Текст книги "Конан и битва бессмертных"

Автор книги: Дункан Мак-Грегор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Даже боги – эти крамольные мысли в последнее время все чаще посещали его – не могут быть судьями. Определить, кто прав, а кто виноват, порою трудно, даже невозможно. Не то что «у каждого своя правда» (здесь имелся свой смысл, но Конан почему-то не любил эту сентенцию, презирал ее и в конечном итоге отвергал), а просто правды иногда вовсе нет. Вот есть дерево, и вот есть холм, и вот ручей вьется по равнине, а правда… Кто знает, что такое эта самая правда. Варвар, не умея оформлять свои мысли, обладал иной, может быть, более ценной способностью, чем умение думать: умением чувствовать. Он и чувствовал сейчас (и прежде тоже), что правда, и тем паче истина, не является материей, а лишь чем-то неуловимым, вроде как духом или даже вздохом, из чего следует, что обозначить ее определенно, точно – нельзя. При этом сам он обычно был вполне уверен в собственной правоте и только по прошествии какого-то времени вдруг возвращался к прошлому – не за тем, чтобы проанализировать свои и чужие поступки, а всего лишь чувствуя – опять чувствуя – нечто трудно понимаемое и, значит, трудно объяснимое.

Потом, конечно, он забывал об этом, ибо жизнь шла своим чередом, менялись дни и события, но внутри его все равно копилось то самое нечто, образуя в конце концов достаточно объемистый багаж, который искушенный царедворец Кумбар определил в начале их нынешней встречи как живое знание» и от которого зависело направление пути Конана, а также смысл его действий, участие или неучастие в происходящем, а после – и оцеп ка минувшего.

Варвар никак сие не называл – в нем все было естественно, все просто. О «живом знании», что носил он в себе, он не догадывался вовсе, и если б сайгад вздумал поведать ему о том, поднял бы его на смех и выкинул такую глупость из головы. Но Кумбар был прав – как ни трактовать понятие правды, в этом случае ошибиться было невозможно, потому что любой, и не замешанный в интригах, человек может отличить того, кто знает и ощущает жизнь, от того, кто существует в ней гостем, – Конан явно обладал живым знанием.

…Когда кувшин опустел, муть, вопреки закону, не сгустилась, а исчезла из синих глаз киммерийца. Он усмехнулся, тихо, но от всей души радуясь вновь обретенной жизни, затем вспомнил вдруг о несчастном царедворце, повернулся к нему. Странный звук расслышал он сквозь шум дыхания приятеля, слабые стоны умирающих и пение птиц. Гр-р-р… Хрр-р-р… Ужасная догадка осенила его в один лишь миг, и ярость, никогда не отходившая от души его слишком далеко, тут же вернулась в тело, дабы сразу вол ною выплеснуться наружу.

Кумбар спал! Быстро осмотрев то место, куда вонзилась стрела, варвар с отвращением увидел, что наконечник вовсе не коснулся кожи, а застрял в многочисленных рубашках, туниках и куртках, в кои сайгад облачился перед дальней дорогой, боясь простудиться и умереть на голой земле, а не в своей теплой и уютной кровати. Значит, он просто потерял сознание от страха, а потом… Или он вообще не терял сознания, а притворился мертвым?

– Вставай, козлиная шкура! Жирное Нергалово отродье! Вставай!

К чести Кумбара надо сказать, что сон его не был крепок, как обычно бывает у лежебок. Получив хороший удар ногой в зад, он приоткрыл глаза и укоризненно посмотрел на Конана.

– Вставай, недоносок!

Рыча, киммериец пнул обширную рыхлую задницу еще раз, на что сайгад, опечаленный подобным обращением, горько вздохнул и снова опустил короткие ресницы, видимо собираясь продолжить сон.

– Убью! – Конан схватил меч, недавно обагренный кровью действительных врагов, и направил его в то место, где болталась застрявшая стрела. – Убью, старая подметка! Шакалье дерьмо!

Кумбар удивленно приоткрыл один глаз.

– Что ты, варвар? Отчего ты сердишься? Что-нибудь случилось?

В ярости киммериец рубанул мечом воздух, сплюнул и пошел к своему вороному, что спокойно щипал траву в двадцати шагах от поля битвы.

– Ты куда? – встрепенулся сайгад. – Хей, Конан! Куда это ты?

– К Эрлику и пророку его Тариму, – злобно рыкнул варвар, не оборачиваясь. – Договорюсь с ними, пусть подвесят тебя вниз головой на дворце Илдиза! Трусливая вонючая жаба!

– Вот еще!

Старый солдат проворно вскочил, нисколько не напуганный угрозой киммерийца, ибо знал, что и Эрлику и пророку его Тариму глубоко наплевать на позорное поведение их поклонника. Опасался он другого: Конан вполне мог уехать отсюда без него, а, хотя они находились всего в четверти дня пути от Аграпура, сайгад не был уверен, что найдет дорогу назад самостоятельно. Все же он очень давно не покидал пределы города.

– Подожди, о варвар! Душа моя рвется за тобою, но тело не поспевает!

– Душа твоя такая же жирная, как и тело! – огрызнулся варвар, так и не удостоив Кумбара взглядом.

Вороной с неохотой оторвался от трапезы, но покорно принял седока. Миг спустя Конан уже несся по равнине – не к Аграпуру и не к югу, а куда-то к западу, что совсем не входило в первоначальные планы.

– Проклятие! – рассердился сайгад. – Ну и уснул, и что? Подожди же, говорю!

Он выдернул из платья стрелу и бросил ее на землю, затем ловко запрыгнул в седло, поерзал, устраивая зад так, чтоб он не свисал по бокам лошади, и помчался вслед за киммерийцем, шепотом проклиная взрывную варварскую натуру. «Ну и уснул… Ну н что… Ну и уснул…»

Вскоре он догнал приятеля и поскакал с ним рядом, дипломатично не заговаривая вообще ни о чем. Молча они проехали до самой Самарры, затем так же молча повернули все-таки на юг. Кумбар казался удовлетворенным, но в душе недоумевал: именно вороной Конана, а не его буланая, вдруг остановился, постоял несколько мгновений и пошел назад – то есть туда, куда сайгаду и было нужно. Неужели деньги причиной тому? Но Кумбар – и варвару должно быть это известно – поделился бы казной со старым другом и безо всякой корысти.

Он не мог знать о том, что на самом деле волновало ныне Конана. Он не мог даже догадываться о том, что его рассказ о Воине Белке произвел на киммерийца сильное впечатление. Юноша, придавленный каменной плитой, – а Конан отлично представлял себе такую тяжесть – возникал перед глазами его беспрестанно. Ему казалось, что каждый вздох, каждый миг промедления убивает Белку. Что шлем, что горы золота, когда смерть зовет человека на Серые Равнины. Вот оно – то живое знание, которым обладал варвар; вот причина, повлекшая его к югу, к зыбучим пескам; вот его правда, не ожидающая одобрения небожителей.

Конан тряхнул головой, отгоняя сложные и мало понятные ему самому мысли, и пустил вороного вскачь, позабыв уже о провинившемся сайгаде, о разбитой шайке бандитов и о собственных преследователях.

* * *

К вечеру, когда багровый, уже остывающий шар краем коснулся синей полосы горизонта, спутники подъехали к северным – весьма и весьма скромным – воротам Шангары.

Эта часть города вообще оказалась довольно пустынной и мрачной, как будто необитаемой, хотя Конан помнил по прежним временам, что в здешних трущобах народу обитало едва ли не больше, чем во всем пышном и богатом центре.

Сейчас им навстречу попались лишь двое мужчин и один старик – все смотрели на чужаков с опаской и неприязнью. Женщин вовсе не было видно, но уже у самого входа в дешевую таверну они заметили обернутую в несколько слоев ткани, с накидкою, закрывавшей все лицо и волосы, женскую фигуру. Она торопливо перебирала ножками по неровному камню, явно спеша по каким-то нехитрым своим делам. Конан свистнул ей, но не остановил, а наоборот, подогнал. Она вздрогнула всем телом и припустила бегом, так что в момент исчезла в узком и грязном переулке.

– Вот образец приличия! – объявил Кумбар свое мнение, полностью противоположное мнению варвара. – Ничего не разберешь – где там зад, где перед…

– Тебе это нравится? – мрачно поинтересовался Конан, привязывая вороного к железному кольцу в стене.

– Как тебе сказать… Как принцип – да, нравится. Но, в общем-то, хотелось бы ее… раздеть, что ли…

– То-то.

Войдя в вонючий маленький зал размером чуть больше кумбаровой комнаты во дворце, спутники нашли свободное место за центральным столом, прямо под огромным закопченным светильником, пристроили дорожные мешки между ножками лавок и потребовали у хозяина, вертевшегося здесь же, баранины и пива на двоих.

Для такого захолустья новые посетители таверны были кем-то вроде принцев в медвежьей берлоге. Хозяин прытко понесся на кухню исполнять заказ, а прочие уставились на варвара и сайгада как на диковинных зверей. Кумбар реагировал на эти взгляды так, как и полагалось знаменитому на весь Туран (он до сих пор был в этом уверен) царедворцу – горделиво выпятив брюхо, он изобразил на своей свинячьей физиономии скуку, свойственную богатому и умному нобилю, подбавив еще толику высокой печали, и устремил взор маленьких черных глазок в обшарпанный потолок – то есть точно по «Бламантине», его любимой книге, описывающей (кроме всевозможных премудростей) характер, манеры и внешний вид каждого сословия.

Конан же, в самом деле привыкший к всеобщему вниманию, словно ничего не заметил. Угрюмо глядя в трещины крышки стола, он снова думал о Белке, воображая себе его страдания так живо, как если бы сам находился сейчас в плену зыбучих песков. Будь этот парень не воином, а, скажем, купцом или ремесленником, он вряд ли думал о нем так же, но для варвара тема силы и воли, подавленных хитростью и колдовством, была слишком близка. Он и сам не раз испытывал подобное на себе. Но, как ни был киммериец занят размышлениями о борьбе добра и зла, пристальный взгляд соседа по столу все-таки достал его.

– Ну? – вопросил он сурово, одним тоном своим повергая нахала в полуобморочное состояние.

– Мр-р… мр-р… – еле сумел ответить тот.

Конан презрительно хмыкнул и отвернулся. Тут принесли баранину, и оба путешественника с энтузиазмом принялись набивать ею свои пустые желудки.

В отличие от прекрасного, только что приготовленного мяса, пиво оказалось несвежим, но Конан, про себя отметив сие прискорбное обстоятельство, долго задумываться о том не стал. Он, бывалый бродяга, на основе своего опыта знал, что, когда в глотке сухо и шершаво, любая жидкость хороша, пусть даже набранная из болота.

Сайгад отнесся к пиву не так доброжелательно. Скривившись, он подозвал хозяина и плеснул в его синюшную морду остаток из своей кружки. Слов он при этом вообще не произносил, но хозяин, облитый и униженный, все понял и так. Кивнув, он вытерся, снова устремился на кухню и вскоре вернулся, таща огромный, в пол своего роста, кувшин с новой брагой.

– Другое дело, – милостиво принял замену Кумбар, а попробовав, запросил еще, ибо это пиво было превосходным.

Конан, в задумчивости попивая то свежую бражку, то старую и не находя между ними большой разницы (вернее, и не ища ее), просчитывал путь отсюда до южного берега моря Вилайет. Прикончив последний кусок баранины, он принял решение: ехать прямо.

Конечно, можно было и берегом, минуя и череду гор, и нежелательную встречу с охраной города Хоарезма, пару лет назад почему-то возжелавшую изловить его, Конана, и отправить в темницу. Кроме того, он подозревал, что сайгад, счастливо уверенный в знаменитости своей персоны, решит посетить дворцы и в Шангаре и в Хоарезме с целью разведать обстановку вне родного Аграпура и вызнать, как здесь относятся к собаке Гухулу. Но берегом они потеряли бы день, а то и два, чего киммериец допустить никак не мог.

Белка, придавленный каменной плитой, все стоял перед его глазами не то что немым укором, а просто наказанием. Вряд ли сам Кром смог бы придумать для сына своего кару ужаснее, чем спокойное наблюдение за муками собрата-воина. Конану казалось, что край плиты совсем рядом, а он не может поднять руки и освободить парня. Все это было похоже на бред – а если учитывать гонку с преследованиями зомби, так оно и было.

– Глянь-ка, шут! Шут из балагана! Ха! А ну, попляши! Гнусавый голос соседа справа, резкий, пронзительный, пробирающий до печенок, в момент вывел киммерийца из состояния хрупкого, но равновесия. Так же и общая тишина, до того прерываемая лишь чавканьем да иканием: вздрогнув, зашипела разбуженной змеей. Головы посетителей повернулись, но не с тем, чтоб осуждающими взглядами остановить сие развязное выступление, а с тем, чтоб обнаружить этого самого шута. На лицах проявилось любопытство – презираемое варваром всегда – и жажда зрелища.

– Э-ге-гей! Попляши! – Тощий крестьянин с физиономией удивленного козла, с бородищей до колен, с сальными длинными волосами, приняв всего-то третью кружку кислятины, явно был настроен воинственно. – Ты что, не понял? Пляши, сказал я тебе!

Мрачно посмотрев на него, Конан проследил за направлением его взгляда и… чуть не захлебнулся глотком браги. Человек, к которому обращал крестьянин свой наглый выпад, вовсе не был шутом из балагана. Пожалуй, даже напротив, он являлся единственным здесь приличным человеком (если не считать, конечно, высокопоставленного Кумбара).

Аккуратно расчесанные темные волосы, заправленные за маленькие уши, высокий чистый лоб, карие глубокие глаза, излучавшие покой и силу, ровные и крепкие длинные руки с холеными ногтями – все это даже не намекало, а откровенно говорило о том, что этот парень отнюдь не простого происхождения. С замирающим сердцем вглядывался варвар в отметину на его виске у правого уха – три вытатуированных широких и коротких, сомкнутых между собой полосы разного цвета. Верхняя – желтая, средняя – зеленая и нижняя – красная. Вот почему тупица крестьянин принял его за шута – отметина эта и впрямь бросалась в глаза не только ярким цветом, но и расположением своим: начиналась она от середины щеки, то есть лишь слепой не увидел бы. На самом деле то был знак шамана высшей касты. Поживший в Пунте Конан отлично разбирался теперь в таких несложных вещах.

Высшая каста не имела в числе своем чернокожих, а только белых и знатного рода. Строгие правила не позволяли им применять свои знания и умения всюду и в любое время – только в случае самой что ни на есть крайней необходимости и только для пользы кого-либо еще, а не своей лично. В этом была и красота, и, может быть, даже отрицаемая варваром правда, но и ужасная ошибка тоже, ибо большинство шаманов высшей касты погибало именно вследствие запрета защищаться. Их число – и без того совсем небольшое (в Пунте и прочих Черных Королевствах не так уж много людей знатных и белых – обычно там болтаются в поисках наживы только вторые) – становилось все меньше и меньше; дикари смелели и нападали на них среди дня ради одного лишь развлечения – вот как сейчас этот козел; не имея возможности жить одним кланом, они разбредались по свету, строго соблюдая свои правила, и, плохо приспособленные к простой жизни, тоже погибали.

Конан считал себя в долгу перед шаманами высшей касты. Не потому, что уважал их суровый и чистый закон, а потому, что однажды на его глазах произошло убиение такого человека, а он не успел вмешаться и помочь ему. В момент разорванный дикарями в клочья светловолосый красавец, способный одним словом всего обратить их всех в бамбуковую рощу, до сих пор иногда снился варвару, и в этих снах Конан всегда успевал на помощь. В глубине души он все же слегка презирал подобное смирение, признаваемое всеми почти богами за основную добродетель человека, но при этом не считал себя вправе осуждать чужие законы.

– Пляши! Пляши! Пляши! – завелся козел. В гнусавом голосе его появились истеричные нотки, и киммериец, сидевший рядом с ним, поморщился.

Шаман молчал. На его худом бледном лице с чертами благородными и приятными не отразилось ни единого чувства, словно он и не слышал оскорбления. Продолжая потягивать из кружки свое пиво, он спокойно смотрел туда же, куда, видимо, смотрел и до того – в окно. Народ между тем постепенно приходил в возбуждение. Подогреваемые брагой и соседями, простолюдины уже выкрикивали в адрес шамана новые грязные ругательства, соревнуясь и похваляясь друг перед другом. Скоро шум превратился в гам, а затем – в крик. Самые нетерпеливые подскакивали к избранной козлом жертве, толкали его или щипали и с радостным визгом возвращались на место.

– Вот ублюдки, – просипел объевшийся Кумбар, с трудом поворачивая к Конану голову. – Пойдем отсюда, что ли?

– Подожди, – сквозь зубы процедил варвар.

Он понимал, что сейчас начнется даже не драка, а самое настоящее побоище. Шаман тем не менее сохранял то же каменное спокойствие, чем вызвал искреннее восхищение киммерийца: не всякий может быть столь хладнокровен перед жаждущей крови орущей толпой. Вот один уже не стал отскакивать в сторону, а, ударив жертву в грудь, гордо поглядел на остальных, потом повернулся и ударил еще раз… Вот и второй, не желая отставать, плюнул в кружку парня… Вся пьянь ликовала.

– Ну и ублюдки… – В голосе Кумбара послышалась растерянность. – Чего им надо от него?

Зло усмехнувшись в ответ, Конан встал. Его массивная фигура для многих задних заслонила зрелище. Послышались возмущенные крики, улюлюканье, свист.

Не опуская взгляда, варвар взял за шиворот зачинщика-козла, легко поднял его вверх, так что тощие ноги недоноска зависли над столом, и негромко сказал» перекрывая зычным голосом своим общий крик и его визг:

– Что, Нергалово отродье? Повеселиться захотелось?

Глава IV

Медленно, очень медленно силы возвращались к Белке. Пока он не мог еще даже чуть сдвинуть с себя камень, но чувствовал, как кровь, до того застывшая в жилах, похолодевшая, снова начинает разогреваться, а из головы постепенно уходит жуткая пустота, и воспоминания все меньше похожи на бред…

Теперь он отлично помнил и названых братьев своих Медведя и Льва, с которыми рядом провел двенадцать лет жизни, и старца Исидора, что был для них троих более отцом и другом, нежели учителем, и… Нет, больше никого. Настоящих родителей Белка представлял себе смутно. Виделись ему порой какие-то красивые светлые лица, но были ли то отец и мать или некие чужие, или просто воображение помогло создать образы родных заново – он не знал.

Ясно помнил он и первый день своего появления в замке Дамира-Ланга, что означает «длинный дом». Наставник берет его за руку и отводит в большой, освещенный чуть ли не тысячью свечей зал. Там уже стоят два мальчика, таких же, как он, настороженных, но не испуганных. Один, рыжий толстый увалень, пыхтит, плечом пытаясь сдвинуть с места второго, русоволосого крепыша. Тот не глядит На него; упрямо сжав губы, он еле удерживается на ногах, потому что рыжий силен, как маленький медвежонок, потом все же оборачивается к нему и резко толкает…

От неожиданности толстяк падает, но тут же с сердитым ревом встает…

«Это Медведь… – ласково говорит наставник, подводя Гинфано к рыжему. – Посмотри ему в глаза. Отныне он будет твоим братом…» Медведь почти на голову выше его, поэтому приседает и долго смотрит своими зелеными глазами в голубые ясные глаза мальчика. Гинфано хочет сделать шаг назад – он не любит, когда к нему подходят так близко, но тут Медведь расплывается в улыбке, такой добродушной, что и сам он начинает улыбаться…

«А это Лев. Он тоже будет твоим братом…» Наставник поворачивает его за плечо ко второму мальчику. Тонкий и гибкий Гинфано одного с ним роста, только Лев шире и плечах и явно крепче. Желтые глаза его, встречаясь с голубыми нового брата, теплеют. Он топает ногой – скорее от смущения, чем от недовольства, – потом отворачивается и берет наставника за руку. «У меня нет братьев», – упрямо заявляет он старцу Исидору. «Есть, – спокойно отвечает тот. – Вот они…»

Двенадцать лет прошло с тех пор. Ныне ему семнадцать… Как ждал он того мига, когда огонь загорится в его сердце… Вряд ли он мог бы жить сейчас, если б не это! огонь, взращенный наставником… Он питает и его душу, и его кровь, он… А впрочем, жизни нет. Есть нелепое и но зоркое существование в зыбучих песках, куда не ступит нога человека никогда…

Белка чуть повернул голову, коснулся щекой внутренней стороны шлема, нагретой его собственным теплом. И все-таки он жив. Пока есть его воинский шлем, пока огонь горит в его сердце, пока он помнит братьев, погибших, кажется, только вчера…

Горячая слеза обожгла его висок; скатившись к уху, намочила волосы. Он заставил себя вновь вернуться в оставленную было пустоту – затем, чтобы сохранить возрождающуюся силу, и тут же почувствовал ее ток в левой стороне груди. «Встань, Воин Белка… – услышал он, уже проваливаясь в забытье. – Встань и возьми огонь в свое сердце…»

* * *

– Что, Нергалово отродье? Повеселиться захотелось?

Низкий, чуть хрипловатый голос варвара легко перекрыл общий крик и визг того козла, что затеял всю эту ионию. На мгновение чернь захлопнула рты, пораженная столь неожиданным препятствием к их веселью в виде огромного северянина с синими колючими глазами. Но – только на одно короткое мгновение. Их было много больше, три, а то и четыре десятка, так что даже этот гигант, пусть и в союзе с хлипким шутом, не одолеет их сплоченного на время войска. Они задавят его массой. Масса всегда сильнее любого одиночки.

Угрожающий рык пьяной швали, набирающий обороты, привел Кумбара в шок. Пот струился по его лбу, шее, спине и, что было особенно противно, животу. Дрожащей рукою вытер он лицо, потом нащупал на поясе кинжал, скорее бивший декоративным, чем боевым.

– Ко-онан… – умоляюще прошептал он, желая уйти отсюда как можно быстрее. – Не надо, Конан…

Но киммериец уже не слышал его. Отшвырнув захлебнувшегося собственным воплем козла в сторону, он коленом поддел крышку стола и опрокинул его, кивнул шаману на выход, понимая, что тот не будет участвовать в сражении по принципам высшей касты, и принял первый удар.

Маленькой злобной собачонкой на него кинулся низкий и широкий, как табурет, ублюдок, метя в глаз варвару бараньей костью. В тот же момент эта кость оказалась в его глотке, и толпа, ахнув, кинулась на врага с диким воем, охваченная жаждой мести.

Обиженный козел, тряся бородищей и клацая черными редкими зубами, попытался впиться Конану в руку. Короткий точный удар надолго лишил его сознания и привлекательности: вместо носа между щек у него вырос огромный то ли хобот, то ли рог – цвета ярко-красного, очень красивого, но не очень уместного на лице.

Одновременно с козлом сознание потеряли еще двое нападавших, и эти, кажется, уже навсегда. Во всяком случае, мертвенная бледность, покрывшая их обветренные лица, а также неестественно вывернутые шеи о том ясно свидетельствовали.

Разъяренную чернь, однако, остановить было уже нельзя. Круша по пути столы и лавки, оскорбленные в лучи чувствах ублюдки кинулись на варвара, гроздьями повисли на его могучих плечах и руках. Глухо рыча, он скиды их с себя, швырял в следующие ряды, из которых к нему тянулся лес рук со скрюченными пальцами, ногами отбрасывал тех, кто пытался подобраться к нему снизу.

Краем глаза он увидел, что шаман и не подумал уйти из таверны. Презрев свои законы, он молча и яростно вступил в драку, действуя как обычный боец, а не обученным всяким премудростям колдун. Небольшие крепкие кулаки его крушили врагов с такой силой, что вскоре круг, в котором он вертелся, раздавая удары, стал овалом, потом квадратом, а потом пунктирным треугольником. Сам он при этом пока не получил ни одной раны, хотя и к нему тянулись руки, и в некоторых даже были зажаты ножи.

Такой нож полоснул сейчас по руке варвара, задев едва затянувшиеся рубцы от кинжалов разбойников. Кровь сразу намочила его рубаху и штаны, но боли в пылу драки он не чувствовал. Зато Кумбар, узрев красные свежие пятна на одеянии приятеля, чуть не умер от ужаса. Все то время, пока продолжался бой, он сидел в полной прострации на своем прежнем месте и глядел куда-то вдаль. Но когда на лицо его попали брызги Конановой крови, очнулся и теперь дрожал, изо всех сил стараясь стать невидимым, и жалобно попискивал. Видели бы его воины туранской армии, где когда-то он служил в небольшом чине сайгада! Отвращение и стыд поразили бы их сердца! Если б сейчас Кумбар мог соображать, то понял бы, конечно, что от былой его удали не то что не осталось следа, а просто невозможно было поверить, что прежде он ею обладал.

Между тем намерения швали задавить противника массой начинали осуществляться. По полшага всего, кб Конан постепенно отступал под их бешеным натиском. II ход шли не только ножи, не только кулаки и ногти, а и глиняные кружки, блюда, бутыли, бараньи кости. Киммериец не имел времени уворачиваться от этого оружия, со всех сторон летящего ему в голову, поэтому просто поднял одного из нападавших вверх и прикрылся им, заодно используя худосочное тело его как таран.

В кухне печально визжал хозяин, приходя в страшное уныние от одной мысли об убытках; слуга – единственный в этом убогом заведении – сидел в углу и наблюдал за ходом сражения, видимо не решив еще, чью сторону ему принять.

Шаман продвигался к Конану. Он оказался неплохим бойцом: вокруг него грудами лежали поверженные противники и громко стенали то ли от боли, то ли от огорчения. Его платье было сплошь покрыто пятнами крови, но чужой. Темные глаза парня оставались по-прежнему спокойны, даже бесстрастны, словно он не бился с чернью, желавшей разорвать его на куски, а разбирал письмена на древнем пергаменте. Вот он сделал рывок по направлению к киммерийцу, потом сразу еще один.

Конан, не столько видя, сколько ощущая его поддержку, тоже рванулся вперед, смазав длинными черными прядями своими по глазам врагов и метнув брыкающегося в его железных руках крестьянина в кучу, разделявшую его и шамана. Еще миг – и они оказались в двух шагах друг от друга.

– К выходу! – рявкнул варвар больше Кумбару, чем шаману.

В тесном пространстве зала он не надеялся одержать победу. Здесь он не мог достать меч, опасаясь задеть обоих своих союзников, и активного и пассивного, да и понимал, что в рукопашном бою меч был бы лишь помехой, а не подмогой. Поэтому он продвигался к двери, следя за тем, чтоб одуревший от страха царедворец сумел пройти ему за спину – путь для него был уже расчищен.

На ватных ногах Кумбар проковылял по залу, брезгливо обходя побитых посетителей, повернул за варвара и попытался юркнуть в проем двери, но застрял там намертво. Выругавшись, Конан с силой пнул старого приятеля в бедро, так что тот вылетел на улицу и кубарем покатился к противоположной стороне.

– Уходи! – крикнул он шаману, отшвыривая очередного нападающего.

Парень кивнул и быстро выскочил за дверь.

Теперь киммериец мог действовать во всю свою мощь. Схватив лавку, он закрылся ею и бросился на плотно сомкнутый ряд противников, повалив их всех на грязный, заплеванный и забрызганный кровью пол. После этого маневра он отскочил назад, выхватил меч – сейчас расстояние между ним и чернью было достаточно велико для работы оружием – и взмахнул им…

Первая же слетевшая с плеч голова заставила остальных отшатнуться в священном ужасе. Ни один из них наверняка никогда не держал в руках не то что меча, НО даже копья или лука, они медленно отступали, спотыкаясь и падая, потом снова поднимаясь и снова отходя назад.

Бой был окончен. Варвар наклонился, вытер лезвие о полу куртки обезглавленного тела. Никто из оставшегося десятка и не подумал продолжить драку, так что Кони и спокойно повернулся к ним спиной и, оставляя за собой полную тишину, изредка прерываемую стонами раненых, вышел на улицу.

Шаман, прислонившись к стене, ждал его. Ростом он был невысок – чуть выше Конанова плеча, – но гибок и строен. Возраст его определить оказалось трудно, даже при ближайшем рассмотрении, ибо, несмотря на гладкую нежную кожу, глубокая продольная морщина уже прорезала чистый лоб, а под глазами набухли мешки. И все же ему вряд ли было больше тридцати.

При виде своего заступника парень улыбнулся, сделал шаг навстречу.

– Парминагал, – представился он голосом негромким, но звучным и глубоким.

– Конан, – буркнул в ответ варвар. – Из Киммерии.

– Не приходилось бывать. Но, думаю, в Киммерии умеют воспитывать настоящих воинов.

– Брахид или хамвид? – вопросил Конан, не реагируя на лесть.

В темных глазах шамана мелькнуло удивление: он явно не предполагал, что его принадлежность к высшей касте шаманов так легко определить.

– Брахид, – тем не менее ответил он. – Ты был в Кешане или Зембабве?

– В Пунте, – уточнил киммериец.

– Ну наконец-то! – пыхтя, к ним вразвалку приближался сайгад. – О, варвар, как ты обеспокоил меня!

– Пшел! – Конан вскочил на вороного и показал шаману на кобылку Кумбара, – Садись!

– У меня есть лошадь, – вежливо отказался тот. – Здесь, за углом. Если позволишь, я возьму ее, а потом покажу тебе и твоему другу место, где можно спокойно переночевать.

Сайгад притворным кашлем скрыл облегченный вздох, начал торопливо карабкаться на свою буланую.

– Клянусь Кромом, неплохая идея, – повеселел варвар, по обращая внимания на умильные взоры старого солдата. – Если б там еще нашлось вино покрепче, чтобы залить мои царапины…

– Найдется, – Парминагал внимательно посмотрел на его пропитанную кровью тунику. – И ты его выпьешь. А царапины подлечу я.

Услышав это обещание, Конан довольно ухмыльнулся: вторая драка за день – это слишком даже для него. К тому же раны, кои он так небрежно назвал царапинами, нестерпимо болели. Исполосованные разбойничьими кинжалами спина и руки, синяки и порезы от схватки в таверне горели как в огне, и киммерийцу стоило немалого труда спокойно сидеть в седле и ждать, когда шаман сходит за своей лошадью.

Но тот вернулся быстро. Его серая в яблоках кобыла, ценою, наверное, вдвое выше, чем вороной Конана и буланая Кумбара вместе взятые, гарцевала под ним на длинных тонких ногах, словно разминаясь перед предстоящей гонкой. Махнув рукой Конану, Парминагал направил ее в ближайший переулок, и спустя несколько мгновений все трое уже ехали цепочкой меж двух рядов низких каменных домов, что стояли не более чем в Десяти шагах друг от друга. Из переулка спутники повернули на широкую улицу, а с нее – снова в переулок, где и находилось то самое, обещанное шаманом место.

– Берут недорого, – сообщил Парминагал, легко соска кивая с лошади. – И народ спокойный – все больше проезжие.

– Так это постоялый двор? – подобострастная улыбка не сходила с уст Кумбара.

– Обычный кабак, – Шаман повернулся к Конану, который привязывал своего вороного под символическим навесом, сколоченным из дырявых досок. – Но комнаты приличные.

– Наплевать на комнаты, – буркнул варвар, – Вина хочу.

– Будет и вино.

Он похлопал по холке свою серую в яблоках и по-хозяйски распахнул дверь. Сайгад суетливо задергался у входа, пропуская вперед Конана, а потом и нового знакомца. В душе он безумно страдал, подозревая, что варвар теперь, после такого позора, прогонит его прочь, что было бы только справедливо, и уже готовил ответное выступление, обильно украшенное тонкой лестью и клятвами в дальнейшем вести себя более мужественно. Но пока Конан молчал и лишь отворачивал взгляд от старого приятеля, будто стыдясь его перед таким отважным человеком, как этот невесть откуда взявшийся на их головы Парминагал.