Текст книги "Игрок 1. Что с нами будет?"

Автор книги: Дуглас Коупленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Карен проговорила сквозь слезы:

– На пикапе, я думаю.

– На каком?

– Откуда я знаю? Пикап как пикап. Для меня они все одинаковые, – голос Карен сделался очень высоким и тонким.

Рейчел сказала:

– В баре прятаться небезопасно. Он стоит на отшибе. Нужно бежать до отеля.

Рик коротко кивнул:

– Согласен.

Сила, с которой он произнес это слово, заставила Рейчел задуматься. Может быть, Рик – настоящий альфа-самец? Может быть, это его надо выбрать в отцы ее первого ребенка? Но сейчас нужно подумать о том, как укрыться от снайперов. Иначе никакого ребенка не будет вообще. Все четверо, пригибаясь, выбрались из машины с одной стороны и приготовились рвануть к отелю.

Рик сказал:

– На счет «три». Раз, два, три… бежим!

Они промчались мимо тела Уоррена – в крытый проход между отелем и баром. Но дверь, ведущая в здание отеля, оказалась закрытой. Они отчаянно дергали дверь, но без толку. Сквозь тонированное дымчатое стекло было видно, что в холле нет ни души.

Рик закричал:

– План «Б». Возвращаемся в бар!

Как стайка испуганных воробьев, они метнулись обратно к бару через крытый проход. Рик запер стеклянную дверь, а потом они с Люком вытащили из подсобки старый, запыленный автомат для продажи сигарет и придвинули его к двери, а сверху сложили складные стулья и целую стопку синих скатертей. Дверь открывалась наружу, но если бы кто-нибудь попытался проникнуть в бар, ему пришлось бы преодолевать достаточно прочную баррикаду, так что у тех, кто прятался внутри, было бы достаточно времени, чтобы занять максимально выгодную оборонительную позицию.

Рейчел заглянула в чулан, откуда мужчины вытащили сигаретный автомат. На полу среди паутины и хлопьев слежавшейся пыли валялись какие-то визитные карточки, настолько древние, что номера телефонов были без городских кодов. Рейчел заметила это даже в таком замешательстве, как сейчас. Потому что это была весьма примечательная деталь. Иногда события, знаменующие переход между двумя эпохами, происходят так медленно и постепенно, что их даже не замечаешь. А иногда все меняется в считанные секунды, со скоростью бегущей строки в нижней части телеэкрана.

Игрок 1

Это снова Игрок 1 с апгрейдом для вашей истории. Я знаю, что вам как пользователю этой истории наверняка любопытно, что будет дальше, поэтому я не стану дразнить и скажу прямо и по существу. Карен по-прежнему будет испытывать легкое головокружение, и ее мозг, как и мозг Рейчел, переключится в режим записи происходящих событий. Она вспомнит одну игру, в которую играла в детстве. Игра называлась «Притворись мертвым». Они с подружками бегали по двору, а потом кто-то из них кричал «Стоп!», и все падали на землю, как будто умерли. И вот тут нужно было сказать вслух и громко, кем ты хотел бы переродиться – сказать очень быстро, не думая. Первое, что придет в голову. Чаще всего они называли животных: лошадей, кошек, собак, птиц или насекомых. И теперь, укрываясь от снайперов в баре аэропортовского отеля, Карен вдруг поймет, что, сколько бы раз они ни играли в эту игру, никто ни разу не выбрал перерождение в облике человека. «И правильно делали, – подумает Карен. – Мы, люди, и вправду какие-то жалкие и убогие».

Рик задумается над вопросом, адресуя его и себе самому, и вселенной: Почему жизнь устроена так, что каждый наш шаг вперед обязательно сопровождается болью? Почему мы становимся лучше лишь через боль и страдания?И вселенная ответит ему, как директор космического колледжа, делающий объявление по небесной системе местного радиовещания: «Видишь ли, Ричард, когда человек всем доволен и у него все хорошо, он не будет меняться, а какой смысл делать что-то такое, что не меняет людей?»

У Люка появится ощущение, что время затормозилось, и он примется размышлять о природе времени. Если бы события каждогодня были историей, читателям пришлось бы ждать следующей главы, чтобы узнать, что будет дальше. С другой стороны, если бы это была картина, то хватило бы одного взгляда, чтобы предугадать развитие событий. Жизнь больше похожа на книгу, чем на живописное полотно. Жизнь заставляет нас ждать. Жизнь принуждает выстраивать последовательности, размеченные временным кодом переживаний, эмоций и воспоминаний. Люк придет к выводу, что именно по этой причине люди часто впадают в сентиментальность и полагают, что жизнь должна быть как история – чтобы дать разумное объяснение времени, которое властвует над их жизнью.

Люк задумается над вопросом, для чего существует время. Может быть, исключительно для того, чтобы у нас была сцена, на которой играется драма эмоциональных переживаний? Не слишком ли это самонадеянно: утверждать, будто целое измерение существует с единственной целью, а именно для того, чтобы удивлять и развлекать человеческие существа? И все-таки, если подумать, эта теория многое объясняет. В частности, она объясняет тщательное долгосрочное планирование и титанические усилия, которые вселенная вложила в создание жизни – и, вероятно, не только у нас, на Земле, но и повсюду в космосе, – чтобы эмоции смогли править миром. В жизни может быть смысл и без Бога, подумает Люк.

«Вот бы знать способ, как переходить в другие измерения, – подумает он. – Я бы взял время и разложил его в некое подобие картины, нарисованной на холсте, так чтобы прошлое и будущее можно было бы охватить с одного взгляда. Наверное, тогда я бы почувствовал себя властелином вселенной! Хотя тут есть подвох. Потому что всегда есть какое-то высшее измерение, которое нам недоступно. И из-за этого нам никогда не понять до конца свое собственное измерение. Убежать невозможно. Все мы заперты в тюрьме времени и выносим свое заключение исключительно потому, что сидим там все вместе – в этом космическом коктейль-баре, из которого не выйдет никто».

Рейчел примется составлять мысленную хронологию только что произошедших событий. У нее хорошо получается строить последовательности – и речь не только о том, что она помнит число «пи» до тысячного знака после запятой. Упорядоченные события, выстроенные в последовательность, кажутся уже не такими пугающими. Упорядоченные события кажутся не такими опасными. В школе, в выпускном классе, учитель английского случайно узнал о талантах Рейчел с числом «пи», и ему стало любопытно, как она управляется с другими последовательностями. Он попросил Рейчел записать все, что случилось с ней за день – вернее, не записать, а набрать на компьютере. Составление этого списка заняло ровно пятьдесят пять минут, а по объему он чуть превышал семь тысяч слов.

– Тебе надо писать, – сказал ей учитель. – Сочинять истории.

Но Рейчел ответила, что в историях нет никакого смысла.

– Все происходит одно за другим. Сначала А, потом В, потом С, – сказала она. – Если назвать это историей, ничего не изменится. Это просто последовательность. И не более того.

– А как же эмоции, которые в нас пробуждают истории? – возразил учитель.

– Последовательности не пробуждают эмоций.

– Но они помогают понять вселенную. Не в этом ли смысл нашего существования?

– 3,1415926535897932384626433…

Рейчел не могла истолковать выражение его лица, но она слышала, как он вздохнул. Потом ушел и оставил ее в покое. И сейчас, бросив последний взгляд на тело Уоррена, видневшееся в зазоре между древним сигаретным автоматом и дверной рамой, Рейчел снова прибегнет к той мантре, которую не использовала уже несколько лет: «3,1415926535897932384626433…» А потом, перебирая в уме последовательность цифр числа «пи», она поднимет глаза к потолку, заметит вход в вентиляционную шахту и спросит у Рика:

– Эта вентиляционная шахта выходит на крышу?

Рик взглянет на прямоугольный, закрытый решеткой люк.

– Да, – скажет он, – прямо туда и выходит.

Час третий
Маленькие божьи помойки

Карен

Карен и трое ее товарищей по несчастью стоят у забаррикадированной двери и пытаются отдышаться.

– Здесь есть еще входы-выходы? – спрашивает Люк.

– Только задняя дверь, – отвечает Рик. – Служебный вход.

– Пойдем проверим.

Мужчины срываются к задней двери. По пути Рик заворачивает к стойке, чтобы достать дробовик из-под кассового аппарата.

Мозжечковая миндалина Карен активизируется под действием адреналина и – так же, как у Рейчел – начинает фиксировать происходящее в режиме двойной записи. Восприятие времени замедляется по чисто биологическим причинам.

У Карен звонит мобильный. Значит, есть связь с внешним миром!

– Мам? – Это Кейси.

– Кейси. – Когда нужно, Карен умеет изобразить спокойствие. – С тобой все в порядке?

– Я на улице. С Мишей. Тут такое творится! Все стоят на ушах! Бензина вообще не осталось. Нигде. Народ бьется в истерике. Я фотографирую.

– С тобой все в порядке?

– Конечно, со мной все в порядке. А что может быть не в порядке? Сейчас пришлю тебе пару фоток. Как там твой кавалер?

– Как-то у нас не сложилось. Кейси…

– Да?

– Я хочу, чтобы ты немедленно вернулась домой. Слышишь меня?

– Да какое домой?! Здесь вокруг столько всего происходит! Это просто чума!

– Кейси, меня не волнует, чума там у вас или что-то еще. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. И как только вернешься, сразу звони в полицию. Скажи им, чтобы прислали наряд в коктейль-бар при отеле в аэропорту, где я сейчас нахожусь.

– Зачем? У тебя что-то случилось?

– За меня не волнуйся, Кейси. Просто сделай, как я говорю. Здесь связь плохая, сеть не ловится. Удивительно, как ты смогла до меня дозвониться. Возвращайся домой. Позвони в полицию. Скажи им, чтобы прислали сюда наряд.

– Мам, погоди… У тебя когда рейс? Ты ведь сегодня вернешься?

– Сегодня вряд ли. Я в аэропорту Торонто. В баре рядом с отелем. Отель называется «Камелот».

– Мам, ты меня пугаешь. Там у вас что-то случилось. Я чувствую!

– Не бойся. Но возвращайся домой. И позвони в полицию.

– Мам?

Связь обрывается. Карен смотрит на большую десертную вазу с апельсиновыми и ананасными дольками и засахаренной вишней и вспоминает, как, учась в институте, подрабатывала официанткой в баре. Горди, владелец бара, однажды сказал, что фруктовые десерты – это легкие ресторана. Они забирают из воздуха всю гадость и грязь, и в помещении становится легче дышать. «Десерты из фруктов – это маленькие божьи помойки, – сказал Горди. – Так что давай-ка бери пищевую пленку и закрывай их быстрее». С тех пор у Карен выработалась привычка заворачивать все пищевые продукты в пленку. Даже не просто привычка, а мания. Вот и сейчас, размышляя о всеобщей истерике, о мародерстве, об отсутствии топлива, о мире без автомобилей, без самолетов и без еды, она машинально закрывает пленкой все вазы с подсохшими фруктами, какие есть в баре. Карен мельком видит свое отражение в зеркальной стене за рядами бутылок над барной стойкой. Вся взъерошенная, растрепанная, как будто сегодня она вообще не причесывалась или причесывалась только пятерней. Такое случается очень редко: когда мы случайно – то есть действительно случайно– натыкаемся взглядом на свое отражение в зеркале и видим себя такими, какими нас видят другие люди. Под зеркалом стоит миска с «соломкой» из вяленой говядины, похожей на червяков, высушенных на солнце, или на разрезанные подметки. И как люди могут такое есть?!

Рейчел, сидящая за компьютером, говорит:

– Нефть – 900 долларов за баррель. Но это чисто номинально. Потому что на самом деле она больше не продается. И… ну вот. Опять Интернет отключился.

Карен кричит:

– Попробуй настроить телик.

Безумно красивая, но до жути странная Рейчел подходит к стойке, берет пульт от телевизора и пытается переключать каналы. Карен слышит, как мужчины волокут по полу что-то тяжелое, чтобы забаррикадировать заднюю дверь.

Карен говорит:

– Хочу провести небольшую инвентаризацию. Посмотреть, что тут есть из еды.

Рейчел отвечает своим ровным, практически без интонаций голосом заводчицы белых лабораторных мышей:

– Да, хорошая мысль. Необходимо иметь представление о доступных источниках пищи.

Как выясняется, в баре нет кухни, а запасы провизии включают фруктовые дольки, вяленую говядину и около десяти килограммов соленых закусок, как то: арахис, соленые крендельки, кунжутные палочки, обжаренные кукурузные зерна, тыквенные семечки, чипсы и соленые соевые бобы. Или, как видится Карен в ее теперешнем умонастроении человека, который готовится выжить в критической ситуации: бобы, зерновые культуры, семена и орехи – идеальный набор продуктов для питания в военное время.

Она находит в кладовке целую стопку новеньких пластиковых пищевых контейнеров с герметичными крышками и принимается раскладывать в них продукты. Как ни странно, но это нехитрое дело помогает ей успокоиться. Когда тебе есть чем заняться, окружающий мир воспринимается по-другому: он становится более собранным, более сосредоточенным.Карен размышляет: «У большинства из нас наберется едва ли с десяток по-настоящему интересных моментов в жизни. Все остальное – просто наполнитель. Вот сейчас моя жизнь ощущается как стопроцентно натуральный продукт, без консервантов, вкусовых добавок, загустителей и крахмала. Моя вселенная стала огромной! Мир наполнился чудом и страхом, жизнь превратилась в цепочку волшебных мгновений и раскрытых тайн». У нее такое чувство, как будто она впала в транс.

Карен вспоминает еще один эпизод своей жизни, который казался таким же волшебным и настоящим: когда ее будущий муж сделал ей предложение. Он сказал: «Обручальное кольцо – это светящийся ореол у тебя на пальце. Отныне и впредь мы отбрасываем не две разные тени, мы отбрасываем одну. Ты спасла меня от одиночества. Я не хочу тебя терять». Распределяя соленые закуски по пластиковым контейнерам, Карен размышляет о том, что когда разлюбишь кого-то – это тоже важный момент в жизни. Не менее важный, чем когда ты влюбляешься.

Ее вдруг охватывает беспокойство: Вернулась ли Кейси домой? Сможет ли она дозвониться в полицию? И даже если она дозвонится, хватит ли силу полиции, чтобы обеспечить порядок и безопасность в мире, где больше нет топлива?

Снаружи, из-за стеклянной двери, раздается какой-то треск. Карен с Рейчел настороженно замирают. Господи Боже, там снайпер!Карен идет к двери, как будто подходит, ну, скажем, к Мадонне в ресторане: это может стать ярким мгновением, которое запомнится на всю жизнь, но может быть и оплеухой судьбы. Она осторожно выглядывает наружу сквозь щелочку между скатертями, наваленными поверх сигаретного автомата, и видит, как мимо проносится старый, выпуска 1980-х годов, ярко-красный автомобиль, чуть не задев тело Уоррена – бедняги Уоррена, маринующегося в луже собственной крови с той стороны забаррикадированной двери. Уоррен был частью мира, которого больше нет, – мира, в котором когда-то еще было топливо. Да, Уоррен был явно из тех людей, которые по выходным ходят по пляжу с металлоискателем, ищут потерянные обручальные кольца, но он все равно не заслуживает… погоди!Карен на мгновение выходит из транса. Там же снайпер снаружи!Она быстро отходит от двери и смотрит на Рейчел; телевизор по-прежнему не работает.

– Просто машина проехала мимо, – говорит Карен. – Не знаю, кто это был.

– Есть какое-то движение в отеле? Ты ничего не заметила?

– Ничего.

Карен возвращается за стойку, берет с тарелки дольку апельсина, кладет ее в рот. Ну хорошо, Карен. Все изменилось. Твоя прежняя жизнь завершилась: никаких больше сидений в приемной, никаких наблюдений за психически нестабильными бедолагами, которые приходят и уходят, пока ты сидишь за компьютером и тупо гоняешь туда-сюда стада электронов. Твоя новая жизнь, которой всего-то минут десять «от роду», больше похожа на сон, но этот сон ярче, живее, реальнее яви – как те очень реалистичные сны, которые снятся под утро, перед самым пробуждением, в наиболее интенсивной фазе сна. Никаких больше восьмичасовых рабочих дней в кабинете, где стоит запах медленно запекаемой в духовке пятисотлистовой пачки офисной бумаги. Никаких больше томительных вечеров, когда время кажется мертворожденным. Работа – это еще не вся жизнь. Мы живем не для того, чтобы работать; мы работаем для того, чтобы жить. Но многие люди почему-то считают иначе. Интересно – почему?

Карен думает о супермаркете рядом с домом. Наверное, там уже все смели подчистую. А Кейси? С ней все будет в порядке. И может быть, аэропорт скоро откроется, и воздушное сообщение возобновится. Оно должно возобновиться. Может быть, это займет неделю, как было после 11 сентября, но Карен в конце концов доберется до дома. Она где-то читала, что для нашей планеты было бы лучше всего, если бы в течение пяти лет все люди Земли воздержались от дальних поездок: никаких смен обстановки, никаких командировок, никаких «начать новую жизнь на новом месте», никаких отпусков за границей – каждый остается на одном месте.

Люк с Риком возвращаются в зал.

– В ту дверь никто не прорвется, – говорит Рик. – Разве что только на танке. – Он обращается к Рейчел: – Какие новости?

– Думаю, на текущий момент нефть вообще не продается ни за какие деньги. И телевизор никак не включается.

Мужчины встают по обеим сторонам входной двери, проверяют, что там снаружи.

– Ничего, – говорит Люк. – Только Уоррен лежит.

– Погоди, – говорит Рик. – Самолет взлетел… пассажирский аэробус. «Эйр Франс».

– Видимо, это последний его полет, – говорит Рейчел. – Просто, чтобы вернуться в родной ангар.

Мужчины подходят к стойке, и Карен, переключившаяся в режим заботливой мамочки, несмотря на творящийся вокруг апокалипсис, насыпает им в миску орехов и хлопьев. Она спрашивает у Рика:

– Как ты считаешь, там один снайпер или их несколько?

– Вообще без понятия, – отвечает Рик. – Я все пытаюсь прикинуть, откуда стреляли. Кажется, сверху. Прямо с нашей крыши.

– Слушай, – перебивает Люк. – А тут у тебя телефон… Он работает?

Все сразу врубаются, о чем речь. Городской телефон!Карен хватает трубку, слышит гудок, набирает 911. Звук в трубке громкий. Сначала слышен щелчок, потом – длинный гудок, снова щелчок, а потом на том конце линии включается автоответчик и выдает – что бы вы думали? Предупреждение об урагане.

– В общем, неудивительно. У вас у кого-нибудь есть дети?

Рик говорит:

– У меня мальчик. Тайлер. Сегодня, похоже, уроков не будет. Наверное, он сейчас дома.

– Ладно, – говорит Карен, – пока мы думаем, как вызвать помощь, я, пожалуй, чего-нибудь выпью. Кто-нибудь еще будет?

Все четверо уселись на пол за барной стойкой, расположенной посередине между двумя выходами. Самое безопасное место, как ни крути. Сначала они обсудили хаос, который сейчас разверзается в мире. Повторение нефтяного кризиса 1973 года, только в тысячу раз хуже. Из доступного людям бензина остался лишь тот, который уже был залит в баки автомобилей. Его, может быть, хватит, чтобы еще пару раз доехать до работы… хотя, возможно, ни у кого уже нет никакой работы. Убить соседа за бак бензина? Почему бы и нет? Может, военные окажут помощь гражданскому населению? Ага, щас.Карен вспомнила, как пару месяцев назад видела на улице грузовик, похожий на военный. Но так и не поняла, был ли он настоящим, или там просто снимали кино.

Общественная жизнь застыла без каких-либо перспектив на то, чтобы оттаять. Никакой больше дешевой, доступной еды, никаких путешествий и скорее всего никакого среднего класса.

Карен чувствовала, как от Люка исходит печаль, когда он размышлял о раскрошившемся, как сухое печенье, социуме. От Рейчел не исходило вообще никаких эмоций.

Они какое-то время сидели молча, а потом Рейчел сказала:

– Когда я стала старше, мне пришлось посещать курсы, где нас обучали, как жить среди нормальных людей.

– В каком смысле? – спросила Карен. Ей было любопытно узнать хоть что-то о женщине в платье от Шанель за 3000 долларов или в очень хорошей копии такого платья.

– Как правильно интерпретировать звуки, которые вы издаете, и поступки, которые вы совершаете. Например, смех. У меня нет чувства юмора – в медицинском, клиническом смысле. У меня интонационная глухота. Из-за дисфункции правого полушария мозга. Я совершенно не воспринимаю и не могу оценить то, что вы называете юмором, иронией, страстью и Богом. Еще одно нарушение в правом полушарии мозга выражается в том, что в моей речи нет никаких интонаций и эмоциональной окраски. Мне не раз говорили, что я разговариваю, как робот. Мне самой сложно судить. И наконец, у меня ярко выраженный синдром слепоты на лица, связанный с аутистическим расстройством. Из-за всего перечисленного я себя чувствую неуютно, когда люди смеются. У меня появляется страх, который мне каждый раз надо преодолевать.

– А оно как-нибудь называется, твое состояние?

– У меня сразу несколько нарушений. Алекситимия. Проблемы с торможением и расторможенностью. Легкое обсессивно-компульсивное расстройство. Моя способность строить последовательности выше процентильной нормы. Я помню число «пи» до тысячного знака после запятой.

– Я общалась с людьми, у которых были такие же нарушения. В медцентре, где я работаю… то есть, наверное, работала.Значит, лица ты не различаешь?

– Не различаю.

– А если кто-нибудь говорит громче обычного, ты распознаешь, злится он или радуется?

– Немного распознаю. Но на курсах социализации нас научили, какие вопросы можно задавать людям, чтобы снять напряжение в эмоционально-критических ситуациях наподобие той, в которой мы оказались сейчас.

– Например?

– Например, у нейротипичного человека всегда можно спросить, кем он работает и чему его научила его работа. И поскольку мне кажется, что нам нужно на что-то отвлечься, я предлагаю использовать этот способ. Люк, у тебя в кармане целая пачка денег, и ты недавно утратил религиозную веру. Можешь нам рассказать, кто ты и что у тебя произошло?

Люк ответил не сразу. Сначала дождался, пока Карен не нальет ему выпить.

– До сегодняшнего утра я был пастором в маленькой церкви у съезда на скоростное шоссе в Нипписинге. Но вчера я утратил веру, а утром ограбил банковский счет нашей церкви, сел в самолет и прилетел сюда.

– Ты серьезно? – спросил Рик.

– Ага. Двадцать тысяч. – Люк отпил виски.

– То есть формально ты сейчас безработный? – спросила Рейчел.

– Ага.

– А можешь нам рассказать, чему ты научился, работая пастором в маленькой церкви в провинциальном городке?

На лице Люка промелькнуло странное выражение: смесь радостного изумления и облегчения.

– Похоже, я только что понял, что почти десять лет дожидался, чтобы кто-нибудь задал мне этот вопрос. – Он на мгновение умолк, собираясь с мыслями, и продолжил: – Ну, в общем, так. Для начала я научился, что, если ты занят делом и тебе мешают работать, попроси этого человека, который тебя донимает, сделать пожертвование для нужд благотворительности. Держи на столе ящик или конверт для пожертвований. И от тебя сразу отстанут. Причем навсегда. Очень действенный способ.

– А еще?

– Еще… Ну вот начинаешь смотреть на людей свысока. Почти на всех, с кем вместе работаешь. Думаешь, ты один умный, а все – дураки. Хотя, наверное, они думают о тебе то же самое. В смысле, что ты дурак. И еще, что мужья бьют своих жен пластиковыми бутылками с кондиционерами для белья. В смысле полными бутылками. И это случается гораздо чаще, чем ты мог бы подумать. – Люк смотрел в потолок и говорил нараспев, словно читал молебен. – Шумные, бойкие дамочки часто страдают различными комплексами, связанными с сексуальной неудовлетворенностью. Также впервые в истории благодаря Интернету люди традиционной ориентации занимаются сексом гораздо больше, чем геи. И вообще я считаю, что избыток свободного времени – это опасная штука. Мы даже не представляем, во что это может вылиться в конечном итоге. Люди не приспособлены к жизни без четкой структуры. Они просто не знают, как с ней обращаться.

– А еще? – спросила Рейчел.

– Еще… Вот еще: годам к двадцати ты понимаешь, что рок-звездой ты не станешь. К двадцати пяти понимаешь, что стоматологом ты не будешь. Ни стоматологом, ни каким-то другим специалистом. Ближе к тридцатнику впадаешь в уныние… уже всерьез сомневаешься в своей способности к самореализации, не говоря уже о том, чтобы добиться успеха или стать богатым. А когда тебе исполняется тридцать пять, ты уже, в общем и целом, знаешь, чем тебе предстоит заниматься всю жизнь, и смиряешься с судьбой.

Люк на мгновение умолк и провел пальцем по краю стакана.

– Знаете, под конец меня так утомило выслушивать все те же истории о все тех же семи смертных грехах. Ничего интересного в этом нет. Когда уже кто-то придумает восьмой грех, чтобы жизнь снова сделалась интересной?

Карен с трудом поборола желание вставить слово.

Люк продолжал:

– Я имею в виду, почему люди так долго живут? Какая разница, когда умирать: в пятьдесят пять, или в шестьдесят пять, или в семьдесят пять, или в восемьдесят пять? Эти дополнительные годы – какая от них польза? Почему человек продолжает жить, даже когда ничего нового больше не происходит… и ничего нового ты уже не узнаешь? В пятьдесят пять твоя история, в общем и целом, закончена. И зачем тогда жить?

Люк допил виски.

– Знаете, больше всего мне обидно и больно за тех людей, которые когда-то знали, что значит жить полноценной и яркой жизнью, но потом как-то об этом забыли, стали слепы и глухи к чудесам, потеряли способность радоваться и удивляться, подавили в себе все чувства. Или же чувства исчезли сами собой, а людям было все равно. Мне кажется, это самое страшное: когда человек что-то теряет, а ему все равно.

– Значит, тебе обидно, больно и страшно за себя самого, – сказала Рейчел.

– Да.

Все долго молчали, а потом Рейчел спросила:

– Рик, а чему ты научился на своей работе?

– Я понял, что часто я сам себе злейший враг. Понял, что не люблю быть неправым и буду отстаивать свою правоту любой ценой, даже если от этого мне будет больно. Понял, что неудачник – это не потенциальный будущий победитель под маской несостоятельного горемыки. Это просто я сам. Я понял, что никогда не стану богатым, потому что я не люблю богатых. Понял, что ты можешь быть полным мудилой, но твоя душа все же останется при тебе. Сама захочет остаться. У душ должно быть законное право уйти от хозяина, если он своим поведением переступает какую-то черту.

– А вот конкретно работа чему-то тебя научила? – спросила Рейчел.

– Не буду долго рассказывать о работе. Скажу только, что раньше я очень даже неплохо работал садовником, у меня даже был собственный маленький садоводческий бизнес, пока какие-то… э… нехорошие люди, которые явно не заслужили, чтобы у них была душа… в общем, пока у меня не угнали машину со всем садовым инвентарем. Вот так, собственно, и получилось, что я устроился на работу барменом, и каждый день мне приходится выслушивать все то же самое, что ты, Люк, выслушивал от своих прихожан – разве что в моем случае люди скорее разглагольствуют о своих грандиозных планах или выдают желаемое за действительное над третьим стаканом пива. А так в общем-то те же яйца, вид сбоку.

– А люди хоть иногда говорят – говорили– о чем-то хорошем? Или просто вываливали на тебя все дерьмо?

– Просто вываливали все дерьмо. Наверное, мне надо было пойти в бармены.

– Ты ничего не потерял. Целься ниже, дружище. Продавай кукурузу с уличного лотка. У человека должна быть мечта, но не надо замахиваться на какие-то недосягаемые высоты. Пусть мечта будет скромной и реально осуществимой. – Рик повернулся к Карен. – Теперь твоя очередь.

– Моя? Даже не знаю… Вряд ли я многому научилась у себя на работе. Я работаю секретарем в регистратуре. У трех психиатров. Вижу много людей с психическими отклонениями. И мне кажется, что эти психи… нет, не психи, а люди на крайнем пределе нормального поведения… так вот, они гораздо интереснее, чем так называемые нормальные люди. И я узнала одну любопытную вещь: одна из главных истинных предпосылок успеха в жизни – наличие в семье сумасшедших родственников. Если тебе передается совсем немного генов ненормальности, тебе самому сумасшествие не грозит; у тебя просто-напросто появляется некоторое отличие от общепринятой нормы. Это легкое отклонение придает тебе «изюминку» и способствует успеху.

– Никогда раньше не думал об этом в таком ключе, – сказал Люк.

– Еще я узнала, что если ты начал принимать лекарства, то лучше от них не отказываться. Я имею в виду, какой смысл доводить себя до исступления и лезть на стену из-за какой-то паршивой пилюльки, которую ты не можешь принять, потому что решил отвыкать от таблеток? И еще я узнала, что когда к нам приходят чересчур возбужденные пациенты и мне надо как-то их успокоить, то лучше всего рассказать им историю про моего кота Рыжика. Когда слушаешь чей-то рассказ, это всегда действует успокаивающе. Тот, кто рассказывает историю, на какое-то время подменяет собой твоего личного внутреннего рассказчика, который живет у тебя в голове. В таком состоянии нам удается хоть как-то приблизиться к тому, что у нас принято называть «взглянуть на мир чужими глазами».