Текст книги "Женщина из Пятого округа"

Автор книги: Дуглас Кеннеди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

«Поверь мне, она к тебе вернется».Сомневаюсь, Дуг. Сьюзан и ее новый мужчина уже настроили Меган против меня – вот почему ждать новых писем от дочери глупо. Я потерял дочь, все остальное в сравнении с этим («Робсон распускает слухи, будто в Париже ты совсем опустился»)кажется несущественным. Пускай себе говорит что хочет. Мне уже все равно, что обо мне думают другие, я сам ощущаю себя пустым местом…

Нажав кнопку « Ответить», я написал Дугу:

«Очень обрадовался твоему письму. Что до продолжающихся попыток Робсона очернить меня… скажу одно: ты прав, эта глава моей жизни окончена, поэтому мне плевать, что говорят обо мне в колледже, куда я никогда не вернусь. Хотя, если честно, я испытал облегчение, узнав, что Робсон отозвал своих головорезов-юристов. Но тебе стоит знать, мне удалось восстановить контакт с Меган и она, как мне кажется, с удовольствием переписывалась со своим отцом пока об этом не прознала Сьюзан и…

В общем, можешь себе представить, что было дальше.

Что касается моей ситуации в Париже… Нет, я не совсем опустился. Но и назвать свою жизнь романтической тоже не могу. Я снимаю комнатушку в захудалом доме в Десятом округе. Работаю нелегально – ночным сторожем. Это дает мне возможность до самого рассвета писать свой роман. Друзей здесь у меня нет, но я пользуюсь всеми благами этого города и стараюсь не унывать. Я очень тронут твоим предложением помочь мне деньгами – ты, как всегда, настоящийдруг, – но мое положение не такое уж бедственное. Мне удается держаться на плаву.

Да, я провел несколько дней в том отеле в Шестнадцатом округе. И твои друзья правы: администратор оказался сущим монстром.

Не пропадай!

Всего наилучшего».

Отправив письмо, я тут же переключился на веб-сайт «Нью-Йорк таймс». (Как ни странно, Борода меня пока не торопил.) Пока я просматривал свежий номер, на экране высветился значок входящей почты. Это был ответ от Дуга.

« Привет, Гарри!

Рад был узнать, что твое положение не такое уж отчаянное… и я очень доволен, что ты пишешь книгу. Не сочти за назойливость, но хочу дать тебе наводку по парижской жизни: если у тебя будет настроение с кем-то пообщаться – или же тебе просто станет скучно в воскресный вечер, – попробуй заглянуть в один из салонов, разбросанных по всему городу. Джим Хейнс – славный парень – закатывает отличные гулянки в своей мастерской в Четырнадцатом округе. Но если тебя потянет на что-нибудь экзотическое, тогда добро пожаловать на вечеринку Лоррен Л’Эрбер. Она сама из Луизианы – из разряда никогда не унывающих старушек. С тех пор как она переехала в Париж в начале семидесятых, каждое воскресенье она устраивает вечеринки в своей огромной офигенной квартире возле Пантеона. Но учти: Лоррен не приглашает гостей. Считает, что гости должны добиваться приглашения. Все, что от тебя требуется, это позвонить ей по телефону (номер сообщаю) и сказать, что ты придешь на следующей неделе. Если спросит, откуда ты знаешь про ее салон, назовешь мое имя. Впрочем, она вряд ли спросит – потому что это не в ее правилах.

Не пропадай, договорились?

Всего доброго, Дуг ».

Из другого угла кафе наконец донесся голос Бороды:

– Все, закрываюсь, уходите.

Я подумал, о том, что даже при моем тотальном одиночестве мне совсем не хочется толкаться среди других экспонатов в какой-то квартире в Шестом округе, где наверняка упиваются сознанием собственной исключительности, и все-таки решил, хотя бы из уважения я записал предложенный им номер телефона.

– Эй, вы не слышали?

– Все, все, ухожу.

Я уже был в дверях, когда бармен бросил мне вдогонку:

– Камаль был глупый человек.

– В каком смысле? – спросил я.

– Он сам себя подставил.

Эта фраза засела у меня в голове и никак не отпускала. В следующие несколько дней я старательно просматривал каждый номер «Паризьен» и «Фигаро», где тоже освещались местные парижские новости, в поисках новых сведений по интересующему меня делу. Ничего…

Спустя неделю я еще раз попробовал поговори барменом.

– Теперь они думают, что это самоубийство, – сказал он. – Так говорят все вокруг.

– Самоубийство? И как же он покончил с собой?

– Перерезал горло.

– Вы полагаете, что я должен в это поверить?

– Говорю то, что слышал.

– Значит, он шел себе по улице, вдруг перерезал себе горло, а потом зарылся на свалке?

– Я повторяю только то, что мне сказали.

– Кто сказал?

– Это не важно. – Бармен скрылся в служебной каморке.

Почему я сразу не ушел тогда? Почему не сделал полный развороти не исчез? Я мог бы вернуться в свою chaambre,в считанные минуты собрать вещи и осесть в каком-нибудь другом квартале. Ведь в Париже было полно убогих лачуг в еще более убогих quartiers,где без труда можно найти прибежище и существовать, пока не кончатся деньги.

А что потом? Что?

Этот вопрос мучил меня, пока я сидел в маленьком баре на улице де Паради за кружкой pression,мечтая, чтобы барменша оказалась свободна. Внезапно я поймал себя на том, что изучаю изгиб ее бедер, ложбинку между грудями, просматривавшуюся в V-образном вырезе футболки… В тот вечер – впервые с тех пор, как Сьюзан вышвырнула меня, – я захотел секса. Не могу сказать, что все это время я не думал о сексе. Просто на меня так давила тяжесть сопряженных с ним несчастий, что сама мысль об интимной близости казалась путешествием в мир опасностей. Но либидо – особенно подогретое парой пива – брало свое. Пока я разглядывал барменшу, она поймала мой оценивающий взгляд и, улыбнувшись, еле заметно кивнула в сторону верзилы с татуировками (он стоял спиной к нам, вытаскивая из гриля croque monsieur). [71]71
  Горячий бутерброд с сыром и ветчиной.


[Закрыть]Ее жест красноречиво говорил: я занята.Но улыбка, казалось, намекала на то, что она бы добавила: к сожалению.По крайней мере, мне хотелось верить в это. Точно так же, как и в то, что Камаль «сам себя подставил», потому что задолжал кому-то денег, или сорвал сделку по наркотикам, или же поживился в кассе кафе, а может, просто не так посмотрел на какую-то женщину. Или…

В голове у меня пронеслись с полдюжины других «или»… вместе с настойчивой мыслью: вспомни, что говорил Камаль, когда предложил тебе работу. «Это вас не касается». Хороший совет. Так что допивай свое пиво и проваливай. Скоро полночь. Пора на дежурство.

В ту ночь я раскрыл свой блокнот, и оттуда вывалился листок бумаги. Это был клочок с телефоном Лоррен Л’Эрбер. Я уставился на него и подумал: а что я теряю. В конце концов, это всего лишь вечеринка.

– Это не вечеринка, – произнес высокомерный мужской голос, ответивший по телефону; говорил американец со слегка жеманными интонациями и явно заносчивыми манерами.

– Это салон.

Спасибо за семантические тонкости, приятель.

– А на этой неделе что-нибудь будет?

–  Comme d’habitude. [72]72
  Как обычно.


[Закрыть]

– Что ж, могу я зарезервировать место?

– Если получится. Боюсь, список гостей очень, очень большой. Ваше имя, пожалуйста?

Я назвал себя.

– Вы прибыли из…

– В настоящее время я проживаю здесь, но вообще-то я из Огайо.

– В Огайо еще живут люди?

– Когда я уезжал оттуда, жили.

– Каков род ваших занятий?

– Я романист.

– Публикуетесь в…

– Пока не публикуюсь.

Мужчина издал глубокий вздох, словно говоря: о боже, еще один будущий писатель…

– Вступительный взнос составляет двадцать евро, – услышал я. – Пожалуйста, приносите эту сумму в конверте, подписанном вашим именем. Запишите номер, чтобы открыть замок, и не теряйте, потому что мы не отвечаем по домофону после пяти вечера. Если вы потеряете код, войти не сможете. Приглашение действительно только для вас. Если вы придете не один, вас обоих выставят за дверь.

– Я приду один.

– Кстати, у нас запрет на курение. Мадам Л’Эрбер не выносит табачного дыма. Мы просим наших гостей приходить между семью и половиной восьмого вечера. Дресскод – элегантный. Помните: наш салон – это театр. Вопросы будут?

Да. Как вам нравится выражение «пошел в жопу»?

– Продиктуйте, пожалуйста, адрес, – произнес я.

Мужчина назвал адрес. Я записал.

– Будьте готовы к тому, чтобы эпатировать публику, – сказал он. – Тех, кто производит впечатление, приглашают прийти вновь. Ну а тех, кто не соответствует…

– Я просто мастер эпатажа.

Он фальшиво рассмеялся. И произнес:

– Что ж посмотрим.

9

Огромная офигенная квартира возле Пантеона…

Эти слова из письма Дуга вспомнились мне в тот воскресный вечер, когда я шел по бульвару Сен-Мишель в сторону Люксембургского сада. К предстоящему мероприятию я тщательно подобрал одежду: черная рубашка, черные брюки и черная кожаная куртка, прикупленная накануне в секонд-хэнде на Фобур Сен-Мартен. Вечер выдался холодным, и куртка не спасала от ветра. У меня оставалось пятнадцать минут в запасе, и я заглянул в соседнее кафе. Там, чтобы подбодрить себя, я заказал виски. Нет-нет, никакого односолодового или иного премиум-бренда – просто стандартный скотч. Вместе с заказом официант принес счет; перевернув его, я увидел цену, и мне стало дурно. Одиннадцать евро за глоток? Добро жаловать в Шестой округ…

Однако кафе было уютное, и я бы не отказался посидеть часок, смакуя виски и почитывая очередной роман Сименона, «Грязь на снегу», который только что приобрел. Но время близилось к пяти, и я поспешил в салон Лоррен Л’Эрбер, пытаясь не забивать себе голову подсчетами, сколько еды я мог бы купить на эти одиннадцать евро, что были заплачены за удовольствие.

Адрес звучал так: улица Суффло, дом номер 19. Tres baussmannien. [73]73
  Очень по-османнски.


[Закрыть]В Париже сохранилось немало архитектурных шедевров эпохи барона Османна. [74]74
  Префект Парижа в период правления Наполеона III (вторая половина XIX века).


[Закрыть]Дом, который я искал, был из той же серии: большое помпезное здание этажей в шесть, со всеми необходимыми атрибутами барокко. Его месторасположение – на улице, спускающейся вниз от Пантеона, – и элегантное лобби красноречиво свидетельствовали о том, что этот immeuble haussmanien [75]75
  Жилой дом эпохи Османна.


[Закрыть] олицетворяет собой великие буржуазные ценности. И это означало, что, еще не переступив порога дома Лоррен Л’Эрбер, я уже ощущал себя полным ничтожеством.

Тем не менее я набрал код замка. С характерным щелчком дверь открылась. В вестибюле имелось переговорное устройство. Подняв трубку, я нажал кнопку с именем хозяйки. Мне ответил все тот же американец, прощупывавший меня в телефонной беседе. В трубке были слышны голоса.

– Ваше имя, пожалуйста… Votre пот, s’il vous plait.

Я назвал себя.

– Секундочку, пожалуйста, ип instant… —И тут же: – Четвертый этаж, налево… quatrieme etage gauche…

Лифт оказался маленькой золоченой клеткой. До моих ушей стали долетать оживленные голоса. Я вышел из лифта, повернул налево и позвонил в дверь. Мне открыли. На пороге, словно часовой, возник низкорослый мужчина в черных слаксах и черной водолазке. У него были подстриженные бобриком волосы, в руках – стильная планшетка из нержавейки и дорогая авторучка.

– Мсье Рикс?

Я кивнул.

– Генри Монтгомери. Помощник мадам Л’Эрбер. Ваш конверт, пожалуйста.

Я полез в карман, достал конверт и передал ему. Он проверил, написано ли на нем, как положено, мое имя. Убедившись, что все оформлено правильно, он сказал:

– Верхнюю одежду оставьте в первой комнате налево по коридору, еда и напитки dans la cuisine. [76]76
  На кухне.


[Закрыть]Но, раздевшись, вы должны вернуться сюда, чтобы я мог представить вас мадам. D ’accord? [77]77
  Договорились?


[Закрыть]

Я снова кивнул и проследовал по коридору в направлении, указанном Монтгомери.

Коридор оказался очень длинным, с высокими потолками. Стены были белыми. Большую часть стен занимал огромный абстрактный монохром из пяти пластин. Каждая пластина представляла собой оттенок зеленого, внешние были чуть светлее, а во внутренних цвет сгущался едва ли не до черноты. На первый взгляд это показалось мне имитацией Кляйна или Ротко, причем не слишком удачной. Но я решил, что еще не время высказывать вслух подобные умозаключения. Синдром Туретта [78]78
  Расстройство центральной нервной системы; проявляется в виде сочетания тикообразных подергиваний мышц лица, и плечевого пояса.


[Закрыть]меня пока не охватил.

Я проследовал дальше по коридору, к первой двери, слегка приоткрытой. За дверью оказалась маленькая комната с двуспальной кроватью и стулом из единого куска формованного пластика; последний являл собой образчик мебельного авангарда, столь популярного в конце шестидесятых, но ныне это смотрелось как отголосок эры палеозоя. Над кроватью (как я предположил, это была гостевая комната) висела огромная картина с изображением обнаженной бесстыжей красавицы с развевающимися, как щупальца медузы, волосами и пестрым (психоделическим?) сплетением экзотической флоры и дикой фауны в гуще лобковых волос. Трудно представить, как можно уснуть под таким полотном. И все же эффектная кричащая палитра привлекла мое внимание. Должно быть, я задержался у картины (я бы назвал ее «Лето любви») чуть дольше отведенного времени, поскольку у меня за спиной прозвучал голос Монтгомери:

– Мистер Рикс… Мадам ждет вас.

– Извините, просто…

Я жестом показал на полотно.

– Нравится? – спросил он.

– О да, – солгал я. – Тем более что это символизирует определенную эпоху.

– Знаете художника?

– Питер Макс?

– Ну, нет… Он был слишком коммерческим.

А этотпарень разве рисовал не на потребу публике?

– Так кто же автор?

– Тер де Клоп, biеп sur. [79]79
  Конечно.


[Закрыть]

– О да, bien sur, – со знанием дела кивнул я.

– И вам, должно быть, известно, что мадам была его музой…

– Так это Лоррен Л’Эрбер? – спросил я, не скрыть своего изумления.

– Да, это действительноона, – ответил Монтгомери.

Он сделал мне знак следовать за ним. Мы прошли обратно по коридору и свернули налево, в большую гостиную. В гостиной ничего нового для себя я не открыл: те же белые стены, высокие потолки и дурные образчики поп-арта. Разве что пространства побольше: размеры комнаты были тридцать на двадцать. В гостиной преобладал черный цвет – большинство гостей было в черном, и я, по крайней мере, не выделялся из толпы; вдоль стен были расставлены белые кожаные диваны, здесь же – несколько старомодных стульев из формованного пластика, на стенах – пара этюдов в стиле ню с мадам работы того же художника. Но Монтгомери вовремя увел меня в сторону от картин. Твердой рукой он взял меня за плечо и развернул кругом, подтолкнув к габаритной во всех отношениях даме. Ростом она была около шести футов, весом фунтов двести пятьдесят, [80]80
  Один фунт равен 0,45359237 кг.


[Закрыть]не меньше; мясистое лицо раскрашено в стиле театра кабуки – на фоне выбеленной кожи выделялись огромные красные губы. Шею украшало колье с золотыми знаками зодиака; все пальцы унизаны кольцами, каждое указывало на принадлежность хозяйки к оккультному движению «Новый век». Ее волосы – теперь уже серебристые – были заплетены в косу длиной во всю спину. Одета она была в кафтан, в руках – бокал шампанского.

Не убирая руку с моего плеча, Монтгомери наклонился и что-то прошептал мадам на ухо. Она разом оживилась:

– Привет, Гарри!

У нее был густой южный акцент.

– Мадам Л’Эрбер…

– Отныне я для вас Лоррен. Ты вроде писатель?

– Романист.

– Возможно, я что-то читала из твоих романов?

– Определенно нет.

– Что ж, жизнь длинна, мой дорогой.

Бегло осмотрев гостиную, мадам остановила взгляд на парне лет сорока. Черный плисовый пиджак, черные джинсы, черная футболка, маленькая бородка, строгое лицо.

– Эй, Чет, иди сюда, тебе будет с кем поговорить, – громко произнесла она.

Чет подошел, настороженно разглядывая меня.

– Тебе надо познакомиться с Четом, – обратилась она ко мне , —этот парень тоже янки, преподает в Сорбонне. – А потом небрежно бросила Чету: – Гарри – что-то вроде писателя.

Хозяйка салона оставила нас наедине. Последовала неловкая пауза. Чет явно не собирался первым заводить разговор.

– Какой предмет вы преподаете? – спросил я.

– Лингвистический анализ. – Он явно ожидал моей реакции.

– На французском?

– На французском.

– Впечатляет, – сказал я.

– Я тоже так думаю. А вы что пишете?

– Пытаюсь написать роман…

– Понимаю… – Чет скучающе поглядывал по сторонам.

– Надеюсь закончить черновой вариант к…

– Это очень интересно. Было приятно побеседовать вами.

Навязанный мне собеседник ушел. Я остался чувствуя себя полным идиотом. Гарри – что-то вроде писателя.Удар ниже пояса… Все вокруг были увлечены разговорами и выглядели раскованными, интересными, успешными, чего нельзя было сказать обо мне. Решив, что срочно нужно выпить, я пошел на кухню. Там стоял длинный стол, на столе – дюжина упаковок с дешевым вином: красным и белым. Продуктовое «изобилие» было представлено тремя большими формами с подгоревшей лазаньей и десятком багетов, обезображенных беспорядочным ощипыванием. Низкопробное вино и весьма скромная закуска намекали на то, что хозяйка салона – при обдираловке в двадцать евро – явно не утруждала себя расходами. Все это не тянуло больше чем на четыре сотни. Даже если накинуть лишнюю сотню на обслугу (шведским столом заведовали две девушки; они же следил тем, чтобы использованные бумажные тарелки и пластиковые вилки вовремя оказывались в мусорном ведре), еженедельный расход составлял максимум пятьсот евро. Но, как мне показалось, гостей в квартире набралось больше сотни, и каждый заплатил вступительный взнос. Достаточно было нехитрой арифметики, чтобы подсчитать, что за сегодняшний вечер мадам получила чистую прибыль в полторы тысячи евро. Если предположить, за год она проводит сорок таких «вечеринок»… Шестьдесят штук, совсем не хило… Так что пусть Монтгомери заткнется со своим «блистать и эпатировать», иначе больше не позовут.Бизнес есть бизнес – позовут, и еще как.

В салоне были свои завсегдатаи. Чет – один из них. Так же как и парень по имени Клод. Миниатюрный, в черном костюме с узкими лацканами и темных очках, черты печального лица слегка заострены, он был точной копией гангстера из фильмов Жан-Пьера Мелбвиля эпохи пятидесятых.

– Чем вы занимаетесь? – спросил он меня по-английски.

– Простите, я говорю по-французски.

– Лоррен предпочитает, чтобы в ее салоне говорили на английском.

– Но ведь мы в Париже…

– Нет , monsieur.Мы в Madame’s Paris.И здесь мы все говорим по-английски.

– Серьезно?

– Абсолютно. Мадам недостаточно хорошо владеет французским. Ее словарного запаса хватает на то, чтобы заказать обед в ресторане или накричать на марокканскую femme de menage, [81]81
  Домработница.


[Закрыть]если зеркало на туалетном столике окажется не слишком чистым. А в остальном… rien. [82]82
  Ничего.


[Закрыть]

– Но ведь она здесь живет уже…

– Тридцать лет.

– Это невероятно!

– В Париже полно англофонов, которые даже не потрудились выучить язык. И Париж принимает их – потому что Париж толерантный город.

– Если только ты белый.

Клод посмотрел на меня как на сумасшедшего.

– Почему вам в голову приходят подобные мысли. Этот салон… такое замечательное место, настоящий souk des idees. [83]83
  Базар идей.


[Закрыть]

– А какими ideesторгуете вы, Клод?

– Я ничем не торгую. Я всего лишь педагог. Частные уроки французского. Очень разумные расценки. И прихожу на дом. – Он протянул мне свою визитку. – Если вы хотите усовершенствовать свой французский…

– Но зачем мне совершенствовать свой французский, если я могу прийти сюда и говорить с вами по-английски?

Он натянуто улыбнулся.

– Очень остроумно, monsieur.А вы чем занимаетесь.

Я сказал. Он закатил глаза и жестом обвел толпу перед нами.

– Здесь каждый писатель. И каждый говорит о книге, которую пытается написать… – С этими словами он ушел.

Клод оказался прав. Я встретил по крайней мере еще четырех писателей. Один из них – разбитной парень из Чикаго (впрочем, мне еще ни разу не попадались сдержанные и скромные чикагцы). На вид ему было лет сорок; из разговора я узнал, что он преподает «основы деятельности средств массовой информации» в Северо-Западном университете и только что опубликовал свой первый роман в каком-то ретроградском издательстве (по его словам, дебютный опус был упомянут в книжном обозрении «Нью-Йорк таймс бук ревью»); в Париж парень приехал на год как стипендиат. Рассказав о своих творческих успехах, чикагец пустился в пространный монолог о том, что в «предстоящее десятилетие» нас всех признают новым «потерянным поколением», бежавшим от «гнетущего конформизма президентства Буша», бла-бла-бла…. на что я смог лишь произнести убитым голосом.

– Да мы безнадежнопотерянное поколение.

– Это сарказм? – спросил он.

– С чего вы взяли?

Вместо ответа он удалился.

Я предпочел налечь на выпивку. На кухне рука потянулась к бокалу с красным вином. Вкус у вина был грубоватый, но это не помешало мне осушить три бокала в ускоренном темпе. Для моего желудка это было испытанием, – что, собственно, ждать от уксуса? – зато я приобрел хмельной кураж, столь необходимый для продолжения «светской беседы». Теперь объектом моего внимания стали женщины – разумеется, не чересчур устрашающей внешности. Так, я разговорился с Джеки, разведенной из Сакраменто («Это сущая дыра, но мне удалось отсудить у Говарда, моего бывшего мужа, ранчо в шесть тысяч фунтов, к тому же у меня там маленькая пиар-компания, работающая на Законодательное собрание штата, и озеро Тахл неподалеку, а о салоне Лоррен я прочла в путеводителе: “Место , где каждый воскресный вечер собирается парижская богема…“;а вы, кажется, писатель… кто вас издает?… о да… о да…»). Потом была беседа с Элисон, экономическим обозревателем «Рейтер», крупной, игривой англичанкой, которая поведала мне, что ненавидит свою работу, но обожает жить в Париже («Потому что это не вонючий Бирмингем, где я выросла»), хотя и чувствует себя во Франции «очень одиноко». Элисон посещала салон почти каждую неделю и даже с кем-то сдружилась, но так и не нашла того «особого друга», которого искала.

– Это все потому, что я чересчур собственница, – сказала она.

– Вы так считаете?

– Так сказал мой последний бойфренд. Я никому не даю свободы.

– И он был прав?

– Его жена уж точно так думала. Когда он не женился на мне – хотя дважды обещал, что оставит ее ради меня, – я прождала его весь уик-энд у его дома на Пасси. Он так и не вышел, и тогда я кирпичом разбила лобовое стекло его «мерседеса».

– Пожалуй, чересчур экстремально.

– Все мужчины так говорят. Потому что, как и он, они трусы… и говнюки.

– Рад был познакомиться, – сказал я и попятился.

– Правильно, бегите прочь, как и положено трусу с пенисом.

После четвертого бокала мне отчаянно захотелось пятого, но я боялся встретить на кухне сумасшедшую мужененавистницу из Британии. В гостиной было шумно, градус заметно повысился. Собравшиеся были увлечены разговорами, неестественно оживленными. Но меня все сильнее охватывало отчаяние – от этой фальшивой обстановки, от деревенского визга мадам, перекрывающего гул толпы, и от собственной неуклюжести, которая становилась все заметнее. Я уже ненавидел себя за то, что пришел сюда.

Почувствовав подступающую дурноту, я протиснулся сквозь толпу на балкон. Балкон был длинным и узким. Поставив бокал на перила, я глубоко вдохнул. Легче, однако, не стало – холодный ночной воздух лишь усилил головокружение. Часы показывали восемь с четвертью. Промелькнула шальная мысль: может, рвануть на сеанс в «Аккатон» или какой-нибудь другой кинотеатр, тем более что по соседству их было немало? Но даже если фильм закончится в половине двенадцатого, можно опоздать на работу. А мне меньше всего хотелось опоздать– вдруг именно в эту лунную ночь к мсье Монду явится ранний посетитель, и неведомому мне боссу настучат, что я пренебрег своими обязанностями… Если меня выгонят, придется начинать все сначала, и черт…какой вид на Пантеон открывается отсюда.

– Уверена, вы сейчас думаете: «Я заслуживаю такую квартиру, как эта».

Голос застал меня врасплох. Это был женский голос – низкий, с хрипотцой, и доносился он из дальнего угла балкона. Я обернулся, но обладательницу голоса не увидел – лишь красный огонек зажженной сигареты, смутно обозначающий силуэт.

– Вы не можете знать, о чем я думаю.

– Верно, но могу предположить, – продолжила незнакомка на французском. – Судя по тому, как вы весь вечер маетесь, совершенно очевидно, что вам здесь неуютно.

– Вы наблюдали за мной весь вечер?

– Не обольщайтесь. Просто иногда вы попадались мне на глаза, и вид у вас был несчастный. Потерявшийся мальчик, безуспешно пытающийся завязать беседу с женщинами. Потом он ищет спасения на балконе, любуется Пантеоном и мечтает, мечтает…

– Что ж, спасибо за попытку создать мой психологический портрет, но, с вашего позволения, я, пожалуй откланяюсь.

– Вы всегда так бурно реагируете на невинное подшучивание?

Я уже сделал шаг в сторону двери, но решил ответить:

– Подшучивание со стороны совершенно незнакомого человека мне непривычно.

– Думаю, вся проблема в том, что вы с трудом понимаете шутки со стороны женщин.

– Большое спасибо за очередную пощечину.

– Вот видите, я угадала. Всего несколько реплик, и вы тут же ощетинились.

– Возможно, потому, что я не любитель подобных игр.

– А кто здесь играет?

– Вы.

– Это что-то новое, а я-то думала, что всего лишь поддразниваю вас… флиртую, если вам так больше нравится.

– У вас своеобразные представления о флирте.

– Вот как? Ну а что для вас флирт? Попытки завязать умный разговор с чудовищем вроде Элисон?

– «Чудовище» – явное преувеличение.

– Умоляю, только не говорите, что готовы защищать ее после того, как она вас опустила…

– Она этого не делала.

– Ну, значит, мне показалось. «Трус с пенисом» – моему, это не слишком повышает самооценку.

– Откуда вы знаете, что она так сказала?

– Я была на кухне в это время.

– Я вас не видел.

– Вы были так увлечены беседой с этой психопаткой, что даже не заметили меня.

– И вы слышали все, о чем мы говорили?

– Именно.

– А разве вам мама не говорила, что неприлично подслушивать чужие разговоры?

– Нет, не говорила.

– Прошу прощения, – неожиданно сказал я.

– Я кажется сморозил глупость.

– Вы всегда так самокритичны?

– Думаю, да.

– Это потому… позвольте, я угадаю… вы пережили страшную катастрофу и с тех пор сомневаетесь в себе?

Молчание. Я вцепился в перила и, больно закусив губу, подумал: почему,черт возьми, любой может прочитать меня как открытую книгу?

– Простите, должно быть, я что-то не то сказала… – донеслось до меня.

– Нет… вы попали… прямо в яблочко.

Сигарета полыхнула в последний раз и упала на пол. Незнакомка вышла из тени и приблизилась ко мне. В лунном свете я наконец смог разглядеть ее. Это была женщина явно перешагнувшая порог среднего возраста, но все еще bien conserve. [84]84
  Хорошо сохранившаяся.


[Закрыть]Среднего роста, с густыми каштановыми волосами, облагороженными хорошей стрижкой. Изящная талия, бедра с намеком на полноту. Когда свет скользнул по ее лицу, я заметил зарубцевавшийся шрам на ее шее… наследие какой-то хирургической операции, в этом не было сомнений. Двадцать лет назад мужчины назвали бы ее сногсшибательной, а не просто красивой. Но она до сих пор была хороша. Ее кожа, хотя и гладкая, была подернута сеточкой морщин вокруг глаз. Но это не уменьшало ее привлекательность, скорее усиливало ее.

– Вы много пили, – сказала она.

– Надо же, вы, оказывается, tres perspicace. [85]85
  Очень проницательны.


[Закрыть]

– Нет, просто я всегда вижу, когда мужнина пьян.

– Хотите письменного признания?

– Знаете, это не преступление. По правде говоря, я одобряю, когда мужчина пьет. Особенно если он это делает, чтобы заглушить боль прошлого.

– Алкоголь не заглушает боль. Он просто вырубит память… до следующего утра Ничего не забывается. Ничего.

– Ну, это какой-то манихейский взгляд на мир.

– Нет, это просто манихейский взгляд на самого себя.

– Вы не слишком-то довольны собой, не так ли?

– Кто вы, черт возьми?

Она игриво улыбнулась, в ее глазах зажглись озорные искорки. И мне вдруг захотелось переспать с ней.

– Кто я? Я – женщина, которая в настоящий момент стоит на балконе в Шестом arrondissement, [86]86
  Округ Парижа.


[Закрыть]смотрит на Пантеон и беседует с американцем, явно запутавшимся в жизни.

– Могу я поцеловать подол вашей shmatte, [87]87
  Лохмотья (иуд.)


[Закрыть]доктор Фрейд?

Она снова закурила и произнесла:

– Shmatte.Это иудейское слово. Вы еврей?

– Моя мама была еврейкой.

– Ну значит, и вы еврей. Мать является носителем веры и передает ее…

– Как триппер.

– А другая ваша половина? – спросила она.

– Унылый среднезападный конгрегационалист.

– Так вы считаете своего отца скучным человеком?

– Вы задаете много вопросов.

– Кажется, вы не прочь на них ответить.

– Я не люблю говорить о себе.

– Все американцы любят говорить о себе. Так они самоутверждаются.

– Какая оригинальная мысль.

– Я рада, что вы так думаете.

– А теперь, с вашего позволения, угадаю я: вы профессор семиотики из Сорбонны и защитили докторскую диссертацию по символическим нюансам американской культурной жизни…

– Нет, – сказала она, – но я уверена в том, что ваша докторская диссертация была бы близка к этой теме.

– Вам известно, что я преподаватель?

– Нет, просто догадка. И ваша область…

– Кинематограф. Была. Ябольше не преподаю.

– Вы потеряли работу?

– Мы раньше не встречались? Или у вас имеется досье на меня?

Улыбка.

– «Нет» на оба ваши вопроса. Я просто несу всякую чушь, как говорят в вашей стране.

– А каким словом обозначается «чушь» в вашейстране?

– Двумя словами: buta beszed.

– Вы из Восточной Европы?

– Браво. Венгерка.

– Но ваш французский… он безупречен.

– Если вы не родились французом, ваш французский никогда не будет безупречным. Но после пятидесяти лет в Париже он становится вполне сносным.

– Пятьдесят лет? Должно быть, вас привезли сюда младенцем.

– Лесть всегда приятна… и всегда очевидна. Мне было семь лет, когда я приехала сюда в 1957 году… Ну вот, теперь я выдала вам жизненно важную информацию: свой возраст.

– Вы выглядите потрясающе для своих лет.

– Теперь мы перешли от легкой лести к абсурдной.

– У вас с этим проблемы? – спросил я.

Она коснулась моей руки двумя пальцами.

– Ни в коем случае.

– У вас есть имя?

– Есть.

– И…

– Маргит, – произнесла она, отделяя один слог от другого.

– А фамилия?

– Кадар.

– Маргит Кадар, – с трудом выговорил я. – Кажется, был какой-то венгерский вождь по фамилии Кадар?

– Да, – кивнула она, – коммунистическая марионетка, которую поставили Советы, чтобы контролировать нас. Мы с ним не родственники.

– Выходит, Кадар – довольно распространенная фамилия в Венгрии?

– Я бы так не сказала. А у вас есть имя?

– Вы пытаетесь сменить тему.

– Ко мне мы еще вернемся. Но только после того, как я узнаю ваше имя.

Я назвал себя и добавил:

– Только первая буква в имени Гарри не проглатывается, как это делают французы.

– Значит, вам не нравится, когда вас называют Арри?Но вы тоже говорите на очень приличном французском.

– Приличном, потому что я американец… а всех американцев считают невежественными и не обучаемыми.

– Абсолютно белое, как и абсолютно черное, кажется дефектом зрения…

– Джордж Оруэлл?

– Браво. Он был очень популярным писателем в Венгрии, мистер Оруэлл.

– Вы имеете в виду, в годы коммунистического режима?

– Да, именно это я и имею в виду.

– Но, если вы уехали в пятьдесят седьмом, то, должно быть, избежали всей этой сталинской мути.

– Не совсем, – сказала она, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Что вы хотите этим сказать?