Текст книги "Сад бабочек (ЛП)"

Автор книги: Дот Хатчисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Несколько месяцев я наблюдала за ними незамеченной, пока однажды Садовник не посмотрел вверх.

Прямо на меня.

Я прижалась щекой к стеклу и замерла среди листьев.

Прошло еще три дня, прежде чем он заговорил со мной об этом. При этом мы сидели на кровати новенькой, которая и Бабочкой-то еще не стала.

* * *

Виктор с шумом втягивает воздух, отбросив все представления о нормах. Большинство психов, которых они брали, внешне казались вполне нормальными.

– Он похитил еще одну девушку?

– Он похищал их по несколько в год. Но ждал, пока новенькая не освоится, и только потом приводил следующую.

– Почему?

– Почему похищал их по несколько в год? Или почему выжидал какое-то время?

– Да, – отвечает Виктор, и она усмехается.

– Ответ первый – издержки. Он никогда не похищал больше, чем могло поместиться в Саду. И поэтому обычно выходил на охоту, когда умирала одна из Бабочек. Это была не единственная причина, но основная. Что же до второго… – Она пожимает плечами и кладет ладони на стол, изучает ожоги на их тыльной стороне. – Появление новой Бабочки для всех было стрессом. Все вспоминали, как сами здесь оказались, как очнулись здесь в первый раз. Новенькая неизбежно плакала, и от этого было только хуже. Когда она осваивалась, все возвращалось в прежнее русло. А потом снова смерть, еще одна пара крыльев в коридоре и новая девушка. Садовник всегда – или почти всегда – четко улавливал настроения в Саду.

– Поэтому он позволил Лионетте курировать новеньких?

– Да, и это помогало.

– И потом вы заняли ее место?

– Кто-то должен был этим заниматься. Блисс была слишком вспыльчива, а остальные – непредсказуемы.

* * *

Впервые это произошло, когда Эвери приволок в Сад грипп, и инфекция скосила почти всех Бабочек.

На Лионетту жалко было смотреть. Она была бледная, вся в поту, волосы липли к шее и лицу, а унитаз стал для нее лучшим другом, и я даже не мечтала с ним сравниться. Мы с Блисс уговаривали ее остаться в постели, позволить Садовнику самому все уладить. Но, как только поднялись стены, она оделась и, пошатываясь, поплелась в коридор.

Я выругалась, надела платье и, догнав ее, подставила ей плечо. Лионетта до того ослабла, что могла идти лишь опираясь о стену. Она даже не отшатнулась от витрин, как обычно делала, даже после пяти лет в Саду.

– На что тебе все это?

– Потому что кто-то должен это делать, – прошептала она и остановилась, стараясь подавить рвотный рефлекс.

Заезженная песня. При этом за последние восемнадцать часов бо́льшую часть времени она провела перед унитазом.

Я не могла с ней согласиться.

Никогда не смогла бы.

Садовник безошибочно угадывал возраст, лучше любой цыганки. Несколько девушек попали к нему в семнадцать, но остальным было на тот момент по шестнадцать. Если он сомневался, что девушке меньше шестнадцати, то не трогал ее и выбирал другую. При этом он избегал девушек старшего возраста. Думаю, ему хотелось продержать их в Саду полные пять лет.

Он любил говорить на такие темы со своими Бабочками… а может, только со мной.

Новая девушка лежала в комнате, такой же голой, в какой однажды очнулась и я. Моя комната постепенно приобретала обжитый вид, но у новенькой не было ничего, кроме простой серой простыни. Смуглая кожа и черты лица указывали на смешанное происхождение. В ней было пополам мексиканской и африканской крови, как выяснилось позже. Она была ненамного выше Блисс и – если не считать внушительной груди, словно подаренной в честь пятнадцатилетия, – стройной, как тростинка. Уши у нее все были в мелких отверстиях, ноздря и пупок тоже были проколоты.

– Почему он все вынул?

– Может, они показались ему безвкусными, – слабо проговорила Лионетта, опускаясь перед унитазом, еще неприкрытым занавеской.

– Когда я попала сюда, у меня в каждом ухе было по две сережки. До сих пор все на месте.

– Может, твои ему понравились.

– И справа кольцо в хряще.

– Майя, прекрати, прошу тебя.

Как ни странно, но этого оказалось достаточно, и я заткнулась. И дело не только в том, что тогда ей действительно было не до разговоров, но и в том, как она произнесла это. Бесполезно и совершенно излишне разбираться в поступках Садовника. Нам не нужно было знать причины его поступков. Достаточно было знать результат.

– Не то чтобы ты в состоянии, но никуда не уходи.

Лионетта махнула рукой и закрыла глаза.

На кухне у нас было два холодильника. В одном хранились продукты для приготовления, и ключ имелся только у Лоррейн. В другом были напитки и разные снэки, если кому-то захочется перекусить. Я взяла пару бутылок воды для Лионетты и пачку сока для себя. Потом захватила книжку из библиотеки, чтобы читать вслух, пока новенькая не очнется.

* * *

– Там была библиотека? – недоверчиво спрашивает Эддисон.

– Ну да. Он хотел, чтобы мы были счастливы. Поэтому нужно было как-то занять нас.

– И какие книги он вам давал?

– Любые, какие мы просили, – она пожимает плечами и вновь откидывается на спинку, скрещивает руки на груди. – В основном классика поначалу. Потом те из нас, которые действительно любили читать, повесили у входа листок и записывали туда свои пожелания. И время от времени он добавлял с десяток экземпляров. А у некоторых были собственные книги, подарки от него, и мы держали их у себя в комнатах.

– И вы, значит, были из тех, которые любили читать.

Инара смотрит на Эддисона сначала с досадой, но потом что-то вспоминает.

– Ах, да, вы же это прослушали.

– Что прослушал?

– Прослушали, когда я объясняла, почему в Саду было чертовски скучно.

– Если это по-вашему скучно, то с вами явно что-то не так, – ворчит Эддисон и этим вызывает у нее улыбку.

– Мне бы не было скучно, будь это мой выбор, – соглашается Инара. – Но это было до Сада.

Виктор понимает, что необходимо вернуть разговор в прежнее русло. Но очень уж интересно наблюдать, как эти двое хоть в чем-то находят общий язык. Поэтому он молчит, хоть и видит, что Инара не совсем откровенна.

– И, полагаю, вашим любимым автором был По?

– Нет, По служил одной цели – отвлечь меня. Я любила сказки. Только не эту выхолощенную дрянь от Диснея и не подчищенные версии Шарля Перро. Мне нравились такие, где несчастье может обрушиться на кого угодно. Когда понимаешь, что детям такого давать нельзя.

– Чтобы без обмана? – спрашивает Виктор, и она кивает.

– Точно.

* * *

Новенькая довольно долго не приходила в себя. Лионетта хотела уже позвать Лоррейн, но я ее отговорила: если снотворное убьет девушку, вряд ли медсестра сможет это предотвратить. И лично я была бы не в восторге, будь эта поганка первой, кого мне пришлось бы увидеть, открыв глаза. Лионетта воспользовалась этим и настояла, чтобы я была первой, кого увидит новенькая.

Учитывая, что выглядела она, мягко говоря, не очень, я не спорила… почти.

Лишь ближе к вечеру девушка наконец шевельнулась. Я закрыла «Оливера Твиста», заложив пальцем, и взглянула на нее. Прошло еще два часа, прежде чем девушка начала реагировать на происходящее. Под руководством Лионетты я налила стакан воды, чтобы стоял наготове, и намочила несколько полотенец. Когда я подложила одно из них под шею девушки, она ударила меня по руке и обругала по-испански.

Хорошее начало.

В конце концов она пришла в себя настолько, что смогла сорвать с лица полотенце и попыталась сесть. Но ее все еще качало из стороны в сторону.

– Аккуратнее, – сказала я тихо. – Вот, выпей немного, станет лучше.

– Убери руки, сучка драная!

– Я не из тех, кто похитил тебя, так что попридержи язык. Или выпьешь воды и примешь таблетку, или иди к черту.

– Майя, – простонала Лионетта.

Девушка взглянула на меня, потом послушно взяла таблетку и стакан.

– Так-то лучше. Ты теперь во власти человека, известного как Садовник. Он дает нам новые имена, так что не представляйся. Помни, как тебя зовут, но не произноси вслух. Я – Майя, а эта гриппозная красотка – Лионетта.

– Я…

– Никто, – напомнила я строго. – Пока он не даст тебе имени. Не усложняй.

– Майя!

Я взглянула на Лионетту. Та смотрела на меня измученно и сердито, словно спрашивала: «Какого черта ты вытворяешь?» Обычно она смотрела так на Эвиту.

– Тогда давай сама. Ты не стала первой, кого она увидела, ура! Теперь можешь взять дело в свои руки, если не нравится, как я делаю.

В обращении с детьми я брала пример с Софии. Только вот новенькая была не ребенком, и я не была Софией.

Лионетта закрыла глаза и шепотом попросила Господа, чтобы тот наделил ее терпением. Но так и не закончила, вновь склонившись над унитазом.

У новой девушки задрожали руки, и я взяла их в свои. В Саду всегда было тепло, разве что в пещере за водопадом бывало прохладно. Но я знала, что она дрожит не от холода.

– Такие дела. Да, это ужасно, это немыслимо и чертовски несправедливо, но так уж сложилось. Мы здесь гости не по собственной воле, и человек, который держит нас, будет навещать тебя, когда захочет твоего общества, а чаще – секса. Иногда к тебе будет приходить его сын. Теперь ты принадлежишь им, и они могут делать с тобой все, что захотят, в том числе пометить тебя своим клеймом. Нас тут довольно много, и мы стараемся поддержать друг друга как можем. Но единственный способ выбраться отсюда – смерть. Поэтому тебе придется решить, что лучше: жить вместе с нами или умереть.

– Самоубийство – смертный грех, – прошептала она.

– Чу́дно. Значит, вряд ли тебе захочется свести счеты с жизнью.

– Господи, Майя, почему бы сразу не дать ей веревку?

Девушка громко сглотнула, но, к счастью, сжала мои руки.

– А вы здесь долго?

– Я – четыре месяца.

Девушка взглянула на Лионетту.

– Почти пять лет, – пробормотала она.

Если б я знала тогда… хотя это не имело значения. И если б я знала, это ничего бы не изменило.

– И ты до сих пор жива. Мама говорит, пока жив, можно надеяться. Я буду надеяться.

– Только не переусердствуй, – предупредила я. – Понадеешься сверх меры – тебе же хуже.

– Майя…

– Ну что, хочешь оглядеться?

– Я без одежды.

– Здесь это не столь существенно. Привыкнешь.

– Майя!

– Ты захватила платье? – спросила я с некоторой язвительностью. У Лионетты на бледных щеках проступил румянец. – Твое я не позволю ей надеть. Ты, наверное, весь подол заблевала.

Не то чтобы она действительно запачкалась, но ее платье доходило до пола. Новая девушка в нем просто запуталась бы. Я бы одолжила ей свое, но оно было не намного короче.

– Подожди, – вздохнула я. – Возьму что-нибудь у Блисс.

Я не застала Блисс в комнате, поэтому просто взяла с вешалки платье и вернулась к новенькой. Остальные Бабочки, как всегда, старательно избегали ее. Она скривилась при виде черного шелка – следовало признать, черное было ей совершенно не к лицу. Но одежда другого цвета всегда внушала страх. Если Бабочке давали платье какого-то другого цвета, это означало, что Садовник хотел, чтобы она умерла в нем.

Я попросила ее не смотреть в коридор – даже у меня не хватило духу показать ей это в первый же день. Ее комната находилась далеко от моей, в другой части Сада – рядом с комнатой Лионетты. Одной стеной она примыкала к помещениям, куда нам запрещено было входить, и рядом с выходом, которого для нас не существовало. Отсюда можно было увидеть Сад во всем его великолепии: эти буйные заросли, яркие цветы и песчаные тропы, ручей и водопад с прудом, скалу и группы деревьев, и обыкновенных бабочек, порхающих над цветами, и стеклянную крышу, такую недосягаемую.

Она заплакала.

Лионетта подалась было к ней, но тут же остановилась, сотрясаемая ознобом. Не хватало еще заразить ее, хороший вышел бы прием. А я… мне просто не свойственна такая сентиментальность. И я уже не раз успела это доказать. Я смотрела, как она опустилась на землю и свернулась в клубок, обхватив руками живот, словно могла таким образом уберечься от этого удара.

В конце концов, когда она выдохлась и только поскуливала и судорожно вздыхала, я опустилась на колени рядом с ней и прикоснулась к ее спине, еще чистой.

– Это не самое худшее, – произнесла я так мягко, как только могла. – Но, думаю, самое сильно потрясение ты уже пережила. Теперь ты знаешь, чего ждать.

Сначала мне казалось, что она даже не услышала меня, потому что продолжала скулить. Потом перевернулась, обхватила меня за талию и положила голову мне на колени. И вновь захлебнулась в рыданиях. Я не утешала ее и не гладила, даже не пошевелилась – она еще возненавидит этот жест в исполнении Садовника. Но я не убирала руку с ее спины, чтобы она знала, что я рядом.

* * *

– Вы принесли снимки из коридоров?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что оба агента вздрагивают. Эддисон протягивает ей стопку фотографий и сжимает кулаки на бедрах, глядя, как Инара перебирает снимки. Она находит нужную фотографию, смотрит на нее секунду-другую, потом кладет перед ними.

– Белянка южная, – она проводит пальцем по белым с черными краями крыльям. – Он назвал ее Йоханной.

Виктор хмурит лоб.

– Йоханной?

– Не знаю, по какому принципу он выбирал для нас имена и была ли у него какая-то система. Думаю, он просто просматривал различные имена, пока не находил понравившееся. Признаюсь, у меня язык не повернулся бы назвать ее Йоханной, но так уж вышло.

Виктор заставляет себя взглянуть на девушку под стеклом. Инара права, девушка довольно миниатюрная. Но по ее позе трудно определить рост.

– Что с ней произошло?

– Она была… непостоянной. Казалось, она неплохо освоилась, но потом настроение у нее резко менялось, и по всему Саду словно ураган проносился. А потом умерла Лионетта, и Садовник привел новую девушку.

Она замолкает, и Виктор прочищает горло.

– Что с ней случилось? – повторяет он вопрос, и Инара пожимает плечами.

– Чтобы забрать новую девушку на очередной сеанс татуирования, Садовник опустил стены. Но Йохане каким-то образом удалось остаться в Саду. Когда стены поднялись, мы обнаружили ее в пруду, – она плавным движением берет фотографию и кладет лицевой стороной вниз. – Взяла на душу смертный грех.

Виктор кладет перед собой другую стопку фотографий и бумаг и медленно перебирает их, пока не находит то, что ищет. Молодой человек – возможно, чуть старше, чем выглядит. Темно-коричневые, почти черные, волосы причудливо взъерошены. Лицо бледное и худое, глаза бледно-зеленые. Приятно на него смотреть, даже на этой размытой фотографии. Приведи Холи к ним домой такого, он не имел бы ничего против – если судить лишь по внешности. Надо возвращаться к этому парню.

Не сейчас. Чуть позже.

Не совсем понятно, для кого он это делает: ради нее или самого себя.

– Когда он заметил вас на дереве…

– Да, и что?

– Вы сказали, что он заговорил об этом у кровати новой девушки. Эта девушка была после Йоханны?

Судя по кривой улыбке, ей понравилась такая формулировка.

– Нет. Не совсем.

Небольшая пауза.

– Какое он дал ей имя?

Она закрывает глаза.

– Никакого.

– Почему…

– Время. Иногда все сводилось только к этому.

* * *

Кожа у нее была цвета черного дерева, почти черная на фоне серой простыни. Голова обрита, и лицо такое, что могло бы занять достойное место на стене какой-нибудь египетской гробницы. После смерти Лионетты мне нужно было чем-то себя занять, чем угодно. Но, в отличие от Лионетты или Блисс, у меня не было ни способностей, ни желания что-нибудь мастерить. Я читала, и читала много, но сама ничего не делала. Блисс целыми днями лепила свои фигурки, набивала их в печь, а потом половину из них разбивала в приступах ярости. Я же не могла дать выхода чувствам – ни в созидании, ни в разрушении.

Но через три дня Садовник привел новую девушку, и без Лионетты некому было принять ее должным образом. Остальные не хотели приближаться к ней, пока она не освоится, и я тогда задумалась, как же долго Лионетта этим занималась, в то время как другие даже думать об этом не желали.

Когда Йоханна покончила с собой, я долго думала, не было ли в этом и моей вины. Может, следовало проявить мягкость или сочувствие, осторожнее ввести в курс дела. Может, тогда она ухватилась бы за надежду, о которой толковала ее мама. А может, и нет. Может, в тот момент, когда Йоханна впервые увидела Сад, осознала, что все это реально, – возможно, уже тогда она сделала свой выбор.

Мне не выпало случая спросить ее об этом.

Вот я и сидела с новой девушкой, при этом, насколько могла, была с ней терпелива и воздерживалась от едких комментариев. Правда, она плакала чуть ли не постоянно, и зачастую мое терпение бывало на исходе. Тогда меня выручала Блисс. Нет, сама она не приходила – это была бы не лучшая идея. Но отправляла к нам Эвиту, добрую и искреннюю. Такую хорошую, какой я и не надеялась стать.

На третий день, когда ей делали татуировку, я просидела с ней до вечера, пока не подействовало снотворное, добавленное в пищу. После этого я обычно уходила. Однако в этот раз мне хотелось кое-что проверить, но так, чтобы не встревожить ее. Поэтому следовало дождаться, пока она не заснет покрепче. Она уже расслабилась и дышала ровно и глубоко, но я все ждала, пока снотворное не подействует в полную силу.

Примерно через час я отложила книгу и перевернула девушку на живот. Обычно она спала на спине, но сейчас лежала на боку, чтобы не тревожить ранки от игл. В библиотеке у нас был справочник по бабочкам, и Лионетта подписывала на полях заметки с именем Бабочки и расположением ее комнаты в коридоре. Садовник выбрал для нее Зорьку американскую: крылья почти целиком белые, только верхние кончики оранжевые. Он любил, по некоторым причинам, подбирать белый и бледно-желтые оттенки для девушек с темной кожей. Думаю, он опасался, что более темные цвета смотрелись бы не так ярко. Он уже закончил с оранжевыми кончиками и занялся белыми участками. Но с ними что-то было не так.

Теперь, когда я могла склониться над ней, не потревожив, я заметила, что кожа под краской отечная, словно в мелких чешуйках, и белые участки покрылись пузырьками. С оранжевыми кончиками обстояло ничуть не лучше. Даже черные контуры начали пузыриться. Я сняла одну из сережек – Садовник так и не забрали их у меня – и осторожно кольнула один из пузырьков. Сначала потекла прозрачная жидкость, но я легонько надавила, и показалось молочно-белое.

Я вымыла сережку под краном и вдела обратно в ухо, погруженная в раздумья. Я не знала, то ли это реакция на краску, то ли на иглы – но это точно была какая-то аллергия. Не смертельная – как, например, аллергия на арахис, – но кожа из-за нее не заживала. Инфекция так же опасна, как и гистамин. Лоррейн рассказывала нам об этом в один из тех редких дней, когда была в хорошем настроении. Конечно, в тот день она помучила Блисс, вынимая занозы у нее из ноги. Возможно, это и подняло ей настроение.

Я не придумала ничего толкового, и поэтому вернулась к девушке и попыталась оценить масштабы воспаления. Осмотрела участки с оранжевой краской и половину белого – и почувствовала перемену.

Садовник был рядом.

Он стоял в дверном проеме, заложив большие пальцы в карманы брюк. Когда девушки ложились спать, свет по всему Саду гас, и мы ждали, кому этой ночью придется развлекать Садовника. Он никогда не звал Лионетту, когда та возилась с новенькой. Но я-то была не Лионеттой.

– У тебя тревожный вид, – сказал он вместо приветствия.

Я показала на девушку.

– У нее кожа не заживает.

Садовник вошел в комнату, расстегнул пуговицы на манжетах и закатал рукава по локоть. Яркая краска отражалась в его бледных глазах. Он осторожно провел рукой по ее спине и обнаружил то же, что и я. Беспокойство на его лице сменилось сожалением.

– Все по-разному реагируют на краску.

Мне следовало бы почувствовать жалость, или злость, или смущение. Но я чувствовала лишь оцепенение.

– Как вы поступаете с девушками, которые не получают крыльев? – спросила я тихо.

Он бросил на меня задумчивый взгляд. Мне показалось, что я была первой, кто задал ему этот вопрос.

– Их хоронят на территории поместья.

* * *

Эддисон что-то ворчит и тянется за блокнотом.

– Он сказал, где именно?

– Нет. Но думаю, где-то у реки. Иногда он возвращался, и на ботинках у него была речная глина. И такая тоска во взгляде… В эти дни он приносил Блисс речные камушки для ее фигурок. С дерева я ничего такого не видела.

Эддисон сминает фольгу в шарик и бросает в стекло.

– Отправьте группу к реке, пусть разыщут могилы.

– Можно сказать «пожалуйста».

– Я отдаю распоряжение, а не прошу об одолжении, – цедит он сквозь зубы.

Инара пожимает плечами.

– Джулиан всегда говорил «пожалуйста». Ребекка – тоже, даже если просто распределяла смены. Думаю, поэтому мне нравилось работать у Джулиана. Поэтому место было очень приятное и уважаемое.

С тем же успехом она могла отвесить ему пощечину. Виктор видит, как краска заливает лицо напарника, и отворачивается, чтобы не улыбнуться. Скорее даже чтобы Эддисон этого не увидел.

– Там только те, чьи крылья так и не были закончены? – спрашивает он быстро.

– Нет. Если они умирали и страдал рисунок на спине, Садовник не помещал таких под стекло. Несколько девушек оказались в могиле по вине Эвери: тот хлестал их так, что шрамы пересекали крылья. – Она прикасается к спине. – Жизель.

– На этом ваш разговор не закончился, верно?

– Нет, но вы уже знаете, что произошло.

– Да, но хотелось бы услышать продолжение, – отвечает Виктор, как если б говорил с кем-то из дочерей.

Она приподнимает бровь.

* * *

Как и Лионетта, я брала стул из медпункта, чтобы сидеть возле кровати. Возможно, сидеть на кровати было бы удобнее, но это давало ей немного личного пространства. Пространства, которое она могла назвать своим. Садовник об этом просто не задумывался. Он сидели в изголовье, прислонившись к стене, держал голову девушки у себя на коленях и медленно гладил. Насколько я знала, он никогда не приходил к девушкам, пока не заканчивал татуировку, пока не насиловал в первый раз.

Ведь именно так он превращал нас в свою собственность.

Но он пришел не к новой девушке. Он пришел поговорить со мной.

И не было похоже, чтобы он спешил с этим.

Я подтянула ноги и села по-турецки, раскрыла книгу на коленях и стала читать, чтобы как-то заполнить пустоту. Потом Садовник протянул руку и мягко закрыл книгу. Я подняла на него глаза.

– Давно ты наблюдаешь за моей семьей?

– Примерно с тех пор, как у меня появились крылья.

– Но ничего об этом не говорила.

– Ни вам, ни кому-то еще.

Даже Лионетте с Блисс, хотя была близка к этому. Не знаю почему. Может, легче было представлять его лишь в образе маньяка? И мысль, что у него могла быть семья, казалась… какой-то извращенной. И сама мысль, что могло быть еще ненормальнее, приводила бы их в смятение.

– И о чем ты думаешь, когда наблюдаешь за нами?

– Думаю, что ваша жена больна. – Я редко лгала ему; правда была тем единственным, что всегда принадлежало мне. – Думаю, что она боится Эвери и не хочет этого показывать. Она обожает вашего младшего сына и очень ценит эти прогулки с вами, поскольку лишь в эти минуты вы все свое внимание посвящаете ей.

– И все это ты увидела с верхушки дерева?

К счастью, мой ответ скорее позабавил его. Он прислонился к изголовью кровати, заложив одну руку за голову наподобие подушки.

– Я не права?

– Права. – Садовник взглянул на девушку у себя на коленях, потом снова на меня. – У нее уже давно проблемы с сердцем. Не настолько серьезные, чтобы делать пересадку, но накладывают некоторые ограничения на образ жизни.

Значит, его жена тоже была своего рода Бабочкой.

– Это раз.

– И она действительно обожает младшего сына. Она гордится им. Он прекрасно учится, ведет себя учтиво, и одно удовольствие слушать, как он играет на скрипке или пианино.

– Это два.

– Мы оба постоянно заняты. У меня – Сад и бизнес, а у нее – свой график в благотворительных фондах. Нам бывает трудно согласовать время. Но мы стараемся выкроить часок для этих прогулок. Это полезно для ее сердца.

– Это три.

И осталось самое сложное. То, что никому из родителей не хочется признавать.

Он не стал об этом говорить. И в этом молчании заключалась правда.

– Ты многое подмечаешь, верно? В людях, в поведении, в событиях. Глубже других вникаешь в суть вещей.

– Я многое подмечаю, – согласилась я. – Но не думаю, что вникаю в самую суть.

– Ты понаблюдала, как мы гуляем по саду, и додумалась до всего этого.

– Я не додумывалась. Просто прочла по невербальным знакам.

Именно язык тела подсказал мне, что наш сосед – педофил. Задолго до того, как он сам себя выдал, до того как впервые коснулся меня и попросил дотронуться до него. Это было видно по его взгляду, когда он смотрел на меня и на других детей. Я видела это в потухших глазах его приемных детей. Я была готова к его домогательствам, так как знала, что рано или поздно это произойдет. По невербальным знакам я догадалась насчет бабушкиного газонокосильщика. По ним же я распознавала детей в школе, которые хотели поколотить меня просто потому, что могли. Язык тела был для меня лучше всякой сигнализации.

И теперь я видела, что Садовник изо всех сил пытался выглядеть расслабленным. Но у него не получалось.

– Я никому не собираюсь об этом рассказывать.

В этом все дело. Теперь он действительно расслабился, хоть не полностью. Если его не одолевало желание, он был на удивление сдержанным человеком.

– Мы не знаем про них… и они не знают про нас, ведь так?

– Именно так, – прошептал Садовник. – Некоторые вещи… – Он так и не закончил эту мысль, по крайней мере вслух. – Я не хочу причинять боль Элеоноре.

Я не знала его имени, но теперь знала имя его жены.

– А ваш сын?

– Десмонд? – На мгновение мне показалось, что он удивился. Потом покачал головой. – Десмонд совсем не такой как Эвери.

Единственной моей мыслью было: «Слава богу».

Он убрал с коленей голову девушки и уложил на кровать, после чего протянул мне руку.

– Я бы хотел задать тебе один вопрос, если ты не против.

Я не понимала, зачем было вставать, чтобы задать вопрос, но послушно отложила книгу и взяла его за руку. Девушка не проснулась бы до самого утра, так что не было необходимости сидеть у кровати. Садовник повел меня по коридору, при этом касался каждой витрины, мимо которой мы проходили. При желании я могла попросить его назвать всех по именам, и он бы всех назвал. Каждое имя, каждую Бабочку – он знал и помнил всех.

Но у меня не было желания.

Я решила, что он отведет меня в мою комнату, но в последний момент мы свернули в пещеру за водопадом. В пещере было темно, только луна светила сквозь стеклянную крышу, и ее преломленный свет пробивался сквозь водяную завесу.

И мигающий глазок камеры.

Мы молча стояли в темноте и слушали, как журчит и разбивается об искусственные скалы вода. Пия, которая попала в Сад примерно на год раньше меня, говорила, что трубы на дне пруда поддерживали постоянный уровень воды и откачивали ее, а по другой трубе вода поднималась на вершину скалы и собиралась в небольшой резервуар, который питал водопад. Возможно, она была права. Я не умела плавать, поэтому никогда не ныряла и не пыталась это проверить. Пия любила во всем копаться и разбираться, как это работает. Когда Йоханна оказалась за стеклом, Пия отправилась к пруду и сообщила, что теперь вдоль берега установлены сенсоры.

– Я думал, что приводит тебя сюда, – проговорил Садовник через некоторое время. – С вершиной скалы еще можно понять – там свободно, открытое пространство и высота дают тебе чувство безопасности. Но здесь… что дает тебе эта пещера?

Возможность говорить все, что вздумается, и не бояться наказания, потому что шум водопада заглушает слова и в микрофоны ничего не слышно.

Но он хотел услышать что-то личное, более значимое, поскольку считал, что я всему придаю значение. Пришлось с минуту подумать над ответом, который устроил бы его и был близок к правде.

– Здесь нет иллюзий, – сказала я наконец. – Кругом все растет и зеленеет, но в конечном счете умрет и истлеет. А здесь – просто камень и вода.

Здесь мы с девушками сидели наедине, и легко было представить, что не было никаких Бабочек. У тех, кто выслуживался, крылья на лицах были как карнавальные маски, но в полумраке пещеры легко было представить, что это лишь тень так причудливо падает на них. Мы распускали волосы, прислонялись к каменным стенам, и не было никаких Бабочек. Пусть и продолжалось это недолго.

Так что иллюзия, возможно, и была. Но это была наша иллюзия, не созданная им для нас.

Он выпустил мою руку и, вынимая шпильки из прически, распустил мне волосы. Они рассыпались у меня по спине и закрыли крылья. Садовник еще никогда этого не делал – если только расчесывал нас. Но он оставил все как есть и спрятал шпильки в карман.

– Ты совсем не похожа на остальных, – сказало он.

Не совсем так. Я была темпераментна, как Блисс, но контролировала себя. Была нетерпелива, как Лионетта, и не пыталась скрыть это. Я читала как Зара, бегала как Гленис, танцевала как Равенна и заплетала волосы как Хейли. Я во многом была похожа на других, не доставало только простодушия Эвиты.

Единственное, что действительно отличало меня от других, – я никогда не плакала.

Не могла.

Чертова карусель.

– Ты пишешь списки нужных тебе книг, но ничего не просишь открыто. Помогаешь другим, выслушиваешь их и утешаешь, хранишь их секреты. И, по всей видимости, мои. Но ни с кем не поделилась своими секретами.

– Секреты для меня как старые друзья. Если я поделюсь ими, получится, что я предам их.

Его тихий смех эхом разнесся по пещере, пока его не заглушил водопад.

– Я не прошу делиться ими, Майя. Твоя прежняя жизнь принадлежит тебе.

* * *

Она бросает на Эддисона многозначительный взгляд, и Виктор не в силах сдержать смех.

– Я не собираюсь просить прощения, – категорично заявляет Брэндон. – Это моя работа, и нам необходимо знать правду, чтобы собрать против Садовника веские улики. Врачи почти уверены, что он выживет и сможет предстать перед судом.

– Жаль.

– Свершится правосудие.

– Да, в некотором смысле.

– В некотором? Это…

– «Правосудие» изменит что-нибудь из того, что он сотворил? То, через что нам пришлось пройти? Оно вернет к жизни девушек под стеклом?

– Нет, зато впредь этого не повторится.

– Смерть в этом плане ничуть не хуже. Зато без сенсаций и лишних затрат.

– Вернемся к водопаду, – Виктор опережает возражения Эддисона.

– Зануда, – ворчит Инара.

* * *

– Можешь попросить меня о чем-нибудь, Майя.

В глазах его читался вызов, смягченный голосом. Он ждал, что я попрошу чего-то невозможного, вроде свободы. Или захочу стать еще одной Лоррейн, чтобы иметь возможность покидать Сад и не обретать при этом свободы.

Я была не настолько глупа. И прекрасно понимала, что не имеет смысла просить о вещах, которых я все равно не получу.

– Можно убрать отсюда камеру? – спросила я быстро и заметила удивление на его лице. – И микрофоны?

– Это всё?