Текст книги "Браки между Зонами Три, Четыре и Пять"
Автор книги: Дорис Лессинг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
До сих пор никто не обращался к ней с такой просьбой, они это поняли, потому что старухе пришлось хорошенько подумать над этими словами. Потом она кивнула и вошла впереди гостей в комнату, которая оказалась не слишком маленькой, но явно служила жилищем как минимум для десяти человек, судя по тому, сколько в углу на полу валялось сваленных в кучу шкур и шерстяных одеял, – видимо, сейчас комната была освобождена для дневных занятий. Крыша соломенная, сделанная довольно прочно, но очень безыскусно. Пол вымощен плитками. Над очагом коптились окорока. С потолочных балок свисали гирлянды овощей и трав. Единственная дверь в задней стене вела в кладовку, полную банок и кадок, что говорило о достатке этой семьи, по крайней мере, они не голодали.
В главной комнате было всего две скамейки и стоял ткацкий станок.
Старуха шла за ними, таращилась и неуверенно улыбалась, то и дело поспешно приглаживая редкие седые волосы, как будто вдруг вспоминала, что так полагается. Потом хозяйка улыбнулась и снова присела в книксене, когда они ее поблагодарили и откланялись. Гости, даже не присев отдохнуть, вышли на улицу, вскочили на коней и поскакали мимо раскрытых дверей домов, откуда на них глазели детишки и старики.
И так прошел весь день. Вечером они оказались в каком-то городке, где жилые дома были получше, и Бен Ата ждал только ее намека, чтобы продемонстрировать жене свою гордость за этот городишко, но она помрачнела, ей было не до улыбок. В городке обнаружилось нечто вроде гостиницы, где путешественники могли в одной большой комнате поесть и провести ночь, сидя на скамьях. Здесь их узнали, и тут же явился весь городок – смотреть и восхищаться. Короля с королевой усадили за один стол с остальными путешественниками и всем подали мясной бульон с хлебом и жареную дичь, соседи по столу от благоговения не могли есть, а после ужина Бен Ата и Эл-Ит поблагодарили горожан и уехали в лес, где провели еще одну ночь без сна, лишь изредка погружаясь в дрему
Бен Ата не спрашивал, о чем она думает, и Эл-Ит ему не говорила. Но втайне планировала отвезти мужа в свою страну, чтобы он сам смог убедиться: способна ли она акклиматизироваться к здешнему тяжелому безжизненному воздуху, сможет ли он привыкнуть к атмосфере Зоны Три? Да и позволят ли им этот вояж? Как отнесутся Надзирающие к такой перемене? Интересно, приходила ли Бен Ата в голову мысль о поездке в ее страну? Так она сидела, в кольце его рук, под большим деревом, которое они выбрали в качестве убежища, вдыхала запах богатого суглинка вокруг них, и понимала, что в своей стране Бен Ата сможет достичь абсолютно всего, что есть у нее на родине. Если это, конечно, входит в план, задуманный Надзирающими.
И так они ездили по стране несколько дней. Иногда попадались более крупные города, но чаще мелкие, и повсюду жителям предлагалось лишь весьма ограниченное число занятий – и это означало только одно: населенные пункты получают все, что им требуется, из центра. Деревень было очень много. И каждая несла печать нищеты или же была на грани нищеты. Нигде не встречали они юношей или мужчин цветущего возраста, не было видно даже мужчин средних лет. Женщины все были видные, очень сильные, но при взгляде на них казалось, как будто их в детстве заставили проглотить железо и они его так и не переварили. По глазам стариков было видно, что они давно уже ничего не ждут от жизни. В детях не было ни живости, ни игривости, они наблюдали за взрослыми исподлобья, подозрительно и жестко. Теперь Эл-Ит вспомнила свою страну во всех подробностях, хотя сама мысль о ней вызывала в ее душе боль, ей чуть ли не хотелось снова забыть все это. Ее душу разрывали противоречия, она чувствовала страх, ужасное беспокойство, горе, ощущала в душе надрыв, спорила сама с собой. Кроме всего прочего, Эл-Ит казалось, что подобное состояние объясняется впечатлениями от этой непривлекательной и обедневшей страны, управлять которой будет обречен ребенок, которого она носит в своем чреве, – она думала об этом вяло и равнодушно, и одна мысль об этом отчуждала ее от будущего младенца. Обычно она любила приложить руку к животу и поприветствовать малыша. Ей нравилось ощущать, как он потягивается и проявляет себя. Эл-Ит необходимо было чувствовать, что она дает ему силу и уверенность в себе. Но теперь эта ее дружеская рука медлила, она хотела отстраниться от ребенка, как будто от ее прикосновения малыш мог заразиться вредными для него сомнениями. А еще Эл-Ит была абсолютно не способна представить, какое их ждет будущее: туман лежал между нею и грядущим, она не припоминала, чтобы когда-либо в прошлом ей было неведомо грядущее, ведь к нему всегда надо заранее подготовиться.
И Эл-Ит, которая наконец сказала мужу, что повидала достаточно, наскакалась достаточно и готова вернуться «домой» – в их павильон, она имела в виду, а не в свою страну, – была уже совсем не той Эл-Ит, что совсем недавно скакала на параде перед войсками.
Они повернули в сторону центра, низменной части страны, и медленно поехали назад, останавливаясь поесть в городах, где были гостиницы, но ночи проводили неизменно в лесах или в каких-то руинах, в фортах.
Всю дорогу до дома Эл-Ит занимали мысли: что же могло случиться с этой страной, что сделало ее такой, какой она стала и какой предположительно она могла быть в каком-то отдаленном прошлом до того, как война стала ее главным содержанием, – и о том, на какие реформы можно уговорить Бен Ата, чтобы хоть как-то изменить положение дел к лучшему.
А Бен Ата был обеспокоен, рвался вернуться к своим армиям.
Потому что он понял, детально ознакомившись с моральным духом войск в день парада, что им ненадолго хватит смотров, парадов и сигналов вечерней зори, – придется разрешить солдатам что-то вроде военных действий. Иначе недолго он останется в королях.
Кроме того, Бен Ата теперь совершенно точно знал причину молчания Эл-Ит; она просто не могла не дать ему понять, что его страна и в самом деле – очень бедная.
Когда перед королем Зоны Четыре вставала проблема, решить которую было не в его власти и он чувствовал, что задача ему не по плечу, Бен Ата терял уверенность в себе. Не понимал своих целей.
Как раз тогда и начался новый этап в их отношениях.
Впоследствии, оглядываясь назад, оба понимали, что именно во время своего совместного путешествия верхом по стране они были ближе всего друг другу, это была кульминация их брака. Потому что затем он снова занялся своими войсками, а она обнаружила, что востребована женщинами, и теперь проводила больше времени с ними, чем с мужем.
Скоро у королевы родится сын, и не было ни одной женщины в Зоне Четыре, которая не знала бы об участии Эл-Ит в их празднестве, которая не была бы осведомлена о ее приключениях.
Бен Ата приходил каждый вечер поздно, обычно забрызганный грязью, часто усталый. Еду им приносили из лагерной кухни, и, помывшись, он садился ужинать вместе с женой. Он часто был озабочен, но всегда готов ответить, когда она спрашивала о новостях, и всегда готов выслушать ее замечания. Но война – в этом Эл-Ит совсем ничего не понимала, и хотя ей было интересно узнать о подробностях той его жизни, которая была ей чужда, она не могла участвовать в разговоре на равных. Так что чаще всего Бен Ата, приходя домой вечером, просто отмалчивался. Он был готов рано лечь спать, потому что всегда вставал на рассвете. А она в этот период была уже на сносях, ходила с трудом и плохо спала. И все же, завернувшись в одно одеяло на своей тахте, они ощущали дружеское расположение и обоюдный комфорт. Бен Ата нравилось лежать, положив ей на живот свою сильную сухощавую руку, ощущать движения ребенка, а затем поворачивать жену спиной к себе и просто засовывать руку под изгиб ее живота. Они осторожно совокуплялись. Во время предыдущих беременностей Эл-Ит не позволяла себе так уж увлекаться этим – по крайней мере, так ей теперь вспоминалось. Она, конечно, тогда общалась с отцами, и намного больше, чем сейчас с Бен Ата. Ей казалось, что она все дни проводила в присутствии тех мужчин, которые были отцами ребенка, получала от них моральную поддержку, духовную подпитку и подбадривание, и это совместное пребывание в те периоды жизни было самым главным. Однако подобный подход был настолько чужд Бен Ата, что не имело смысла даже рассказывать ему об этом.
Обычно по утрам Бен Ата умывался, одевался, целовал жену, сказав, что ждет не дождется вечера, чтобы снова оказаться вместе, и быстренько уезжал, а она оставалась лежать свернувшись на тахте, размышляя о женщинах, которые скоро поднимутся сюда из лагерей. С утра до вечера ее ребенок получал подпитку исключительно от женщин: женских разговоров, их любви, их ожидания – почти так же они ожидали рождения своих собственных детей. И такого тоже Эл-Ит не помнила в своей стране. Мало того: в Зоне Четыре рождение ребенка воспринималось как торжество над какой-то угрозой или даже злом, вроде дикого торжествующего вопля победителя над поверженным врагом. В ее прошлой жизни ее дети – те, кого она родила лично, – воспринимались, пожалуй, как своего рода итог или слияние, как укрепление влияния и традиции. Ребенка, уже рожденного, встречали как дружественный дух, как дар, несущий радость, – но не припоминала она такой страстной необходимости схватить дитя, обладать им, держать в руках и ликовать? Ну, разве что совсем чуть-чуть…
И еще одно, чего не было там: тут ей вообще не давали возможности остаться одной. Хотя в ее стране отцы и женщины, которые будут участвовать в воспитании ребенка и считаться матерями, были всегда поблизости и часто навещали Эл-Ит, она тем не менее помнила, что долгие часы проводила в одиночестве, наедине с ребенком. Но теперь любое такое ее пожелание воспринималось как слабость или малодушие. Может, она загрустила? Или чего-то испугалась? Почему-то все женщины вели себя так, будто это ее первые роды, и Эл-Ит не могла заставить себя рассказать им, какой была ее жизнь в роли матери многих детей, и ее собственных, и сирот, потому что им, жителям Зоны Четыре, этого было бы не понять, они лишь одно понимали – это твое, это принадлежит тебе.
Но ребенка, которого Эл-Ит носила под сердцем, они воспринимали как сына Бен Ата. Не как ее сына. Она выполняла роль канала или сосуда. Для нее слышать это было странно и ужасно, и она каждый день не по одному разу теряла свое шаткое чувство равновесия и начинала думать: а вдруг это я сама ошибаюсь, а они абсолютно правы? Но как они могут быть правы? Это мое, мое, мое,– эти слова можно отнести только к физической стороне, к плоти ребенка, но почему никто не думает о высших и тонких влияниях, которые подпитывают каждого ребенка, – абсолютно каждого ребенка? Любой может вылизать ребенка с головы до ног – как будто это щенок или котенок… – какая странная мысль! Откуда она попала ей в голову? Какие странные мысли приходят ей в голову! И любой может вцепиться в ребенка и отмечать его черты: «Носик мой, а рот отца, а вот это от бабушки, а это от дедушки…». Не только в людях, но даже в лошади или в собаке можно проследить наследственность таким образом. Все это прекрасно, конечно, никто не откажется от удовольствия наблюдать в ребенке проявления той или иной черты характера. Но ведь это и не половина его даже… никто не может, самым определенным образом не можетсказать о ребенке «мой, мой» или «наш, наш» – имея в виду только биологическое отцовство. Потому что истинное и тонкое, и самое драгоценное в этом новом существе, – оно связано только с… чем-то еще… Таится где-то…
Где же? Мысли Эл-Ит путались, голова кружилась. «Синева… – бормотала она. – Да. Синева… но где же, где?» Обхватив голову руками, она закрывала глаза и пыталась вспомнить… она видела эту бесконечную синеву, лазоревое поле, мерцающее между высокими вершинами. Но где она это видела? И тут она чувствовала чьи-то руки на своих плечах, и ее осторожно трясли. «Эл-Ит, Эл-Ит, что случилось, в чем дело?» И как раз когда она была уже на грани реальноговоспоминания, ее грубо оттаскивали обратно, возвращали в действительность. Вокруг Эл-Ит видела только сочувствующих, ласковых женщин, и Дабиб осторожно поддерживала ее, и все они наперебой восклицали и увещевали, и никак не успокаивались. Болтовня, одна сплошная болтовня… вот и все, что они делали. И все же Эл-Ит их любила и была благодарна за поддержку. Потому что, в конце концов, ей предстоит дать жизнь ребенку в этой их стране, не своей, и она не знала, как все получится.
Пока Эл-Ит проводила свои дни описанным образом, Бен Ата был безумно занят. Он придумал для своих армий усложненные военные игры и часто навещал солдат, воодушевляя их вдохновенными речами и призывами, которых, однако, уже сам начинал стыдиться. Не раз он бормотал про себя: вот, мол, хорошо Эл-Ит, ей-то не приходится тут крутиться. В остальное время он объездил свою страну вдоль и поперек – и напрямик по бездорожью. Бен Ата хотел понять, какова Зона Четыре в свете его нового восприятия – Эл-Ит одарила его некоторой проницательностью.
Кроме того, некоторые регионы они с Эл-Ит не посетили в той долгой поездке – это уж его стараниями. Потому что хуже, чем там, нигде не может быть. Теперь Бен Ата отчетливо сознавал лишения своего народа и с болью часто думал: интересно, как же может быть устроена жизнь там, в ее зоне? Ведь Эл-Ит молча страдала при виде бедствий его страны. Он не мог даже себе представить, как это – чтобы в стране не было армии! Одна мысль об этом вызывала у него презрение к такой стране – кстати, Бен Ата не сразу понял, что это за чувство. Позже, сообразив, что при мысли о Зоне Три ощущает холодную неприязнь, такую же, как когда его армии выигрывали сражение у врага, – пусть даже у противника в военной игре, которая была им придумана, – он был вынужден признать, что это чувство называется презрением. И вот сейчас Бен Ата был сбит с толку и внутренне съежился, – потому что это ощущение превосходства подпитывало его энергию. Причем весьма внушительную. Во всех концах своей страны король был известен как человек, который может проводить в седле целые сутки, который способен день и ночь напролет заниматься государственными делами. Его возможности казались почти безграничными. А почему так было? Бен Ата раньше не понимал, но теперь понял: потому что в те времена он жил с ощущением, что втоптал пятой в грязь какого-то врага. В самом деле, неужели в нем пробудилось желание испытать эти чувства в отношении Эл-Ит и ее народа?
Когда ему впервые пришла эта мысль, он ее отверг безоговорочно, но она вернулась, была допущена как рабочая гипотеза и снова отброшена, однако с тех пор возвращалась неумолимо, а сейчас вдруг предстала твердо и непреклонно, – и Бен Ата стало нехорошо. Его затошнило, и голова пошла кругом. Случилось так, что в этот момент он проезжал через леса, которые не так давно посетил вместе с Эл-Ит, своей второй половиной. А теперь оказался тут один, и ему померещилось, что на темно-зеленой лужайке, где поют птицы, а под ногами богатый суглинок, – он видит себя, Бен Ата, с Эл-Ит. Вот она, в блистающей золотом одежде, с распущенными черными волосами, разговаривает со своим любимым конем, нежно гладя его маленькой гибкой ручкой.
И вдруг Бен Ата почувствовал, что плачет. Ну, это уж просто дурь! Уж не спятил ли он? Но тем не менее король спрыгнул с коня и, спотыкаясь, задыхаясь от слез, проковылял на край поляны к тонкой березке. Бен Ата обхватил ее ствол и зарыдал. Он, рыдая, повторяя: «Эл-Ит, Эл-Ит», и целовал белую кору дерева, как будто жена умерла или насовсем исчезла из его страны.
Но как же без Эл-Ит справиться с этими сумбурными чувствами! Как без нее жить! Бен Ата больше не был самим собой, он уже не воин, не великий солдат. Он превратился в человека, который ненавидит свои собственные внутренние побуждения, наблюдает за чувствами, возникшими в его душе, как за врагами, король Зоны Четыре лишился цели в жизни.
– Эл-Ит! – воззвал он, тоскуя по ней, – и ему пришло в голову, что до нее ехать всего-то день. Ему стоит только развернуть коня и рвануть через поля и канавы, а потом взлететь на холм и прошагать к павильону их любви, где тихо бил барабан, все бил и бил, – и схватить жену в объятия.
Но если он так поступит, он найдет Эл-Ит в окружении, наверное, половины офицерских жен. Наверняка она полулежит в своих покоях, в низком креслице, а непривычный для него большой живот выступает вперед. А рядом пристроилась Дабиб: скорее всего, обмахивает королеву веером, или гладит ей руки, или растирает лодыжки. Эл-Ит, надо полагать, утомлена, возбуждена, раздраженно вертит головой из стороны в сторону, когда кто-то из женщин – может, снова Дабиб? – расчесывает ее великолепные черные локоны, которые он так любит. Вчера Бен Ата наблюдал именно такую сцену. Он вошел в комнату и обнаружил их там. Эл-Ит подняла голову и улыбнулась – как пленник, потерявший надежду на освобождение. Хотя, если разобраться – кто ее лишил свободы? Не он же!
И Бен Ата быстро ретировался из комнаты с поспешными извинениями. Обращенная к нему дружеская улыбка Дабиб была широкой и обнадеживающей.
Лишенный радости созерцать красоту Эл-Ит, ощущать ее мощный здравый смысл, он подумал о Дабиб, почти так, как если бы она была Эл-Ит. Он представил себе, как выходит из своей палатки-столовой, или, наоборот, входит, скажем, в свою палатку, а на пути встречает улыбающуюся Дабиб. И это воображаемое зрелище принесло Бен Ата поддержку и умиротворение. С улыбкой он оторвался от ствола березы и снова вскочил в седло.
Не станет он спешить, возвращаться к женщинам. Он дальше поскачет через свою страну. Увидит все, что должен увидеть, ничего от него не скроется, и мысленно перед собой будет видеть лицо Эл-Ит как напоминание и критерий истины – то выражение ее лица, каким оно было в их совместной поездке, когда они путешествовали наедине, через леса, и поля, и рощи, когда все ночи проводили в объятиях друг друга, держась за руки. Неужели ему – им – было дано такое счастье? Даже не верится. Потому что теперь при мысли об Эл-Ит перед ним всплывало только ее нынешнее разгоряченное и сильно распухшее лицо, а глаза ее все спрашивали – и спрашивали. О чем? Разве ей не дали все, что только можно? И в любом случае, как хоть как-то приблизиться к ней, если вокруг вечно толпятся проклятые бабы?
Он набрел на какой-то город, достаточно большой, чтобы содержать гарнизон, и приказал дежурному офицеру по барабанному телеграфу отправить через всю страну в лагерь под холмом сообщение, что король не вернется к ночи. А, может, и завтра тоже – или еще пару дней. С улыбкой он поехал дальше, вспоминая рассказы Эл-Ит, как в Зоне Три пересылают сообщения при помощи деревьев. Да, именно так. В ее стране повсюду росли деревья, способные передать любые сообщения, которые требовалось переслать. Запоздавший путник или любой, кто не смог прибыть домой к назначенному часу, отыскивает такое дерево, которое, как рассказывала Эл-Ит, должно обязательно быть высоким и стройным, с определенным расположением ветвей, и шепчет то, что следует передать, стволу этого существа, – потому что именно так Эл-Ит называла деревья, как будто они наделены сознанием. Так или иначе, но это дерево воспринимает мысли или ощущения отсылающего и передает их на нужное расстояние, каким бы большим оно ни оказалось, и доводит до сведения мужа или ребенка, в общем, кому там сообщение адресовано. Сама Эл-Ит тоже частенько оказывалась вдали от своего дворца и детей, от сестры (и своих мужиков, само собой, запальчиво выпалил Бен Ата, вдруг почувствовав, что от ревности покраснел и вспотел), и тогда она отыскивала такое дерево и шептала ему то, что считала нужным передать.
Вот и сейчас все его добрые мысли об Эл-Ит утонули в абсолютно непредвиденной злости и беспокойстве, и Бен Ата обнаружил, что сердит на жену.
О да, отношения у них просто замечательные: любовь и доброта, сплошные улыбки и поцелуи, но он все же был один из… – он не мог припомнить, из скольких! Эл-Ит, в ответ на его вопрос – поначалу Бен Ата еще спрашивал такие вещи – о том, сколько у нее всего было мужчин, кто, как часто и каким способом с ней совокуплялся, только смеялась и называла мужа дикарем, варваром, остолопом, – каких только оскорблений она не выдумывала для него. Но теперь это прекратилось. Теперь Эл-Ит была готова свернуться калачиком в его объятиях и лежать, отдыхая. Но что будет дальше – потом? Да что угодно, когда имеешь дело с таким созданием, которое может стать чем угодно, возможны любые сюрпризы, смотря по тому, как повернется ситуация!
И так Бен Ата бесился от ревности и скорбно продолжал путешествие через свое государство: от одной нищей деревеньки до другой, от городка к городку, постоянно втайне сравнивая их с деревнями и городками Зоны Три, которые он не мог себе даже представить. Ну скажите, какими они должны быть? Что это за городок, в котором даже не имеется гарнизона, нет солдат в барах и тавернах, нет горнов, которые играли бы подъем и отбой? Что же это за деревни, в которых полно мужчин, и они выполняют женскую работу,– и тут Бен Ата мысленно услышал смех жены. Эл-Ит смеялась над ним! О да. Да уж, похоже, она всегда смеялась над ним в душе, только скрывала от мужа этот смех. О, она хитра, великая Эл-Ит, в этом нет ни доли сомнения.
Доскакав до очередного городка уже поздно вечером, когда на небе угасал последний свет, Бен Ата помедлил на окраине и посмотрел наверх, на горы.
– Горы Эл-Ит, – пробормотал он, желая ее от всей души.
Именно эти горы сделали ее такой, какая она есть, очаровательная Эл-Ит, – и он представил, как жена идет к нему, улыбаясь, протягивая руки, – и, изрыгая ругательства, рывком соскочил на землю, приказав проходящему мимо солдату устроить коня на ночлег, а сам ринулся в ближайшую гостиницу. Там он отыскал для себя женщину-солдатку, муж которой был на маневрах, усмотрев в ее лице отдаленное сходство с Эл-Ит того периода, когда она в первый раз приехала к нему, – гибкой, легкой и податливой, а не такой, какой она стала теперь, – враждебной ему, с огромным животом, и уложил в постель эту женщину. Но Бен Ата не смог воспользоваться услугами солдатки так, как привык в прошлом: просто наслаждаться, не думая о партнерше, не воспринимая ее как живую душу. Он начал спрашивать женщину о ее жизни, о детях, спавших в соседней комнате, о муже. И поинтересовался, что она думает о новых маневрах, выяснилось, что она не слишком довольна, потому что это маневры, а не настоящая война, дающая надежды на трофеи. Мало того, во время совокупления Бен Ата пришлось все время следить за собой, чтобы невзначай не назвать солдатку Эл-Ит.
Никогда еще не был он в таком отчаянии. Ни разу в жизни не бывало, чтобы он думал об одной женщине, лежа с другой. И ту ночь Бен Ата пролежал без сна, держа в объятиях эту простую приветливую женщину. Она сразу уснула, потому что была, как выразилась, вконец измотана – у младшего сына резались зубки. Бен Ата не имел представления, какого возраста должен быть этот ее отпрыск, и боялся выдать свое невежество, спросив. Но ночью у него взмокли ладони, и он понял – это от молока, сочившегося из ее уютных грудей, но почувствовал только раздражение и отвращение. Почему она ему не сказала? Могла бы предупредить. Неужели ее нужда настолько велика, что она согласилась переспать с ним, своим королем, не признавшись сразу, что в ее этих огромных грудях есть молоко… и вдруг сообразил – да просто не сочла нужным! И тут до Бен Ата дошло, что груди Эл-Ит тоже скоро наполнятся молоком и станут влажными в его руках. Ему стало еще неприятнее, и в то же время усилилось желание оказаться с Эл-Ит… так и протекала эта ночь, каждая минута которой приносила Бен Ата новые страдания, и в голову лезли мысли, которые он счел, вероятно, бабскими. Или даже проявлением слабоумия.
А Эл-Ит в это самое время давала жизнь его сыну, новому наследнику по имени Аруси.
Роды в этой стране оказались для нее очень утомительными. Не слишком тяжелыми и не особенно болезненными, потому что она, в конце концов, стреляная птица, ей не впервой. Но, конечно, Эл-Ит не могла одобрить суету мудрых женщин вокруг нее, их наказы не делать того или этого, а делать то-то и то-то. А когда все закончилось, новорожденного зачем-то передавали с рук на руки всем, кроме матери, как будто она инвалид или каким-либо удивительным образом ослаблена процессом родов, а ведь она от него раньше всегда получала удовлетворение и ей никогда не приходило в голову воспринимать роды по-другому.
Эл-Ит отчетливо помнила, что, когда раньше разрешалась от бремени, всегда уходила с сестрой в свои комнаты, оставив отцов всех вместе – им полагалось поддерживать роженицу своим присутствием и мысленно, – а затем просто приседала на корточки над разложенными мягкими тряпками, и почти сразу выпрыгивал ребенок – на руки Мурти или ей самой в руки. Обе женщины обнимали новорожденного, радовались ему, заворачивали в простыню, а когда появлялся послед, перерезали пуповину. Мурти помогала сестре вымыться и привести себя в порядок, а потом обе они садились рядышком у окна с младенцем, чтобы представить его небу, горам, солнцу, звездам. Вокруг царила атмосфера веселья и доброжелательности, а ребенок смотрел на них своими глазками, и они его ободряли, держали в руках и гладили. Счастье! Вот как вспоминала Эл-Ит эти события. Благословенное спокойное счастье, и она не могла припомнить ничего другого. А потом, когда оба – мать и ребенок – отдохнули и когда малыш привык к их прикосновениям и их лицам, все трое выходили туда, где ждали их отцы, и это тоже было счастьем. Приходили и другие женщины тоже. Те, кто будет помогать возиться с ребенком. Женщины и мужчины, а потом и остальные дети Эл-Ит собирались все вместе, радовались появлению этого нового создания… вот как это было организовано в ее родной стране.
А тут ничего подобного и близко нет.
У Эл-Ит вызвали раздражение вся эта суета и заботы о ней.
И ни одного мужчины не оказалось поблизости, они, вероятно, и не могли тут оказаться в принципе. Разве правильно для здоровья ребенка родиться при такой скученности женщин? Где же Бен Ата? И тут из лагеря принесли депешу, что он путешествует по стране, находится далеко отсюда, его не будет еще какое-то время – так передали по барабанному телеграфу. Не их личный барабан, который издавал легкую дробь среди фонтанов. Нет, армейские барабаны… и ни одна женщина не увидела в этом ничего плохого, наоборот, кое-кто, в том числе Дабиб, сказали, что это как раз правильно: мужчинам тут не место, да и времени на них тоже нет.
Эл-Ит больше не старалась понять методы этого варварского государства, – потому что ей все это казалось варварским и грубым, она настаивала, что именно матери надо держать на руках ребенка, – до сих пор эти женщины были искренне убеждены, что им принадлежит право тискать новорожденного и восхищаться. Младенец рассердился и заорал. Эл-Ит не могла припомнить, чтобы кто-то из ее детей когда-либо кричал вскоре после родов. Зачем им кричать? Но эти женщины, казалось, пришли в восторг от того, что Аруси испытывает неприятные ощущения, они считали это доказательством его силы.
Эл-Ит выбралась из кровати – накануне родов для нее специально притащили кровать, – потому что она отказалась рожать на своем брачном ложе, – и взяла на руки младенца, села с ним в кресло, с большой досадой попросив оставить ее одну. Но даже ее дурное настроение роженицы показалось им чем-то вполне уместным и заслуживающим одобрения. Они обменялись взглядами и кивками, совершенно ошарашив Эл-Ит, которая была уже готова извиниться за свое поведение. Женщины расцвели улыбками и вышли, бросая тоскующие взгляды на нее, сидевшую с младенцем на руках. Ребенок же перестал плакать, но умными глазками оглядывал комнату. Это был прекрасный крепкий мальчонка без всяких изъянов. Дабиб не ушла, но, сообразив, что королева нуждается в покое, занялась совершенно необязательными, с точки зрения Эл-Ит, делами – пеленанием и обмыванием новорожденного.
Эл-Ит нужен был, в сущности, только Бен Ата. Она изнывала от желания его увидеть. Ребенку пришло время познакомиться со своим отцом. Пора ему посидеть на руках отца. Проникнуться мыслями об отце. Поэтому, вероятно, малыш постоянно оглядывался по сторонам – искал, где же папа. Прежде Эл-Ит никогда не испытывала такого томления – отец ее ребенка всегда находился поблизости.
На Эл-Ит нахлынули самые разные эмоции, которые ей очень не понравились и которые она считала неуместными. Когда Дабиб радостно уговаривала королеву хорошенько выплакаться, чтобы снять напряжение, Эл-Ит пылала негодованием и с трудом держала себя в руках. Когда Дабиб уговаривала ее приложить бедняжку-новорожденного к груди, Эл-Ит отрицательно качала головой – потому что покормить ребенка в ее теперешнем настроении значило бы внести в его душу раздражительность и всякие негативные эмоции.
Но Эл-Ит не хотела сердить или разочаровывать Дабиб, которая проявляла доброту и терпение; конечно, ее не сравнить с родной сестрой, Мурти, но в этом отсталом месте лучшего варианта все равно не найти.
Позже Дабиб взяла на руки ребенка, пока Эл-Ит купалась и переодевалась и убирала волосы по моде этой страны, туго заплетая их в косы. Потом королева заявила, что теперь хотела бы побыть одна до утра. Дабиб вовсе не намерена была уходить и оставлять хозяйку одну, – видимо, сочтя ее желание капризом: бедняжка испытала такой стресс, – но сделала вид, что соглашается, и ушла из павильона на веранду, откуда открывался вид на лагеря, уселась там спиной к колонне. Ночь выдалась теплой, несмотря на ночную влагу. И Дабиб знала, что ей будет слышно, если Эл-Ит позовет, но вообще-то она собиралась частенько прокрадываться незаметно назад, чтобы убедиться, что все в порядке.
Так она вскоре и сделала. И обнаружила, что Эл-Ит ходит по своим комнатам, поет ребенку песни и разговаривает с ним, – да так странно, что Дабиб стало не по себе. А потом она увидела, что королева согнулась, держа ребенка на коленях, возле окна, из которого открывается вид на высокие горы. Она показывала горы новорожденному! И Дабиб, позабыв о своих обязанностях, сбежала вниз с холма и рассказала об этом другим женщинам.
Когда все необходимое было сделано, когда на снежных пиках уже заиграл золотой и розовый свет зари, Эл-Ит сняла с сына пеленки, собираясь аккуратно обтереть его начисто, как всегда делала раньше, но неожиданно для себя вдруг принялась вылизывать и обнюхивать младенца, как кобыла жеребенка или собака – новорожденных щенков. Бедняжку это сильно поразило и встревожило, но в то же время Эл-Ит почувствовала, что она как бы подпала под влияние любовных чар с этим новым ребенком, и вылизывание его начисто, как это делают животные, показалось ей самым естественным делом на свете. И малыш, похоже, казалось, тоже так считал, потому что радостно реагировал на близко придвинутое к нему материнское лицо, на прикосновение ее волос, когда она вылизывала все его тело, причем вылизывала довольно энергично, как делают животные, чтобы ускорить ток крови и жизненной силы в детеныше.
