Текст книги "Игрок 1. Что с нами будет?"

Автор книги: Дуглас Коупленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Рейчел

Рейчел чувствует себя виноватой, потому что когда она села за комп, якобы собираясь посмотреть цену на нефть, на самом деле она заходила на сайт заводчиков лабораторных мышей, чтобы проверить, не отразились ли сегодняшние события на стоимости мышей. Вроде бы не отразились, но модераторы сайта всегда тормозят с обновлениями. Буквально за пару секунд до того как компьютер сдыхает, она успевает открыть новостной сайт и глянуть цену на малосернистую сырую нефть. 900 долларов за баррель.

От телевизора тоже немного толку, и Рейчел чувствует себя не у дел: в отличие от всех остальных она не делает ничего для общей безопасности. Карен проводит инвентаризацию продуктов питания. Мужчины укрепляют заднюю дверь. А Рейчел чувствует себя эпизодической героиней космической «мыльной оперы» – той самой девочкой, которая сидит за пультом и только и делает, что, как попугай, повторяет распоряжения командира корабля. А это совсем не та роль, в которой Рейчел хотелось бы видеть себя. Когда во время чаепитий на курсах социальной адаптации разговор заходил о космических сериалах, все (и Рейчел в том числе) соглашались, что им хочется быть инопланетянами, не людьми, но только если инопланетяне не похожи на невозмутимого, бесчувственного Спока, потому что как раз такого от них все и ждут. Рейчел – не инопланетянка и не робот. Она способна испытывать чувства, пусть даже обычно все ее чувства так или иначе связаны с замешательством и беспокойством. Но она знает, что есть много вещей, которые ее мозг не в состоянии воспринимать, потому что он к ним не «подключен». Список включает в себя много пунктов, в том числе: юмор, красоту, интонации голоса, понимание музыки, иронию, сарказм и метафору. Метафора! Как горящие книги могут символизировать Гитлера?! Или фашизм! Книги – это книги. Гитлер – это Гитлер. Почему поле цветущих ромашек в размытом фокусе олицетворяет собой любовь? Ромашки – это растения! При чем тут любовь?

Любовь.

Рейчел знает, что такое любовь. Или думает, что знает. По крайней мере очень на это надеется, потому что нейротипичные люди, кажется, только о ней, о любви, и говорят. И поют о ней песни. Есть какие-то вещи, к которым Рейчел испытывает по-настоящему сильные чувства – и надеется, что это и есть любовь. Она любит первые тридцать секунд песни группы «The Smiths» «Напор и натиск, и земля – наша». Они заставляют ее задуматься о том, каково быть призраком в мире живых. Еще Рейчел любит смотреть, как по вечерам голуби собираются под мостами, устраиваясь на ночлег. Она любит первый снег в году и горячие сандвичи с сыром и двойной порцией кетчупа, но только кетчуп должен быть налит на край тарелки, так чтобы вообще не касаться сандвича – когда ей захочется, она сама обмакнет хлеб в соус. Она любит своих мышей, и родителей, и миссис Ховелл из центра социальной адаптации. А больше всего она любит свой аватар из «Второй жизни», своего бесстрашного, бесплотного электронного двойника, который может входить во все комнаты и проникать в любые пространства. Которому не приходится сталкиваться с бытовыми проблемами и неприятностями типа душной и влажной погоды или неожиданных громких звуков. Которому не надо впихивать в себя вечно непредсказуемое сладкое-жирное-соленое нечто омерзительной консистенции – то, что нормальные люди называют едой. Ее аватар абсолютно свободен. У него одна цель: странствовать по вселенной, сражаться за правду и побеждать. У ее аватара есть чувства, просто он ими не пользуется. Потому что не хочет.

Мужчины закончили баррикадировать заднюю дверь и возвращаются в бар. Они все вчетвером садятся на пол за барной стойкой. Рейчел замечает, что все остальные напряжены и испуганы. Поскольку Рейчел не распознает выражения лиц, ей пришлось научиться распознавать настроения и состояния людей по их мимике, жестам и позам. Сама Рейчел не напряжена и не испугана; он считает, что были приняты все необходимые меры для обеспечения безопасности, и больше, чем уже сделано, все равно сделать нельзя. Но она знает, что может помочь снять напряжение. Миссис Ховелл однажды сказала ей: «Рейчел, если ты вдруг окажешься в затруднительном положении и тебе нужно срочно найти подходящую тему для разговора, спроси у людей, где и кем они работают и чему они научились на своей работе». У миссис Ховелл всегда наготове полезный совет. Вот еще одна очень полезная вещь, не раз выручавшая Рейчел: если видишь, что человек сильно устал, или кажется напряженным, или чем-то расстроен, скажи ему: «Ты замечательно выглядишь. Прямо смотрю на тебя и завидую белой завистью. Вот бы мне так научиться». И человека сразу же «отпускает», он расслабляется и успокаивается.

Так что Рейчел заводит разговор о работе, и (спасибо, миссис Ховелл) он приходится очень кстати – все, пусть ненадолго, но отвлекаются от тревог. Пока Рейчел рассказывает о своем маленьком бизнесе по разведению белых лабораторных мышей, Рик перебивает ее серией замечаний, исполненных, как она понимает, злости и горечи. Она давно приучила себя не реагировать, когда ее перебивают. Но дело в том, что Рик с его нигилистическими словесными извержениями очень напоминает ее отца – и поэтому именно он, и никто другой, должен стать отцом ее ребенка. Единственная проблема: у него нет никаких отличительных признаков, по которым Рейчел могла бы запомнить его лицо. Она пристально смотрит на Рика, пытаясь найти хоть какие-то аномалии, по которым ей было бы легче выделить его из толпы, если он будет одет как-то иначе, а не так, как сейчас, в черные брюки и белую рубашку. Может быть, родинка? Нет. Шрам? Тоже нет. У Лесли Фримонта по крайней мере была роскошная белая грива, по которой его можно было легко отличить от других. И еще у него была родинка на левой щеке, и асимметричные губы, и почти треугольные плоские ногти – впрочем, при такой заметной прическе все эти детали уже не нужны. К счастью, Рик тоже пристально смотрит на Рейчел. Большинству людей очень не нравится, когда их разглядывают, а Рик, похоже, совсем не против. Рейчел думает, что это, наверное, хороший знак. Может быть, это говорит о том, что он действительно именно тот человек, который станет хорошим отцом для ее ребенка. И еще один плюс: Рик предлагает ей имбирный эль именно в тот момент, когда ей действительно хочется выпить. Он из тех, кого мама Рейчел называет джентльменами. Хотя мнение мамы для Рейчел не важно; ей важно только отцовское мнение.

А потом звонит дочь Карен с новостями о новом мире без нефти – о мире, которому, возможно, уже не нужны высококачественные лабораторные мыши. Рейчел старается не прислушиваться к чужому телефонному разговору и смотрит по сторонам, анализируя окружающее помещение. Пытается определить, входило ли в намерение дизайнеров, оформлявших бар, создать обстановку, стимулирующую незнакомых людей к одноразовым половым связям безо всяких последующих обязательств. Когда Рейчел ехала сюда на автобусе сегодня утром, ей представлялось, что коктейль-бар при отеле в аэропорту будет отделан блестящими, яркими материалами, а музыка будет напоминать бодрый саундтрек к игре «Супербратья Марио». Но сейчас она смотрит по сторонам и видит тусклые светильники и никаких ярких цветов, кроме отвратительно красной виниловой стены у компьютера; и стулья с мягкими сиденьями, которых, похоже, никто никогда не чистил как следует, и они десятилетиями собирали молекулы с задниц сидевших на них людей. Наконец она поднимает глаза к потолку и замечает решетку, закрывающую вход в вентиляционную шахту.

Когда мужчины уходят проверить, что там наверху, Карен с Рейчел снова садятся на пол за барной стойкой. Карен сидит, скрестив руки – это знак беспокойства. Рейчел говорит:

– Карен, ты замечательно выглядишь. Прямо смотрю на тебя и завидую белой завистью. Вот бы мне так научиться.

Карен проводит рукой по волосам:

– Правда?

– Да.

– Просто столько всего произошло, столько всего нехорошего… Я думала, что и видок у меня соответствующий.

– Нет, Карен, – говорит Рейчел. – Ты потрясающе выглядишь. Можно задать тебе один вопрос?

– Задавай.

– Я решила, что Рик станет отцом моего ребенка. Что ты по этому поводу думаешь?

Карен медлит с ответом, собирается что-то сказать, но снова медлит в задумчивости, а потом говорит:

– Надеюсь, что ты в состоянии сама себя обеспечить. Твои белые мыши приносят какой-то доход? Это вообще перспективное дело?

– Да, и, как я понимаю, общество все равно будет нуждаться в лабораторных мышах, даже общество, покалеченное дефицитом нефти, даже при всей политической, экономической и экологической анархии, которая уже начала проявляться в связи с означенным дефицитом.

Карен пристально смотрит на Рейчел:

– Рейчел, а ты вообще человек?

– Мне не раз задавали этот вопрос. Я знаю, что это такая шутка, и поэтому не обижаюсь.

– Я просто…

– Не переживай, все нормально. Меня саму тоже волнует вопрос, что я собой представляю как личность. А вдруг я не более чем набор мозговых нарушений? Если бы не аномалии мозга, которые воспринимаются всеми как повреждения, может быть, я бы была нормальной – той, кем должна была стать. Кем-то лучше, полнее и интереснее, чем просто странная женщина с многочисленными мозговыми дисфункциями. Будь я нормальной, мне не пришлось бы ходить на курсы социальной адаптации – и отцу не было бы стыдно рассказывать друзьям и сослуживцам, что его дочь входит в клуб «Пятидесяти тысяч мышей».

– Рейчел, я работаю в центре психиатрической помощи. Я каждый день вижу людей с самыми разными психическими отклонениями. И кто они, что собой представляют в данный конкретный момент – это обычно зависит от того, принимают ли они лекарства.

– И как тебе кажется, эти люди – они действительно люди? Или лишь проявления своих психических отклонений?

– Мне кажется, человек – это комплексное существо. И наша личность определяется многими факторами: какие связи работают у тебя в мозге, что ела мама, когда была беременна тобой, какие программы ты смотрел вчера вечером по телевизору, предавал ли тебя кто-нибудь из друзей в подростковом возрасте, как тебя наказывали родители. Сейчас у нас есть позитронно-эмиссионная томография, МРТ, генное картирование, психофармакология – множество способов объяснить человеческое поведение и человеческую природу. Личность – это не что-то цельное и монолитное. Это скорее картофельный салат, в котором смешаны и вся история твоей жизни, и все твои физиологические особенности как положительные, так и отрицательные. Скажи мне, Рейчел, только честно: если бы была такая таблетка, которую примешь – и сразу станешь «нормальной», ты бы стала ее принимать?

Рейчел обдумывает услышанное. Думает очень долго, а потом говорит:

– Картофельный салат?

И тут Рик кричит сверху:

– Лови! – и бросает Рейчел дробовик.

Все происходило стремительно и все же – как будто в замедленной съемке. Пока Рик прилаживал на место вентиляционную решетку, Рейчел, Карен и Люк бросились к передней двери – искать, чем еще ее можно загородить. Снаружи бушевала химическая буря. Это напоминало 11 сентября, когда обрушился Всемирный торговый центр, только клубы взвихренной пыли были не серыми, а разноцветными, и по воздуху летели какие-то странные обломки, похожие на разорванные в клочья осиные гнезда. Свет солнца померк. Красный ковер, устилавший крытый проход к отелю, был покрыт плотным, в дюйм толщиной слоем пыли – как и тело бедняги Уоррена.

– Что за дрянь, интересно? – спросила Карен.

Люк закричал, чтобы она отошла от стекла.

– Снайпер спустился. Идет сюда.

Слева, буквально в паре шагов от входа, показался снайпер с огромной спортивной сумкой через плечо. Он бросился к зданию бара, одной рукой придерживая сумку, а другой закрывая лицо от токсичной метели – той рукой, в которой держал ружье.

– Карен, возьми дробовик! Быстрее! Рейчел, давай подтащим к двери еще стульев. Если он вскинет ружье, бросай все и беги.

Рейчел принялась таскать к двери тяжелые складные стулья и запихивать их во все щели, которые еще оставались в их импровизированной баррикаде. Ей было слышно, как снайпер дергает дверцы машин, стоявших перед отелем. Похоже, ни одна из них не открылась. Рейчел осторожно выглянула наружу сквозь щелку между скатертями, наваленными поверх генератора льда, и увидела, как снайпер выругался и тут же принялся отплевываться. Ему в рот попала едкая пыль. Сейчас все его силы уходили на то, чтобы пытаться дышать и одновременно прикрывать глаза. Что-то упало на мостовую, покрытую слоем пыли. Два мертвых голубя. Рейчел знала, что дальше будет еще хуже. И она не ошиблась. Снайпер взглянул в сторону бара. Кажется, понял, что там внутри – люди, и рванулся к двери.

Рейчел не испугалась и не растерялась. Она спокойно отошла от двери и сказала:

– Он здесь. У кого дробовик?

Рик выскочил вперед и забрал дробовик у Карен.

– Где он?

– У двери.

– Черт!

Раздался звон бьющегося стекла, за которым последовали глухие удары – это снайпер пинал генератор, закрывавший дверной проем. Потом снаружи донесся голос:

– Уберите с прохода эту штуку!

Рик осторожно выглянул наружу с краешка баррикады. Снайпер пытался прорваться внутрь, а вместе с ним и токсичное облако химикатов. Снайпер сказал:

– Либо вы меня впустите, либо мы все умрем. Все в ваших руках, выбирайте. Если вы меня впустите, я не буду стрелять, даю слово. Но я точно буду стрелять, если вы попытаетесь тут закрыться, но без меня.

– Бросай ружье внутрь, – крикнул Рик.

В ответ – тишина.

– Я сказал, бросай ружье внутрь. Или мы будем стрелять.

Опять тишина.

– Ладно, как хочешь. И черт с тобой.

Пара металлических стульев с грохотом упала на землю, и снайпер все-таки забросил свое ружье в бар.

– Хорошо, – сказал Люк, поднимая ружье с пола. – Давайте впустим его, и надо скорее запечатывать дверь. Я даже Уоррена отсюда не вижу, сквозь всю эту химию.

Люк держал вход под прицелом, а Рейчел и Карен отодвинули несколько стульев, так чтобы снайпер смог протиснуться внутрь. Он прошел в бар, держа руки над головой, и направился к стойке. Теперь уже Рик взял его на прицел, а Люк, Рейчел и Карен занялись разбитой дверью. Карен вспомнила, что видела в кладовке рулон клейкой ленты, сбегала за ним и начала прилеплять скатерти к дверной раме.

– Что в сумке? – спросил Рик.

– Ничего. Можешь проверить. – Снайпер поставил сумку на стойку.

Рик так и сделал, но в сумке действительно не было ничего, кроме стреляных гильз и каких-то окровавленных тряпок. Снайпер зашел за стойку, открыл кран над раковиной и ополоснул лицо. Рик не сводил с него глаз, пока остальные запечатывали дверь. В ход пошло все, что можно, в том числе и предметы одежды из коробки с забытыми в баре вещами, и черная рекламная доска, на которой еще оставалось несколько белых магнитных букв, складывавшихся в слова: БИЗНЕС-ЛАНЧ САЛАТ-БАР. Где-то вдали надрывалась сирена воздушной тревоги. Такие сирены Рейчел слышала только в фильмах, и ее удивило, что их, оказывается, используют и в реальной жизни. Когда они с Люком запихали старые занавески в последние щели в разбитой двери и Карен закрепила их клейкой лентой, вой сирены стал тише. Похоже, им все-таки удалось запечатать дверь более-менее герметично. Неизвестно, надолго ли хватит такой защиты, но пока что им удалось сохранить воздух, пригодный для дыхания.

Люк поднял с пола ружье, которое отложил, когда помогал женщинам с дверью. Они втроем вернулись к барной стойке. Снайпер разделся по пояс. Это был худощавый, невысокого роста мужчина с бледной кожей, воспалившейся и покрасневшей от химического раздражения. Он кивком указал на свою сумку и прохрипел:

– Заключим соглашение. Я не буду пытаться вас застрелить, но вы мне оставите мои вещи.

Они все смотрели на него.

Рейчел сказала:

– Меня зовут Рейчел. Это Люк, Карен и Рик.

Снайпер хмыкнул.

Рейчел продолжила:

– Ты замечательно выглядишь. После всего, через что ты прошел. Прямо смотрю на тебя и завидую белой завистью. Вот бы мне так научиться.

– Скажи Рику, пусть уберет дробовик.

– Не могу, – сказал Рик.

Снайпер оглядел бар, поднял глаза к потолку, снова обвел взглядом зал. Что-то у кассового аппарата привлекло его внимание, и он рассмеялся. Потом подошел к кассе и сорвал с нее вырезку из журнала, прилепленную сбоку скотчем. Цветную фотографию Лесли Фримонта, стоящего вполоборота к камере и вдохновенно глядящего в небеса.

– За каким чертом у вас тут прилеплена эта уродская рожа?

– Это Лесли Фримонт, – сказал Рик.

– Я знаю, кто это. – Снайпер запустил руку в сумку и вытащил одну из окровавленных тряпок. Присмотревшись получше, Рейчел поняла, что это никакая не тряпка, а белые волосы, слипшиеся от крови. Снайпер бросил на стойку скальп Лесли Фримонта. – Я знаю, как обращаться с фальшивыми пророками.

Игрок 1

Вся прелесть будущего заключается в том, что оно насыщено самыми разными удивительными событиями, тогда как настоящее зачастую кажется нам затхлым, безжизненным и унылым. Мы боимся будущего, но оно все равно наступает, хотим мы того или нет. Я могу рассказать вам, что будет дальше. Карен с Риком прикрутят снайпера к стулу с помощью клейкой ленты, пока Люк будет держать его под прицелом. Вскоре наша четверка узнает, что снайпер – любитель поговорить. Он скажет им:

– Представьте себе, что каждый день вы просыпаетесь с ощущением силы и любви к жизни, и с каждым днем эта сила и эта любовь становятся все крепче, и вы уже не боитесь жить, и не прячетесь под одеялом, и не стремитесь сказаться больным, чтобы не вылезать из теплой постели в пугающий холод нового дня.

Снайпер скажет:

– Представьте, что вы больше не пленники этого уже почти мертвого, насквозь прогнившего мира. Представьте, что вы творцы нового мира, который вы строите сами из осколков разбитого вдребезги старого мира.

Снайпер скажет:

– Представьте, что вы стремительно теряете память. Вы больше не знаете, какой сейчас месяц и какое время года, какая у вас машина, какая еда в холодильнике. Вы забыли название цветов и деревьев.

Снайпер сделает паузу, наберет воздуха в грудь и продолжит:

– Ваша память застывает, отвердевает. Очень быстро она превращается в крошечный айсберг, в песчинку, вмерзшую в толщу льда. Ваша семья. Ваш пол. Ваше имя. Все превратилось в безмолвный кусочек льда. Памяти больше нет. И теперь вы глядите на мир глазами новорожденного младенца. У вас нет знаний. Есть только зрение и слух. А потом лед вдруг начинает таять, воспоминания возвращаются. Этот лед был в озере. Теперь он тает, вода становится все теплее, и в ней расцветают кувшинки, прорастающие из памяти, и рыбки-воспоминания резвятся в ожившей воде. Это озеро – вы.

Снайпер скажет:

– Все хотят попасть на небеса, но никто не хочет умирать.

На этом месте Карен моргнет, а Рик, опьяненный пробудившейся в нем любовью к Рейчел, подумает: Знаешь, задрот, можешь меня пристрелить, если хочешь. Мне уже все равно, потому что я умру счастливым. Облако химикатов? Возьми меня! Мне все равно, потому что нет в мире таких химикатов, которые смогли бы разрушить любовь, что защищает меня от коррозии, как три слоя восковой политуры на моей старенькой «барракуде». Алкоголь? Даже и не пытайся убить меня на этот раз, алкоголь. Между нами все кончено. Я влюблен, и теперь для меня жизнь и смерть – это одно и то же. Жизнь – то же самое, что смерть, которая то же, что жизнь, которая то же, что смерть, которая то же, что…

И тут у них снова отключится электричество.

Когда свет погаснет, Люк по привычке едва не крикнет: «Ой, мои бриллианты!» Эта шутка всегда вызывала смех у его прихожан, когда у них в церкви случались перебои с электричеством после того жуткого ледяного шторма пару лет назад. Но дурацкая шутка – это не совсем то, что нужно, когда все вокруг погружается в темноту. И даже не просто в темноту… У Люка появится ощущение, что мир исчезает; что безжалостная энтропия пожирает его вселенную, словно стремительно расширяющаяся «кротовая нора», червоточина во времени и пространстве. Он подумает: «Все исчезает. Одно за другим. Все-все-все».Автомобили, электричество, отпуск в Канкуне, замороженные мясные полуфабрикаты, тарелочка с «лишней» мелочью на местной автозаправке «Эссо» – черт, вся заправка «Эссо» целиком, – полиция, обеспечивающая безопасность, вода в кранах, чистый воздух… Как будто у мира началась болезнь Альцгеймера, и он распадается на части, стремительно и необратимо. Люк подумает, что его отцу понравилось бы это ощущение конца света. Отец хотел попасть на небеса и, не задумываясь, сел бы в ближайший автобус, едущий в том направлении. Его отец. Этот несчастный, тупой мерзавец, от которого все отвернулись, потому что он сам распугал тех, кто мог бы остаться с ним в этой жизни – распугал, или обидел, или предал. И которому все-таки удалось превратить Люка в свое подобие.

Но нет, Люк будет сопротивляться. Он не позволит себе принимать происходящее как конец света. Он не поддастся тому, что до этой минуты казалось ему неизбежным превращением в подобие собственного отца… в его отца, который сказал бы сейчас со своим претенциозно фальшивым английским акцентом… Кстати, кого он хотел поразить? Все в семье знали, что Калеб был в Англии лишь однажды, в 1994 году, провел три дня в отеле в аэропорту Хитроу, на каком-то симпозиуме по теме «Человек в эпоху бесовских машин». Бесовских машин! Боженька милосердный. В 1994 году! Так вот Калеб, окажись он сейчас в коктейль-баре рядом с аэропортовским отелем «Камелот» в Торонто, сказал бы что-нибудь вроде: «Я попросил человека, стоящего у врат нового года: „Дай мне свет, и я без опаски шагну в неизвестность“. И тот мне ответил: „Ступай в темноту и вложи свою руку в десницу Божью. Это лучше, чем свет, и безопаснее, чем путь по известным дорогам“».

Рейчел будет смотреть на скальп Лесли Фримонта и думать, что он похож на огромную препарированную белую мышь. Или, может быть, крысу. Но крыс Рейчел не любит, потому что они кусаются, а мыши – они никогда не сделают тебе больно. Окровавленный скальп вовсе не испугает Рейчел. Глядя на этот скальп, Рейчел войдет в свое клиническое состояние, когда ты как будто заходишь в местную медицинскую лабораторию и надеваешь свежевыстиранный халат из тех, что висят там на входе и едва уловимо пахнут лавандой, и жесткая накрахмаленная ткань, прикасаясь к рукам, создает очень приятные тактильные ощущения, как это бывает, когда почешешь зудящее место на коже. Подумаешь, скальп! Это просто еще один опытный образец, который не сделает ей ничего плохого: он ее не обидит и не войдет в ее личное пространство, в этот невидимый круг диаметром в метр, который очерчивает ее тело, – в эту зону комфорта, нарушив границы которой он сможет к ней прикоснуться, или дыхнуть на нее, или внести изменение в температуру воздуха. Поэтому Рейчел не будет страшно. Она войдет в состояние повышенной возбудимости, оставаясь при этом спокойной. Она знает, что остальные напуганы, но не будет им говорить, что бояться не надо. Она уже научилась на собственном горьком опыте: людям это не нравится. Но что там может быть страшного, в мультяшной черной дыре Даффи Дака?