Текст книги "Покоренная поцелуем"

Автор книги: Донна Валентино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Ротгар снял ногу с обуха топора и прислонился спиной к стене. Его темная одежда настолько слилась с закопченными стенами, что лишь блеск его волос, время от времени вспыхивающие его глаза да белые зубы выдавали его присутствие.

– Судя по всему, вы ничего не теряете, – сказал он наконец. – В случае, если Хью сумеет удержать в руках эти земли, или если Гилберт преуспеет в своих замыслах, вам все равно обеспечено определенное место.

– Вовсе нет, – сказала она, испытывая большое желание подвести его поближе к огню, чтобы лучше его видеть. – Меня окружают люди, которые мне лгут, замышляют против меня недоброе. Я не доверяю ни единому слову Гилберта Криспина. Стоит только Вильгельму согласиться с планом Гилберта, как жизнь Хью будет кончена, а моя станет просто невыносимой.

Что-то в этих словах заставило его выйти из темноты.

– А что вы ожидаете от меня? – спросил он низким, недоброжелательным голосом, сжимая изо всех сил топорище. Мария отпрянула от него, опасаясь его с трудом сдерживаемого гнева. – Вы же сами говорили, что у меня нет никаких средств, чтобы предотвратить нападение Гилберта. Я заверяю вас, что могу расправиться с ним, а вы тут же начинаете говорить, что его меч вам нужен для защиты вашего брата. Вы жалуетесь мне на свои несчастья, одновременно напоминая мне о моей полной беспомощности оказать сопротивление тому насилию, которое проявляет он по отношению к моему народу, вы дразните меня намеками о том, что можете оказаться рядом с этой деревенщиной.

Ротгар весь был охвачен приступом ярости. Когда она встала на ноги, то была уверена, что щеки еще больше раскраснелись. Она стояла перед ним, едва не касаясь его, пытаясь продемонстрировать уверенность в себе, которой у нее не было, сдерживая его плохо скрываемый гнев своим холодным притворством, подчеркивая свою кажущуюся полную незаинтересованность, к которой она часто прибегала, прохаживаясь между торговых рядов.

Слова могут быть похожими па фрукты. Она выбрала один из них, потом выпустила из рук, подняла другой, взвесив его па руке, потом и этот сменила на другой, у которого, несмотря на ту же форму, была куда более богатая, куда более полная вкусовая гамма, – внутри нее шла торговля, она всячески обдумывала что сказать перед тем, как заключить самую отчаянную сделку в своей жизни.

– Отец Бруно утверждает, что мы должны заключить брак, – наконец медленно выговорила она, надеясь, что верно подобрала не только нужные слова, но и самого мужчину.

Глава 10

Человек все же мог провести спокойную ночь в сакской хижине. Плотный грязный пол, обмазанные глиной стены, толстая кровля в несколько слоев соломы, – все было призвано заглушить посторонние звуки, сделать их почти неслышными. Когда топор выпал из нервно задрожавших рук Ротгара, он вонзился в половицу с тупым звуком; когда же он открыл рот, чтобы заговорить, из него вылетел лишь сдавленный, фальшивый клекот, который он торопливо попытался приглушить.

Почему же в таком случае абсурдные слова Марии звенели до сих пор, отражаясь от деревянных стен, словно эхо от каменных сводов?

– Одно из самых безмозглых предложений, – только и смог сказать он в ответ.

Как это ни странно, Мария выразила с ним полное согласие.

– Да, мне тоже так показалось, когда он впервые высказал передо мной свой замысел. Теперь я понимаю, что не сумела тогда понять до конца, к каким последствиям может привести такой союз. – Лицо ее смягчилось, на нем появилась добрая улыбка. – В отличие от вас, отец Бруно не умеет разговаривать на моем родном языке. Мне тоже иногда довольно трудно понимать вас.

– Нет, что вы, у вас совсем неплохо получается, – ответил он, дивясь тому, что он готов так долго разговаривать только с этой женщиной, и ни с какой другой, кроме, может, матери. – Но вам не стоит мудрить со словами, чтобы понять меня, когда я говорю следующее – нет.

– Почему же нет? – вскинула она брови.

– Ваши рыцари ни за что не согласятся с моей ролью вашего супруга.

– Может, Гилберт и будет вас ненавидеть, но Уолтер наверняка прикроет вас с тыла.

– Ваш король потребует моей головы за то, что я выступил против него с оружием в руках.

– Все это так, – признала она. – Но вы, вероятно, все равно можете ее потерять независимо от того, женитесь или нет.

«Черт подери, какая все же она дерзкая девчонка!»

– Это абсурдная идея, – сказал он, раздражаясь все больше от того, что послушно старался ей все объяснить, ответить на ее вопросы. – Я англичанин, сакс. Вы – норманны. Такой союз между нами будет каким-то чудовищным.

– Неужели? – Она чуть вскинула брови. – Сам Вильгельм призывал норманнов жениться на англичанках, чтобы таким образом заручиться лояльностью этой страны. На территории всей Англии норманнские рыцари брали в жены ваших женщин. Точно также поступил и мой брат с вашей собственной невесткой.

Она, эта женщина, которая только что жаловалась на плохое понимание его языка, тем не менее, ухитрилась говорить колкости, которые, несомненно, были нацелены на то, чтобы вызвать у него еще большую ярость. Или же она старалась унизить его напоминанием о том, каковы масштабы норманнской оккупации? Как бы там ни было, но ее уловка не удалась. Как это ни странно мысль о том, что Эдит лежит в одной кровати с полубезумным Хью, его совсем не трогала, а вот, что Мария каждую ночь отдается Гилберту, – норманнская женщина казалась ему чудовищной, хотя, в общем, ему до этого не было никакого дела.

– То, что произошло между вашим братом и Эдит, – совершенно разные вещи.

– Отчего же?

– Вы сами говорили мне об этом, – с ее помощью ему удалось заручиться лояльностью народа Кенуика.

– Разве вы не хотите жениться на мне, чтобы добиться такой же лояльности от жителей Лэндуолда?

– Ага! Теперь вы подошли к истинной причине своего брачного предложения! Ротгар очень пожалел, что в данную минуту у него в руке не было топора; он вдруг почувствовал неотразимое желание бросить что-нибудь, бросить со всей силы, чтобы разрядить внезапно охватившее его непривычное напряжение.

– Я не делала вам никакого брачного предложения.

– Нет, делали.

– Нет, не делала. Эта идея принадлежит отцу Бруно…

– Будь он проклят! – заорал он. Это, конечно, святотатство – проклинать священника, – но пусть будет проклято вместе с ним и это святотатство. Бывают моменты, когда защита чести мужчины вызывала в нем настоящее неистовство. Например, в таких, как сейчас, когда женщина с безрассудной смелостью предлагает ему вступить в брак, только чтобы обеспечить дальнейший контроль за землями, чтобы заручиться сотрудничеством дюжины работников…

Ну, а чем это отличается от того, что он сам замышлял сделать, когда силой заставил Эдит покинуть монастырь. Эта мысль заставила его быстро подняться.

Мария стояла перед ним, блики огня отражались на ее взъерошенных волосах: она помахала рукой, словно хотела к нему прикоснуться, но не была заранее уверена в его реакции. Ее широкие беспокойные глаза не вязались с холодной уверенностью в себе, которую она на себя напустила.

Он попытался взглянуть на себя ее глазами. Может, он уже не испытывает мук голода, но все же нельзя скрыть следов от недоедания. Волосы острижены, борода, которой он гордился, сбрита, одет в какие-то крестьянские лохмотья. Настолько тщедушный, такой неприметный по сравнению с сытыми норманнскими рыцарями, что даже она побуждает его спасаться, пытается отдать ему свою кобылу, чтобы только ускорить его трусливый побег.

И все же она не отрывая глаз, с интересом, взирала на его выпиравшее мужское достоинство. Он мог поклясться в этом. Несомненно, ей очень хотелось узнать, оснащен ли хотя бы висячим членом этот человек, так мало похожий на настоящего мужчин)'. И все же, несмотря ни на что, она предлагала ему жениться на ней. Несомненно, рассчитывая на то, что он отойдет в тень, превратится в подобие сакского евнуха, которого будут время от времени призывать для демонстрации, когда она будет устраивать парады для своего брата перед строителями замка.

Ну, а какой у него был, по сути дела, выбор? Убежать от Гилберта и навсегда навлечь на себя несмываемый позор, продемонстрировав всем свою трусость, оставить ее и Хелуит в руках норманнов. – Нет, об этом и даже думать нельзя. Тогда, может, вступить в любую битву и умереть, как собаке, от рук какой-нибудь норманнской свиньи? Или жениться и дергаться как марионетка, исполняя малейшую прихоть Марии, продолжать взирать, как другие люди управляют его землями, его народом, понимая, что его шея может уцелеть только в том случае, если он будет им полезным и исполнительным.

– Подумайте, прежде чем сказать либо «да», либо «нет», – прошептала она.

Подумать? Казалось, такие мысли кружились у него в голове многие часы, не давали покоя. Огонь, за которым они уже но следили, продолжал весело потрескивать, а черед затянутое шкурой окно, еще не просачивалась предрассветная белизна.

– Вы должны прежде всего поразмыслить над следующим, – продолжала она, пользуясь его молчанием. – Я полюбила эту землю. Ребенок, который родится от нашего союза, Ротгар, – вырастит на этой земле; он будет называть Лэндуолд своим домом. В любом случае, будете вы жить или погибнете, я постараюсь привить ему любовь.

Он и раньше считал ее ведьмой, а теперь она лишь подтвердила его подозрения. Никто, кроме ведьмы, не мог проникнуть в тайные глубины его мозга и догадаться о его горячем сожалении. Его родственники правили здесь в Лэндуолде, когда римляне высадились на английскую землю, и ему было ужасно больно от мысли, что дальнейшее наследование обрывалось на нем. Ребенок, его сын, хотя он мог и не владеть землями своих предков, хотя у пего в жилах и могла течь норманнская кровь, тем не менее будет скакать на коне по земле Лэндуолда, будет дышать его воздухом, пить его воду.

Из-за нее у него перед глазами стояла какая-то туманная круговерть, она поглощала все его сомнения, мучила его, заставляла представлять, рисовать в воображении, как он прижмет ее к себе, как зароется лицом в ее прекрасных волосах, как он будет, лежа на ней, зачинать с ней ребенка. Мысль об этом взволновала его, его естество восстало; ее бесстрастное перечисление всех ожидающих его впереди привилегий лишь раздражало его, так как он был уверен, что любое телесное соединение с ней будет лишь бледным подобием истинной страсти, лишь долгом, уплатить который требовала ее честь.

Ведьма, умеющая околдовать, очаровать, ведьма, ткущая свою соблазнительную, роковую сеть вокруг него, пользуясь его слишком чувствительной восприимчивостью, высасывающая из него все, и ничего не отдавая взамен.

– Вы готовы раздвинуть перед каждым ноги и стать проституткой Лэндуолда, зарычал он, отлично понимая, что бросал ей в лицо эти обидные, полные ненависти слова только потому, что чувствовал, как безнадежно перед ней капитулирует.

– Да, я раздвину ноги, а вы прольете свое семя, – все это ведет к одной и той же цели. Когда мы соединимся, не испытывая никакой иной страсти, кроме желания обеспечить будущее Лэндуолду, кто разберет, какая у кого роль? Кто из нас уподобится проститутке?

Она пристыдила его, она стояла перед ним, вытянувшись настолько, насколько ей позволял ее маленький рост, не скрывая своей гордости, не пытаясь возражать на его оскорбления.

Ротгар потянулся за топором. Она не спускала с пего глаз. Схватив с кровати плащ Эдвина, он набросил его себе на плечи. Она, слегка вскинув подбородок, молчала. Он открыл дверь. В хижину ворвался холодный ветер, раздувая дремлющий огонь, выбивая из него яркие искры. Здесь еще достаточно дров, и она сможет продержаться до утра.

Он переступил через порог, плотно притворил за собой дверь. Потом подумал: «Ну и что теперь?» Он должен уйти, вот что. Пусть Гилберт думает, что он бежал, спасая себе жизнь, чтобы не сталкиваться лицом к лицу с норманном и его мечом. К черту гордыню.

Он должен уйти, и он уйдет.

Она что-то говорила о своей кобыле. Он, конечно, не возьмет эту лошадь, но воспоминания о том, как она ворвалась в хижину, вся окоченевшая до такой степени, что не могла даже разжать пальцы рук, укрепляли его в мысли, что она, конечно, не позаботилась, как следует, об этом несчастном животном. Сообразительная лошадь, несомненно, нашла бы укрытие позади хижины, где ей был бы не страшен холодный северный ветер. Он увидел, что кобыла там. Стоя, она чутко дремала. «Вероятно, ей в голову никогда не приходила мысль, что нужно снимать с лошади седло», – пробормотал он сквозь зубы. Подойдя к спящей кобыле, он снял с нее седло и уздечку, почесал ей за ухом, потом, наклонившись связал ей передние ноги поводком. Теперь он должен уйти.

Небольшая горка неколотых дров преградила ему обратный путь. Той вязанки, которая сейчас сушится возле огня, хватит лишь до утра, если только ветер не задует в другую сторону или не разыграется непроглядная метель. Если такое произойдет, то никто, даже Гилберт, уже не спасет ее. Он выбрал из поленьев те, которые поменьше, которые станут гореть без дополнительной рубки, и потащил их к двери. Он бросил их на видном месте, чтобы она сразу смогла их заметить.

Теперь пора уходить.

Казалось, прошла целая вечность, а он прошел всего какую-то сотню шагов.

Однажды, когда он был юным и только познавал этот мир, спросил отца, почему самые нищие крепостные, положение которых было нисколько не лучше положения рабов, даже не пытались бежать от ужасающей монотонности и беспросветности жизни.

– Но ведь это их родина, – ответил старик Ротгар.

– И это моя родина, – кричал внутренний голос. Казалось, Лэндуолд связал его ноги невидимыми путами, так как каждый шаг ему давался невероятным усилием воли. Неудивительно, что крестьяне никогда не убегают. Часто казалось, что, несмотря ни на что, они счастливы.

Но что означает для него брак с Марией, брак без любви? Чем он отличался бы от холодного, рассчитанного наперед союза с Эдит? Да, все верно, подтверждал внутренний голос, но он не мог до конца понять, почему ото должно быть именно так, и почему это так было.

С трудом преодолев еще несколько метров, остановился, потом еще несколько, снова остановился. Сыновья здесь, в условиях щедрой природы Лэндуолда, вырастают высокими и крепкими.

Он повернул назад, к хижине, и с такой быстротой очутился возле двери, что был немало удивлен. Он был уверен, что эта ведьма, которая набивалась ему в жены, обеспечила ему какой-то магический перелет. Она стояла на коленях, повернувшись спиной к огню, не сводя глаз с двери, ожидая его возвращения. Глаза у нее ярко сверкали: может, от слез, может, от резкого ветра, проникающего через дверные щели, может, еще от чего-то. Он не мог точно сказать.

– Вы что, на самом деле ведьма? Как вы могли быть уверенной в том, что я непременно вернусь? – спросил он, спиной закрывая за собой дверь. Увидав ее, он почувствовал непреодолимое стремление к жизни.

– Нет, но я слышала, как вы там, снаружи, проявляли обо мне заботу, и молилась. – В доказательство этих слов, она подняла руки, демонстрируя длинные, нежные пальцы, которые переплелись в старинном ритуальном жесте. Вы, конечно, будете меня ненавидеть до конца моих дней за то, что я предпринимаю?

– Как легко сказать, – я никогда не смог бы вас ненавидеть, – но как трудно выдержать, когда возвращалась холодная рассудочность, когда она не стояла на коленях перед ним у огня, когда он должен был передать свою землю Хью, когда его положение раба умаляло его самого в глазах других рыцарей и в его собственных. – Я попытаюсь не делать этого и потом, позже, – ответил он.

Вздохнув, она быстро оглянулась. Встав на ноги, принялась поправлять смятые юбки. Потом, наконец, снова повернулась к нему. Она низко опустила голову, волосы закрыли ей глаза, через пряди пробивались только ее круглые розоватые от огня щеки.

Проворными пальцами она начала развязывать ленточки у себя на шее, затем высвободила руку из рукава туники.

– Что вы делаете? – Его голос сразу охрип, когда она, потянув еще раз за тунику, обнажила руки и все остальное, демонстрируя ему кремовую округлость вздымающихся грудей.

– Мы с вами заключили сделку, не так ли? – Когда он с кислым выражением на лице кивнул, добавила:

– У нас есть время. Я предлагаю ее должным образом завершить и кончить дело!

* * *

Однажды, стараясь помочь Марии привлечь к себе внимание будущего состоятельного супруга, се кузина Элисон попыталась обучить ее искусству флирта. Мария, однако, не оказалась способной ученицей.

Ее лицо застывало, на нем появлялись резкие линии в тот момент, когда нужно было соблазнительно улыбаться, когда ей приходилось произносить двусмысленные выражения, слова у нее получались какими-то неуклюжими. Когда пытаясь копировать легкие движения телом, грациозные жесты молодых норманнских знатных дам, все у нее выходило ходульно и глупо. В конце концов, Элисон, подняв руки вверх, сдалась.

– По крайней мере, старайся не полнеть, – убеждала она ее, с упреком качая головой и указывая на недостатки Марии, и добавила:

– У тебя красивые груди. Кто из мужчин не захочет посмотреть на них, хотя бы краешком глаза. Судя по всему, Ротгар Лэндуолдский принадлежал к их числу.

Этот человек, предвкушая прелесть победы, выдавал охватившее его возбуждение торжествующей, вожделенной улыбкой; он от удовлетворения прищурил глаза, постоянно одергивая тунику, чтобы скрыть рвущееся на волю из штанов свое мужское естество. Когда Ротгар все же уклонился, Мария поняла, что ее легкомысленные слова приобретали в его восприятии оскорбительный оттенок, и теперь даже ее голые груди не вызывали никакого набухания в нижней части его туники. «Давай завершим нашу сделку веселым ритуалом плотской любви», – вот что она хотела ему, в сущности, сказать. От смущения кровь бросилась ей в лицо, и она попыталась найти рукав и продеть через него руку.

Он опередил ее, коротко бросив:

– Пусть будет так. И сбрось с себя все остальное. Посмотрим товар, который ты здесь предлагаешь.

Пожав плечами, она спустила платье до пояса. Почувствовав, как он учащенно задышал, она осмелилась бросить взгляд на конец его туники. Элисон была права все эти годы. Хотя ее кокетливые слова успеха не принесли, обнаженные груди все же подействовали Либо Ротгар засунул себе в штаны свой топор, либо все же ее груди воспламенили его.

Ей захотелось закричать.

– Ax!.. – Его голос превратился в хрип, свидетельствующий об отвращении. Прикройся.

Он повернулся к ней спиной. Снова одев платье, она ожидала, когда же ее зальет, словно потоком, чувство облегчения, словно она наконец выполнила неприятное задание.

Но она ничего не дожидалась, его холодность глубоко ее уязвила.

– Мой муж не считал, что у меня такое внушающее только отвращение тело, сказала она, разглаживая ленточки, чтобы снова завязать их на шее.

– Твой муж? – Казалось, он давился этими словами, не мог их толком произнести.

– Его звали Ранульф Фитц Герберт. Он давно умер от раны, полученной в живот. – Она дотронулась рукой до правой части своего живота, вспоминая ужасную кончину Ранульфа.

– Ты до сих пор по нему чахнешь?

– Нет, – ответила она, иронично улыбнувшись. – Мы были женаты четыре года, он постоянно выполнял повсюду свой рыцарский долг. Он проводил день со мной, а неделю в другом месте. Всего-то мы, наверное, и были с ним вместе не больше четырех месяцев. Он был добрым человеком, но я давно привыкла жить без него, а не с ним.

– У тебя сохранятся и обо мне такие же воспоминания, если моя голова слетит с плеч, как ты на то рассчитываешь?

Она внимательно изучила его напрягшееся, такое неуступчивое тело. Отбрасываемые от огня тени обрисовывали его силуэт на фоне стены до малейших деталей – от торчащих стерней волос на голове до его непокорного мужского естества, все еще выпиравшего из штанов. Она знала, что ей никогда не забыть любого разделенного с ним момента. «Почему он отвернулся от нее? Почему?»

Ротгар, словно прочитав ее мысли, заговорил. Он заходил, жестикулируя, по хижине.

– Нет, я так не могу. – Чувствовалась вся глубина его отвращения и неприязни. Боже праведный, она заключила сделку, чтобы выйти замуж за любовника!

– Я не понял твоих намерений. Мне никогда еще не приходилось совокупляться таким образом.

Она закрыла глаза, охваченная безотчетной печалью, что Ротгар в этом смысле для нее потерян навсегда.

И вдруг она услыхала его безотчетный смех. Она открыла широко глаза от неожиданности.

– Неужели тебе всегда нравится самое худшее? Я имею в виду, что лучше всего заниматься любовью в таких местах, в которых не кишат вши и гниды. Где мягкий соломенный тюфяк и меха располагают к любви. Я не привел бы последнюю проститутку в такую хижину, где я должен выносить на ночь на мороз этот вонючий соломенный тюфяк, чтобы кишащие в нем паразиты не оказались в моих и без того остриженных волосах. Черт подери, как мне хочется, чтобы ты привела мне два бурдюка с вином!

В отчаянии она пыталась догадаться до смысла его слов.

– Значит, тебе нужно обязательно напиться, чтобы совокупиться со мной?

– Нет, – ответил он, чувствуя, как пропадает веселость. Его поведение стало таким же серьезным, как и ее. – Но глоток-другой вина может помочь нам чувствовать себя друг с другом более раскованно, в таком случае легче говорить о том, что у тебя на самом деле на сердце.

– Мне не нужно никакого вина, чтобы говорить правду, – сказала она.

– Ах так? В таком случае скажи, почему ты на самом деле хочешь, чтобы мы женились? – бросил он.

Ей тут же самой захотелось выпить. Ротгар прав; когда по ее жилам разливается смешанная с вином кровь, ей легче говорить о том магическом чувстве, которое пронизало все ее тело, когда она впервые прикоснулась к его коже, о том, как ему удалось добраться до глубины ее сердца. В состоянии легкого опьянения она могла осмелиться и признаться, что из всех мужчин только он, кажется, был способен покончить с ее проклятым томительным одиночеством, чтобы только он был рядом с ней, это бы наполняло жизнью все ее существо.

– Ты прежде пыталась изложить мне истинные причины, – сказал он, выражая нетерпение из-за ее продолжительного молчания. – Теперь я тебе помогу. – Если ты будешь замужем за другим, то Гилберт не сможет принудить тебя выйти за него.

– Ты прав, но лишь частично, – призналась она.

– Даже если он убьет меня, то какой ему толк в останках какого-то сакса?

В этом она не была до конца уверена. – Может, у него что-то есть на уме.

– Все равно люди станут поддерживать только Хью.

– Хотелось бы надеяться.

– А ты можешь рожать детей? – Он вдруг неожиданно нахмурился, словно вспомнив о своей бездетности.

– Я однажды забеременела, но ребенок так и не родился. Ухаживающая за мной старуха заверила меня, что первый раз выкидыши случаются довольно часто, так что не стоит беспокоиться.

Кажется, ее ответ удовлетворил его.

– Завершение сегодняшней нашей сделки означает, что мы можем не объявлять о предстоящем браке с целью выявления каких-либо препятствий, стоящих на его пути, принимая во внимание, что у нас может появиться ребенок.

– Да, ты прав.

Она ожидала, что он что-то скажет еще, но он молча уставился в пылающий огонь. Представленные в таком свете веские причины для заключения брака казались делом рассчитанным и совсем незначительным, и в результате лишь бледное подобие чувства охватило ее сердце.

– Существуют ли какие-нибудь другие причины? – спросил он, словно невзначай.

«Нужно сказать ему, что есть и другие причины», – неожиданно пришло ей в голову, и сердце учащенно застучало у нее в груди от этой мысли. Она понимала, что сорвавшиеся с губ слова, какими бы малозначительными они ни были, не вызовут у него никакой реакции, свидетельствующей о том, что у него тоже есть хотя бы малая частичка тех чувств, от которых распирало все ее существо. Она молча ждала.

Казалось, он старательно пытается выяснить причину ее молчания. Потом он сказал:

– Значит, дело между нами уложено, не так ли? Чувство горького разочарования охватило ее, оно было таким всеохватывающим, всеобъемлющим, что даже такой неумеющий прятать своих эмоций человек, как она, мог зашататься и с головой выдать себя. Пытаясь собрать осколки разбитой гордыни, Мария спросила:

– Ты, значит, удовлетворен заключенной сделкой?

Последовало продолжительное молчание, а тем временем усиливалась жара от огня, который, казалось, отражаясь от стен, изводил их еще больше.

В этой тишине вдруг послышался его голос:

– Да, я удовлетворен. За исключением одного.

– Чего же? – Она почувствовала, как у нее сохнет во рту; ее произнесенные хриплым голосом слова, казалось, все еще дрожали в удушливой, угнетающей атмосфере хижины.

Уголки губ Ротгара дернулись в кривой усмешке. Легким движением руки он теребил свое крепкое восставшее мужское естество, которое неуклюже пряталось за его одеждой. Задыхаясь, Мария широко раскрывала рот, словно большой рост этого человека, его сила, восставшее естество лишали ее возможности в полной мере вдыхать спертый, нагретый воздух.

Его полуулыбка исчезла, все его тело напряглось. Его глаза, в которых теперь ничего нельзя было разглядеть, блуждали по всему ее телу; они, казалось, оставляли жгучее клеймо на том месте, на котором задерживались, и теперь у нее не оставалось ни тени сомнения в том, что он искал, чтобы должным образом заверить заключенную между ними сделку.