Текст книги "Создание Представителя для Планеты Восемь"

Автор книги: Дорис Лессинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Создание Представителя для Планеты Восемь

Вы спрашиваете, какими нам виделись канопианские агенты во времена Великого Льда?

Как правило, к нам приезжал Джохор, хотя абсолютно все они прибывали без предварительного уведомления и как бы ненароком, оставаясь на короткий, либо продолжительный срок, и в течение этих приятных визитов – ибо мы всегда с нетерпением ожидали канопианцев – давали нам советы, показывали, как можно более эффективно использовать ресурсы нашей планеты, привозили с собой приборы, объясняли новые методики и показывали технические приемы. А затем исчезали, даже не сказав, когда мы вновь увидимся с представителями Канопуса.

Канопианские агенты не слишком отличались друг от друга. Я и остальные, кого направляли на другие Колонизированные Планеты для инструктажа или обучения, знали, что чиновников Канопианской Колониальной Службы всегда легко распознать по тому влиянию, которым все они обладают. Но это было отображением черт характера, а не следствием высокого положения в обществе. На всех других планетах канопианцы всегда выделялись из местных жителей, нам стоило лишь узнать, на что обращать внимание. И благодаря этому мы лучше поняли, что же они несут нашей Планете Восемь.

Все на Планете Восемь, что было спланировано, построено, создано – все, что не являлось природным, – отвечало их спецификациям. Присутствие нашего рода на планете было обусловлено ими – Канопусом. Они привезли нас сюда – вид, созданный ими из расы, обязанной своим происхождением нескольким планетам.

Поэтому говорить о подчинении было бы неверно: говорит ли кто-нибудь о подчинении, когда это является вопросом его происхождения и существования?

Или говорит ли кто о восстании…

Однажды восстание чуть не произошло.

Это случилось, когда Джохор сказал, что мы должны окружить наш маленький шар высокой и широкой стеной, и снабдил инструкциями, как создать строительные материалы, тогда нам неизвестные. Нам необходимо было перемешать в определенных пропорциях химикалии с нашим местным дробленым камнем. Воздвижение этой стены заняло бы всех нас, все наши силы и все наши ресурсы на длительное время.

Мы указали на это – как будто Канопус этого не знал! Это был наш протест – так мы называли это между собой. И это было пределом нашего «восстания». Насмешливое молчание Джохора говорило нам, что стену придется построить.

Зачем?

Мы это узнаем, был ответ.

Ко времени, когда стена была завершена, те, кто были младенцами в начале ее строительства, уже состарились – как это произошло со мной, – и дети их детей увидели торжественную церемонию, когда последняя блестящая черная плита была водворена на верхнюю часть сооружения, бывшего в пятьдесят раз выше нашего самого высокого и необычайно широкого здания.

Она была просто чудом, эта стена.

Черное нечто,окружавшее наш шар – не через его самую широкую часть, не посередине, – притягивало нас к себе, захватывало наши умы, наше воображение, поглощало нас. Постоянно можно было видеть, как кучки, группы и толпы местных жителей стояли на ее верхней части или на смотровых платформах, размещенных вдоль стены, специально для этой цели, или же на возвышенностях, превосходивших ее высотой, – возвышенностях, находившихся на расстоянии, ибо ничто поблизости не могло предоставить достаточного обзора. Мы были там и ранним утром, когда над стеной вспыхивало солнце, и днем, когда сверкающая чернота отражала свет и окрашивала небо, и ночью, когда искрящиеся скопления звезд Планеты Восемь словно бы сияли сквозь нее, как из глубины темных вод. У нашей планеты не было лун.

Эта стена стала нашим достижением, нашим прогрессом, нашим итогом и определением: в других отношениях мы уже больше не развивались, наше благосостояние не росло. Мы уже не предполагали, как это было в прошлом, что будем постоянно наращивать свои ресурсы: без конца совершенствовать, оттачивать и делать все более изобретательным наш образ жизни.

Стена. Огромная черная сияющая стена. Бесполезнаястена.

Джохор и другие канопианцы говорили: подождите, в свое время вы увидите и поймете, вы должны верить нам.

Их посещения участились, и их инструкции не всегда были связаны со стеной; сущность же и цели того, что нам приходилось делать, постичь было нелегко.

Мы чувствовали, что перестали понимать. Раньшемы понимали – или верили, что понимаем, – что Канопус хотел для нас и от нас: мы участвовали, на их условиях, в длительном, медленном восхождении к цивилизации.

В этот период изменений, когда наши надежды относительно нас самих и наших детей умерились, наш мир оставался все таким же – приятным и очень красивым, с мягким климатом. Как и всегда, мы продолжали выращивать урожай и скот, обменивая излишки на то, что производили на соседних планетах. Наше население оставалось точно на том уровне, что требовал от нас Канопус. Наше богатство не росло, но мы и не были бедными. Мы не страдали от жестокостей и опасностей.

Мы были благодатной планетой, и климат у нас был замечательный. Другие планеты страдали от его крайностей – им были известны жара, от которой сходила кожа и иссушался организм, и холод, из-за которого огромные пространства оставались незаселенными. Положение Планеты Восемь относительно ее солнца было таково, что в узкой центральной зоне стояла жара, порой действительно причинявшая неудобства. По обеим сторонам от нее простирались умеренные пояса. Полюса, правда, были холодными регионами – но они были весьма малы. Ось планеты была вертикальной – или же наклон был таким незначительным, что не привносил никаких изменений. У нас не было времен года, как на других планетах.

В областях, где все мы жили, никогда не видели снега и льда.

Мы, бывало, говорили своим детям: «Если пойдете, насколько только сможете далеко, туда или туда, то попадете в места, которые находятся дальше от солнца, чем наше. Там вы найдете густую воду, не светлую и быструю, как у нас. От холода вода замедляется, и на ее поверхности во время течения образуются складки, а иногда и твердые пластины. Это лед».

Когда изредка бури приносили с неба куски льда, это было настоящим событием. Мы созывали своих детей и говорили им: «Смотрите, это лед! На полюсах нашего мира холодная медленная вода иногда создает это вещество, вы можете пройти полдня и так и не увидеть иной воды, кроме такой вот – белой, твердой и сверкающей».

А когда они становились постарше, мы объясняли: «На некоторых других планетах льда на поверхности столько, сколько на нашей лесов и плодородных полей».

И еще мы говорили им: «На нашей планете, в тех областях, что лежат за солнцем, с неба иногда падают маленькие белые хлопья, такие легкие и нежные, что их можно сдвинуть с места дыханием. Это снег: так вода, которая всегда содержится в воздухе, но для нас невидима, изменяется в тех далеких местах, когда замерзает от холода».

И дети, конечно же, восхищались и удивлялись, жалея, что не могут увидеть снег, студеные воды и лед, который иногда образует корки и даже пластины и обширные покровы.

А затем выпал снег.

По светло-голубому, залитому солнцем небу неслись плотные серые облака и осыпались на нас белым роем, а мы стояли повсюду и смотрели то вверх, то вниз и вытягивали руки, и легкие белые хлопья из сказок наших детей лежали на них какое-то мгновенье, а потом таяли, превращаясь в капли и лужицы.

Снегопад не продолжался долго, зато был обильным. Только что наш мир был, как обычно, зеленым и коричневым, расцвеченным сияющими и искрящимися потоками воды и неспешным ходом легких облаков. А уже в следующий миг он стал белым. Белым повсюду, и лишь стена вздымалась чернотой, с белым гребнем наверху.

Очень часто, вглядываясь в прошлое, мы говорим, что тогда не поняли ясно всей важности происходящего события. Но я могу сказать, что это падение белых хлопьев с нашего широкого и спокойного неба стало тем, что засело в нас, наших умах и нашем сознании. О да, мы все знали, мы все понимали. И, вопросительно заглядывая друг другу в лица, надеясь найти там подтверждение собственных чувств, мы находили его – будущее.

Эта картина стоит у меня перед глазами так же ясно, как и другие. Мы все выходили из своих жилищ, собирались повсюду в группы и небольшие толпы и вглядывались в нечто большее, чем то холодное и белое, что столь внезапно накрыло нас.

Мы были высокими гибкими людьми, изящно, но крепко сложенными, с коричневой кожей, черными глазами и длинными прямыми черными волосами. В одежде и обстановке наших домов мы предпочитали сочные и живые цвета – ведь именно это мы и видели, когда смотрели на наш мир: обширная голубизна неба, бесконечная зелень листвы, наша красно-коричневая земля, горы, сверкающие пиритами и кварцами, блеск вод и солнца.

Нам даже и в голову не приходило задумываться о нашей гармонии с окружающим, но в тот день это произошло. Мы всегда казались самим себе не иначе как миловидными, но на фоне белого сверкания, все теперь покрывавшего, мы показались себе тусклыми и увядшими. Наша кожа стала желтой, а глаза сузились и растянулись, ибо мы могли переносить холодный блеск, только щуря их. Сочные цвета наших одежд стали грубыми. Мы стояли и дрожали из-за внезапно понизившейся температуры, и повсеместно можно было увидеть один и тот же невольный жест – жест людей, которые смотрели друг на друга и находили увиденное уродливым, а затем – когда они осознавали, что такое же впечатление сами производят на других, – опускали глаза и обхватывали себя руками, и не только из-за холода, но и потому, что нуждались в поддержке и утешении.

Агенты Канопуса прибыли, когда снег все еще лежал нерастаявшим.

Их было пятеро – не один или два, как обычно – и нас поразило уже одно только это. Они оставались с нами, когда снег растаял и наш мир вернулся к своей теплоте и уютным цветам произрастания и когда снег выпал снова, на этот раз пролежав дольше. Не уехали они и после того, как это второе нашествие белизны закончилось – хлопья съежились и исчезли. Канопианцы никогда ничего не требовали, официально не объявляли и не угрожали – они даже не взбирались на гребень нашей стены, как это порой делали мы, если хотели обратиться к огромным толпам народа. Нет, они спокойно передвигались среди нас, оставаясь какое-то время в одном жилище, а затем переходя в другое, и так и не сказали тогда ничего волнующего и мучительного. И лишь по прошествии длительного времени они объяснили, что же от нас требовалось.

Снег будет выпадать снова, и гораздо чаще. Баланс тепла и холода на нашей планете медленно изменится, и снега и льда у нас постепенно станет больше, чем песка и растительности. И мы должны сделать это, это и это, чтобы подготовиться…

Нам объясняли, как обитатели планет с более суровым климатом противостоят холоду. Мы услышали о домах, построенных основательно и прочно, дабы выдерживать вес снега и напор ветров, каких мы прежде не знали. Нам рассказали об одежде и обуви, и как правильно укутывать голову плотной тканью, чтобы оставались открытыми только глаза – последнее ужаснуло нас, ибо из-за снегопадов, которые мы до этого видели, мы лишь дрожали да плотнее заворачивались в наши легкие одежды.

Пока мы планировали защитить в первую очередь ближайшие к полюсам поселения и города, Канопус объявил нам, что мы должны покинуть их совсем. Днями и ночами вдоль нашей великой черной стены теснились толпы людей. Мы стояли на ней, мы собирались рядом с ней. Мы возлагали руки на ее холодный суровый блеск. Мы взирали на ее громадную тяжесть и мощь. Мы толпились у ее подножия, задирали головы и смотрели, как она взмывает, и чувствовали, что это наши безопасность и гарантия. Стена, наша стена, наш великий черный бесполезный монумент, поглотивший все наше богатство, наш труд, наши мечты и наши способности… Она спасет нас всех.

Теперь мы все должны были жить лишь с одной ее стороны, оставив меньшую часть нашего шара, поскольку эта территория скоро станет непригодной для жилья. Мы странствовали, многие из нас, по тем умеренным и приятным землям, где в полях все еще оставались посевы, где все еще пестрела красками растительность и где все еще было тепло. Мы ездили туда – тут не могло быть сомнений, – потому что хотели понять. Ибо мы не понимали. Можно кому-то что-то сказать, и он будет действовать согласно сказанному, верить в это – но это отнюдь не то же самое, что ощущатьэто, считать правдой. Мы – те из нас, кому была поручена задача по переселению жителей из мест, оказавшихся под угрозой, – постоянно работали, в своем воображении, над задачей действительногопостижения того невероятного факта, что вскоре здесь будут царствовать лед и снег. И те, кто должен был подчиниться канопианцам и покинуть насиженные места, тоже не понимали этого.

Вскоре новые города и мануфактуры появились повсюду с той стороны стены, где, как мы полагали, все останется более или менее прежним… Может, со снегом и даже бурями, но все же не будет слишком отличаться от того, что мы знали.

И вот теперь, когда мы собрались на верху заграждающей стены, которая должна будет сдерживать натиск скапливающегося и надвигающегося льда, и всматривались в пока еще мирный пейзаж, в плодородные земли пока что без признаков тревожного будущего – за исключением неба, выглядевшего мертвенно-бледным и сжавшимся, – мы испытывали печаль, мы были поражены и парализованы печалью, ибо мы наконец-то смогли ощутить, действительно ощутить, в своем существе, в самой глубине души, что наш мир, наш образ жизни, все, чем мы были, – закончилось. Завершилось.

Как же темно было в наших умах и надеждах в тот подготовительный период, пока мы занимались переселением в новые дома огромного количества людей, пока мы разбирались, в чем могли, с помощью Джохора и других эмиссаров, которых прислал Канопус.

А затем мы ждали. Скопившись – ибо теперь нас было слишком много, нам стало тесно – на обитаемой части нашего мира, мы стали думать так: по крайней мере стена, хотя она и постоянно напоминает о нашем плачевном положении, является зримым доказательством того, что у нас есть будущее. У нашей планеты есть будущее.

Время, что прошло после, казалось нам долгим, да таковым оно и было на самом деле; но оно еще и замедлялось событиями и мыслями, переполнявшими его. Наша жизнь, бывшая некогда легкой, стала тяжелой, идеи, что некогда осели в наших умах без каких-либо сомнений, были по отдельности проверены и – поскольку для нас все изменилось – большей частью отвергнуты.

Богатые урожаи, которые мы раньше собирали и благодаря которым нас знали на всех ближайших планетах, остались в прошлом. Животные, которых мы понимали и которые понимали нас, выродились и исчезли, и у нас появились новые виды животных, но они из-за условий жизни были вынуждены противостоять невзгодам и опасностям и поэтому не отвечали нам преданностью. Раньше мы даже и не знали, насколько были счастливы, потому что и в полях, и среди дикой природы нас всегда встречали любящие твари. Помню, как я и некоторые другие представители округов и провинций вышли из города, служившего местом проведения собраний, в долину, где мы привыкли прогуливаться, чтобы отдохнуть после наших обсуждений; и были там свежая яркая зелень, бегущие ручьи и светлые, быстрые, игривые животные, были склоны холмов, покрытые жестким сероватым кустарником, скалы, на которых росли новые виды лишайника, серого и плотного, словно мех, – и еще, помню, нам встретилось стадо тяжеловесных животных с мощными челюстями – они смотрели на нас, опустив рога и прочно расставив огромные копыта. И пока мы стояли, пытаясь не испугаться, поскольку научились опасаться своих бед, их серовато-коричневые лохматые шкуры посветлели до серебристого серого цвета. Воздух был пронизан сероватыми крошками. Мы вытянули руки и увидели, что животные наполнились этим жестким серым веществом. Казалось, что серое небо опустилось, отягощенное собственным весом. Мы стояли, дрожа и кутаясь в новые одежды, шить которые научили нас канопианцы, – толстые, теплые, не очень удобные для движений, – и мы стояли там долго, несмотря на холод, зная, что нам необходимы подобные моменты пронзительного откровения, дабы мы могли измениться внутренне, в соответствии с внешними переменами.

Часть нашего мира за стеной стала теперь серой, студеной, вялой и холодной, наполненной творениями холода. Сперва на планету обрушились жестокие морозы, вызвавшие растрескивание, а затем и раздробление камня, из-за чего изменился вид гор – они рассыпались и осели; гнетущие небеса стали ниже, ибо облака уплотнились и потемнели; затем повалил снег, обильно и шквалами; а после начались настоящие бураны, которые длились сначала день, а потом уже и несколько. Мир за нашей стеной стал белым, и к нам гуртами валили новые животные: шкуры засыпаны снегом, морды угрюмые. Но снег таял, оставляя серые и коричневые пространства, а затем выпадал снова и снова и уже не таял так быстро, а затем и вовсе перестал таять.

Канопус сказал нам, что мы, Представители, должны обойти свою планету по верху стены. В путь отправилось около пятидесяти из нас, и агенты Канопуса тоже пошли с нами. Эта задача отняла у нас почти год. Мы шли против, а не по направлению вращения планеты, поэтому солнце всегда восходило перед нами, и нам приходилось оборачиваться, желая посмотреть, как при наступлении вечера собираются тени. Поскольку стена была сверху довольно узкой, мы двигались по двое или по трое в ряд, и те, кто шел в конце нашей группы, говорили нам, какими крохотными и малочисленными выглядели мы под небом, заполнявшимся справа от нас снежными облаками. С другой же стороны стены, хотя и далеко по направлению к полюсу, небо все еще часто оставалось голубым, а иногда даже теплым, и там зеленела и коричневела летняя земля, а реки были быстрыми и живыми. Справа от нас суровый серый пейзаж вновь и вновь скрывался под снегом. Нам было видно, что белизна холода подкрадывалась к далеким горам, покрывала предгорья и простиралась по долинам.

А ветры, что набрасывались на нас оттуда, мучили наши легкие и жгли глаза, так что мы отворачивались и смотрели на другую часть нашего мира, которая все еще говорила: добро пожаловать, природа здесь такая же теплая и уютная, как и ваши тела. Но Канопус заставлял нас – мягко, но непременно убеждаясь, что так мы и поступаем, – смотреть как можно дольше на мир холода.

И так мы продвигались вперед, день за днем, и шли мы словно в саму распространяющуюся гибель, ибо вскоре видели даже с левой стороны стены, как тускнеют и усыхают травы, как растительность утрачивает свое великолепие, как небеса опускаются, наполняясь белым сиянием уже где-то за пределами голубизны. А справа снега все подступали и подступали к нам, и привычные нам ландшафты узнавались уже с трудом.

Однажды мы все стояли на нашей заграждающей стене и всматривались в замерзающую необъятность, и агенты Канопуса тоже были с нами, и мы увидели, что гигантские тяжеловесные животные, привезенные к нам Канопусом с других Колонизированных планет, скапливаются у самой стены. Они собирались там в огромные стада, подгоняемые снегом, и поднимали свои большие головы, свои дикие загнанные глаза к стене, которую не могли преодолеть. Недалеко впереди располагалась узкая брешь, которую мы закрыли раздвижными воротами в половину высоты стены.

Канопианцам не пришлось нам объяснять, что мы должны делать. Некоторые из нас спустились со стены на сторону суровых земель, где травы уже давно увяли, оставив лишь тонкий покров лишайника, и открыли ворота. Стада подняли головы, закачали рогами, в нерешительности переступая ногами, а затем увидели, что это их спасение – и сначала один зверь прошел через брешь, затем другой, и вскоре со всей замерзшей земли шли напирающие и ревущие стада животных, и все они, одно за другим, проходили через брешь. До чего же медлительными и неповоротливыми были эти звери! Мы так и не смогли привыкнуть к их массивности, тяжеловесности и неповоротливости. Они были снабжены рогами, которые у своего основания казались толще наших бедер, и порой их было четыре и даже шесть. Их копыта оставляли опечатки, которые образовывали озерца. Плечи их, поддерживающие невероятную массу костей, были подобны склонам холмов. Глаза были красными, дикими и недоверчивыми, словно судьбой этих животных было вечно вопрошать, за что же им суждено носить такую массу костей, рогов, мяса и меха, который свисал с них подобно огромным палаткам.

Стада все шли и шли через брешь в стене, отняв у нас двадцать дней, и вскоре уже ни одного из этих животных не осталось в той части нашего мира, что была обречена на поглощение холодом. Все они оказались в более благодатных землях – и мы знали, без всякого объяснения Канопуса, что это значило.

Действительно ли мы полагали, что наша стена-защитница остановит весь снег, лед, все бури и оставит их на одной своей стороне, сохранив тепло и плодородие на другой? Нет, мы так не думали – но мы и не понимали по-настоящему, что опасность окажется столь велика и там, где мы все теперь жили… Где мы скапливались, собирались, теснились, испытывая такую нехватку еды и удобств, что наша прежняя жизнь казалась мечтой о какой-то далекой благодатной планете, которую мы знали лишь понаслышке.

Мы стояли там, обозревая холмы и долины, где все еще росла трава, хотя и гораздо реже, и где воды текли пока что быстро и свободно. Мы видели, как повсюду расходились стада животных холода – найдя какую-то траву, звери издавали дикий ликующий рев, от которого у нас звенело в ушах. Мы были кучкой худощавых желтокожих тонкокостных птицеподобных созданий, облаченных в толстые шкуры и дико всматривающихся в пейзаж, который нам уже не соответствовал. Все более и более увлекаясь, мы обращали взоры вверх и уже не могли оторвать их от неба, где свободно летали птицы. Нет, это были не те прелестные птички теплых времен, что стайками и группками носились, кружились и пикировали как единое целое, подобно стремительно несущейся воде, молекулы которой кружатся в собственном танце. Это были птицы нынешних холодных времен, державшиеся по отдельности: орлы, ястребы, грифы, неспешно двигавшие крыльями – не махая ими, но удерживая равновесие. Их крылья были широкими, и глаза их сверкали из-под плотного оперения, и они кружили и носились по небу на дыхании ледяных ветров, что убивали столь знакомые нам стайки, когда они порой появлялись. И вот, видя ярко окрашенные тельца, падающие в ледяном воздухе, мы смотрели вверх и воображали, что тоже видим леденящие порывы, низвергающие их с небес. Но они былиптицами, эти большие дикие создания; они могли передвигаться; они способны были промчаться от одного конца долины к другому за время, на которое мы могли затаить дыхание. Некогда мы были подобны им, говорили мы себе, стоя там, на стене, медленные и неловкие в своих толстых одеждах – на стене, которая с обращенной ко льдам стороны потускнела и затуманилась, более не сияя ярко-черным, но лишь оттеняясь серым. Тронутым морозом серым.

Теперь, когда все стада прошли через стену, мы закрыли брешь, задвинув ворота. Но агенты Канопуса сказали, что, как только мы вернемся в наши дома, следует немедленно выслать рабочие команды и этот проход, а также все остальное, заделать так же прочно и основательно, как и всю стену. Ибо те бреши, что было велено оставить в ней задолго до наступления холодов или хотя бы их первых признаков, дабы спасти животных, которые даже еще не были доставлены на нашу планету, выполнили свое предназначение. Они больше не были нам нужны. Стена должна быть безупречной, цельной, монолитной, без изъянов.

После этого мы шли вперед еще несколько дней, и вот разразилась снежная буря такой мощи, какую мы даже и вообразить не могли. Мы жались у безопасной стороны стены, а ветры завывали над нами и иногда обрушивались на нас сверху, и мы дрожали, мы съеживались и понимали, что пока еще и не представляем, с чем всем нам придется столкнуться. А когда завывания и избиения прекратились и мы взобрались наверх по небольшим выступающим ступеням – очень осторожно, ибо их покрывал слой льда, – то увидели, что на холодной стороне выпало столько снега, что все впадины и высоты ландшафта оказались завалены вздымающейся белизной, а стена теперь была видна лишь наполовину.

К тому времени мы были уже недалеко от места нашего выступления, и все мы жаждали вернуться домой, в свои новые толстостенные капитальные жилища с крышами, установленными так, чтобы отражать любой снегопад, – так мы считали. Но теперь засомневались. Не шли ли мы туда, где придется жить под снегом, как некоторые твари живут под водой? Не придется ли нам рыть туннели и пещеры в подснежном мире?

Однако на нашей стороне стены, где распростерлись наши города, деревни и фермы, еще оставалась кое-какая зелень, все еще блестела бегущая вода. Зная о нашем голоде, нашем отчаянии и наших стремлениях, агенты Канопуса теперь не заставляли нас отворачиваться от этой жизни, позволяя спотыкаться, когда мы выискивали теплоту, стараясь не замечать снежную пустыню, что надвигалась на нас.

Именно в эти дни мы с Джохором специально отстали от остальных, дабы поговорить наедине. Я слушал его и смотрел на своих спутников впереди, Представителей, и когда я понял, что услышанное сейчас предназначалось лишь для меня одного, не для них – ибо пока они не были готовы воспринять это, – мне открылся даже более глубокий смысл того, что предстояло. Но что могло быть еще хуже?

Впереди возвышалась наша великая стена, чернела над топями, где снег после бурана уже частично растаял, оставив лишь слабые белые полосы и пятна на темной воде. Мы стояли, Джохор и я, и смотрели, как удаляются наши спутники, превращаясь в движущиеся точки на гребне стены, где она поднималась, проходя по горному хребту, и затем исчезала. Она поднималась снова, нам это было видно, все столь же могучая и высокая даже на таком расстоянии, полностью раскрывая свою сущность: по одну сторону громоздились снега, а по другую – чахлой травой да низкими серыми кустарниками кормились животные.

Джохор тронул меня за руку, и мы прошли вперед к месту, где болота лежали с обеих сторон. Справа темные воды с белыми прожилками представлялись каналами к миру снега и льда. Но с другой стороны болота были устьем, ведшим к океану. Так мы его называли, хотя в действительности это было огромное озеро, окруженное сушей. Нам рассказывали о планетах – а некоторые из нас и побывали на них, – где воды больше, чем суши, где частицы, участки и даже огромные пространства суши заключены в необъятность воды. Очень трудно поверить в нечто весьма отличное от собственного опыта. У нас все было по-другому. Наш «океан» всегда был для нас чудом. Драгоценностью. От него зависела наша жизнь, мы знали это, ведь благодаря ему создавалась наша атмосфера. Нам казалось, что он содержит далекие и редкие истины, служит нам символом того, что тяжело приобрести, но что необходимо беречь и защищать. Тем из вас, кто живет на планетах, где жидкость распространена наряду с почвой, скалами и песками, будет так же сложно постичь наше лелеяние этого океана, как и нам представить планеты, на которых массы воды омывают целый шар в беспрестанном живом движении, постоянно утверждая единство, цельность, взаимодействие, скорое и свободное чередование. Ибо основой нашей жизни, веществом, связывавшим нас в целостность, была земля. О да, мы знали, что эта почва и скалы, создавшие нашу планету, со столь ограниченным содержанием в ней воды, да еще в единственном месте – за исключением ручьев и рек, питавших «океан», – были чем-то движущимся, точно так же, как движется вода; мы знали, что у скал есть свое течение, как и у воды. Мы знали это, ибо так нас научил думать Канопус. Твердость, неподвижность, постоянство – только так, глазами нашей Планеты Восемь, вынуждены были мы смотреть на вещи. Нигде, объявил Канопус, нет постоянства, нет непреложности – нигде, в галактике или во вселенной, нет ничего, что бы не двигалось и не изменялось. Когда мы смотрели на камень, мы должны были думать о нем как о танце или потоке. То же самое относилось и к холму. Или горе.

Я стоял, повернувшись к ледяным ветрам спиной, а лицом к нашему драгоценному озеру, которое было скрыто от взора высоким перистым камышом, и думал: а как же лед? Должны ли мы рассматривать этого нашего нового врага как нечто текучее и движущееся? И именно в этот момент мне впервые пришла в голову мысль о том, что наш океан может замерзнуть. Хотя он и располагался на «безопасной» стороне преграждающей стены. Мысль обожгла меня ледяным холодом. Я знал, что так будет, и уже почувствовал кое-что из того, что собирался мне сказать агент Канопуса. Я не хотел оборачиваться и смотреть в глаза Джохору – смотреть в глаза неотвратимому.

Я почувствовал, как он коснулся моего локтя, и все-таки обернулся.

Я увидел Джохора таким, каким видел меня он, – хрупким и уязвимым под толстыми шкурами, руки спрятаны в рукавах, глаза выглядывают из-под надвинутого косматого капюшона.

Тяжело утрачивать ощущение физического соответствия – и вновь мой взор устремился к небу, где прямо над нами парил орел.

– Представитель, – мягко произнес Джохор, и я заставил себя опустить взгляд к тому, что мне открывалось на его желтом лице. – Ваш океан замерзнет.

Я почувствовал, как под моей тонкой плотью съеживаются и дрожат кости.

Я попытался пошутить:

– Канопус может привезти нам новых животных с мощными, крупными костями, чтобы противостоять холоду, – но что вы можете сделать для наших костей? Или мы все вымрем, как вымерли наши другие животные, освободив путь для новых видов – новых рас?

– Вы не вымрете, – ответил он, и его твердые карие глаза – хотя и воспаленные, уставшие – удерживали мой взгляд.

Мне в голову пришла еще одна мысль, и я спросил:

– Ты родился не на Канопусе, как говоришь. Что же это была за планета, с которой ты пришел?

– Меня вызвали к существованию на теплой и спокойной планете.

– Какой когда-то была Планета Восемь.

– Как и та планета, на которую вы все отправитесь.

После этих слов я молчал очень долго. Мне надо было упорядочить свои мысли, которые вихрем проносились в голове и не выстраивались в какую-либо схему, позволявшую задать содержательные вопросы.

Когда я немного пришел в себя, я все еще смотрел на Джохора: он стоял спиной к ветру, обрушивающемуся со снежных полей.

– Ты постоянно путешествуешь, – произнес я, – и редко бываешь на родной планете. Ты скучаешь по ней?

Эмиссар Канопуса не ответил. Он ждал.

– Если нам всем суждено отправиться из родного дома в космос, то зачем стена? Почему нас не вывезли, как только снег начал падать?