят из чистого источника; я поклоняюсь Богу и склоняюсь перед его волей. Если Ваше Превосходительство сможет убедить Марколину меня покинуть, я соглашусь; но прошу вас использовать только пути нежности, потому что Марколина умна, она меня любит, и знает, что она свободна; кроме того, она рассчитывает на меня, и в этом не ошибается. Поговорите с ней сегодня же тет-а-тет, потому что мое присутствие, возможно, будет нервировать вас обоих. Отложите беседу с ней до после обеда, так как дискуссия может быть долгой.

– Дорогой Казанова, вы благородный человек, и я клянусь, что рад знакомству с вами.

– Я ухожу, и заверяю вас, что не стану предупреждать Марколину ни о чем.

Вернувшись в «Парк», я пересказал Марколине весь диалог и, известив, что обещал не предупреждать ее ни о чем, сказал ей, что она должна не совершить промашку и показать г-ну Кверини, что я не ошибся, сказав ему, что она не видела своего дядю.

– Ты должна, – сказал я, – когда ты его увидишь, сделать удивленный вид, назвать его, подбежать к нему и поцеловать. Сделаешь это? Это будет хороший театральный жест, который в то же время покажет всей компании твой добрый нрав.

– Будь уверен, что я проделаю это очень хорошо.

Когда она была готова, мы пошли к послам, которые, всем своим двором, ждали только нас. Марколина, еще более оживленная и еще более блестящая, чем накануне, выделяя г-на Кверини, была мила и со всеми остальными. За четверть часа до того, как подали на стол, вошел лакей Маттье, чтобы представиться своему господину, который сидел возле Марколины, положив свои очки на блюдце. Внезапно Марколина прервала интересный диалог, с которым обращалась ко всему обществу, остановила взор на лице этого человека и воскликнула:

– Дядя!

– Да, дорогая племянница.

Она вскакивает, она обнимает его, он прижимает ее к сердцу, и мы все изображаем удивление, которое должна вызвать эта встреча.

– Я знала, – говорит она ему, – что вы уехали из Венеции вместе с вашим хозяином, не знаю куда; но я не знала, что ваш хозяин – Его Превосходительство. Я страшно рада вас видеть. Вы сообщите в Венецию обо мне. Вы видите, что я счастлива. Где вы были вчера?

– Здесь.

– И вы меня не видели?

– Разумеется видел; но ваш другой дядя, который здесь…

– Ладно, – говорю я ему, смеясь, – дорогой кузен, познакомимся, и обнимите меня; Марколина, я вас поздравляю.

– Ох! Вот так штука! – говорит г-н Кверини.

Лакей вышел, мы вернулись на свои места, но уже в другом настроении. Марколина – с удовлетворением, смешанным с сожалением, которое порождается в тонкой душе воспоминанием о родине. Г-н Кверини – с восхищением и с чувством доверия, порожденным тем, что имеет дело с девицей, проявляющей столько сдержанности. Г-н де Морозини высказывал в наступившей тишине соответствующие замечания по поводу оборота, который я придал этой маленькой пьесе. Все остальные, серьезные, внимательные, ожидающие окончания истории, оставались неподвижные, не говоря ни слова, слушая захватывающий монолог, что произносила Марколина, обращая взор то к одному, то к другому. Я изображал притворное сочувствие, очевидно для тех, кто был в курсе. Лишь г-н Мемо, к счастью, пришел мне на помощь, вырвав у меня несколько осмысленных слов, но он нашел в моих ответах лишь признаки успокоения. Сели за стол, и на второй перемене г-н де Морозини, который, зная от меня, что Марколина могла бы подумать о возвращении в Венецию, счел возможным сказать ей, что, если бы сердце ее было свободно, она могла бы надеяться найти в Венеции, на своей родине, мужа, достойного ее.

– Чтобы быть достойным меня, надо, чтобы я сама могла выбрать.

– Можно также обратиться к мудрым персонам, которые позаботились бы о счастье мужа и жены.

– Прошу прощения. Никогда. Тот, за кого я выйду, должен мне понравиться, и не после, а перед замужеством.

– Кто внушил вам, – спросил г-н Кверини, – эту мысль?

– Мой дядя, вот этот, – ответила она, показав на меня, – за те два месяца, что я живу с ним, он обучил меня, я этому верю, всей науке мира.

– Мои поздравления ученице и учителю; но, дорогая Марколина, вы оба слишком молоды, и наука этого мира, которая есть мораль, не постигается столь быстро.

– То, что вы говорите, Ваше Превосходительство, – говорю я, – правда. В отношении брака следует обращаться к мудрым, потому что все браки, заключенные по склонности, оказываются несчастливы.

– Но прошу вас, скажите мне, – говорит ей прокуратор, какими качествами должен обладать мужчина, которого вы выберете в мужья.

– Я не смогу вам подробно описать, но я все их распознаю, как только он мне понравится.

– А если это окажется дурной выбор?

– Он мне не понравится. Вот почему я никогда не выйду замуж за человека, которого я не узнаю хорошо до того, как отдам ему себя.

– А если вы ошибетесь?

– Я буду плакать про себя…

– А нищета?

– Ее она может не бояться, монсеньор, – ответил я ему, – потому что у Марколины есть верные пятьдесят экю в месяц, до конца ее дней.

– Это меняет дело, – говорит на это г-н Кверини. Если это правда, дорогая девочка, у вас есть большое преимущество, которое позволяет вам жить в Венеции, ни от кого не завися.

– Мне кажется, однако, что, живя в Венеции, я буду всегда нуждаться в покровительстве такого сеньора, как вы.

– Что ж, дорогая дочь моя, приезжайте в Венецию, и я даю вам слово чести сделать для вас все, что может от меня зависеть. Но почему вы уверены, если я смею спросить вас об этом, в этих пятидесяти экю в месяц? Вы смеетесь?

– Я смеюсь, потому что сама ошеломлена и ничего не знаю о своих собственных делах. Если вы хотите это узнать, мой друг вам все расскажет.

– Вы не шутили? – спросил у меня старик.

– Конечно, нет. Марколина располагает капиталом в твердой валюте, который в пожизненной ренте может дать ей даже более того, что я назвал, но в Венеции, как она очень хорошо отметила, она нуждается в покровительстве Вашего Превосходительства, потому что следует очень осмотрительно поместить этот капитал. Этот капитал у меня, и если Марколина захочет, она получит его не более чем через два часа.

– Этого достаточно. Итак, следует, дорогая дочь, выехать в Венецию не позднее чем послезавтра. Вот Маттье, он к вашим услугам и готов вас отвезти.

– Я люблю моего дядю Маттье и уважаю его; но это не ему Ваше превосходительство должны меня поручить, если я решусь вернуться.

– А кому же?

– Вам самому. Вы трижды назвали меня вашей дорогой дочерью, отвезите же меня в Венецию, как если бы я была вашей дочерью, или я туда не поеду, заявляю вам это; тогда мы послезавтра уезжаем в Лондон.

При этом заявлении, которое похитило мою душу, все за столом в молчании переглянулись. Это г-ну Кверини следовало отвечать, и он слишком много сказал, чтобы отступать назад. Молчание сохранялось минут десять. Каждый ел и выпивал с серьезным видом. Матье менял тарелку у своей племянницы, дрожа от страха. Подали десерт, когда Марколина прервала молчание, сказав, что следует покорно склоняться перед Божьим Провидением и его результатами, потому что до того, как они воспоследуют, никто в этом мире не может судить о том, дурные они или хорошие.

– В связи с чем делаете вы, дочь моя, это умозаключение, – спросил г-н Кверини, – и по какому поводу целуете мне руку?

– Я целую вам руку, потому что вы в четвертый раз назвали меня « моя дочь».

Общий смешок расшевелил застолье; но г-н Кверини не забывший фразу, касающуюся преклонения перед Божьим Провидением после его результатов, потребовал у нее пояснения.

– Я сказала это, – сказала она, – отвечая собственной мысли. Я чувствую себя хорошо, я научилась жить, мне семнадцать лет, и я стала в течение двух месяцев достаточно богата, честным и законным образом. Я счастлива, потому что чувствую себя таковой. Я обязана всем этим самой большой ошибке, которую может допустить порядочная девушка. Не должна ли я смириться, возблагодарив сотню тысяч раз божественное Провидение?

– Да; но вы должны, тем не менее, покаяться в ошибке, которую вы совершили.

– Именно это меня и смущает, потому что, чтобы раскаяться, надо, чтобы я так думала, но когда я об этом думаю, я не могу раскаиваться. Мне надо проконсультироваться об этом с каким-нибудь большим теологом.

– Это не обязательно. Я сам вам скажу во время путешествия, как это устраивается. Когда раскаиваются, не следует думать об удовольствии, которое принес вам совершенный проступок.

Г-н Кверини, почувствовав себя апостолом, с благоговением полюбил красивую новообращенную. По выходе из-за стола он исчез на четверть часа, затем, вернувшись, сказал Марколине, что если бы ему надо было проводить собственную дочь в Венецию, он повез бы ее единственным способом, а именно, передав ее на попечение дамы Венеранды, которая была его гувернанткой, женщины, которой он полностью доверяет.

– Я поговорю с ней, и все будет в порядке, вы будете с ней день и ночь, вы будете с ней спать, если вам угодно, и будете есть с нами вплоть до Венеции, где я сам передам вас в руки вашей матери, в присутствии вашего дяди.

– Пойдемте повидаемся с м-м Венерандой.

– Охотно. Казанова, пойдемте с нами.

Мы пошли, и я увидел женщину почтенного возраста, в которую Марколина не должна была бы влюбиться свойственным ей образом, которая имела однако разумный вид и благородные манеры. Г-н Кверини сказал ей в нашем присутствии все, что перед этим говорил Марколине, и дуэньязаверила его, что отнесется к ней со всем вниманием. Марколина ее обняла, она имела удовлетворенный вид, и мы порадовали компанию известием, что она едет с ними.

– Думаю, – сказал г-н Кверини, – надо поместить моего метрдотеля в другую коляску, потому что моя рассчитана только на двоих.

– Ваше Превосходительство, – сказал я, – не должны об этом думать, потому что у Марколины есть своя коляска, в которой она и м-м Венеранда поместятся вполне удобно, и где можно будет поместить также и ее чемоданы.

– Ты, значит, хочешь, – спросила она, – подарить мне также и коляску?

Я не мог ответить. Я сделал вид, что мне надо высморкаться, и отошел к окну вытереть слезы. Вернувшись через две минуты, я не увидел Марколины. Прокуратор Морозини, тоже растроганный, сказал мне, что она пошла поговорить с м-м Венерандой. Все вокруг погрустнели, и, зная, что причиной этого стали мои чувства, я заговорил об Англии, куда я направлялся, чтобы устроить свою судьбу с помощью имеющегося у меня проекта, который зависел только от министра милорда д’Эгремон. Г-н Морозини сказал, что даст мне письмо к этому министру, и другое – к г-ну Цуккато, который был резидентом Венеции. Г-н Кверини спросил у него, не будет ли он, рекомендуя меня, скомпрометирован перед Государственными Инквизиторами, и прокуратор холодно ответил, что трибунал Инквизиторов не сообщил ему о преступлении, которое я совершил. Г-н Кверини, человек очень сдержанный, кивнул и ничего не ответил. Марколина вернулась, и все присутствующие заметили, что она плакала. Она подошла ко мне, сказав, не хочу ли я отвести ее в «Парк», потому что ей надо собрать свой чемодан и разложить в коробки большое количество своих безделушек, которые ей дороги. Мы ушли, будучи приглашенными обедать у них также и завтра. Отъезд был назначен на послезавтра.

Придя в свою комнату, я, безутешный, разделся, приказав проверить коляску и приготовить ее к долгому путешествию. Я бросился на кровать в домашней одежде, не слушая то, что говорила мне, весьма разумно, Марколина.

– Согласись, – говорила мне она, – это не я тебя бросаю, а ты меня отсылаешь.

В шесть часов г-н Морозини и г-н Кверини пришли во двор гостиницы и, перед тем, как подняться, остановились осмотреть мою коляску, которую проверял кузнец. Они поговорили с Клермоном, затем поднялись к нам с визитом. Я извинился перед ними за то, что не одет. Г-н Кверини посмеялся над количеством коробок, которые Марколина собиралась разместить в коляске, и восхитился, когда узнал, что это именно та, которую они только что видели, потому что она была очень красивая. Г-н де Морозини сказал Марколине, что если она захочет продать ее ему по приезде в Венецию, он даст ей тысячу дукатов, что соответствует примерно тысяче французских экю; она стоила вдвое больше.

Это будет, – сказал ей г-н Кверини, – увеличение капитала.

Я сказал, что завтра принесу ему обменное письмо на Венецию на пять тысяч венецианских дукатов, в добавление к другим трем тысячам, которые Марколина сможет получить, продав ценные украшения, что у нее есть, и с тысячей за коляску она будет иметь капитал в девять тысяч экю, с которых она получит очень солидный доход. Но Марколина плакала сквозь смех и смеялась сквозь слезы. Моим единственным утешением было сознание, что я устроил ее судьбу, как и некоторым другим, что жили со мной. Мне казалось, что я должен дать ей следовать своим путем, так же как она оставляла мне свободу для той судьбы, которую мне предназначало небо. Мы поужинали грустно, и, несмотря на любовь, проведенная нами ночь не была веселой.

Назавтра я отправился к г-ну Боно, чтобы оформить платежное письмо на Венецию, в распоряжении г-на Кверини.

Сама Марколина передала его ему в обед, и г-н Кверини дал ей квитанцию по всей форме. Г-н де Морозини дал мне письма в Англию, которые обещал. Отъезд был назначен на завтра на одиннадцать часов утра, но мы пришли к ним в восемь, чтобы дать время синьоре Венеранде разместить в коляске все, что было необходимо. Но какова была эта ужасная ночь, что я провел с этой девушкой! Она не могла понять и непрерывно повторяла мне, как я могу быть таким палачом самому себе; и она была права, так как я сам тем более не мог этого понять. Сотню вещей совершил я в своей жизни, все в ущерб себе, и все, вынуждаемые внешней силой, которой я не мог противиться. Я обул сапоги со шпорами, сказав Клермону, что вернусь завтра, и, когда Марколина была готова, я сел вместе с ней в коляску и направился к послам. Проводив ее в комнату синьоры Венеранды, я пошел поговорить с г-ном Мемо, который дал самые прекрасные комментарии по поводу героики этой истории.

После завтрака вместе со всеми, довольно грустного, так как у Марколины, которой сочувствовала вся компания, на глазах были слезы, мы отъехали, я – на откидном сиденье напротив моего сердца, которое я вырывал из своей груди, и м-м Венеранды, которая долго нас отвлекала, восторгаясь красотами и удобствами этой коляски и счастьем, что она испытывает, изображая посольскую супругу, как говорил ей ее хозяин, потому что их коляски не шли ни в какое сравнение с нашей.

Мы выпили кофе в Бургуэне, пока нам меняли лошадей, и послы решили ехать только до Пон Бовуазен, так как г-н Кверини не любил ехать ночью. Мы прибыли туда в девять часов и, дурно поужинав, все разошлись, чтобы быть готовыми выехать завтра на рассвете. Марколина пошла ложиться вместе с синьорой Венерандой, которая не только повернулась к нам спиной, как только увидела меня у изголовья, с головой, склонившейся к голове Марколины, которая мешала свои слезы с моими, но, несмотря на свое благочестие, так отодвинулась на кровати, что хватило бы места и для меня, если бы я осмелился тут лечь. Благочестие у любой женщины уступает место жалости. Я спал ночью очень плохо, на неудобном месте около изголовья Марколины. На рассвете я сказал ей одеться, и м-м Венеранда, которая спала глубоким сном, была поражена, когда увидела там меня и поняла, что я не двигался с места.