Текст книги "Похищение Адвенты"

Автор книги: Дункан Мак-Грегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Что было в этих глазах? Он не привык разбираться в чувствах, особенно в чужих, но здесь так ясно различил неодолимую тоску и боль, ужас и безнадежность, что едва не вскрикнул от ярости и отчаяния. Почему он? Почему не кто другой должен взять на себя их беду? В конце концов, с тех пор прошло уж без малого тринадцать лет, и неужели за это время не нашлось никого, кроме него…

Далее Конан не стал продолжать мысль, досадуя на себя за то, что вообще об этом задумался. Пока что его никто и не просил о помощи и вряд ли попросит… Варвар хмыкнул, припомнив, как за вечерней трапезой хон Булла без конца глазел то на него, то на Майло, видимо боясь стычки двух молодых горячих парней, у каждого из которых нрав подобен живому вулкану – даже затихая, бурлит и клокочет жаром… Но Конан не собирался вовсе связываться с Майло. Из рассказа старика он отлично понял, что приемыш его не по собственному желанию так злобен и груб, а потому попросту не обращал внимания на его выходки, сопровождаемые непременным шипением и рычанием… После трапезы гость отозвал хона Буллу в сад и там, побуждаемый скорее так и неизгнанной пустотой внутри, нежели действительным интересом, узнал, наконец, грустный конец истории. Для Майло во всем этом явно ничего хорошего не было…

«…Схватившись за сердце, Даола взирала на каменные статуи, только что бывшие людьми из плоти и крови, и сама не могла пошевелиться. Тут и Адвента уловила чуткой доброй душенькой своей нечто темное и страшное; улыбка сошла с ее алых губ, и слезы появились в прекрасных черных глазах… И в сей миг, словно тоже почувствовав беду, сверху, со второго этажа, сбежал Майло, вслед за которым поспешал его учитель языкознания, громко сетуя на неусидчивость мальчика.

Увидев жуткую картину, центром коей являлся вредитель Тарафинелло, двенадцатилетний сын мой, не медля и мига, с рычанием кинулся на него, норовя вцепиться зубами в горло. На него, кстати, злодей тоже обратил свой колдовской взор, но без толку – на Майло отчего-то он не подействовал; зато злополучный учитель языкознания, случайно попав под него, не успел и испугаться, как застыл подобно остальным.

Тарафинелло забеспокоился. Майло, словно разъяренная собачонка, висел на нем и все крепче сжимал зубы на его горле, и никакие наговоры, что судорожно шептал гад, никакие пассы, что делал он тощими руками, на моего сына впечатления не производили. Но тут очнулась, наконец, Даола, и, скажу тебе, Конан, правду – очнулась зря. Вместо того чтоб помочь сыну справиться с Тарафинелло, она стала отрывать Майло от него! Конечно, то была просто привычка спасать от нашего мальчика всякого, кто попадался ему в момент злобы и раздражения… В четыре руки они отодрали Майло от злодея, и тот отшвырнул его в самый угол комнаты, совершенно потеряв самообладание: с маху упав на скамью, он завизжал, разбрызгивая слюну, и в бешенстве засучил ногами. Он призывал на дом мой всяческие кары; он клялся Нергалом, Сетом и прочими демонами, что уничтожит и нас и корни наши; смертоносным взглядом своим он перебил всю посуду, что стояла на столе и на полках, вдребезги расколол светильник и оконное стекло, поджег занавесь… Слава Митре, он ни разу не посмотрел на мою женушку, по всей видимости забыв о ней в ярости. Внезапно он прервал поток изливаемых гадостей, схватил в охапку Адвенту, к сему мигу также онемевшую от ужаса, и вихрем вылетел за дверь! Даола выскочила за ним, но в темноте успела заметить только, как запрыгнул он на коня, огромного будто слон (она слонов в жизни не видала, но я видал, и по ее описанию мог сравнивать), и в момент исчез во мгле и ливне…

Тут только женушка моя поняла, какую глупость совершила, оторвав Майло от гада, но было, конечно, поздно… Стеная, она вернулась в дом.

Мальчик же, к великому несчастью, падая, ударился об стену головой и потерял сознание… Скоро пришел я. Вместе с Даолой мы подняли сына, уложили его в постель и привели в чувство, но не в память – он забыл все, что произошло, а когда вспомнил, минуло уж десять лет…

Да, Конан, не удивляйся. Майло только три года назад узнал, что у него была сестра, а я, следуя его желанию, поведал ему то, что сейчас тебе. Он дважды отправлялся на поиски Адвенты, но нигде не смог найти и следа ее… Теперь он, кажется, смирился и ждет смерти… Помнишь, что сказала колдунья? „Если через двадцать лет она не наденет мое кольцо, вы оба сдохнете в муках!..“ Вот уже истекает этот срок… И вот оно, кольцо… Я не боюсь его смерти, потому что и сам очень скоро уйду за ним на Серые Равнины, хотя надежда у меня еще осталась. Даола была права, когда говорила, что старая карга перебесится и простит нас – я был у нее, и она… В общем, она ничем не могла помочь нам… О, если б я мог обменять свою жизнь на его!..

Вот и все. А, забыл сказать… Женушка моя умерла вскоре после похищения малышки, и порою, лежа во тьме без сна, я даже благодарил богов за то, что она теперь избавлена от этих мук… Надеяться, но ждать его смерти, и снова надеяться… Я знаю, где моя Адвента – я не хочу говорить об этом Майло. Он один у меня остался… Пойми, Конан, двадцать предсказанных старухой лет на исходе, я не могу отпустить его от себя… Вдруг он погибнет в дальнем краю, и вовсе не от заклятия колдуньи, а просто по случайности? А здесь… если она подарила ему жизнь, он будет жить… Великий Митра, зачем ты оставил мне надежду…»

Припомнив подробности рассказа хона Буллы, Конан заворочался на своем роскошном ложе и вдруг локтем наткнулся на Сигну. Девушка вздохнула во сне, но дрема ее была глубока и покойна, так что она продолжала спать, словно покрывалом закрытая длинными рыжими волосами. Варвар усмехнулся: как же понять этих женщин? Все прошлое утро Ильяна дулась на него за то, что он мимоходом поцеловал хорошенькую шемитку из гарема хозяина, а вечером того же дня сама попросила его на эту ночь пригласить не ее, а рыжую желтоглазую зингарку Сигну, ее подружку.

Мол, бедняжка так давно не видела мужчин, что совсем ослабла и скоро наверняка заболеет смертельной болезнью или сойдет с ума. Киммериец пожалел девушку и, изо всех сил стараясь скрыть удовлетворение, с лицемерным вздохом согласился. Надо сказать, Сигна превзошла все ожидания, и если б в порыве страсти она не оцарапала ему плечо и не укусила за ухо, Конан непременно пригласил бы ее и на следующую ночь. Пока же он решил позвать шемитку, а Ильяну сразу после нее… Перебрав в уме такие планы, варвар немного повеселел, но потом вновь вспомнил историю похищения Адвенты и вновь нахмурился.

Он так и не мог понять, что же делать ему, Конану. В свои без малого двадцать лет он отправил на Серые Равнины уйму народу и к смерти – и чужой и своей – относился равнодушно, будучи в твердой уверенности, что от нее все равно никуда не денешься и надо только стараться, чтоб она была достойной, дабы суровый Кром не сжег душу сына своего презрительным взглядом. Однако, несмотря на такие убеждения, юный варвар никак не умел избавиться от мыслей, чуждых ему и его природе изначально: если на Серых Равнинах только скука и маета, то зачем лучшие погибают раньше и чаще ублюдков? Справедливо ли сие? А как быть с невинно казненными? И вообще – маги и колдуны отнимают жизни сотен, а сами живут спокойно и долго… Конан не выносил эту шваль, и когда в рассказе хона Буллы появилась сначала колдунья, а потом и козел Тарафинелло, кулаки его сами собой сжались, а черные прямые брови сдвинулись к переносице.

Чем же хон Булла провинился перед Митрой, что светлый бог пальцем не пошевелил для того, чтоб помочь благочестивому рабу своему? Киммериец ни за что не поверил бы, что старик этот способен был совершить нечто ужасное и непоправимое. Скорее, Митре просто наплевать на него, как, впрочем, и на всех остальных – за исключением, может быть, одних только жрецов его… А Даола? А малышка Адвента? Они-то тем более ничем не могли прогневать Подателя Жизни и Хранителя Равновесия… Конан презрительно усмехнулся. Хранитель Равновесия! Какое ж тут равновесие? Ни малое и ни великое – вовсе никакого нет! Зато гад Тарафинелло торжествует…

Сплюнув в досаде на богов, варвар поднялся. Ему казалось – он хорошо знал, что только казалось, – будто дыхание смерти уже витает в душном воздухе хонайи. Конечно, оно всего лишь волнами исходило от старика и Майло, его самого не касаясь, но и короткая мысль о них, ждущих покорно гибели своей, тревожила сердце киммерийца… Стоя у раскрытого окна, он всматривался в тьму так пристально, словно в ней хотел найти ответы на все вопросы. Но безмолвие – оборотная сторона ночи – царило повсюду, впитываясь в поры земли, как вода и кровь… Что там, за черной далью, холодной, глубокой и беспросветной? Такая же даль? А за нею?

…Сумрачно было на душе варвара, сумрачно и странно. Он качнул головой, сам не соглашаясь со своим внезапным решением, затем подхватил с пола куртку и вышел в окно.

* * *

– Хей, парень, – прошептал Конан, отодвигая занавесь с соседнего окошка и засовывая голову в теплую темноту комнаты. – А ну, вставай!

Голос его, пусть и приглушенный сколько возможно, все равно звучал в совершенной ночной тиши подобно раскату грома – гулко и басовито.

– Кром! Спишь ты, что ли? – удивленно пробурчал варвар себе под нос. Так спокойно спать в ожидании скорой смерти мог лишь обладатель железной воли и твердого характера. – Хей! – попробовал Конан чуть прибавить звук.

– Гр-р-р… – послышалось тут же из глубины комнаты. Легкая занавесь всколыхнулась то ли от дуновения свежего ветерка, то ли от движения человека – киммериец сдернул ее совсем, дабы не искажала представление о действительности, и снова сунул голову внутрь.

– А ну, вылезай! – сурово молвил он тени, что была чернее ночи и таилась в углу.

– Гр-р…

– Проклятие! – шепотом выругался Конан. – Долго я буду торчать под твоим окном, дурень? Вылезай, говорю!

Наконец тень зашевелилась, поднялась, выровнялась и с явной неохотой двинулась к окну, издавая негромкое (ради ночи) шипение. Миг – и высокая костлявая фигура возникла в черном проеме: на белых волосах отразился тусклый звездный свет, блеснув в зеленых глазах. Узрев лишь спину киммерийца, который уже направлялся вглубь сада, Майло замер на вздох, в раздражении повел плечом и легко спрыгнул на землю.

…Все вокруг было погружено в глубокий сон: земля, давно остывшая после солнечного дня, вода в ручье и наузе, недвижимый воздух, чуть влажный и густой… Сквозь листву совсем не проникал и слабый свет звезд, так что ночь цветом своим совершенно сливалась с цветом земли, и всё это была природа – только такую знал человек…

Лавируя меж частых стволов деревьев, Конан вышел на тропку, ведущую к любимому месту отдохновения хона Буллы. Там, под сенью груши, он присел на скамью и с ухмылкой встретил появление рассерженного Майло, который вряд ли видел в темноте так же хорошо, как варвар, судя по треску веток и паданию с них плодов.

– Гр-р-р? – вопросительно прорычал приемыш хозяина, встав в позу памятника королю со сложенными на груди руками.

– Сядь, – велел киммериец.

– Гр-р, – отказался Майло. Во тьме виден был только блеск его злых зеленых глаз, и ничего более, ибо встал он как раз за высоким пышным кустом, но он и одними глазами сумел выразить крайнюю степень своего негодования. – Гр-р! – повторил он, заметив, что бесчувственный варвар вообще не реагирует на его взгляд.

– Тьфу! – разозлился, наконец, Конан. – Ты не особенно разговорчив, приятель. Клянусь Кромом, если ты и дальше будешь рычать, как дряхлый помоечный пес, я пойду за твоей сестрой один!

Майло оцепенел. Но – только на миг. Без единого лишнего движения он вдруг кинулся на киммерийца, который едва успел соскочить со скамьи и подставить ему подножку. Майло кувырнулся в воздухе, длинными своими волосами мазнув Конана по щеке, и ловко приземлился на обе ступни, почти одновременно разворачиваясь и отыскивая глазами противника, уже стоящего как раз за его спиной. Он видел в темноте! Сие оказалось не слишком приятное для юного варвара открытие, ибо до того он полагал, что только ему одному из людей Кром дал почти кошачье зрение… Не желая пока принимать бой, он снова отпрыгнул в сторону, и воинственный приемыш хона Буллы пролетел мимо него, в самый последний момент умудрившись-таки избежать удара головой о ствол груши.

– Напрыгался? – издевательски поинтересовался Конан, несильным пинком под коленку снова опрокидывая Майло на траву. – Белобрысый свиненок! Не пройдет и половины луны, как твоя сестра погибнет точно в день своего рождения, и виною тому будешь ты, ублюдок. – Сам того не заметив, варвар повторил слова старой колдуньи. – Ну, давай, давай – рычи, шипи, брызгай слюной… Тьфу! Смотреть-то на тебя противно!

Злобная ухмылка исказила острые черты Майло, глаза сверкнули во мгле, как крошки упавшей с неба и расколовшейся о камень звезды. По-лягушачьи всеми четырьмя конечностями упираясь в землю, он исподлобья взирал на Конана и, кажется, вот-вот готов был снова броситься на него… Однако в следующее же мгновение он вдруг опустил голову и рукою крепко зажал себе рот. То была первая в его жизни похвальная попытка справиться со своим отвратительным нравом, и Конан в полной мере оценил ее, снова усаживаясь на скамью для продолжения так неудачно начавшейся беседы.

– Твой отец обещал мне хорошую лошадь и двадцать золотых, если я приведу домой Адвенту, – нимало не смутившись, соврал варвар (на самом деле хон Булла даже не догадывался о том, что гость его решил все-таки разобраться в этой давнишней истории и навести там свой порядок). – Я могу поехать и один, но тогда твоя печень сгниет от злости. Конечно, мне плевать на твою печень, но не плевать на хозяина этого дома… Ну?

Конан не знал, как яснее выразить мысль – все свое красноречие он уже исчерпал, пытаясь разговорить Майло, но неожиданно тот сам помог ему. Осторожно поднявшись, он боком присел на скамью напротив и, не отнимая руки от рта, как мог дружелюбнее кивнул варвару.

– Ты со мной? – уточнил Конан.

В знак согласия Майло прикрыл глаза.

– Что же… – Пока Конан и сам не понимал, хочет ли он брать с собой этого странного парня. – Тогда так: отправляемся на рассвете. Я сейчас пойду спать (в конце концов, это не моя сестра), а ты займись делом – приготовь лошадей, мешки со жратвой, ну и прочее… Уже сам разберешься. Да, и не забудь предупредить отца! А то подумает, что и тебя уволок демон…

Тихо рассмеявшись, варвар встал со скамьи и пошел по тропинке к дому, будучи в полной уверенности, что Майло выполнит всё его поручения.

– Гр-р-р…

Услышал он вдруг и в досаде оглянулся.

– Опять?

Майло отрицательно замотал головой.

– Х-х-де-е?.. – протянул он, широко, словно глухонемой, разевая рот.

– Что? – не понял Конан.

– Х-х-хде о-н-на? – Слова давались несчастному с огромным трудом, и киммериец впервые почувствовал в душе нечто вроде жалости к этому парню, чья красота, сила и ум были извращены волей одной гнусной старой карги. – Х-х-х… – снова начал Майло.

– Ладно, я понял, – пробурчал Конан, отворачиваясь. – Я знаю, где Адвента. Но ты – ты узнаешь об этом утром, приятель…

– Гр-р-р!..

– Утром, я сказал!

Он резко развернулся и направился к дому, не желая более и мига тратить на сей бессмысленный разговор. «Нергал его разберет… – шептал он, забираясь через окно в свою комнату, – что может в такой башке твориться… Еще удерет один – старика тогда точно удар хватит…»

– Конан? – сонным голоском промурлыкала Сигна.

– Конан! – жарко выдохнул варвар ей в ухо. – И прямо сейчас!

* * *

После пешей прогулки по Тарантии дядя и племянник вернулись домой в прекрасном настроении. Они прошли вдоль и поперек весь центр города, любуясь величественными зданиями, как один тянущими к небу золоченые шпили; стройными рядами деревьев с пышными зелеными кронами, с сотнями стрекочущих птиц на ветвях; витражами, что заменяли стекла на всех первых этажах; красочными вывесками таверн и кабачков и, конечно, той разношерстной публикой, что населяет каждый большой город – тут сновали взад и вперед разносчики мелкого товара, сладостей и хлеба, водоносы и виночерпии, зазывалы из близлежащих трактиров, простой люд, спешащий по делам, и праздный, никуда не спешащий… Еще Тито с восторгом глазел на уличных певцов. Одеяние их отличалось от обычного платья граждан не только обязательными островерхими шапками на тесемках, но и ярким цветом штанов и курток. Почти все они были сшиты из лоскутов разной материи, как у лицедеев из балаганов, и имели множество карманов, больших и маленьких, везде: на груди, спине, коленях и даже заду. Тито с удовольствием прослушал несколько баллад и од в их исполнении, хотя ни один из этих парней даже в малой степени не обладал талантом, присущим его дяде Агинону. Но – зато они были молоды, веселы и энергичны и легко заражали прохожих своим лихим пением. То же и уличные музыканты: они играли плохо, но громко, пронзительными звуками дудок, цитр и мандолин привлекая публику, которая за день набрасывала в их глиняные чашки горы медных монет.

Почти половину дня бродили по городу дядя с племянником и к вечерней трапезе явились, наконец, домой – уставшие, голодные, но вполне довольные. Вдвоем они быстро смели баранину с луком и целый каравай хлеба, а потом, уже не спеша, принялись за вино. Тут Тито и решил снова вызвать дядю на разговор, рассчитывая на его доброе после этой прогулки настроение.

– Отличный город Тарантия, – заявил он, в качестве доказательства выкладывая на стол колпак на тесемках, купленный им у одного уличного певца. – Все так ярко, так радостно… А у нас в Немедии балаганы могут выступать только на окраинах да в деревнях еще… Знаешь, о чем я подумал, когда слушал того рыжего парня? Ну, что пел о пирате с корабля-призрака? О том, что мне очень нравится жить.

– Прекрасная мысль, – похвалил песнопевец племянника. – Вот тебе и задание: приедешь в Ханумар, напиши трактат, на ней основанный. Потом вышлешь мне с нарочным.

– Трактат? – Тито сделал большие глаза. – Да что ж за толк такой особенный в этой мысли, чтоб на ее основе трактат писать?

– А вот ты и подумай. Одно могу сказать – истинное философическое сочинение не должно зиждиться на сложном, ибо сила и правда только в простоте заключена… Впрочем, Титолла, сие тема для долгой беседы, а нам с тобой еще работать нынче…

– Конечно, дядя, – неожиданно спокойно согласился юноша. – Но (что касаемо правды) скажи мне, та история про короля Конана произошла в действительности, или ты ее придумал сам?

– Слыхал от повелителя, – улыбнулся Агинон. – Вообще он не склонен вспоминать прошлое вслух, но тут мы с ним заговорили про восточных магов – кстати сказать, пренеприятнейшие существа – и он кратко поведал мне о днях своей юности, когда ему пришлось столкнуться с одним из них… Ну, а кое-что я додумал сам…

– Ах, – вздохнул Тито. – Какая все же несчастная судьба у этого хона Буллы! А Майло? Я так понял, дядя, с годами он становился все более зверем, нежели человеком?

– Увы… Злоба – болезнь, и тяжкая. Помнишь бакалейщика Пилона с соседней улицы? Твой отец рассказывал мне, что к старости он стал невыносим: даже дом его люди старались обходить стороной, дабы не подвергнуться сквернословию… Так и помер от злости… Ты прочитал историю про Конана до конца, сынок?

Тито отрицательно замотал головой, надеясь, что дядя отошлет его дочитывать прямо сейчас.

– Что ж, отложи тогда до следующего вечера, – Произнося эти слова, песнопевец улыбался: он отлично понимал, что на уме у племянника, но одобрить не мог. – Пойдем работать, милый. Давно уж пора.

Юноша вздохнул и покорно поднялся из-за стола.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой Конан и Майло, получив от хона Буллы благословение и пару отличных лошадей, отправляются на Остров Железных Идолов

Но пробудился киммериец не на рассвете, как пообещал Майло, а уже к полудню, когда солнце – огненное око Митры – стояло высоко в чистом голубом небе, жаркими лучами своими затопляя всю округу. К этому времени все живое, разморенное зноем, опять погрузилось в дрему, похожую более на забвение больного, нежели на сон: поутихло чириканье птиц, прекратилась внезапно суета в доме, только что бывшая просто сумасшедшей, смолкли веселые визги в гареме, да и все обычные утренние звуки стали глуше, размереннее и ленивее.

Зато на сердце варвара было сейчас покойно и светло, а ум не занимали никакие тревожные мысли – на сей раз он хорошо выспался, несмотря даже на то, что дикая рыжая кошка Сигна разодрала ему когтями всю грудь и спину, а вдобавок еще и прокусила губу. На белоснежном тонком покрывале теперь багровели полоски крови, а нижняя губа вздулась и саднила, так что Конан чувствовал себя как после боя; и все равно то были всего лишь раны тела, а не души – последних варвар опасался куда больше…

Не подозревая пока о давно наступившем дне, он лежал на тахте лицом вниз, уткнувшись носом в мягкую подушку, насквозь пропахшую ароматом волос Сигны. Сама она ушла еще ночью, и Конан вознес тогда за это искреннее благодарение Митре, одновременно проваливаясь в черную бездну сна. Сейчас воспоминание о ней было кратким и смутным, но даже оно вырвало из глотки варвара выдох, очень похожий на стон, и только твердое намерение никогда более не связываться с этой горячей – слишком горячей – зингаркой удержало его в сей миг на месте. Он скинул подушку с ее запахом на пол, взамен сунув под щеку собственный кулак, и, не умея занимать себя мыслями отвлеченными, принялся думать о предстоящем путешествии к морю Вилайет, прикидывая в уме возможные направления пути и рассчитывая его продолжительность.

Маршрут был прост: следовало пересечь Карпашские горы, пройти вдоль границы Кофа и Заморы, потом через Туран к реке Капитанке и по ее берегу добраться уже до самого моря. Неприятность же состояла в том, что Конан всего несколько дней назад уже шел по Карпашским горам, возвращаясь в мир из снежного Ландхааггена, и теперь полагал, что нет занятия скучнее и утомительнее, чем вынужденная прогулка по узким извилистым тропам, каждая из которых так и норовит оборваться внезапно и скинуть человека в пропасть. Но как он ни прикидывал, обойти эти горы было невозможно – разве что ценою потерянных трех-четырех дней, а сего он никак не мог себе позволить. Да и Майло, наверное, тоже – до конца отпущенного ему срока оставалось всего ничего, меньше луны…

Первая же мысль о Майло омрачила до того ровное и доброе настроение киммерийца. Ночной разговор оставил в его душе неприятный осадок, развеянный лишь страстными ласками Сигны. То ли хон Булла не пожелал упоминать об этом, то ли просто считал это горем несравнимо меньшим, нежели скорая гибель обоих детей, но, передавая Конану свою печальную историю, он ни разу не сказал, что приемыш его едва может связать пару слов. Как видно, удар головой об стену вызвал тогда не только потерю памяти, но и речи… Да, старая карга придумала страшное наказание для шестилетнего ребенка, как и для его вообще ни в чем не повинной сестры… Но, как сказал хон Булла, она простила парня. Отчего тогда он по-прежнему болен?

Итак, путь к морю Вилайет все же лежал через Карпашские горы (Конан вернул свои мысли в более для него привычную и приятную область расчетов будущего путешествия). Потом – Замора и Туран. Эта дорога займет около десяти дней, а то и меньше. Но и достигнув моря Вилайет, спутники еще не смогут остановиться, ибо конечная цель их не само море, а некий остров, по словам хона Буллы, хорошо видный с берега в утреннее время… Остров Железных Идолов… Насколько знал Конан, мореходы никогда не приставали к его берегам, ибо легенды гласили, что в древних развалинах этого небольшого клочка земли живет Ужас – монстр из царства мрака… Он бесплотен и сам по себе не может причинить вреда, кроме разве что безумных сновидений, но зато он вселяет дух в железных демонов, которых полно на острове. Одни – мертвые, и их даже этот Ужас не в силах оживить. Зато другие – просто спящие… В полночь они встают и – начинают шастать по развалинам в поисках жертвы… Но если Тарафинелло живет именно там, то кто он? Хон Булла говорил, что он из прагиллов, а эти ублюдки селятся где-то далеко за Кхитаем и…

– Гр-р-р!

Яростное рычание, доносящееся со стороны окна, заставило варвара открыть, наконец, глаза и обнаружить залитое солнцем пространство комнаты. Быстрее, чем птица выпархивает на свободу из клетки, Конан выскочил в коридор и, на ходу натягивая штаны и нацепляя на пояс меч, помчался в трапезный зал, дабы успеть подкрепиться перед дальней дорогой. Фыркнув, Майло бросил мешки с провизией на землю и пошел другим путем – через входную дверь в дом – туда же.

* * *

Когда путешественники были уже полностью готовы к отъезду, из глубины сада к ним вышел хон Булла. Ноги его видимо подгибались и с трудом несли небольшое, но круглое и довольно упитанное тело; короткие ручки болтались словно тряпичные, не в такт шагам; голова была опущена так низко, как только позволял третий подбородок – вся фигуре старца являла собой вселенскую скорбь, что безусловно рассмешило бы варвара, если б он почувствовал в этом игру или хоть малую толику лукавства. Но хон Булла был не таков, чтобы изображать то, чего на деле вовсе не испытывал, и Конан ощутил вдруг мгновенную, но болезненную, щемящую тоску под сердцем, от коей в синеве глаз его вспыхнул и тут же потух огонек боли… Впрочем, чувство сие немедленно исчезло, не оставив даже воспоминания о себе – варвар подмигнул Майло, что стоял рядом с перекошенным по обыкновению лицом, держа в обеих руках по набитой дорожной сумке, и сделал шаг навстречу старику.

– Хей, достопочтенный! Нечего тужить! Не пройдет и луны, как мы вернемся к тебе с девчонкой!

Произнося эти бодрые по тону и смыслу слова, Конан нисколько не кривил душой: он и впрямь был совершенно уверен в успехе предприятия, хотя только этой ночью целый сонм сомнений одолевал его без конца. Перед тем как вызвать Майло на разговор, он припоминал свой недавний поход к другому морю – морю Запада, и к другому острову – Желтому, где в развалинах древней башни навсегда остался союзник и друг Иава Гембех.

Сейчас уже киммериец мог себе признаться в том, что только благодаря ему – его советам, его помощи – он сумел добраться до острова живым и одолеть монстра, утащившего священную вечнозеленую ветвь маттевсаи у племени аятархов. В новом путешествии старшим придется быть ему: очевидно, что Майло в свои двадцать пять лет ровным счетом ничего не смыслил в этой жизни и в этом мире, что в сей момент ясно доказывал исполненный страха и тоски взгляд несчастного старца, направленный на приемыша.

Но так киммериец думал ночью, а утром, когда все ночные мысли преображаются и светлеют, быстро забыл о сомнениях и жаждал лишь одного – поскорее отправиться в путь (кстати, все равно куда – но раз уж есть цель, то к ней). Энергия так и бурлила в его молодом, полном сил теле: вмиг опустошив заваленный разнообразной снедью стол и чуть не подавившись при этом рыбной косточкой, он с той же скоростью вывалил из дорожных сумок все содержимое на пол, перебрал, попробовал и посчитал, затем быстро упихал обратно, кинул сумки в руки шипящему от злости Майло и вышел на улицу поискать запропавшего куда-то хона Буллу. Но не успел он обойти двор, как тот пришел сам и вот теперь стоял перед ними, взирая на своего Майло так, словно желал его сожрать, но слишком для этого любил, а потому сдерживался.

Конан сердито сплюнул. Кажется, его обещание вернуться спустя луну не произвело на старика никакого впечатления – видимо, потому, что он просто его не слыхал, занятый своими печальными мыслями. Однако долгое молчание он все же прервал, хотя и далеко не самым лучшим образом: прижав руки к груди, он вдруг громко, отчаянно всхлипнул, отчего Майло дернулся всем телом, расширил глаза и с недоумением обратил взгляд на варвара, словно испрашивая совета – что делать? В ответ Конан еще раз сплюнул.

– Пора идти! – бросил он раздраженно, проклиная про себя старческие слабости и собственное терпение. – Ну?

– Постой! – Хон Булла обрел, наконец, дар речи. – Постой, Конан!

Вздыбив полою длинного платья столб пыли, он метнулся к конюшне и мгновением позже выскочил оттуда в сопровождении конюха, который вел на поводу двух отличных лошадей – каурую и вороную.

– Вот… – тяжело дыша, сказал старик. – Так будет быстрее…

– Конечно, быстрее, – сразу повеселев, согласился варвар. – Я возьму каурую.

Майло зарычал, явно намекая на то, что ему тоже больше по душе каурая, но Конан, наплевав на желание хозяина, уже подошел к лошади, сильно и ласково провел ладонью по шелковой гриве и, не теряя больше и мига, с места запрыгнул в седло.

– А ты чего ждешь? – крикнул он застывшему рядом с отцом Майло. – Ну же? Ну?

Он едва сдерживая себя, чтоб не пустить каурую сейчас же вскачь; неодолимая жажда действия охватила его всего, так, что дрожь волнами пробегала по телу и кровь ударяла в виски.

– Ну! – повелительно рявкнул он, готовый в следующий же миг умчаться к Карпашским горам без спутника, но тут снова подал голос хон Булла.

– Погоди еще чуть, – протягивая руки к киммерийцу, жалобно вымолвил он. – Я не все еще рассказал…

– Тьфу! – Конан остановил гарцующую в нетерпении лошадь. – Что там еще?

– Замок Тарафинелло можно увидеть только на заходе солнца – с виду он похож на яйцо… – торопливо сообщил старик. – Только на заходе – иначе вы заплутаете в лабиринтах развалин!

– Разберемся! – махнул рукой варвар. – Все?

– Нет… Железные идолы… Помните, что все они – демоны! Одни мертвые, а другие просто Спящие. Вы должны как-то отличить Спящих и выкинуть их в море, лишь тогда они бессильны против человека… Конан, прячься за Майло, когда встретишь Тарафинелло, а то станешь камнем, как те несчастные, что лежат сейчас в моем подвале… Я буду ждать вас луну, а потом… Милостивый Митра поможет моим детям!

– Все?

– Нет. Вот кольцо Адвенты – подарок колдуньи. Ты знаешь, Конан, что с ним делать. И еще – когда будете покидать остров, Спящих надо обязательно втащить на берег – а то море взбунтуется и потопит вас…

– Все?

– Нет… Дай мне поцеловать тебя, сынок…

Конан возмущенно фыркнул, в душе при этом испытав немалое потрясение – прежде никто, даже отец, не называл его так ласково и уж тем более не желал его поцеловать, а потому искренний порыв хона Буллы не на шутку перепугал его. Но не успел юный варвар отпрянуть в сторону – что вместе с лошадью было довольно трудно сделать, – как старик припал щекой к его колену, потом цепко схватил руку и клюнул ее сухими губами своими.

– Проклятие! – проворчал Конан, отъезжая. – Что за нежности!