Текст книги "Конан и битва бессмертных"

Автор книги: Дункан Мак-Грегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Обстановка внутри кабака несколько успокоила расшатанные нервы Кумбара. Здесь оказалось тихо, тепло и уютно. Довольно большой зал разделялся на шесть одинаковых квадратов, каждый из которых был обставлен почти по-королевски: низкие круглые столы, удобные глубокие кресла, серебряные кадильницы, благоухающие чудесными ароматами, и – в качестве подарка дорогим гостям огромные бутыли с заключенным в них вином цвета пурпура. Бутыли выдавали у входа в зал слуги в белых передниках.

Посетители действительно выглядели вполне прилично, скромно. Конан пересчитал их на случай драки – для этого ему хватило пальцев на одной руке, – затем прошел к свободному столику в дальнем углу зала. Отсюда отлично просматривалось все помещение, а также вход в кухню и лестница на второй этаж. Усевшись спиной к стене, киммериец вытянул ноги, кивком подозвал слугу. Кумбар и шаман сели по обе стороны от него.

– Еще вина, – коротко приказал Конан подбежавшему парнишке. – И побольше!

– Самого лучшего! – Опальный сайгад широким жестом бросил на стол туго набитый кошель.

– Побереги свои деньги, – улыбнулся Парминагал. – Вы будете моими гостями.

– Пойдет. – Конан откупорил подарочную бутыль и с шумом выхлебал сразу четверть.

– Займемся твоим исцелением? – спросил шаман, открывая свою бутыль.

– Позже.

– Как ты догадался, что я брахид?

Пожалуй, этот вопрос серьезно его интересовал.

– Брахид или хамвид – я в этом не разбираюсь. Но этот знак, – он указал на три полосы на щеке Парминагала, – видал не раз.

– У хамвидов такие же, только другого цвета.

– Мне без надобности.

– Давно ли из Пунта? – продолжал светскую беседу новый знакомый.

– И трети луны не прошло. Да Нергал с ним, с Пунтом. Скажи мне лучше, с чего ты вдруг стал драться? Я слышал, шаманам высшей касты запрещено защищать себя.

– Я уже не принадлежу к высшей касте, – помрачнел Парминагал. – Меня изгнали два года назад…

– И за что же? – строго вопросил Кумбар, заглядывая в лицо шаману.

– А ты помолчи, – приказал Конан. – Тебя все это никак не касаемо.

– Тоже за драку, – все же счел нужным поясниц Парминагал. – Так уж получилось – не имею терпения в достатке. От природы ли, от воспитания ли… А дикари, сам знаешь, Конан, шаманов высшей касты не выносят. Они для них вроде как чужаки. В общем-то, так оно и есть… Ну а чужаки всегда раздражают. Вот хотя бы нынешний случай.

– Да уж… – опять встрял сайгад. – Такова жизнь…

Кумбар и без того действовал на варвара как шаман высшей касты на дикаря, а сие глубокомысленное замечание и вовсе разрушило призрачный мир. Рыкнув, он повернулся к опозоренному царедворцу всем телом, намереваясь, прогнать его наконец обратно в Аграпур, но тут голос снова подал шаман:

– Будь спокоен, Конан. Перед моим лечением вся суть твоя должна быть свободна от дурного.

– Заживет и без твоего лечения, – небрежно махнул рукой киммериец.

– Раны – да, конечно, заживут. – Парминагал вдруг замолчал, поднял бутыль, разглядывая на свет содержимое ее. – Дело тут совсем в ином.

– И в чем же? – подозрительно нахмурился Конан.

– Те, кто следуют за тобой из Пунта. Они беспокоят тебя…

Конан поперхнулся очередным глотком вина.

– А тебе откуда сие известно?

– Это просто. Вокруг тебя я вижу черный овал – значит, душа твоя скована чужой волей. Овал очерчен не сплошной линией, а пунктиром, то есть разорван – значит, ты осведомлен о преследовании и пытаешься скрыться. Ну, а кто гонители… Поверь, шаману высшей касты о том догадаться легко.

– Хм-м-м… Клянусь Кромом, приятель, ты не ошибся… И что же мне делать? – С губ варвара не сходила усмешка, но сердце его тяжело бухало в груди в ожидании ответа. Он и сам себе не хотел признаваться в том, как измучило его в последние дни постоянное напряжение. Всегда готовый сразиться в одиночку хоть с целым войском, если потребуется, перед темными силами он испытывал нечто вроде суеверного ужаса. Он чувствовал себя загнанным зверем, который устал убегать: рыча от ярости и смертельного страха, он останавливается, разворачивается к врагу своему так, чтоб видеть глаза его, и…

– Я расскажу тебе. Потом.

Парминагал подозвал хозяина и велел ему приготовить комнаты для его гостей. В голосе его (таком ровном, спокойном, что Конан снова взбеленился – этот парень будто испытывает его терпение, заставляя ждать, в то время как душа варвара сжимается перед наступлением всякой ночи) было нечто странное. Он словно задумался о чем-то очень серьезно; карие глаза потемнели до черного; морщина, прорезавшая лоб, стала еще глубже; черты лица заострились.

Ничего не понимая, но зато отлично чуя все, что хоть немного не похоже на обычное, киммериец тоже старательно задумался. Проще было спросить шамана, в чем дело, но в присутствии Кумбара он не желал показывать свой страх и свою надежду на избавление от преследователей – тем более что сайгад ни сном ни духом не ведал, что на деле с его старым приятелем произошло.

Угодливый хозяин с миллионом улыбок на пухлом лице, кланяясь, проводил их на второй этаж, показал две комнаты в конце коридора. Кумбар, быстро сунув нос в каждую, выбрал себе ту, что была чуть больше, и, не прощаясь, захлопнул дверь перед носом варвара и шамана. Сразу вслед за тем они услышали лязг засова, громкий, с визгом, зевок и стук большого тела царедворца о жесткую тахту.

– Зайди ко мне. – Голос Парминагала был все тот же, ровный, спокойный, но в нем Конан расслышал и некоторое напряжение.

Комната нового знакомого – а он явно уже провел в ней не одну ночь, судя по разбросанным на тахте вещам, – была мала, с крохотным грязным оконцем почти под самым потолком. Продавленное кресло и стол на трех ногах (четвертая валялась тут же) – вот и вся мебель, предложенная хозяином дорогому гостю.

Конан попытался сесть в кресло, но оно тут же жалобно затрещало под его тяжестью, так что ему пришлось устроиться на полу. В кресло сел Парминагал.

– Закрой глаза и не разговаривай. Я все-таки залечу твои раны.

Киммериец фыркнул, но повеление шамана исполнил. Некоторое время в комнате было совсем тихо, потом послышалось далекое жужжание, будто муха кружила за окном; глубокие порезы на спине и руках Конана вдруг загорелись и нестерпимо зачесались. Стиснув зубы, он не дрогнул ни одним мускулом.

– Хорошо, Конан… – тихо произнес Парминагал. Еще несколько мгновений варвар терпел жар и зуд, но вскоре уже почувствовал облегчение. С каждым вздохом боль уходила, и это было почти осязаемо.

– Все.

С удивлением киммериец осмотрел себя. Раны его, сочащиеся сукровицей, затянулись и теперь были похожи на зажившие царапины.

– Шаман… – со смешанным чувством восхищения и неприязни пробурчал он.

– Выпей еще вина, мой спаситель, и послушай меня внимательно. Сейчас я попробую избавить тебя от твоих преследователей. Это нетрудно, но ты должен мне помочь: поверить в то, что я скажу. Итак, здесь – твой дом.

– Нет у меня дома, и этот не мой, – быстро сказал Конан, желая не тратить время на пустые разговоры, а сразу перейти к делу.

– Здесь – твой дом, – терпеливо повторил шаман. – Не отвечай мне, Конан. Просто слушай. Зомби, идущие за тобой, безмозглы; душ у них нет, есть только черная пустота внутри; они ведомы не своей, а чужой волей. Их призвали из царства мрака за тем, чтоб найти тебя и уничтожить. Так вот я говорю тебе: здесь – твой дом, Конан. Я зову их сюда. Я зову их…

Парминагал вздрогнул и замолчал. Глаза его закатились так, что стали видны одни только белки; дрожь прошла по всему телу раз, другой; губы посинели – казалось, душа вылетела из тела шамана, и, подозревал варвар, так оно и было. С отвращением, но и надеждой он смотрел на нового знакомого, не столько понимая умом, сколько чувствуя сердцем, что сейчас тот вызывает сюда зомби, посланных за его жизнью. Волосы на затылке Конана приподнялись, как у зверя, чуящего опасность. Он затравленно оглянулся, уже ожидая увидеть за спиной пустоглазых монстров, но пока в комнате все оставалось по-прежнему. Огарки свечей тянули к потолку тощие язычки пламени, отбрасывая на темные стены тусклые желто-красные блики, которые человек с богатым воображением непременно принял бы за этих самых зомби, но на варвара они никакого впечатления не произвели. Он верил только тому, что видели его глаза, а сейчас, кроме бликов, они ничего не видели.

– Уже близко… – прошептал шаман осипшим голосом. – Уже совсем близко…

Тут он вдруг тряхнул головой, выходя из отстраненного состояния в обычную жизнь, и посмотрел на киммерийца.

– Они уже близко, – сказал он спокойно. – Теперь ты уходи, Конан.

– А ты? – растерянно спросил Конан, поднимаясь.

– А я встречу их вместо тебя. На короткое время сие была твоя, а не моя обитель, так что они придут именно сюда. Им все равно теперь, кто здесь, – я забрал из твоей души ту часть, которую они предназначили для себя и которая уже отравляла твое существование, так что для них я – это ты… А ты… А ты не представляешь никакого интереса. Я запутал тебя?

Парминагал весело глядел на варвара, забавляясь его растерянностью.

– Слушай, приятель, – Конан снова уселся на пол. – Они разорвут тебя, будь ты хоть трижды колдуном. Я не могу оставить тебя.

Улыбка сошла с губ шамана.

– Уходи, прошу. Со мной они ничего не сделают, но если ты останешься здесь – ты погибнешь!

– К Нергалу! Не уйду, я сказал! – упрямо заявил киммериец. Он понимал, что сейчас противоречил сам себе.

Искренно надеясь на помощь и в итоге получив ее, он вдруг решил от нее отказаться. Подобная непоследовательность не была свойственна ему. Мало того: собственный поступок раздражал Конана неимоверно, но – увы, ничего с собой поделать он не мог. Эта впитанная с молоком матери киммерийская гордость, когда решение всех своих проблем должно быть непременно самостоятельно, не позволяла ему оставить чужого человека наедине с его врагами. Волге себе, чем Парминагалу, Конан повторил: – Не уйду! Шаман побледнел.

– Если ты останешься, – медленно, дабы этот упрямец понял, сказал он, – я не сумею защитить тебя.

– Обойдусь!

– О, благостный Митра! – потерял терпение Парминагал. – Дал силу, но не дал ума! Направь же сына твоего, Конана из Киммерии, на путь истины!

И в этот момент в коридоре послышался шорох, скрип половиц. Конан вытянул из ножен меч, дважды за день побывавший в бою, и настороженно уставился на дверь. Весь пережитый за последнее время страх пропал, оставив вместо себя злость и раздражение, готовые со всей варварской дикой силой обрушиться на врагов.

Шаман встал.

– Вот и первый гость!

Дверь распахнулась. На пороге стоял Кумбар.

Глава V

Через семь лет наставник назвал их Воинами. Они освоили все боевые искусства, так что теперь оставалось только совершенствоваться. Каждую ночь, возвращаясь в свою тесную темную келью, Белка подолгу смотрел на негасимый огонь в треноге, пока еще тусклый, слабый, и мечтал о том, как он выйдет из замка в мир. Он воображал себя героем, призванным богами очистить землю от скверны, но старец Исидор не раз повторял им: «Боги забыли о вас, и не стоит им напоминать». Что же, Белка и не желал напоминать. Он представлял свой ратный подвиг как деяние одиночки – тем значительнее, выше казалось ему собственное предназначение. Кто и для чего его предназначал, он не думал. Вполне достаточно было того, что воинами его и братьев воспитывал сам старец Исидор, а его они приравнивали к божеству.

«Почему он – Медведь? А он – Лев. Почему я – Белка?» – порой спрашивал он наставника, обиженный именем своим. «Он велик и силен, поэтому Медведь. А этот – вынослив и напорист, поэтому Лев. Ты же хитроумен, ловок и быстр. В тебе, милый, главное не столько сила, хотя и ею ты не обделен, сколько гармоничное сочетание всех воинских достоинств…»

Так отвечал ему старец Исидор. Он веселел, ободрялся, но спустя некоторое время снова возвращал наставника к этому вопросу – не для того, чтоб услышать похвалу из его уст. Белка страдал неизлечимой болезнью под названием «сомнение». Особенность сей болезни заключалась п том, что с годами она не проходила, а наоборот, развивалась. Он беспрестанно сомневался в себе, в своей силе и выносливости, в своей воле, в своем проворстве и уме. Ему мнилось, что братья гораздо более него заслуживают прозываться манниганами; что их учение проходит более успешно; что они счастливы и спокойны, а он – нет; наконец, что их дальнейший путь совершенно ясен, п его – расплывчат.

Старец Исидор без слов понимал, что именно мучает младшего ученика. Прежде, очень много лет назад, он и сам был таким. Наверное, в нем и ныне сохранилось – уже не качеством, но памятью – то рвущее душу чувство сомнения. Зато он умел слышать других, ощущать их настроение и даже мгновенную мысль. «Почему я – Белка?» «Потому что ты – это я…» И совсем необязательно было произносить слова, ибо тот, так похожий на него в юности, и по глазам, и по жестам мог легко догадаться об ответе.

…Белка тяжело вздохнул. С каждым днем его тело обретало силу, а огонь в сердце разгорался все сильней. С каждым мигом заполнялась пустота внутри него, но – заполнялась отчаянием. Пока он не помнил всего, что произошло с ним и его братьями, существование его было бессмысленным, болезненным, но простым. Теперь же он стал бояться безумия. Он, который всегда считал Медведя и Льва истинными воинами, а себя – лишь подобием, жив. Они – нет. Все, о чем их предупреждал наставник, случилось… Только один Белка сумел избежать мгновенной смерти. Не для того ли, чтоб умереть медленно?

Он застонал, чувствуя, как тоска давит грудь его больнее каменной плиты. «Встань, Воин Белка, – опять послышался голос наставника. – Встань и возьми огонь в свое сердце…» Эхом последние слова старца Исидора звучали в ушах его, и чудился воину укор такой нелепой жизни, сомнению и желанию умереть.

Он стиснул зубы, напрягся и – камень медленно сдвинулся с его груди. Лишь на палец, но и это была победа.

– Прах и пепел! А тебе чего надо здесь?

Со смешанным чувством злости и облегчения Конан смотрел на тушу старого приятеля своего. Кумбар, потупившись, стоял в проеме двери, не решаясь войти, и на красной физиономии его было ясно написано отчаяние.

– О, варвар… – пробормотал он, толстыми короткими пальцами теребя полы щегольской бархатной куртки, уже покрытой слоем пыли за время пути. – Прости меня. Мое мужество… Оно… Оно подло изменило мне… Я не могу уснуть, поелику стыд мешает…

– Тьфу! – в сердцах сплюнул киммериец – из вежливости в самый угол комнаты, – Иди к себе, сайгад. Здесь ты лишний.

– Совсем? – Маленькие глазки Кумбара налились притворными слезами.

– Да!

Конан и на миг не подумал поверить царедворцу. После его наглой выходки у гор Ильбарс, где трусливый пес притворился убитым, после драки в таверне у северных врат Шангары, где тот же самый пес сиднем сидел на лавке вместо того, чтобы помочь спутнику. Поэтому сейчас он одарил его презрительным взглядом и, не желая больше тратить на такое дерьмо и мига своего времени, повернулся к Парминагалу.

– Скоро?

Шаман искоса поглядел на Кумбара. Выгнать варвара из комнаты ему не удалось, а теперь сюда еще явился его робкий приятель и тоже, кажется, намеревается остаться…

– Скоро. Я думаю, вам обоим лучше уйти.

– Проклятие! Я же сказал – не уйду!

Не стоит спорить. – Парминагал снова обрел спокойствие, хотя внутри его все так и тряслось от ужаса.

Он нисколько не лукавил, когда говорил, что не сможет защитить Конана от преследующих его мертвецов. Если б только он мог представить, что варвар окажется таким упрямцем и не пожелает удалиться в самый опасный момент, то, спасая его, пошел бы другим, более долгим, зато более надежным путем: свершил бы обряд, известный только шаманам высшей касты, обратил бы всех зомби в черных птиц и отправил обратно в Пунт, но, конечно, с другим адресом – их жертвой стал бы тот чернокожий колдунишка, что послал их на варвара.

Теперь было уже поздно. Он всего лишь заменил в их пустых башках образ Конана на свой – поменял ориентир и призвал к себе, будучи в полной уверенности, что сам с ними справится легко. Но для этого бывшая намеченная жертва должна была убраться восвояси, чего она делать не собиралась. Тут еще этот царедворец…

– А что случилось? – невинно вопросил Кумбар, глядя поочередно то на киммерийца, то на шамана.

– Не твое дело, – огрызнулся Конан.

– Вам пора уходить! – Парминагал едва удерживался, чтоб не сорваться и не выкинуть отсюда обоих хотя бы магией, если не понимают слов. Но – ему понравился огромный синеглазый северянин, без доли сомнения вступившийся за него в таверне. Он хотел стать его другом, ибо за годы странствий и одиночества научился ценить отвагу и честь. К разочарованию его, сии качества встречались в мире чрезвычайно редко, хотя он и не решился бы это утверждать: он сам всегда был склонен к уединению и товарища нарочно не искал. Но вот Конан нашелся сам, и Парминагал был этому рад. Увы, видно, удача не любила его – первого же в своей жизни друга ему приходилось сразу терять…

Он призвал на помощь всю свою волю, надеясь все-таки удалить из комнаты варвара (Кумбар и сам ушел бы за ним следом), но тут вдруг сердце его замерло, а кожа на кончиках пальцев начала зудеть… Это были верные признаки…

– Поздно, – хриплым шепотом сказал он, не поворачивая головы. – Теперь уже поздно…

Что поздно? – Кумбар совсем освоился в комнате шамана и даже попытался сесть в его единственное кресло, правда, тут же провалился и, нимало тем не смутясь, перешел на тахту. – Все… – прошептал Парминагал, зажигая маленький светильник и вставая между дверью и гостями.

* * *

Ночь была на исходе. Уже догорели и без того бывшие крошечными огарки свеч, а лунный свет почти не проникал сквозь заляпанное оконное стекло, так что шаман зажег лампу вовремя. Унылые желтые блики ее рассыпались по стенам и потолку, по лицам людей. В полной тишине прошло еще несколько длинных, как сама ночь, мгновений. Потом что-то брякнуло снаружи, и сразу затем дикий вопль потряс кабак, проникая во все его дыры и закоулки.

Один сайгад ничего не понял. Конан же и Парминагал одновременно вздрогнули, представляя, как разрывают зомби здешнего хозяина, что вздумал не пропустить их.

– Тш-ш-ш… – ответил на безмолвный вопрос Кумбара шаман. При этом головы он так и не повернул – спиной почувствовал страх и недоумение гостя.

Медленные размеренные шаги по коридору приближались. После того, как смолк крик хозяина, опять наступила тишина, и в ней каждый звук был подобен раскату землетрясения. Так и шаги: гулкие и тяжелые, они пускали эхо по этажам, а отголоски даже внутрь стен. Сначала Конану показалось, что преследователей двое, но потом он догадался, что гораздо больше – просто шли они в ногу, как солдаты на марше.

Он посмотрел на шамана, чеканный профиль которого в отблесках тусклого света казался вылепленным из желтой глины. Тот стоял, не двигаясь, и на вопросительный взгляд варвара лишь повел плечом, показывая, что понял его, но не может ответить.

Тогда Конан приготовился к бою. Подойдя к Парминагалу, он встал с ним рядом. В глотке у него пересохло, как после трех дней хождения по пустыне, а рукоять меча – наверное, бесполезного сейчас, но иного оружия он не ведал – была скользкой от пота. Расставив широко ножищи, выдвинув подбородок, варвар угрюмо взирал на дверь, ожидая непрошеных гостей. И гости явились.

Чернокожий гигант ростом с киммерийца возник п дверном проеме как привидение (впрочем, с некоторой натяжкой он и был привидением). Белая полотняная одежда, вся в потеках и пыли, висела на нем мешком.

Большие выкаченные глаза, глубокие, но совершенно пустые, слепо пошарили по комнате, не останавливаясь ни на окаменевшем от ужаса царедворце, ни на Конане; затем обнаружили шамана, что стоял ближе всех. Тупая и при жизни физиономия монстра пришла в движение. Нижняя губа его, отвисшая до подбородка, подтянулась к верхней, и вдвоем они изобразили радостную улыбку. Приплюснутый нос зашевелился, словно принюхиваясь. Зубы клацнули, а обвисшие, как у старого пса, щеки затряслись.

Протянув к шее Парминагала тощие длинные руки, местами уже проеденные могильным червем, зомби хрюкнул, предвкушая сладость убийства, но – вдруг рожа его перекосилась, да так, что хрустнули кости. Он удивленно вздохнул и начал стремительно чернеть.

Конан в суеверном страхе смотрел на это. Он никогда не видал прежде, чтоб и так очень черное становилось еще чернее. Монстр на глазах превращался в обугленную головешку, которая тлела, издавая отвратительное шипение и запах, и трескалась. Через мгновение всего от зомби осталась только кучка грязных тряпок.

Не успел Конан опустить меч, так и не пригодившийся ему, как на пороге возникла еще парочка красавцев. Эти когда-то явно умерли не своей смертью: у одного по локоть не было руки, а вместо правого глаза зияла огромная черная дыра. Второй как-то обходился без верхней части головы, но зато остальное имел в полном порядке.

Киммериец снова поднял меч, готовый рубить, но Парминагал шагнул в сторону, загородив от него монстров. Он не сказал ни единого слова и не сделал ни единого жеста, так что Конан так и не понял, почему его преследователи, едва появившись в поле зрения шамана, моментально начинают распадаться на куски. Зрелище было омерзительное. Варвар хотел было отвернуться, но не смог – смотрел как завороженный.

Труха сыпалась на пол, обнажая потемневшие от времени скелеты, и запах сгнившего мяса распространялся по неон комнате, от чего сайгада, судя по звукам за спинами Конана и Парминагала, уже тошнило.

Следующая тройка действовала уже энергичнее. Они не стояли на пороге, а сразу ввалились в комнату, чуть не сбив с ног шамана. Ему пришлось посторониться. Скаля редкие черные зубы, монстры завертели башками в поисках требуемого объекта. Мутные пустые глаза их равнодушно скользнули по туше царедворца, восседавшего на тахте изваянием, с милой улыбкой, застывшей на бледных устах, потом переместились на варвара. В ответ он снова занес меч и, молча и быстро, рубанул своих гонителей.

Тела их были сухи и хрупки, поэтому удар киммерийца легко удвоил их количество: из трех целых зомби Конан имел теперь шесть половинок, которые дергались на полу, пытаясь соединиться. Ногой варвар раскидал их по комнате, а Парминагал тут же испепелил. Но вслед за ними уже рвались другие.

Шаман взмок от напряжения. Гурьбой вламываясь в его комнату, монстры сразу рассеивались, с завидным проворством перебегали от стены к стене, так что он не успевал уследить за всеми. Меч варвара летал в воздухе, круша врагов с такой силой, что они отлетали от него, валя с ног собратьев, но их способность мгновенно срастаться была воистину невероятной – едва меч поднимался снова, они уже вскакивали на ноги целы и невредимы.

Наконец вторжение прекратилось. Оставалось только избавиться от тех, кто шнырял по комнате, не обращая ни малейшего внимания на сверкающий в первых солнечных лучах, уже заглянувших в окно, клинок.

– Встань у двери! – крикнул Конан шаману, который крутился на самой середине, с остервенением уворачиваясь от костистых рук зомби и сжигая одного за другим.

Тот рванулся к выходу, загородил собой дверной проем. Отсюда он мог видеть всех. Собрав остаток сил, Парминагал устремил смертоносный взор свой на копошащиеся в комнате чернокожие тела. Без звука превращались монстры в уголь, затем распадаясь на ошметки и кости и сразу истлевая. Кумбару не повезло: один из них рассыпался прямо ему на колени, и бедолага царедворец тихо и грустно лишился сознания.

– Все! – наконец выдохнул шаман.

Конан опустил меч, оглядел поле боя. Тут и там чернели кучки праха, валялись обожженные тряпки, обломки костей. Вонь была настолько сильна, что материализовалась в серые клубы, похожие на облака. Если б сайгад не валялся сейчас без чувств, он, наверное, заплакал бы от поэтического восторга и умиления…

– Все… – повторил Парминагал и весело посмотрел на варвара. – Ну, Конан, теперь ты можешь спать спокойно – ни одного не осталось.

– Нергалово отродье, – пробормотал киммериец. Его то и дело передергивало от отвращения, а горький ком, застрявший в горле, грозил вот-вот вырваться наружу вместе с тем, что бурлило сейчас в желудке.

Сплюнув, Конан сунул меч обратно в ножны и торопливо вышел из комнаты. Пройдя по коридору до лестницы, он увидел внизу марша хозяина, вернее, одну его голову. Остекленевшие глаза уставились в потолок, рот скошен, все измазано кровью… Даже варвара, который в своей жизни насмотрелся всякого, а уж трупов вообще бесчисленное множество, едва не стошнило прямо в мертвое лицо.

Перешагнув через голову несчастного, он быстро спустился вниз. Чистый пол в пустом зале пересекала двойная цепочка черных следов, протянувшаяся от входа к лестнице. Конан прошел к двери, стараясь не наступать на эти отпечатки босых ног зомби, и вышел на улицу.

* * *

Он с наслаждением вдыхал свежий воздух, чувствуя, как освобождается грудь, как уходит из его нутра нечто темное и чужое. К счастью, его душевное устройство было так незамысловато, что злой воле безумного шамана из Пунта оказалось просто не за что зацепиться. С переселением зомби из этого мира обратно в тот Конан снова стал самим собой. Только сейчас он понял, какую тяжесть скинул сегодня со своих плеч. Выплюнув на землю горечь, скопившуюся во рту, он вдруг вспомнил, что в комнате нового знакомого еще осталось немало вина, и тотчас поспешил назад, боясь, что Кумбар, очнувшись, с горя выпьет все один. Но едва он повернулся к двери, как она распахнулась, и на улицу ступил Парминагал.

Он был бледен, в черноту кругов под глазами добавилась синь, а на лбу появилась еще одна, не слишком пока глубокая морщина. Тем не менее лицо его сияло – видимо, и он чувствовал ту свободу, которую подарил нынче киммерийцу.

– Хей, Конан! Должен огорчить тебя: твой робкий приятель очнулся и с горя выдул все наше вино.

– Тьфу! – разозлился варвар. – Я так и думал. Жрать и пить он большой мастер! А вот…

Но тут он решил, что хоть Кумбар и трусливый шакал, наглая жирная красномордая свинья и безмозглый каплун, все-таки некогда он считал его другом, а посему негоже перед первым встречным клеймить его позором.

– Ничего, – Парминагал словно прочел его мысли, – я знаю одно местечко неподалеку… Там подают отличное красное, и всего по медяку кружка.

– Идем. – Конан решительно двинулся вверх по улице, ибо тоже знал это самое местечко. Ему приходилось бывать в Шангаре, и, как и во многих других городах, он успевал за время своего пребывания посетить если не половину, то треть питейных заведений точно.

Шангара его раздражала. Ему не нравилось тут все: назойливая стража, пугливые девицы, скупые на ласки, но жадные до денег, тупые рожи простолюдинов и слои пыли на улицах (стоило пройти из одного кабака в другой, и вся одежда оказывалась покрыта серой вонючей пылью, от коей Конан беспрестанно чихал и потом ее очень трудно было счистить, ибо она прилипала намертво). Единственное достоинство этого городишки заключалось в том, что и вино и пиво стоили здесь много дешевле, чем, например, в том же Аграпуре…

– Ты бывал в Шангаре? – продолжал читать мысли новый знакомый.

– Ну, – кивнул Конан. – Еле ноги унес.

– И я, – засмеялся Парминагал, стараясь попадать в шаг варвара.

– Как это?

– Тогда я еще не был шаманом высшей касты. Да и вообще шаманом не был. Я родился здесь…

– В этой дыре? – На суровом лице Конана выразилось глубочайшее неодобрение, словно сам он родился не в дождливой холодной Киммерии, а в королевских покоях где-нибудь в богатом и теплом Аргосе или, на худой конец, в Офире.

– Так уж получилось, – смиренно ответствовал Парминагал. – Мой отец был здешним властителем.

– Прах и пепел! – Конан остановился. – Ты, что ли, принц?

– Ну вот еще… Я – одиннадцатый сын. Если уж даже второму ничего не полагается – ни титула, ни наследства, – то что может получить одиннадцатый… Что ты встал, Конан? Идем.

– Значит, сейчас в Шангаре правит твой брат?

– Нет… Его убили…

– А другие братья?

– Всех убили, душа моя… Один я остался… Идем же!

– Ты… наследник?

– Теперь уж все равно. Мой дядька управляет Шангарой, а я… Впрочем, думаю, он заслужил этот трон. Бедняга так трудился, избавляясь от соперников…

– Твоих братьев?

– Да… Вот мы и пришли.

Парминагал с облегчением прервал неприятный для него разговор, вошел в трактир. Конан последовал за ним.

Первые посетители – бравая четверка низкорослых и толстых молодых солдат – уже сидели за длинным прямоугольным столом и потягивали из больших кружек что-то очень вкусное: на их физиономиях было написано такое блаженство, что киммериец невольно сглотнул слюну.

– Красного! – приказал шаман, усаживаясь за стол у двери.

Пока слуга бегал за кувшином красного вина, Конан истребовал у нового знакомого продолжения его истории.

– Да что рассказывать… Когда убили моего последнего брата, я бежал из Шангары на юг. Пару лет мотался по всем Черным Королевствам, потом осел в Зембабве.

– Наплевать на Зембабве. Я хочу знать, почему ты бежал? Дядьки испугался?

– Еще как. Если б ты видел моих братьев… Все рослые, сильные, да и умом не обижены. Но Мангал (это дядька) их всех за одну луну только истребил. А я всегда был самый дохлый, так что не по силам мне было с ним тягаться… Не смотри на меня так, душа моя. Ныне я уж по таков, и думаю иначе.

– Так верни себе трон! – На звучный рык Конана солдаты удивленно оглянулись.

– Тш-ш-ш… Какой трон… Какой трон? Я ж сказал тебе, что права более не имею.

– Врешь! – убежденно сказал киммериец. – Право кровного наследования нельзя утратить. Ты трус, вот и все дела.

– Может, и трус, – задумчиво согласился шаман. – А может, просто не хочу быть властителем…

– Все хотят, а ты нет? – не поверил Конан. – Опять врешь, приятель.

Парминагал вздохнул. Отличное красное вино вернуло румянец на его щеки, промочило пересохшее горло, но испортило настроение, такое радужное после победы над монстрами.

– Гр-м-м… Помнишь того козла, который привязался ко мне в таверне Хаддуллы?

– Кром! Я неплохо потрепал его!

– Неплохо… Так вот, он – слуга моего дядьки. Конечно, он узнал меня… Гнусная скотина! Он не решился даже втихую воткнуть мне кинжал в спину!

Конан хмыкнул. По его мнению, для того, чтобы втихую воткнуть кинжал в спину, большого мужества не требовалось. Если б он своими глазами не видел этого парня в деле, то решил бы, что у него довольно странные представления о достоинствах истинного мужа.

– За три дня, – продолжал тот, – меня трижды пытались прикончить. Конечно, с моей стороны неразумно было возвращаться в Шангару, но… сердце влекло, что ж поделаешь…