Текст книги "Тайна Иерихонской розы"

Автор книги: Дороти Иден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА 9

Я проснулась в непроницаемой темноте и полной тишине. Мои чувства только еще возвращались ко мне, когда на меня навалился страх. Я не шевелилась. И почему-то не решалась открыть глаза, но могла слушать и напрягла слух, ожидая услышать какой-то звук. Наконец, я что-то услышала.

Сначала было совершенно непонятно, что это, а потом я поняла: дыхание! Тяжелое, едва сдерживаемое дыхание. Казалось, оно идет откуда-то справа, от двери. Я не могла быть уверена.

Должно быть, несколько минут я лежала неподвижно. Дыхание приблизилось, и меня бросило в холодный пот.

Кто это? Кто вот так стоял в моей комнате и спокойно смотрел на меня? Должно быть, они знают, что я не сплю, конечно же, они видят, как я дрожу.

Вдруг застучали ставни, и это чуть не свело меня с ума; но это был только ветер. Я не могла больше этого выносить: кто бы это ни был, кто бы ни собирался здесь сейчас убить меня – мне нужно было видеть, кто это был. Если бы я смогла закричать, может быть, кто-нибудь услышал бы и прибежал, но мой язык не слушался меня.

Медленно, осторожно я открыла глаза, ожидая увидеть нож, занесенный надо мной, или веревку, или ужасный силуэт убийцы. Но я ничего не увидела. Ставни были закрыты, и в комнате было абсолютно темно.

Но я все еще слышала дыхание и знала, что оно сейчас было очень близко к моему лицу. Я почувствовала страх, которого никогда раньше не испытывала. Я хотела закричать, попытаться бороться, сделать хоть что-нибудь – только бы положить этому конец.

Когда я подумала, что больше ни минуты не смогу этого вынести, дыхание пропало. В тишине у меня шевелились волосы от ужаса. Наконец я услышала, как легонько щелкнула дверь, и этот неизвестный мне «кто-то» ушел. Здравый смысл подсказывал мне быстро тихо встать, открыть дверь и посмотреть, кто это был. Но я была слишком слаба и перепугана. Вместо этого, как последний трус, я натянула одеяло до подбородка и уткнулась в него лицом. Через несколько минут я собрала все свое мужество, встала и задвинула засов.

Я засыпала, чувствуя себя уставшей, как никогда в жизни. Несмотря на это мой сон не был крепким. Раз я проснулась и услышала, как вдалеке звонили колокола, и еще мне послышались шаги на лестнице, потом до утра я спала крепко.

Про этот случай я никому не рассказала, надеясь, что, может быть, по выражению лица увижу и пойму, кто это был. Меня ждало разочарование.

Следующие несколько дней были проведены в приготовлениях к приему. Миссис Мария разъезжала туда-сюда в своем инвалидном кресле, раздавая указания капитанским голосом, пробуя деликатесы, которые готовились на кухне, и, наблюдая за тем, как чистили серебро к чаю и подходящий к торжественному случаю серебряный продолговатый поднос, который когда-то принадлежал ее матери.

Для подготовки к событию наняли дополнительную прислугу; они украшали большую комнату, превращая ее в танцевальный зал, который оправдал все ожидания.

За три дня до приема миссис Беатрис наотрез отказалась участвовать. Все началось в дальней гостиной, когда Коррин принесла лиловое шелковое платье, которое портной только что закончил для миссис Беатрис. Ее глаза блеснули, удостоив его одним-единственным не одобряющим взглядом, и снова вернулись к картам.

– Ты же знаешь, что мне не нравится этот цвет, Коррин. Я его не надену.

– Мама наденешь. Это, в конце концов, мой дом, и ты не будешь устраивать здесь ни сцену, ни этот твой желудочный приступ, – она так четко выговорила каждое слово, что это насторожило бы даже незнакомца.

– Пожалуй, это было бы разумней, Беатрис, – со спокойным терпением начала уговаривать миссис Мария. – Подумай, как это будет выглядеть, если ты рано уйдешь к себе. По крайней мере, покажись там. Я уверена, что Коррин этого будет достаточно.

Жестом, будто бы она пыталась сдержать свое отвращение, миссис Беатрис собрала свои карты и направилась к двери.

– Делай, как знаешь, Коррин. Ты бы все равно сделала по-своему. Мне все равно, что надевать. Я собираюсь уехать из Уайт-Холла как можно быстрее, – ее голос ослаб. – Было ошибкой с самого начала переезжать сюда.

– Мама, прекрати. Пора бы уже перестать сожалеть об этом. По крайней мере, не надо так драматизировать. И прекрати говорить ерунду, ты никуда не поедешь.

– Посмотрим, Коррин, – она обиженно подняла плечи.

– Миссис Мария, – Коррин устало опустилась на стул и заговорила, когда ее мать уже ушла из комнаты, – я волнуюсь из-за мамы. Так больше не может продолжаться.

– Дорогая, не стоит расстраиваться. Ты же знаешь свою мать.

Она медленно покачала своей каштановой головкой.

– Нет, я слишком долго закрывала на это глаза. Неужели вы не заметили, как она изменилась в последнее время? Она так изменилась, ей такие странные идеи стали приходить в голову… Вот и сейчас – хочет уехать! Вы знаете, какая это ерунда, – она наклонилась вперед. – И куда, интересно, она собирается уехать?

– Я уверена, что это пройдет. Просто дай ей время, дорогая.

Коррин обеспокоено покачала головой, и по тому, как опустились уголки ее губ, я поняла, что она ужасно расстроена.

– Я подумывала, не теряет ли она чувство реальности, а сейчас мне иногда кажется, что это действительно так. После того как умер Филипп, я очень хотела, чтобы она переехала жить к нам. Я действительно пыталась быть хорошей дочерью, – она опустила плечи. – Только сегодня утром она мне заявила, что ненавидит Уайт-Холл и меня за то, что я с ней делаю.

Прекрасные глаза миссис Марии потемнели, и она мрачно сидела и слушала.

– Я уверена, она помнит, что ты не приехала на похороны отчима. Может быть, поэтому она так себя и ведет. Я думаю, пока что нет смысла волноваться, но ты права в том, что не надо вести себя глупо и притворяться, что такой возможности не существует. А что касается ее идеи насчет отъезда, она мне однажды уже говорила. Боюсь, она всегда считала, что ей здесь не место.

– Но вы понимаете, что она изменилась, – сказала Коррин грустно. – В ней теперь столько горечи…

Обе они посмотрели на меня, наверное, оттого, что не могли посмотреть друг на друга,

– Как вы думаете, может быть поможет смена обстановки? – предложила я. – Я помню, она раз или два говорила о Нью-Йорке.

– Мама там совсем зачахнет: она так долго жила с нами вдали от всего этого, что ни за что не сможет жить там одна.

– Нет, – миссис Мария задумчиво покачала головой, – сомневаюсь, что она сможет привыкнуть к новым условиям. Это так грустно. Помню, как она впервые приехала в Сан-Франциско, такая молодая и счастливая… Такая живая и всегда веселая. Они с Филиппом давали столько приемов… А потом он умер, и с тех пор она начала увядать.

– Я не люблю вспоминать старые времена, – сказала Коррин.

Миссис Марию призвали на кухню, и Коррин встала.

– Ох уж эти матери! Вы, кажется, говорили, вы своей никогда не знали, правда, мисс Гэби?

– Я ничего о ней не помню, она умерла во время эпидемии тифа. Конечно, мы тогда жили в Лондоне, тиф там просто свирепствовал, как говорил отец.

– Вы никогда по ней не скучали?

– Как-то мне было интересно, какая она была… Но отец не давал мне времени на то, чтобы интересоваться.

– Тогда вы неплохо жили. Я читала о вашем отце. Да и все читали. Наверное, это чудесно – быть его дочерью.

– Во всяком случае, познавательно, – засмеялась я, повернулась и увидела в дверях мистера Джона.

– Мама тебя зовет, – обратился он к Коррин, потом повернулся ко мне. – Мне нужно кое-что подшить. Не поможете ли вы мне? Я вас надолго не задержу.

Я пообещала, что помогу, как только позанимаюсь с Пити, и это напомнило мне, что Полли должна была уже его разбудить.

В классе было жарко и влажно. В окно дул легкий ветерок, но он тоже был горячим. Погода утомляла, убивала всяческое желание хоть что-нибудь делать; хотелось только, чтобы пошел прохладный дождь. Естественно, Пити весь урок сидел, ссутулившись, поставив локти на парту и обхватив руками голову. Он выглядел сонным и утомленным – как обычно. Я начинала подозревать, что это какая-то ужасная болезнь, неизвестная пока медицине.

У меня не было сил подгонять его; в этой спокойной атмосфере все мои мысли возвращались к моему ночному гостю и к поведению миссис Беатрис. Могла ли это быть она? Тогда почему она ничего не сделала мне? Как тогда, в мою первую ночь в Уайт-Холле? Я сделала над собой усилие и выбросила это все из головы, занявшись более неотложным делом.

Пити мало уделял мне внимания – если вообще уделял. И вдруг все это показалось мне совершенно бесполезным.

– Разве мы не можем быть друзьями, Пити? Я знаю, что тебя что-то беспокоит. Пожалуйста, расскажи мне, и тогда я смогу тебе помочь.

Последовала долгая пауза.

– Давай попробуем.

Внезапно слезы выступили у него на глазах и покатились по щекам.

– Да ничего не случилось. Я просто всех ненавижу. Я себя ненавижу.

Его тоненький голосок звучал с надрывом. Он с трудом слез с высокого стула и выбежал из комнаты.

С минуту я сидела, пораженная, потом устало вздохнула. Это еще что такое?

Мой хозяин сидел за столом. Вокруг него, но всей крышке стола были разложены всевозможные бумаги. Я закрыла за собой дверь и подумала, что мне нравится эта комната с ее запахом книг и виргинского табака.

Он поднял глаза и, не давая мне сказать ни слова, протянул список того, что нужно было сделать. После получаса молчаливой напряженной работы я присела на маленькую красную скамеечку для ног, все еще держа в руках огромную кипу папок. Я взглянула на мистера Джона в надежде, что мне удастся поговорить с ним, и картина, которую я увидела, вызвала во мне искреннее сострадание.

– Сэр, вы выглядите очень утомленным. Давайте, вы покажете, что надо сделать, и я закончу за вас.

Он поднял темноволосую голову, и в его усталых глазах промелькнула благодарность.

– Если вас не очень затруднит, мисс Гэби. Я был бы очень признателен. Но это ужасная работа, предупреждаю вас.

– Я свободна весь день, сэр.

«С чего бы это проблемы мистера Джона должны касаться меня?» – размышляла я, быстро работая. Неужели у меня было мало проблем, которые я, кстати, не могла решить? Откуда я знаю, может, этот человек мой враг? Может, это он был ночью в моей комнате? У него были весомые причины убить свою жену, а я начинала чувствовать, что тот, кто убил Лаурин Дьюхаут, если она действительно была убита, был и моим врагом.

Этим вечером, уже лежа в постели, я решила, что в первую очередь нужно узнать все, что можно о Лаурин Дьюхаут, чего бы это не стоило. И из этого уже заключить, кто любил ее, а кто – нет, и почему. И не повредит, кстати, узнать, что люди в округе говорили о моем хозяине и его жене.

Я начала следующим же утром, снова расспросив Полли. Она ничего нового не добавила и заявила, что самой ей было совершенно все равно.

– Что-то в ней такое было, – знающе покачала головой Полли, – что сразу же заставляло любую другую женщину невзлюбить ее. Знаете, мисс, что я имею в виду – всегда хлопает ресницами, ведет себя так застенчиво, хотя на самом деле все наоборот. Она просто грешно себя вела, я вам скажу – а я ее видела всего-то несколько раз. Вот Клэппи вам побольше, чем я, расскажет.

Клэппи суетилась на кухне. Она мыла в горячей мыльной воде посуду, следя одним глазом за тестом, которое подходило у плиты. От жары па лбу у нее выступали капельки пота, которые она вытирала рукавом своего белого платья,

– Конечно, мисс Гэби, я помню. Эта мисс Лаурин – что уж там вспоминать – плохая это была женщина. Я ее не любила. Скажу я вам, нерадостный был тот день, когда она сюда приехала. Миссис Мария – уж какая хорошая женщина – никак не могла к ней привыкнуть. Она даже о том бедняжке, что сейчас наверху, ни разу не вспомнила с самого его рождения. Да, – она взялась за следующую грязную тарелку, – с самого начала Коррин заботилась о малыше. И я вам скажу, Коррин не станет что-то делать, чтобы кому-то понравиться.

– Ей тоже не нравилась Лаурин?

– Хм. Они грызлись как две кошки из-за блюдца молока.

– Клэппи, а Пити знает, какой была его мать? То есть, что о ней думали окружающие?

Клэппи вздохнула и подняла глаза к потолку.

– Он считает ее одним из тех ангелов, которых Господь взял под свое крылышко.

– Клэппи, скажи, а ты действительно веришь, что он умственно неполноценен?

Она покачала головой.

– Вот этого я не могу сказать, просто не знаю. Мальчик себя как-то не так ведет. Помню, эта мисс Монтьюнто старалась уговорить мистера Джона сводить малыша к доктору, но он и слушать не хотел.

Она прищурилась.

– По-моему, он уверен, что мальчик дурачок, и просто не хочет знать этого наверняка.

Я об этом не думала. Это, действительно, должно быть так. Ни один человек не хотел бы, чтобы о его сыне так сказали; но как же он мог вынести неопределенность?

Я помогла Клэппи домыть посуду и, все еще раздумывая над тем, что она сказала, направилась в большую комнату.

Она была уже почти совсем готова к приему. Хрустальная люстра отбрасывала яркие отблески по всему полу. Я пересекла ее, огибая трех молодых девушек, которые натирали пол, открыла стеклянные двери и вышла на веранду. Я не сразу заметила мистера Джона, спящего на угловом плетеном диванчике. Его белая рубашка помялась; казалось, ему было жарко. Я подавила желание стереть ему пот со лба. Вместо этого я села, просто любуясь пейзажем и цветами.

Вдруг он шевельнулся, открыл глаза и, увидев меня, что-то пробормотал. Он встал.

– Я бы хотела поговорить с вами, сэр, – сказала я, – о Пити.

– Ну, говорите, что случилось? – он был в плохом настроении.

Я сжала руки.

– Ситуация мне не нравится, сэр. Что-то с вашим сыном не в порядке, вы должны понимать это. Я считаю, его непременно надо показать врачу.

Он нахмурился и отвернулся.

– Я очень ценю вашу заботу, но выбросьте эту безумную идею из головы, вместе с другими такими же, если они у вас есть. Я считаю, что мой сын абсолютно нормален – насколько позволяют обстоятельства.

– Вы считаете, у меня возникают безумные идеи? – воскликнула я. – Вы не заметили в его поведении ничего, что могло бы вызвать обеспокоенность? Почему вы постоянно настаиваете на этой чепухе насчет того, что он умственно неполноценен? Этот мальчик постоянно находится в переутомленном состоянии, и если вы, сэр, не видите, что он физически нездоров, вы просто слепы!

В его глазах блеснул гнев.

– Я все же считаю, что с органами восприятия у меня все в порядке, – он наклонился вперед и приблизил свое лицо к моему. – Я не собираюсь слепо верить всему тому, что вы или кто-то еще говорите о моем сыне. И я не собираюсь отдавать его на растерзание толпе лекарей, которая разберет его по кусочкам и отправит в больницу.

Я покраснела, и меня медленно начало охватывать чувство отчаяния. Казалось, я обладала способностью злить его без особых усилий. Действительно ли я различила страдание в его взгляде? Кто знает?

– Вы сомневаетесь, что Пити – ваш сын, – я сказала это тихо и откровенно.

– Вот как вы все время себя ведете, – его губа дрогнула, – честность до самого горького конца. А что, такая возможность режет ваш нежный слух?

– Мистер Джон Дьюхаут, – сказала я сухо, – мой слух находится в превосходном состоянии. И, естественно, я слышала сплетни о вас и вашей жене. Мне они показались крайне неприятными, но не могу сказать, что я была потрясена до глубины души.

Он удивленно взглянул на меня.

– Вы хотите узнать, какой она была? – он не сводил с меня глаз.

– Не обязательно, – соврала я. – Просто мне очень печально видеть, что с ребенком плохо обращаются, особенно печально, что с ним плохо обращалась его собственная мать.

– А как же отец, он что, не считается, – это звучало не как вопрос, а, скорее, как утверждение.

– Это тоже причина моей печали.

– Ни печали, ни жалости я от вас не приму, мисс Гэби.

– Да вы их от меня, сэр, и не получите. «Как этот мужчина выводил меня из себя!» – Я сберегу свое сострадание для тех, кому оно нужно, например, для вашего сына. Потому что, сэр, оно ему понадобится, если вы останетесь все таким же упрямцем. Он стукнул себя ладонью по колену.

– Господи, женщина, до чего вы иногда надоедливы!

Эти грубые слова были как пощечина. Я сделала шаг назад.

Он провел рукой по глазам, как будто преодолевая что-то. Через мгновение, когда он опустил руку, на его лице не было ни гнева, ни раздражения.

– Простите меня. Мои манеры были отвратительны.

– Ваши манеры ничуть меня не волнуют, сэр.

Я поднялась и направилась к двери; вдруг он схватил меня за запястье. Я удостоила его лучшим из своих ледяных взглядов.

Он держал мою руку не крепко, но твердо и ничего не говорил. Казалось он не находил слов, и я не собиралась ничего говорить, просто старалась выразить на лице неудовольствие тем, что меня задерживают.

Не знаю, когда она впервые появилась; но я просто вдруг почувствовала ее – эту нежность в его взгляде. Это действительно была нежность – невозможно было ошибиться. И если бы я осталась там, я бы не смогла не ответить на нее. Я дернула руку, и он отпустил ее.

– Я серьезно подумаю насчет Пити, – сказал он мне вслед.

Я, не останавливаясь, прошла в большую комнату, не показывая вида, что услышала эти слова.

ГЛАВА 10

Поднявшись в свою комнату, я чувствовала одновременно головокружение, печаль и радость.

Только что я видела отчаяние, овладевшее человеком, и нежность, на которую он еще был способен. Отчаянием он был обязан Лаурин Дьюхаут. И пока тайна ее смерти не будет раскрыта, это отчаяние будет лежать на его плечах тяжелым грузом, давящим как на тело, так и на душу.

Я поднялась и критически осмотрела свое отражение в маленьком овальном зеркале. Мои мягкие черты не соответствовали твердому решению, которое я приняла. Я знала, что мне предстоит долгий путь убеждений, к которым я не была готова. Принесут ли мои слабые попытки хоть какую-то пользу? Я никогда в жизни не чувствовала себя настолько бессильной, а ведь так много было поставлено на карту.

Только мысль об отце давала мне слабый проблеск надежды. Он бы ни за что не позволил мне сдаться. Он бы посоветовал действовать медленно и разумно. Шаг за шагом. А потом собрать воедино все, что я узнала, и сделать правильный вывод.

На следующее утро я проснулась, полная новых сил. От Полли я узнала, что у мистера Джона все еще хранится записка, которую ему оставила Лаурин.

– Я никогда ее сама не видела, мисс, но она, наверняка, в библиотеке или в его комнате. Конечно, в том случае, если он ее в тот же день не сжег.

Я поблагодарила ее, не объяснив своего любопытства, и вернулась в свою комнату. Я снова внимательно прочитала обе записки из замшевой сумочки и попыталась проанализировать их. Первая явно не имела к делу никакого отношения, так что я отложила ее в сторону и полностью сконцентрировалась на той, что покороче – от тайного поклонника. Если Шед Хертстон действительно написал эту записку Лаурин, то, скорее всего, он и есть убийца, так ведь?

Это совершенно очевидное заключение ничего нового не принесло, кроме беспокойства.

Он отрицал, что написал эту записку, хотя это тоже мало что значило. Л вот то, что он не мог так просто заходить в дом Дьюхаутов – это было важно. Нет, несмотря на то, что кроме него не на кого было подумать, я чувствовала, что он совершенно невиновен в этом последнем эпизоде жизни Лаурин Дьюхаут.

Это с одной стороны. А с другой стороны мне казалось, что в этом замешан кто-то из живущих этом доме, и я не могла избавиться от чувства, что Лаурин Дьюхаут убили по той же причине, но какой сейчас хотят убить меня.

В любом случае нужно было прочитать записку, которую Лаурин оставила мистеру Джону: может быть, в ней есть какая-нибудь важная информация.

Я вздрогнула – в дверь постучали, и почти одновременно она открылась.

– Мисс Гэби, – это была Коррин, – надеюсь, я вам не помешала… Боже мой, что это вы делаете?

Она с любопытством нагнулась над кроватью.

Только еще сейчас мне не доставало, чтобы кто-то прочитал записки! Даже если это Коррин. Но я не могла ничего сделать. Она взяла одну из них.

– Да это же почерк Лаурин! – воскликнула она, побледнев. – Где вы ее взяли?

– У топи. Должно быть, она оставила там сумочку и забыла про нее.

Я не могла себе представить, какая женщина могла бы забыть про такую записку. Но что я еще могла сказать?

Коррин подняла записку к глазам.

– Она написана незадолго до ее смерти.

Она положила записку, и на ее лице отразилась ненависть.

– У Лаурин было все на свете, а она от всего отказалась ради этого олуха Хертстона. Интересно, Джон хоть когда-нибудь это забудет? И простит ли он ее? Хотя, – черты ее лица вдруг разгладились, – давайте не будем о ней говорить.

Следующий час мы провели в приятной беседе, обсуждая завтрашний прием, а Коррин рассказывала мне о предыдущих приемах, поражая меня своим умением говорить обо всем с тонким юмором. Мы исчерпали тему, и я начала рассказывать ей о Пити.

– Как вы думаете, не мог Пити видеть, как убили его мать? – спросила я. – Тогда можно было бы понять, почему он так странно себя ведет.

– Ах, нет! – отмахнулась она. – Пити нигде поблизости в тот день не было. Вообще-то, он таким был еще задолго до смерти Лаурин. Я уже говорила, он умственно неполноценен. Мы начали это замечать еще с тех пор, когда ему было четыре или пять лет. Мы, но крайней мере, признали этот факт, и вам бы давно нора с ним смириться. Пити гораздо лучше бы себя чувствовал, если бы Джон поместил его в одно из лечебных учреждений, где мальчик смог бы быть с такими же, как он сам. И Эмиль, и его мать, – она беззащитно взмахнула руками, – мы все пытались уговорить Джона, но тщетно.

– Он бы никогда так не поступил! – воскликнула я. – Я уверена.

Она устало улыбнулась уголками губ.

– Вы начинаете серьезно подумывать о Джоне, правда? Я бы не советовала – говорю вам как друг. Кроме того, сама эта идея не так уж жестока, как вы думаете. На самом деле это естественно. Мисс Гэби, я обожаю Пити, вам ли этого не знать! Но я действительно думаю, что ему будет лучше в другой обстановке. Он не счастлив здесь, вы это понимаете? А там… может быть, там он смог бы найти себя. Что же касается Джона, ему еще нет сорока, и он имеет право жить для себя.

– Но не без собственного сына, – возразила я. – Любит он его или нет – у него есть обязанности.

– Человек обременяет себя обязанностями только затем, чтобы потом сожалеть. Это присуще всем нам, – она засмеялась. – Иногда обстоятельства складываются так, что обычная логика пропадает.

Она наклонила голову набок, и на ее губах заиграла загадочная улыбка.

– Мисс Гэби, вы выглядите такой несчастной. Почему? Я думаю, потому, что вы полюбили Джона.

– Что за ерунда, – сказала я, не глядя на нее. Выражение ее лица не изменилось.

– Да бросьте вы. Можете посмотреть мне в глаза и сказать «нет»?

Я бы в любом случае не стала этого делать. Я надеялась, хотя лицо мое пылало, что я не совсем уж покраснела. Она смотрела не на меня, а прямо перед собой, и ее слова звучали искренне.

– Надеюсь, что я ошибаюсь в вас. Я привязалась к вам за последнее время, и мне не хотелось бы, чтобы вы ввязались в отношения, которые закончатся только болью. Я очень сомневаюсь, что Джон когда-нибудь снова женится.

– Это, – сказала я с ударением – меня не касается. Меня волнует Пити.

Она поднялась и сказала, что у нее полно дел.

– Что вы собираетесь делать с этими письмами? Отдадите их Джону?

– В подходящий момент.

– Вам бы сжечь их и избавиться от всего этого раз и навсегда. Не стоит делать все это своей проблемой. Я бы не стала.

– Боюсь, я уже вовлечена, – сказала я, вспоминая попытки убить меня и автора записок, который терпеливо, тихо ждет. Она откинула голову и тихо засмеялась.

Она ушла; я удивилась ее смеху и только тогда мне пришло в голову, что она, должно быть, не так меня поняла. Конечно же, она подумала, что я призналась в своих чувствах мистеру Джону.

Я решила, пусть думает, что ей хочется.

Вечером я подумала, не может ли Коррин оказаться моим врагом? Мне нельзя было никого упускать из виду. Но я только нарочно зря тратила время, чтобы не думать о том, что меня действительно волновало. Это из-за миссис Беатрис я чувствовала себя неспокойно, Мне все время казалось, что именно она знает что-то такое, что и мне нужно знать. Не нравилась она мне… Она была утомительным человеком и к тому же ужасно скучным – наверное, оттого, что не видела радости в жизни. Она странно себя вела, И я чувствовала, что за ней следовало бы понаблюдать.

Я закрыла глаза. Бедный Пити! Ему приходится жить в таком несчастливом месте. Я никогда не забуду тот день, когда он сказал мне, что его отец хочет, чтобы он уехал из Уайт-Холла, а его маму, которая так его любила, уже не вернешь.

– Папа не счастлив здесь со мной. Он только хочет, чтобы мама вернулась, – грустно сказал он.

Насколько ребенок может ошибаться и неправильно все воспринимать! Я приложила все усилия, чтобы убедить его, что у его отца много проблем, но он бы очень плохо себя чувствовал, если бы Пити с ним не было.

И если быть до конца честной, то не только счастье Пити меня беспокоило, а еще и счастье его отца. Счастье, которое было невозможно.

Мне обязательно нужно было найти записку, которую Лаурин оставила мистеру Джону. Я прислушивалась добрых полчаса перед тем, как выйти, чтобы спуститься в библиотеку никем не замеченной. Это не заняло много времени. Через каких-нибудь сорок минут я, тяжело дыша и с пустыми руками, снова была у себя в комнате. В одном я точно была уверена – записка была не в библиотеке. Было слишком поздно идти в комнату мистера Джона, так что я забралась в постель и задула свечу.

Не знаю, как долго я спала. Я открыла глаза. Кругом было темно, светила голубая луна, превращая затянутое облаками небо в зрелище неземной красоты. Издалека раздавался звон колоколов. Окончательно проснувшись, я почувствовала страх. Кто-то, должно быть, заходил в эту комнату всего несколько минут назад. Конечно же, после моего спонтанного визита в библиотеку я забыла задвинуть засов!

Почему они ничего мне не сделали? Они что, опять стояли здесь и просто смотрели на меня, только на этот раз их можно было разглядеть? Я напрягла зрение, всматриваясь в тени, вполне уверенная, что любая из них может двинуться в любой момент. Все было спокойно – слишком спокойно для моих нервов. Я заснула, но снова проснулась через час.

Моя голова раскалывалась, невозможно было спокойно лежать. Я выбралась из постели и накинула темно-синий плащ поверх ночной рубашки, оставив волосы свободно спускаться на плечи. Осторожно оглядываясь, я молча вышла из комнаты, спустилась и вышла на улицу.

Снаружи я почувствовала себя свободнее, наслаждаясь ласковым ветерком, который трепал мои волосы. Я сняла туфли и пошла по прохладной траве босиком, снова переживая детские воспоминания. Воздух действовал успокаивающе; я привела в порядок свои мысли, и вдруг на меня нахлынули эмоции. Я почувствовала себя такой одинокой. Папа, ну почему мы не сможем совершить это путешествие вместе! Мне так часто кажется, что ты бы смог, если б только захотел… Ты мне так нужен.

Я нашла удобное место для отдыха: маленькую скамейку у огромного, с тяжелой кроной дуба. Я присела и посмотрела в сторону дома. Он был темный и мрачный, почти что зловещий. Я на минуту закрыла глаза и тут же снова открыла их, услышав частый стук копыт, приближающийся по дороге. Инстинктивно мое горло в ужасе сжалось. Темные колыхающиеся тени деревьев не давали разглядеть всадника, который подскакал к конюшне. Он пойдет в дом?

Ступеньки отражали яркий лунный свет, очень высокий человек, выйдя из тени, начал подниматься по ним, и я различила его силуэт. Мой страх пропал, и, все еще сомневаясь, я позвала его по имени.

Он обернулся и зашагал в моем направлении.

– Что, черт побери, вы здесь делаете? – накинулся на меня мистер Джон. Он снял черный плащ и перекинул его через руку. Все это время у меня ушло на то, чтобы оправиться от его грубости.

– У меня болела голова, сэр. Я подумала, что, может, воздух поможет.

– Вам же тысячу раз говорили, что вот так выходить одной опасно. Вам чертовски повезло, что вы ее не потеряли.

– Не стоит так сердиться, – сказала я ледяным тоном. – Если мне хочется выходить – я буду. Это моя голова.

Он скрестил руки и взглянул на меня, как на Пити.

– Тогда, полагаю, вы пользуетесь ею от случая к случаю. Ваше мужество поражает, но вы же не всесильны: красота не всегда усмиряет в мужчине зверя.

Теперь я была уверена, что он издевается.

– Возможно, вы тоже не всесильны, сэр…

Какой-то скрытый намек моих мыслей, видимо, промелькнул в моем голосе. Даже в темноте я могла различить горькую улыбку. Его прямота ошеломила меня.

– Думаете, я ездил на тайную встречу? С какой-нибудь девицей, без сомнения.

Моя гордость явно была задета.

– Это вы сказали, сэр, не я. И вообще это не мое дело.

– Действительно.

– Извините, что доставила вам неприятности, прогуливаясь здесь. Я как раз собиралась в дом, когда вы подъехали.

Я уже собиралась, было, отвернуться, но меня остановило выражение его лица. Я не смогла разобрать, был ли это гнев или ему просто было весело. Он вдруг засмеялся, не отрывая, однако, от меня глаз.

– Мисс Гэби, у вас ни стыда, ни совести. Невозможно себе представить, что у вас могут возникнуть такие мысли. Но поверьте, вы ничуть меня не смутили.

– Некоторым людям не по силам такие чувства как смущение, – ответила я на его издевку.

Его губы растянулись в улыбке.

– Скажите, мисс Гэби, а это имело бы для вас какое-то значение?

Я не ответила.

– Ну, скажите! Должно же ведь у вас быть свое мнение. Я его выслушаю.

Я покраснела – хорошо, что было темно. Что бы он сделал, если бы я ему сказала, какое это для меня имело значение?

– Насчет вас, сэр, у меня только одно мнение: вы упрямец, который, кажется, твердо вознамерился отгородиться от всего человечества.

Это были злые слова, и, едва произнеся их, я пожалела.

– Любое мнение – это уже лучше, чем никакого. Я покачала головой, ненавидя себя.

– Извините, сэр. Это было слишком зло. Я в последнее время немного не в себе.

– Задание оказалось слишком тяжелым для вас, – сказал он серьезно. – Думаю, мисс Гэби, – и наверняка вы согласитесь со мной, – будет лучше, если вы уволитесь. Признайтесь хотя бы себе: это слишком большое напряжение. Вы побледнели. Я хорошо вам заплачу и, если хотите, напишу вам отличные рекомендации.

Я разрывалась надвое: страшно было оставаться, но в то же время, если бы я уехала, это доставило бы мне боль. Но он сам предложил это.

– Если я вас не устраиваю, сэр, конечно же, я уеду. Я дрожала, и сердце мое колотилось. Он медленно покачал головой.

– Дело не в этом, вы должны знать. Я думаю о вас и о том случае с трясиной. С тех пор как это случилось, я все больше и больше склоняюсь к мысли, что вам нужно уехать. Остаться – значит очень рисковать. А вы не должны рисковать собой.