Текст книги "Я захватываю замок"
Автор книги: Доуди Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– Ей нужно розовое, – заявила учительница, – с пышной юбкой. В последнем номере «Домашние беседы» есть подходящая модель!
Она нырнула в сумку за журналом.
– Бог мой, будто для нее и создано! – ахнула Топаз.
Довольно зардевшись, мисс Марси спросила:
– Вы сумеете такое сшить, миссис Мортмейн? Если… если наша милая Роуз не станет возражать, я могла бы приобрести ткань…
– Я не стану возражать, – ответила мачеха. – Думаю, дело того стоит.
Мисс Марси коротко глянула ей в глаза, Топаз едва заметно кивнула. Я чуть не прыснула со смеху. Румяная, миниатюрная, точно пташка, учительница и высокая, бледная «ледяная богиня» Топаз были сейчас так похожи в своем страстном желании выдать Роуз замуж!
– Пусть мисс Марси возьмет что-то из вещей тети Миллисенты. Как маленькую благодарность, – предложила я.
Они ушли в столовую посмотреть разложенную там одежду, а я бросилась заваривать чай для Стивена (мачеха решила, что полдничавшие чаем поужинают позже какао).
Стивен огорчился, узнав, что я надену в Скоутни старое платье.
– Может, купите кушак? – предложил он. – У меня есть сбережения.
Я отказалась.
– Спасибо, но мой голубой кушак с выпускного еще как новенький.
– А не хотите ленту в волосы, мисс Кассандра?
– Стивен, я ведь давным-давно не ношу ленты! – всплеснула я руками.
– Нет, пока вы не постриглись, то заплетали волосы в косы и завязывали на концах маленькие бантики, – возразил он. – Было очень красиво.
Затем Стивен поинтересовался, что я думаю о братьях Коттон, узнав их поближе.
– Ну, Саймона я почти не знаю – он все время болтал с Роуз. А Нейл очень мил.
– И как он, по-вашему? Красив?
Я задумалась.
– Вряд ли. Не то чтобы очень. По крайней мере, не так, как ты, Стивен.
Говорила я без задней мысли: мы все воспринимаем его красоту как само собой разумеющееся. А он вдруг покраснел. Вот кто меня за язык тянул? Пришлось быстро равнодушным голосом пояснить:
– Видишь ли, у тебя классические черты лица.
– Какой с того прок, раз я не джентльмен, – довольно саркастически усмехнулся Стивен.
– Не говори так! – воскликнула я. – Джентльмены – это хорошо воспитанные мужчины. А ты очень, очень хорошо воспитан.
Он с горечью качнул головой.
– Джентльменом можно быть лишь по рождению, мисс Кассандра.
– Стивен, что за чепуху ты несешь! Что за устарелые взгляды! – возмутилась я. – Честное слово, чепуха. Кстати, будь любезен, перестань обращаться ко мне «мисс Кассандра».
На его лице отразилось смятение.
– Ох, простите, – сказал он. – Вы уже взрослая, ходите на ужины. Теперь полагается называть вас «мисс Мортмейн».
– Ничего подобного! Зови меня просто Кассандра, безо всяких «мисс». Ты – член нашей семьи. Даже смешно, что ты столько лет говоришь мне «мисс Кассандра». Кто тебя надоумил?
– Моя мать. Она придавала этому огромное значение, – произнес он. – Я помню день, когда мы сюда приехали впервые. Вы и мисс Роуз играли в саду с мячом. Я бросился к черному ходу в кухне – тоже хотел поиграть. Но мама велела вернуться. Сказала, что вы – юные леди, играть с вами можно, только если вы меня пригласите. Что обращаться полагается «мисс». В общем, никаких фамильярностей. Она потом замучилась объяснять мне значение слова «фамильярность»!
– Кошмар! А сколько лет тебе тогда было?
– Кажется, семь. Вам было шесть, мисс Роуз – девять, а Томасу – четыре. Но мать велела мне называть его мастер Томас. Только он давно попросил меня не обращаться к нему «мастер».
– И мне следовало давно попросить тебя о том же!
Почему я никогда об этом не задумывалась?
Его мать проработала у нас много лет, потом вышла замуж. После смерти мужа ей вновь пришлось работать, за малышом Стивеном присматривали посторонние. Она очень обрадовалась, когда наши родители позволили ей взять ребенка с собой. Возможно, из чувства благодарности она и держалась так скромно и почтительно.
– Считай, я тебя уже попросила. Не забудешь?
– А мисс Роуз мне звать просто Роуз? – уточнил он.
Мнения сестры я не знала, а потому беспечно ответила:
– При чем тут Роуз? Договор ведь между нами двумя.
– Я не могу звать ее мисс, а вас по имени, – заупрямился Стивен. – Словно я ставлю ее выше вас.
В конце концов, я пообещала ему обсудить вопрос с Роуз и, торопясь сменить неудобную тему, предложила подлить кипятку.
Стивен долго болтал в чашке чай, а потом спросил:
– Вы и правда считаете джентльменами всех хорошо воспитанных мужчин?
– Разумеется, Стивен! Клянусь. Честное слово!
Я так старалась его убедить, что даже перегнулась через стол. Стивен посмотрел мне в глаза. Странное, неопределенное выражение (боюсь, то самое, что я обычно звала глуповатым) вдруг исчезло с его лица. Глаза вспыхнули и как будто потемнели. Он смотрел на меня прямо, открыто… Не взгляд – почти прикосновение. Я видела перед собой другого человека, более интересного, привлекательного. Даже сердце забилось чаще…
Наваждение длилось всего миг.
В кухню вошел Томас, и я буквально отпрыгнула от стола.
– Почему у тебя пылают щеки, дитя мое? – невинно поинтересовался он.
Ох, не зря Роуз хочется иногда надрать ему уши! К счастью, не дожидаясь ответа, с места в карьер брат пересказал нам вычитанную в газете новость: якобы в двадцати милях ниже по течению на берег выбросило мертвого медведя. Умора! Рассмеявшись, я поставила варить брату яйцо.
Стивен вышел в сад.
Пока я хлопотала вокруг Томаса, мой ум одолевали тревожные мысли. Нельзя больше делать вид, будто привязанность Стивена ко мне – детская блажь и пустяк. Последние несколько месяцев, вопреки советам отца, я вела себя по-прежнему мягко. «С сегодняшнего дня стану с ним резкой. Решено!» – пообещала я себе… и поняла, что не смогу. Сама ведь только-только попросила его обращаться ко мне по имени, без «мисс»! Да еще он так смотрел… Только голова закружилась, какие уж резкости.
Я побрела в сад, намереваясь все хорошенько обдумать. Смеркалось. Нарциссы казались почти белыми – в предзакатный час бледные цветы всегда тускнеют. Вокруг тишина и покой, даже ветра не было. У отца в караульне горела лампа; в окне столовой, где сидели Топаз и мисс Марси, мерцал огонек свечи. Роуз играла на рояле в гостиной в полнейшей темноте. Голова кружиться перестала, но странное волнение никуда не делось. Я выскользнула за ворота на аллею и обогнула сарай. Навстречу вышел Стивен. Не улыбнулся, как обычно, скорее вопросительно взглянул.
– Может, прогуляемся? – произнес он наконец.
– Давай! – И тут же поперхнулась. – Ой, Стивен, не могу. Нужно попрощаться с мисс Марси.
Неправда, конечно. Не хотелось мне к мисс Марси! Мне хотелось побродить со Стивеном. Просто я вдруг поняла, что нельзя.
Он кивнул, и мы молча зашагали к дому.
* * *
Когда мы укладывались спать, я поинтересовалась у сестры, не против ли она, если Стивен станет обращаться к ней по имени, без «мисс».
– Мне все равно. – Она пожала плечами. – В конце концов, он меня кормит.
Я завела разговор о Коттонах, но Роуз не выказала ни радости, ни волнения. Похоже, ей хотелось подумать о своем. Что ж, мне тоже было о чем поразмышлять…
* * *
Ранним утром, перехватив Стивена в курятнике, я от имени Роуз попросила и к ней обращаться без церемонного «мисс». Попросила резким, замечательно резким тоном! Ранним утром легко быть резкой.
– Хорошо, – довольно равнодушно отозвался он.
За завтраком Роуз с Топаз оживленно обсуждали поездку в Кингз-Крипт за тканью для платья. (Они уже уехали – почти на весь день я предоставлена самой себе!) Я поджаривала на огне хлеб, и тут ко мне подошел Стивен.
– Пожалуйста, позвольте мне попросить миссис Мортмейн купить вам что-нибудь для званого ужина, – сказал он.
Поблагодарив его, я твердо ответила, что мне ничего не нужно.
– Вы уверены? – переспросил Стивен. И тихо, неуверенно добавил: – Кассандра.
Мы оба покраснели. Зря я надеялась, что дело упростится, если он станет звать и Роуз по имени!
– Так жарко у очага, – пробормотала я. – Нет, честно… Даже не придумаю, чего пожелать.
– Ну, тогда я продолжу копить на… на то, на что копил, – запинаясь, ответил он и ушел на работу.
Сейчас четыре часа. Отец у викария, замок в моем полнейшем распоряжении. Странно, как меняется атмосфера в доме, когда ты один. Легче думается о личном… Кстати! Об этом и подумаю.
* * *
Мысли мои улетели недалеко. Тихий золотистый полдень, если сидеть неподвижно, навевает дремоту. Добрых десять минут я безучастно созерцала сияющий квадрат кухонного окна. Нет, сейчас соберусь и обо всем подумаю, честно и откровенно…
* * *
Подумала. Пришла к следующим выводам:
1) Ответить Стивену взаимностью я не могу.
2) Мне хотелось прогуляться с ним вчера вечером, но…
Ладно, терпеть не могу чересчур наивных девушек в романах. Словом, я решила, что если пойду с ним, то он меня поцелует.
3) Сегодня утром у курятника мне не хотелось, чтобы он меня поцеловал.
4) И сейчас мне вроде тоже не хочется, чтобы он меня целовал.
Я снова задумалась. Меня охватило оцепенение. Точно наяву, я увидела перед собой глаза Стивена, его взгляд… Даже голова опять закружилась. Приятное чувство. И я мысленно отправилась со Стивеном на несостоявшуюся прогулку. Миновав аллею, мы перешли годсендскую дорогу и углубились в лиственничную рощу. Колокольчиков там еще нет, но я все равно их представила. Рощу окутывал полумрак; веяло прохладой… нет, скорее холодом. Мы оба чего-то ждали. Я вообразила слова, которые мне скажет Стивен, даже услышала его голос. Сумрак постепенно сгущался, только в высоте сквозь тонкие макушки деревьев бледно синело небо. И тут Стивен меня поцеловал…
Правда, каково это, представить не удалось – я ведь не знаю, что ощущают при поцелуе.
Мне вдруг стало неловко. Зачем я только вообразила эту сцену?
* * *
Писать заканчиваю в спальне. Услышала, как Стивен плещется у садового насоса, и стремглав бросилась наверх. Полюбовалась на Стивена из окна. Зря я втянула его в свои фантазии. Стыдно, даже внутри все сжалось. Никогда больше не стану такого представлять! Зато теперь я уверена, что не хочу с ним целоваться.
И все же он очень красив! Стоит у насоса, а на лице вновь то самое глуповатое выражение… Бедняга Стивен, какая же я гадкая! Ничего в нем глуповатого нет! Хотя он в жизни не додумался бы до тех слов, которые якобы мне сказал. А некоторые были так хороши!
Довольно. Лучше помечтать о приятном. Например, о званом ужине в Скоутни-Холле. Это намного интереснее. Впрочем, предстоящий вечер интереснее для Роуз, чем для меня.
А если поцеловаться с одним из Коттонов…
Нет! Даже воображать не собираюсь!
Честное слово, я в ужасе от самой себя!
В любом случае, времени на мечтанья уже нет – Роуз и Топаз вот-вот вернутся.
Наверное, лучше вырвать из тетради последние страницы. Или?.. Нет, не стану жульничать с дневником. Тем более никто, кроме меня, в стенографии не разбирается. Хотя тетрадь надо спрятать… И не в дипломат, как обычно, а в башню Вильмотт – у меня там укромное место, о котором даже Роуз не знает.
Пойду через парадную дверь, чтобы не столкнуться со Стивеном. После дурацких фантазий мне неловко глядеть ему в лицо. Впредь буду с ним резка. Клянусь!
VIIIОписывать вечер в Скоутни придется урывками – меня наверняка будут постоянно отвлекать. Оно и к лучшему! Жизнь слишком интересна, чтобы часами сидеть на месте.
Новостей куча, и все хорошие. Коттонам мы понравились. А еще нам удалось раздобыть двадцать фунтов! Викарий купил лохматую полость тетушки Миллисенты. Завтра мы едем в Кингз-Крипт за покупками: мне нужно летнее платье. До чего же чудесно просыпаться по утрам, когда впереди столько приятного!
Теперь о Скоутни.
К званому ужину мы готовились всю неделю. Из бесконечных ярдов розового муслина Топаз сшила для Роуз восхитительное платье. (Прежде чем стать натурщицей, мачеха работала у знаменитой портнихи. Об этом, да еще о бывших мужьях, она нам не рассказывает. Даже странно! При ее-то откровенности в других вопросах…) К платью раздобыли настоящий кринолин! Небольшой, но с ним наряд смотрится иначе. Раритетная вещица нашлась у матери мистера Стеббинса. Когда Топаз закончила платье, он привез девяностодвухлетнюю старушку к нам – ей хотелось взглянуть на Роуз. По словам миссис Стеббинс, кринолин остался у нее со свадьбы; ей было шестнадцать лет, когда она венчалась в годсендской церкви.
Мне вспомнилось стихотворение Уоллера «Розе»:
Произносить строки вслух я не стала – бедная старушка и без того расплакалась. А в целом, коротким визитом в замок она осталась довольна.
Шить оборки для платья оказалось очень весело: я воображала, будто мы героини викторианского романа. Роуз с радостью подхватила игру, но при упоминании Коттонов сразу замыкалась.
Душевных ночных разговоров о братьях мы тоже не вели. Не потому, что сестра злилась или дулась – просто целиком ушла в свои мысли. Даже читать перед сном бросила, только лежала в кровати и рассеянно улыбалась.
Но ведь и я не рассказывала ей о Стивене. Я бы умерла от смущения, если бы хоть словом обмолвилась кому-то о своих чувствах. Скрытность скорее моя черта, чем Роуз. Тем более сестра воспринимает Стивена как… как человека иного класса. (Может, и я его так воспринимаю? Неужели я сноб? Позор!) Рада отметить, обращаюсь я с ним теперь резко. Вернее, не мягко. Разве что вчера вечером, на секунду забывшись, взяла его за руку… Впрочем, это уже относится к ужину в Скоутни-Холле.
До чего приятно и весело было наряжаться! Солнце еще не село, но мы сдвинули шторы, принесли лампу и зажгли свечи – я как-то вычитала, будто настоящие модницы одеваются при искусственном свете, чтобы хорошо выглядеть в озаренных свечами гостиных. Наши платья лежали на кровати с балдахином; мое Топаз выстирала, отутюжила и сделала поглубже вырез на груди.
От Роуз мисс Блоссом пришла в восторг:
– Ей-богу, джентльмены глаз не отведут! У тебя такие белые плечи. Великодушный Создатель! Золотые волосы – и ни единой веснушки.
Сестра засмеялась.
Но как же ее злило, что нельзя взглянуть на себя в полный рост! Большое зеркало мы давно продали, поэтому я вертела перед ней маленькое, чтобы она могла увидеть себя по частям. Наши ухищрения казались ей пыткой.
– Зеркало есть в гостиной, над камином! – вспомнила я. – Если встать на рояль…
Роуз умчалась вниз.
Вернувшийся из ванной отец прошел через нашу комнату к себе в спальню. Спустя миг дом содрогнулся от его вопля:
– Что с тобой?! Что ты с собой сотворила?
В голосе звучал неподдельный ужас. Боже, не случилось ли с Топаз какого несчастья? Ноги сами понесли меня в «буферное государство». У порога родительской спальни я остановилась – в глубине комнаты стояла Топаз в черном вечернем платье унылейшего фасона (оно ей никогда не нравилось). Роскошные длинные волосы были собраны в узел. На лице я заметила макияж – совсем легкий: немного румян и помада. Но как он ее преобразил! Превратил в настоящую скучную мышку. Мило, не спорю. Только взгляд не задержишь.
Меня никто не видел.
– Мортмейн, – заговорила мачеха, – сегодня вечер Роуз. Пусть все внимание достанется ей.
Я вернулась на цыпочках к себе.
Какая же Топаз добрая! Столько часов перешивала свое лучшее вечернее платье, а надела невзрачное черное! Явись мачеха во всем великолепии – и красота Роуз на ее фоне покажется обычной миловидностью.
В тот вечер, когда к нам впервые заглянули братья Коттон, она тоже сразу отошла в тень. Благородная душа!
– К черту! – ругнулся отец. – Видит Бог, гордиться мне уже почти нечем. Так дайте гордиться хотя бы женой!
– Милый!.. – хрипло вздохнула Топаз.
Я торопливо сбежала вниз по лестнице и затеяла с Роуз беспечный разговор, стараясь задержать ее в гостиной. Наверху мы были бы лишними. Мне всегда неловко, когда я вспоминаю о том, что отец с Топаз муж и жена.
Наконец они спустились вниз; лицо мачехи обрело обычную бледность, чистые светлые волосы струились по спине. Платье в греческом стиле (ее лучшее) серым трепещущим облаком окутывало стан, а плечи и голову прикрывал серый шарф. Потрясающая красавица! Именно таким мне представляется ангел смерти.
Тут подъехал огромный чудесный автомобиль Коттонов. Мы выплыли во двор. Стивен с Томасом остались дома. Бедняги! Но Топаз приготовила им на ужин утешительные сосиски.
По пути в Скоутни-Холл мы почти не разговаривали. Меня, например, смущал шофер, суровый мужчина с безупречными манерами и большими ушами. За окном мелькали темные поля. Я сидела на заднем сиденье, воплощение хрупкости и роскоши – по крайней мере, так я себя ощущала. Интересно, что чувствовали остальные?
Отец в вечернем костюме смотрелся превосходно; излучал доброжелательность, улыбался, но немного нервничал. То есть мне казалось, что нервничал. Я ведь на самом деле так мало о нем знаю! И о Топаз. И о Роуз. Да обо всех, кроме себя. Откуда у меня эта приятная уверенность, будто я могу угадывать, о чем думают люди? Угадать мне удается лишь мимолетные, поверхностные мысли. Иногда.
За долгие годы я так и не поняла, отчего отец бросил писать! Даже не представляю, что чувствует к Коттонам Роуз. А Топаз… О ней мне вообще ничего не известно. Например, всякому ясно, что она добра. Однако мне и в голову не приходило, что мачеха способна на благородное самопожертвование ради Роуз. Мне стало ужасно стыдно: как я смела подозревать Топаз в фальши? И тут мачеха воскликнула приторным голосом:
– Мортмейн, смотри, смотри! Разве тебе не хочется стать древним стариком, доживающим свой век в уютной светлой гостиничке?
– Разумеется! И чтобы непременно мучил ревматизм, – отозвался отец.
– Милый, ты дуралей!
По дороге мы заехали за викарием. Пришлось хорошенько потесниться: кринолин Роуз занимал уйму места.
Викарий – милейший человек лет пятидесяти. Кругленький, с вьющимися золотистыми волосами. Он скорее похож на постаревшего младенца, причем не слишком благочестивого. Отец как-то обронил: «И что только привело вас в Церковь!» – «Воля Божья», – улыбнулся тот.
Окинув нас взглядом, викарий воскликнул:
– Мортмейн, от ваших дам глаз не отвести!
– Только не от меня, – вставила я.
– А ты девушка коварная – этакая смесь Джейн Эйр и Бекки Шарп. Да, очень опасная девушка! Красивые у тебя коралловые бусы.
Постепенно он вовлек всех в разговор и даже рассмешил шофера. У него талант смешить людей на ровном месте. Правда, странно? Наверное, люди легко себя с ним чувствуют.
К Скоутни-Холлу мы подъехали в полной темноте, окна особняка ярко светились. Главное здание построено в шестнадцатом веке, павильон у садового пруда – в семнадцатом. Снаружи я не раз его рассматривала, когда заворачивала в парк после школы. Скорей бы оглядеть дом изнутри!
Мы поднялись по низким, истершимся ступеням и едва потянулись к колокольчику, как дверь распахнулась. При виде дворецкого мне стало не по себе: никогда меня прежде так торжественно не встречали. Но викарий знал слугу и дружески с ним заговорил.
Верхнюю одежду у нас забрали в передней – вещи нам одолжила Топаз, чтобы мы не опозорились, явившись в зимних пальто. В особняке царила приятная атмосфера благородной старины; ароматы цветов и воска сливались в сладкое благоухание, подкисленное запахом плесени. Один этот воздух сразу внушает нежность к прошлому.
Мы прошли в небольшую гостиную; у камина стояли Коттоны и еще двое гостей. Миссис Коттон продолжала разговаривать до тех пор, пока о нашем прибытии не объявили; тут она обернулась… и на миг потеряла дар речи. Думаю, ее поразили Роуз и Топаз. Саймон глядел только на сестру. Потом все принялись здороваться. Нас представили мистеру и миссис Фокс-Коттон, английским родственникам Коттонов (видимо, очень дальним). Услышав имя мистера Фокс-Коттона – Обри, – я вспомнила, что он архитектор. О нем писали в журнале. Очень элегантный мужчина средних лет, с сероватым лицом, жидкими бесцветными волосами и красивым, сочным, несколько манерным голосом. Когда подали коктейли (впервые попробовала – очень противно), я случайно очутилась рядом с Фокс-Коттоном и между делом поинтересовалась его мнением об архитектуре дома. Он с воодушевлением вскочил на любимого конька.
– Это настоящий дворец, только в миниатюре. Тем он и хорош. Здесь есть все: большой зал, длинная галерея, внутренний дворик, – но скромные размеры позволяют содержать дом и в наши дни. Как я мечтал здесь поселиться! Вот бы уговорить Саймона сдать мне его в долгосрочную аренду… – довольно громко заключил архитектор, рассчитывая, что услышу не только я, но и старший Коттон.
Рассмеявшись, Саймон сказал:
– Ни за что!
Тут мистер Фокс-Коттон спросил:
– Не подскажете… вон та изящная леди в сером… это ведь Топаз с картины Макморриса из галереи Тейта?
Немного поговорив со мной о мачехе, архитектор прямиком к ней и направился. Саймон тем временем восхищался нарядом Роуз, а она рассказывала ему о кринолине. Старомодная деталь наряда его очаровала, Коттон даже выразил желание навестить мать мистера Стеббинса. Ко мне подошел викарий и великодушно допил мой коктейль. Вскоре мы отправились к столу.
Стол тонул в ярком сиянии свечей; остальная часть комнаты казалась непроглядно-черной, только вдоль темных стен парили бледные лики фамильных портретов. Отец сел по правую руку от миссис Коттон, викарий – по левую. Саймон оказался между Топаз (справа) и миссис Фокс-Коттон (слева). Роуз заняла место за викарием, по другую сторону от нее сел мистер Фокс-Коттон. Я расстроилась, что сестра далеко от Саймона. Наверное, по этикету полагается сначала рассаживать замужних женщин. А Нейл, похоже, заранее выбрал мне место: когда мы вошли, он сразу предупредил, что за столом наши стулья рядом. Такой милый!
Ужин был восхитителен, с настоящим шампанским! (Очень приятное на вкус; вроде хорошего имбирного эля, только без имбиря.) Однако я предпочла бы съесть все это роскошество дома: в гостях только и следишь за своим поведением – не до содержимого тарелки. От обилия ножей и вилок у меня глаза разбежались. А я-то думала, будто разбираюсь в приборах! У тетушки Миллисенты всегда подавали к ужину несколько блюд, но у Коттонов я даже не могла распознать, что есть что. Манеры Нейла за образец не годились – они вообще казались мне странными. Вероятно, он заметил мой недоуменный взгляд.
– Мать считает, я должен пользоваться приборами, как англичане, – заявил он вдруг. – Они с Саймоном уже освоились. Черта с два! Не дождутся.
Я попросила объяснить, в чем разница. Оказывается, в Америке воспитанные люди, отрезав кусочек, опускают нож на тарелку, перекладывают вилку из левой руки в правую и подхватывают ею еду; когда пища прожевана, вилку возвращают в левую руку, в правую снова берут нож. Кроме того, за раз вилкой можно наколоть лишь один вид еды – вкуснейшую гору мяса и овощей набрать одновременно нельзя.
– Так сто лет просидишь над тарелкой! – заметила я.
– Ничего подобного, – отозвался Нейл. – Меня, например, жуть берет, когда вы намертво вцепляетесь в ножи.
Англичане у него все делают жутко! Я разозлилась, но отвечать не стала.
– Скажу, что еще не так, – продолжал он, слегка покачивая вилкой. – Вот смотрите – еду сначала подают вашей мачехе. В Америке подавали бы моей матери.
– Значит, любезное обращение с гостем для вас пустой звук?
Ох, я чудовищная грубиянка!
– Но это и есть любезное обращение, – возразил Нейл, – причем очень продуманное. Хозяйка сразу покажет, как правильно есть поданное блюдо: налить суп в тарелку или взять предложенное целиком. Понимаете, о чем я?
Разумеется, я прекрасно его поняла. Более того, идея мне понравилась.
– Хорошо, пожалуй, я сумела бы привыкнуть к американскому этикету и перекладывать вилку из руки в руку, – смягчилась я и попыталась опробовать новый способ. Оказывается, это очень трудно!
Сидящий напротив викарий с любопытством наблюдал за моими ухищрениями.
– Первые хозяева этого дома управлялись с едой руками и кинжалами, – заметил он. – Так и правила обращения с приборами просуществуют ровно до тех пор, пока гостей не начнут приглашать поужинать капсулами.
– Забавно позвать друзей на горстку капсул! – Я прыснула со смеху.
– Ну что вы! Капсулы будут принимать в одиночестве, – сказал отец. – Упоминать о еде станет неприлично. Картины с изображениями яств перейдут в разряд занятных раритетов в коллекциях престарелых невеж.
Тут с Нейлом заговорила миссис Фокс-Коттон; пока они беседовали, я рассматривала сидящих за столом. Отец с викарием слушали миссис Коттон, Обри Фокс-Коттон полностью завладел вниманием Топаз. Моя сестра и Саймон были предоставлены самим себе. Коттон неотрывно смотрел на Роуз; опустив ресницы, она бросила на него ответный короткий взгляд – очень притягательно, хотя, по мнению Топаз, и старомодно. Может, Роуз дома репетировала? В любом случае, Саймона это не отпугнуло. Он приподнял бокал и глянул поверх него на Роуз, словно собираясь выпить за ее здоровье. А глаза у него красивые, заметила я. Почему бы сестре и не влюбиться, несмотря на страшную бороду? Правда, я – Господь свидетель – я бы не смогла!
По губам Роуз скользнула легкая тень улыбки; медленно отвернувшись, она завела разговор с викарием.
«Быстро учится!» – восхитилась я. Более долгий взгляд привлек бы общее внимание.
Я слушала и наблюдала… Окружающие и их беседы казались мне странными. Возможно, из-за недавнего замечания отца. И правда, глупо – специально встречаться для того, чтобы вместе поесть! Еда ведь поступает в рот, а ртом мы разговариваем. Вы только попробуйте посмотрите на людей, разговаривающих за столом. Весьма своеобразное зрелище: руки заняты, вилки порхают вверх-вниз, кто-то глотает, кто-то произносит очередную реплику перед тем, как отправить в рот очередную порцию еды, челюсти ходят ходуном… Чем дольше наблюдаешь, тем нелепее кажется ужин: озаренные свечами лица, выплывающие из-за плеч сидящих руки с блюдами; хозяева рук бесшумно двигаются вокруг стола, не принимая участия в общем веселье.
Я отвлеклась от праздной публики и всмотрелась в окутывающий нас сумрак. А ведь прислуга – обычные люди! Внимательно следят за происходящим, переглядываются, шепотом отдают друг другу приказания… Заметив знакомую деревенскую девушку, я ей подмигнула. А зря. Бедняжка, не сдержавшись, тихо хрюкнула от смеха и в ужасе уставилась на дворецкого.
И тут мое левое ухо уловило начало разговора, от которого по коже побежали мурашки (никогда не воспринимала это выражение всерьез, но, честное слово, спина вдруг покрылась пупырышками): миссис Коттон спрашивала отца, когда он в последний раз публиковался.
– Добрых двенадцать лет назад, – бесцветным голосом сказал он, что для домочадцев обычно означало конец беседы. На миссис Коттон его тон не подействовал.
– Вы решили набраться сил. Немногим писателям хватает мудрости так поступить. – Она сказала это с пониманием, едва ли не с благоговением. И вдруг резко добавила: – Но ведь это очень долго, не считаете?
Его пальцы крепко сжали край стола. Я похолодела. Все… Сейчас отшвырнет стул и выйдет вон. Так отец обычно поступал дома, если мы его нервировали. Однако он лишь тихо сказал:
– Я бросил писать, миссис Коттон. Давайте поговорим о чем-нибудь занимательном.
– А это весьма занимательно, – возразила хозяйка.
Я украдкой метнула на нее взгляд. Она сидела очень ровно, с головы до ног в темно-голубом бархате и жемчугах (никогда не видела столь явно ухоженной женщины).
– Предупреждаю, мистер Мортмейн, меня так просто не осадить, – добавила миссис Коттон. – Когда многообещающий писатель, вроде вас, надолго умолкает, обязательно нужно выяснить почему. Первое, что приходит на ум, – проблемы с алкоголем. Но это явно не о вас. Наверняка какая-то психологическая…
Окончания речи я уже не услышала – со мной заговорил Нейл.
– Минуточку, погодите, – прошептала я.
– Черт! Вы не имеете права обсуждать со мной эту тему за собственным столом, – отрезал отец.
– С гениями я всегда использую тактику сокрушительных ударов, – отозвалась миссис Коттон. – И лучше публично, иначе гений сбежит.
– Непременно сбегу. При любом раскладе. Публика меня не смутит, – ответил он.
Однако было ясно, что ничего подобного отец не сделает – в его голосе сквозило изумленное веселье, чего мы не слышали много лет.
– Признайтесь, вы одна такая или со времени моего отъезда клуб американок стал еще грознее? – добродушно-шутливым тоном спросил он хозяйку.
На эту непозволительную, по моему мнению, грубость миссис Коттон ничуть не обиделась, просто сказала:
– Я не из тех, кого вы причисляете к «клубу». Думаю, наша святая обязанность – вылечить вас от привычки делать выводы об Америке на основании двух коротких лекционных туров.
Отец получил по заслугам – он и правда всегда твердил, будто знает Америку как свои пять пальцев. Узнать, чем закончилась беседа, к сожалению, не вышло – миссис Коттон неожиданно подняла на меня глаза; пришлось быстро повернуться к Нейлу.
– Теперь все, – улыбнулась я.
– А что случилось? – спросил он. – Сломали зуб о булочку?
Рассмеявшись, я объяснила, что слушала разговор отца и миссис Коттон.
– То ли еще будет! – весело усмехнулся Нейл. – Вот увидите, мама заставит его творить шедевры по восемь часов в день! Пока он не бросится на нее с десертным ножиком. – Заметив мои округлившиеся глаза, он пояснил: – Мать потребовала у нашего адвоката подробное описание того дела. Я чуть не умер со смеху! Боюсь только, ее разочаровало, что попытка убийства оказалась ненастоящей.
– Вы понимаете, как подобная нелепица могла выбить его из творческой колеи?
– Ни капли! Я не понимаю даже творчества вашего отца, – ответил Коттон. – Просто я не разбираюсь в литературе.
И мы завели разговор о другом. Я вежливо начала расспрашивать его об Америке. Он рассказал об отцовском ранчо в Калифорнии, где жил до переезда к миссис Коттон и Саймону. (Поразительно, до чего отличался его образ жизни от жизни брата и матери!) Я выразила сожаление, что его отец умер, так и не унаследовав Скоутни-Холл.
– Он все равно не стал бы здесь жить. – Нейл качнул головой. – Ему не хотелось никуда переезжать из Америки. Еще больше, чем мне.
Я едва не спросила: «Но ведь ваш брат останется в Англии?» В последний момент передумала. Судя по раздраженным ноткам в голосе младшего Коттона, тема была болезненной. И я направила беседу в новое русло – поинтересовалась его мнением о платье Роуз.
– На мой вкус, не очень, – сказал он. – Если совсем откровенно, оно слишком вычурно. Но ей идет. И она это знает. Верно?
Глаза его лукаво сверкнули, что сгладило невежливость ответа. Что ж, Роуз и правда прекрасно осознавала свою красоту.
Тут принесли восхитительный замороженный пудинг! Пока Нейл накладывал десерт в тарелку, я вновь напрягла левое ухо, прислушиваясь к отцу и миссис Коттон. Они явно отлично поладили, хотя со стороны разговор напоминал перебранку. На лице Топаз застыла тревога – лишь когда отец засмеялся, мачеха расслабилась.
