Текст книги "Покоренная поцелуем"

Автор книги: Донна Валентино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Как тебе это пришло в голову? – Мария смотрела на Эдит, не скрывая подозрения. Неужели она так серьезно недооценила разум этой женщины?

– Я узнала об этом в монастыре, тогда, когда училась разговаривать на вашем языке, – объяснила Эдит. Аббатиса выбрала меня, чтобы передать свои знания различных врачеваний. Она надеялась, что я продолжу потом эту практику. Я уже почти завершила обучение, когда Ротгар похитил меня оттуда.

– Скажи, что, по-твоему, мы должны предпринять, но только не будем здесь стоять, пошли, – сказала Мария, будучи не в состоянии преодолеть порыва, влекущего ее к Ротгару.

Эдит пыталась на ходу ей рассказать о том, как постепенно уменьшала дозу, как старалась уберечь его от нанесения самому себе травмы, как заставляла пить много разбавленного водой вина и угощала изысканными деликатесами, лишь бы умерить его постоянное стремление к «дозе».

– Послушай, остановись, дай передохнуть, – взмолилась, тяжело дыша, Эдит, прислонившись к стене. Мария стояла, проявляя громадное нетерпение. Существует одно растение – настойка его на листьях значительно смягчит жар в крови.

– Где ты найдешь это растение сейчас? Ведь пока еще снег покрывает всю землю.

– У монахинь в монастыре есть запас. Я могла бы занять у них немного, а весной отдам.

– В таком случае тебе придется посетить те места, где ты была так счастлива, – сказала Мария. Эдит кивнула в знак согласия. Мария с минуту подумала, пытаясь оценить сложившуюся ситуацию. – Могу ли я доверять тебе, Эдит, ты на самом деле вернешься?

– Теперь здесь мой дом, – ответила она, эта сакская женщина, стараясь подчеркнуть чувство собственного достоинства.

Можно ли ей, Эдит, доверять? Конечно, можно. В таком случае какую радость, облегчение испытала бы она от того, что теперь может разделить бремя ухаживания за Хью с кем-нибудь еще.

– Ты намерена рассказать о тяжелом состоянии Хью монахиням?

– Нет, что ты!

Ей показалось, что отрицание Эдит последовало слишком быстро. У нее не было времени, чтобы размышлять над этим. – Если я отменю за тобой слежку, то это может вызвать у Гилберта подозрение.

Лицо Эдит вспыхнуло.

– Сэр Гилберт сам пообещал сопровождать меня на прогулке, если мне взбредет в голову немного погулять на свежем воздухе. Не думаю, что растолкую ему значение целебных трав. Мне бы хотелось, чтобы меня туда сопровождал кто-нибудь другой из ваших людей. Сэр Гилберт меня пугает.

Марии слишком хорошо было знакомо это чувство, но она не хотела в этом признаться Эдит. Ее отвращение к Гилберту, казалось, лишь усиливали ее опасения за Ротгара. Увлекая за собой Эдит, она снова побежала.

– Возьми с собой Уолтера. Гилберт не станет его подозревать, я тоже ему доверяю и уверена, что он тебя непременно вернет домой.

– Но почему ты мне не доверяешь? – с горьким упреком бросила Эдит.

Мария, нехотя замедлив шаг, остановилась.

– Уолтер добился моего доверия. Он в течение многих лет сражался рядом с моим отцом, а потом вернулся после долгих странствий, чтобы присоединиться к Хью в тот момент, когда мы уже впали в отчаяние от невозможности отыскать честного и благородного рыцаря, могущего прикрыть всегда его с тыла. Если за тобой не будет внимательно следить Уолтер, то ты начнешь рассказывать всякие небылицы своим монашкам. Что же я скажу, если целая армия монахинь появится в Лэндуолде и потребует твоего возвращения?

Эдит молчала.

Мария смягчила свой резкий тон, хотя ей хотелось просто визжать от еще одной задержки.

– Давай сделаем, Эдит, первые шаги навстречу друг дружке по пути взаимного доверия. Мы на самом деле должны отучить Хью от его «дозы». Но так чтобы об этом никто не знал. Только ты и я будем разделять с Феном бремя ухода за больным Хью.

Эдит вновь кивнула, и, кажется, лицо ее оживилось.

– Все к лучшему. Прежде всего, нам нужно отвлечь внимание всех от выздоровления Хью. Боюсь, что с ним может произойти что-нибудь серьезное, ведь он пока еще настолько беспомощен. Что будет, если кто-нибудь из них узнает о просветлении рассудка у Хью?

– Уолтеру можно доверять, – сказала Мария.

– В нем, однако, проскальзывает что-то такое, что вызывает недоверие у Фена. Как, впрочем, и у меня. Все же он – норманн.

– Я должна следить за всем, покуда он не сможет взять на себя все эти обязанности. – Она была настолько поглощена потребностью увидеть поскорее Ротгара, что даже не оценила всех последствий нападения на конюшню – ведь это был открытый мятеж, направленный против Хью. Словно пытаясь вернуть у нее чувство ответственности, громко застонал Стифэн, и его стон отозвался гулким эхом в пустом зале. Ее желание бежать как можно скорее увидеть Ротгара, в каком бы отчаянном положении он сейчас ни находился, нужно было подчинить требованиям Лэндуолда, потребностям народа Хью. Сердце сильно стучало у нее в груди, когда она остановилась возле двери, пытаясь исполнить свои обязательства, прежде чем продолжать путь в том направлении, куда влекло ее сердце.

– Ты знаешь, как можно облегчить агонию Стифэна, Эдит?

– Кое-что я могу сделать. Но я все же не уверена.

– Ну, а Роберту ты можешь помочь? Из раны сочится желтоватый гной, а кожа вокруг воспалена и очень твердая на ощупь.

– Я знаю одну примочку, которая может, вероятно, облегчить его страдания, – ответила Эдит. – К тому же я заметила на шее сэра Гилберта рану.

Мария вздрогнула. Гилберт настаивал, чтобы она лично ухаживала за его раной, хотя совсем не знала, как это делается.

– Мне кажется, ничтожно может ускорить его выздоровление.

– Может, то оружие, с помощью которого ему была нанесена рана, было отравлено. Существуют такие примочки, которые высасывают яд. – Эдит глубоко вздохнула, словно пытаясь собраться с силами, чтобы сказать то, что хотела. К тому же существуют травы, которые якобы успокаивают больного, а на самом деле заражают кровь. Если обработать ими рану, то человек становится сонным, неуклюжим, ничего по существу не замечает из того, что происходит вокруг. Полный курс такого лечения… приводит к смерти.

Затем последовало короткое молчание, и подспудное значение слов Эдит не выходило из головы Марии. Весьма удобный способ, чтобы отделаться от Гилберта…

У нее еще был Уолтер, и, благодаря предупреждению Ротгара, большинство из оруженосцев и Данстэн остались невредимыми.

– А можно ли употреблять эту траву таким образом, чтобы проходящий лечение человек не умер, а лишь стал бы безвольным, легко поддавался чьему-то контролю?

– Лечение можно прервать перед самой смертью, – сказала Эдит. – Если его продолжать и дальше, то это, само самой разумеется, самый страшный грех.

– Конечно, конечно, – чуть слышно отозвалась Мария. – Ну, а если прервать лечение, не доведя его до конца, то такой человек в конечном итоге выздоровеет?

– Конечно, – откликнулась Эдит. Мария отдавала себе отчет, что, несмотря на чудовищный характер их беседы, когда они говорили о том, как довести человека до грани смерти, она впервые чувствует себя в своей тарелке в присутствии Эдит. Легкая улыбка играла на губах Эдит, словно и она разделяла ее чувства.

– Я ведь не отличалась особой добротой к тебе, – сказала Мария. – Почему же ты все равно предлагаешь мне помощь?

– Потому что я хочу вернуть своего мужа, – сказала Эдит, и появившаяся в ее глазах просветленность, видно, соответствовала ее мягкому голосу. – Я с трудом себе представляла слабое движение человечка, ожидающего своей судьбы внутри меня. Когда это произойдет, если он появится на белый свет, то, наверное, Хью мне понравится.

С того времени когда Марии стало ясно, насколько серьезно ранение Хью, она намеренно старалась вытеснить из головы воспоминания о ее настоящем брате, этом смеющемся, ласковом, властном человеке, который так много заслуживал в этой жизни, и, несомненно, такую жену, как Эдит.

Щеки Эдит окрасил легкий румянец, как будто она стеснялась, что ей до сих пор не по себе от идеи, что ее муж может ей понравиться. Мария вдруг вспомнила, как пламенели ее щеки, когда она впервые осознала, что любит Ротгара. Мысль о том, что они вместе с Эдит одновременно влюбились, казалась ей странной, но она испытывала от нее полное удовлетворение.

Она инстинктивно сжала руку Эдит. – Он тебе очень понравится. Я тебе обещаю. Новая надежда пронеслась в сознании Марии, когда она, повернувшись, поспешила оставить в одиночестве Эдит. Тогда, когда она силой добилась брака между Хью и Эдит, то и не подозревала, что он может стать браком по любви. Если бы только такое могло произойти и с ними, если бы Ротгар остался в живых, если бы он не расценивал ее долгое молчание как предательство с ее стороны, если бы и он ее любил, как она его, если зелье Эдит смогло бы поставить под ее контроль Гилберта до того времени, когда выздоровеет Хью, если бы… Боже, сколько же еще впереди препятствий, но у нее на сердце было удивительно легко, когда она выбежала из дома во двор.

* * *

Мария вбежала в конюшню, волосы у нее развевались на ходу, падая на плечи, а будничный плащ его матери с широкими складками свободно болтался на стройной фигурке. Повернув голову к стене, Ротгар потирал губу. Подбородок все еще ныл от нанесенных по лицу ударов Гилбертом, и ему не хотелось, чтобы Мария заметила струйку крови. Она ему лгала, эта вечно замышляющая дурное ведьма, но его предательскому телу было на все это наплевать; как только он ее увидел, оно сразу же наполнилось жизненной бурлящей силой, и его гордость мужчины требовала скрыть от нее свои физические и эмоциональные страдания.

– Живой! – воскликнула она с трудом, чуть не задохнувшись от быстрого бега.

– И это очень жаль, – проговорил сквозь зубы Гилберт, отпихивая Ротгара ногой. – Поднимайся, сакс. Тебе придется кое-что нам объяснить.

Ротгар не очень торопился выполнить его требование. Он стоял, повернувшись к стене, медленно отряхивая соломинки и приставшую к нему конюшенную грязь. В конце концов он кончил этим заниматься, и ему ничего не оставалось, как повернуться к ней. Он старался сохранять подчеркнуто нейтральное выражение на лице, постоянно поворачивая голову чуть вправо, чтобы не были видны наиболее тяжкие последствия «ручной работы» Гилберта, но при первом же взгляде на него ее карие глаза расширились, мягкие губы раскрылись и она побледнела. Ее переживания не уменьшали физической боли, но все же от этого ему становилось легче.

– Что здесь произошло?

– Разбойники! – сказал Гилберт. – Они выпустили на волю коней. Нанесли небольшой ущерб конюшне. Чуть больший – вашему саксу.

– Это они так поработали над вами? – В голосе Марии звучал скепсис. Ложь Гилберта вначале вызвала у него резкий внутренний протест, но он, закусив губы, усилием воли подавил его в себе. Гилберт сразу оценил нанесенный конюшне ущерб и тут же набросился на Ротгара, чтобы выместить его на нем, может, ему хотелось таким образом узнать о местонахождении спрятанного сокровища, а скорее всего, просто отомстить ему за все. Пусть лучше Мария считает, что его избила банда разбойников, а не он, который продолжал бить его даже тогда, когда он едва не потерял сознание. Неважно, что он в наручниках, – женщинам никогда не понять, в каком безнадежном положении оказывается мужчина, когда у него на руках висят эти цепи.

Мария долго изучала его покрытое синяками лицо, а затем перевела взгляд на руки Гилберта. Ротгар, вероятно, мог бы улыбнуться, если бы его губы не опухли. Хотя он был не в состоянии оказать сопротивление Гилберту, он при экзекуции плотно сжал губы, чтобы лишить норманна удовольствия услышать его крики, а прочный сакский череп оставил кое-какие кровавые следы на кулаках Гилберта. Его пальцы были сильно ободраны, а широкая кровоточащая рана на коже Гилберта свидетельствовала, что он здесь проиграл стычку с зубами Ротгара. Дураку было ясно, что Гилберт лгал, не принимая на себя вины за избиение Ротгара. Но она не стала оспаривать лжи норманна. Наклонившись, Гилберт поднял цепь, которой был скован сакс.

– Ну-ка посмотрите вот сюда, Мария, – сказал он, указывая на блестящую отметину, которую оставил на почерневшем металле тупой топор Бритта. – Ясно, что кто-то пытался его освободить, но он клянется, что все это время спал и не видел, что здесь творилось.

– За исключением одного, – ловко солгал Ротгар. – Лошадь наступила подковой на цепь.

– Вероятно, та же лошадь наступила вам на лицо? – спросила Мария.

– Нет, это дело рук совершенно другого зверя. – Пусть она поразмышляет над его словами. Мария улыбнулась в ответ. Но это была не открытая, откровенная улыбка, а скорее тайная, исподтишка, которая вспыхнула на несколько секунд, только после того, как брошенный в сторону Гилберта взгляд убедил ее, что он ничего не увидит. Руки у нее дрожали – ей так хотелось прикоснуться к нему, утишить боль, причиненную ему ее рыцарем. Ротгар поносил себя, называя себя дурнем, обладающим, тем не менее, весьма живым воображением.

Гилберт стоял, как прежде, рядом с Марией и отрывистым, лающим голосом отдавал приказы своим людям, – посылал одних в погоню за конями, другим поручал устранить тот небольшой ущерб, который причинило конюшне разбойничье нападение.

– Нам, норманнам, часто приходится зависеть от милости наших… зверей, сказала Мария, бросив косой взгляд на Гилберта. – Мы настолько зависимы от них, что когда им удается выйти из-под нашего контроля, нужно наблюдать за их действиями, мобилизуя все свое терпение до тех пор, пока не вернем себе прежнюю власть над ними.

– Ну, а что если такой зверь превращается в негодяя и не пожелает больше исполнять волю хозяина? – поинтересовался Ротгар. Хотя Гилберт чутко прислушивался к каждому их слову, он, казалось, оставался абсолютно равнодушным к тому, что они говорили. Это заставило Ротгара с удивлением подумать, уж не слишком ли много он понял из намеков Марии?

Она развеяла его озабоченность, бросив еще один быстрый взгляд в направлении Гилберта, и лишь потом ответив на вопрос Ротгара.

– Всем известно, что негодяев следует уничтожать. Но к этому нужно подходить с великой осторожностью, чтобы этот негодяй не причинил такого вреда, после которого уже ничего не останется.

Руки ее теребили плащ. Казалось, ее широко раскрытые глаза молили его понять все как следует. Оба они чувствовали себя так, словно вовсе не было этих долго тянувшихся дней, что оба они снова вместе в хижине дровосека. Он прощал ей свои цепи, мутную скуку от пребывания в конюшне, обещанное ею объяснение, которого так и не услышал. Он сжимал в руках кольца цепей; они не были вбиты в стену, и он мог бросить их, намотать на шею этого негодяя Гилберта и сжать их изо всех сил, – его шейные позвонки наверняка бы треснули. В тот момент, когда он был занят этими далеко не святыми мыслями, в конюшню неуклюже ввалился отец Бруно.

– Отец! – Мария первой поприветствовала священника.

Старик священник долго оглядывался в конюшне, и на его лице отразилось откровенное неодобрение. Он остановил свой взгляд на Ротгаре.

– Вы обещали освободить его из курятника, – сказал он Марии.

– Да посмотрите вы вокруг себя, – фыркнул Гилберт. – Разве это похоже на курятник?

Отец Бруно проигнорировал его язвительное замечание, изучая последствия небольших разрушений, цокая в отчаянии языком.

– Упрямые глупцы, – бормотал он сквозь зубы. – Именно об этом я предостерегал вас. Именно этого нужно как можно скорее избежать. Для этого требуется лишь обычный брак.

Мария предупредительно подняла руку, бросив при этом тревожный взгляд на Гилберта.

– Отец Бруно…

– Вот, полюбуйтесь, чего вы достигли из-за своей норманнской гордости. Я видел одного из ваших коней, он хромал, вероятно, вывернул переднюю ногу, наступив на кусок мерзлого торфа. Возле строительной площадки сожгли кучу высушенных дубовых бревен. Ах, вам еще об этом неизвестно? Разве англичанин недостоин жениться на вас?

– Отец Бруно, – в отчаянии умоляла его Мария.

– О какой еще женитьбе англичанина идет речь? – спросил Гилберт, лицо его исказила ужасная гримаса.

Священник наконец сообразил, что в конюшне стоит грозовая атмосфера: паническое выражение на лице Марии, покрытое синяками и царапинами лицо Ротгара, едва сдерживаемая, охватившая Гилберта ярость.

– Нет, ничего, – он продолжал, заикаясь. – Я ничего особенного не имею в виду. Просто это одна из моих мыслей, которую мне не удалось как следует сформулировать.

Мария с облегчением вздохнула, но от нее так и не послышалось никаких подтверждений, что между ней и Ротгаром состоялась сделка, как он, отец Бруно, об этом и предполагал. Ротгар сразу почувствовал, как к нему возвращается разочарование, как оно охватывает всю его душу.

– Забудьте об этом, мой друг, – сказал Гилберт. – Его голос мягко звучал, демонстрируя его притворную веселость. – Она не может выйти замуж за англичанина – она дала такое обещание мне.

– Не может быть! – В вопле отца Бруно потонуло произнесенное шепотом возражение Ротгара.

– Подтвердите, дорогая, ему, что это на самом деле так, – сказал Гилберт.

– Это правда, – прошептала Мария после долгих колебаний, уставившись в земляной пол.

– Может, она кажется сверхскромной, так как договору о нашей помолвке всего несколько дней, – сказал Гилберт, поражая всех, особенно Ротгара, необычной болтливостью. – Никогда не забуду этого славного утра, когда она согласилась, нет, умоляла меня стать моей женой. Я, конечно, мог бы найти и более удобное место для заключения помолвки, чем обычная хижина дровосека, но вы знаете, как ведут себя женщины, – стоит им чего-то захотеть – никакими силами им в этом уже не откажешь.

Сердце Ротгара упало. Когда же этот тип прекратит разыгрывать из себя дурака перед этой женщиной? Разве он только что не размышлял над переменами, которые в ней произошли, после того, как она провела несколько минут наедине с Гилбертом в хижине дровосека? Нет, теперь он знал, чем они объясняются. Она, скорее, сейчас его воспринимала, как ни с кем не сравнимого шута, – ей было достаточно лишь бросить на него несколько выразительных долгих взглядов, произнести несколько тщательно подобранных слов, чтобы вновь соблазнить его, заставить его ей поверить.

Гилберт назвал хижину дровосека их местом заключения помолвки. А это означало, что в то время, когда он считал, что Мария играет свою роль в запланированном ими обмане, Мария с Гилбертом, – нет, он был вынужден зажмурить глаза, плотно сцепить зубы, чтобы только изгнать из воображения подобную картину. Та ночь, которая до сих пор напоминала ему о ее чарах, выходит, для нее было всего лишь развлечением, – она ее использовала только для того, чтобы потянуть время, покуда ее истинный суженый, к своему вящему удовольствию, улаживал все дела.

Он вспомнил, как она вбежала в конюшню только что совершенно свободной; она могла прийти бы к нему и раньше, если бы этого хотела. Но она оставалась, ночь за ночью, в господском доме. Оставалась с Гилбертом – ее женихом.

– Вот о чем я думаю, священник, – мурлыкал Гилберт. – Лучше всего, если вы нас повенчаете немедленно.

– Гилберт, не забывайте о своем обещании, – начала было Мария, но суровый взгляд норманна заставил ее умолкнуть.

– Она боится, что у нее может родиться ребенок от сакса, – сообщил Гилберт священнику в конфиденциальном тоне. – Он ее изнасиловал, знаете ли, этот подлый пес!

Мария густо покраснела.

– Не может быть! – снова воскликнул отец Бруно, но уже неуверенным, дрожащим голосом старика. – Его взор торопливо переходил от Марии к Ротгару, к Гилберту, и возвращался обратно.

– Этого не может быть, миледи.

Пальцы Гилберта сжали ее предплечье; издав слабый крик, она упала на него, прижалась к нему, лицом уткнулась в его плечо.

– Этот сукин сын сам хвастался этим передо мной. Разве это не так, Мария? – шептал Гилберт.

– Миледи, что вы скажете на это? – повторил отец Бруно.

– Он… он изнасиловал меня для своего собственного удовольствия, сказала она. – Ее слова, казалось, падали как комья мерзлой земли на крышку гроба.

– Он на самом деле вас изнасиловал? – в голосе отца Бруно звучало сомнение, которое требовало своего опровержения. Повернувшись к Ротгару, священник сказал:

– Ну, а вы, сын мой?

Она все еще стояла вплотную к Гилберту, послушно подчиняясь его воле, когда он, словно собственник, крепко схватил ее за руку. Что-то всплыло в памяти Ротгара, – отвратительный, растекшийся синяк на ее бледной, мягкой коже почти на том самом месте, где сейчас рука Гилберта сжимала ее руку, но у него в голове не оставалось места для догадок и воспоминаний, у него все кружилось перед глазами из-за уверток ее находчивого и лживого ума. С какой легкостью она перевирала его слова, которыми он клялся защищать ее, и использовала их в своих целях, чтобы приблизить его роковой конец. Как она прижималась к Гилберту…

Какое теперь имело значение – признание перед священником, ведь она была утрачена для него, Ротгара.

– Она может называть это как угодно, – ответил Ротгар священнику. Отец Бруно что-то недовольно проворчал и, сделав несколько шагов, встал между ними. Какое-то странное оцепенение, казалось, обволокло плотным туманом все его тело, его мозг. Он только этому обрадовался.

Мария почувствовала во рту медный привкус крови, но она не могла ослабить крепко сжатых, прокусивших губы зубов. Если она это только сделает, то непременно расплачется, выкрикнет правду, и каждое произнесенное ею слово решит ее судьбу, Ротгара…

– Отлично, – прошептал Гилберт ей на ухо. Он ослабил свою хватку, и она почувствовала, как медленно возвращаются к ней силы. Она твердо стояла на ногах и считала, что ей просто необходимо опираться на него, пока она не обретет достаточно выдержки, чтобы противостоять чувственному взгляду Ротгара.

Слова, всегда они – ее самое мощное оружие. Они, казалось, витали вокруг нее, словно надежда, заставляли щеки покрыться легким румянцем. С каждым произносимым ею словом дверца клетки захлопывалась все сильнее. Гилберт глядел на нее с жадным блеском в глазах.

Она высвободила руку и опустилась на колени перед отцом Бруно. Ротгар с удивлением смотрел на этого человека с седой бородой.

Слова увлекали ее в ловушку, их все больше проскакивало у нее через сознание, обещая найти выход из положения. Но нужно ли так стараться, если, судя по выражению лица Ротгара, он считает, что она отказалась от придуманной ими хитрости.

Значит, она угодила в расставленную ею же самой западню. Но Хью все еще управлял, а Ротгар все еще жил.

Значит, оставалась надежда.

– Не желаете ли выслушать мою исповедь, отец Бруно? – спросила она. – Если бы ей удалось хотя бы на несколько минут остаться наедине со священником, она могла бы ему все объяснить в отношении Ротгара…

– И мою тоже, – поспешил добавить Гилберт. – Мы с ней должны освободиться от всех прежних прегрешений до заключения брака.

– Нет! Только мою одну. – Мария смотрела в упор широко раскрытыми, умоляющими глазами в глаза священника.

– Мария! – окликнул ее Гилберт угрожающим тоном.

– Я просто хочу сказать, что мои грехи таковы, что мне необходимо поговорить о них наедине со священником.

– Думаю, это не пройдет, – сказал Гилберт. Он видел ее насквозь.

– Мы заключаем брак сегодня, Мария, и какие могут быть тайны между мужем и женой?

Отец Бруно беспомощно заморгал. Надеясь, что он целиком пришел в себя, Мария неслышно, одними губами прошептала:

– Нет, прошу вас, только не с ним. Ей сразу полегчало, когда кратковременный, охвативший отца Бруно шок прошел, и, он, казалось, дал ей знак, что понял.

– Ах, нет, не сегодня, отец Бруно…

– Нам еще предстоит доказать, что оба вы можете вступить в брак и что между вами нет кровного родства.

– Что такое? – заорал Гилберт, и на его лице появилось выражение озадаченности. Она попыталась, вся дрожа, получше спрятать свою благодарность священнику и, сложив благочестиво руки, склонила голову.

– У вас могла остаться жена в Нормандии, – объяснял отец Бруно с присущим священнослужителю терпением. – И кто может поручиться, что вы не состоите с этой женщиной в прямом кровном родстве? Тем более во время всеобщего покаяния церковь особенно строго запрещает подобные церемонии…

– Будь проклята ваша церковь!. – заорал Гилберт. – Любой из наших может в этом плане поручиться за меня.

– В таком случае вам грозит лишь короткая отсрочка, – сказал отец Бруно. Слова господина Хью будет вполне достаточно.

Ротгар глухо рассмеялся. Мария обменялась взглядами с Гилбертом; тот отвернулся, будучи, вероятно, не готовым еще рассказать священнику об истинном состоянии здоровья Хью. В глазах священника светился разум.

– Хью еще не до конца оправился от лихорадки, я вам об этом говорила, сказала Мария. – Может, ему потребуется определенное время… прежде чем он даст свое согласие. Нужно благодарить Бога за это, – поспешила тихо добавить она.

– Очень жаль. – Отец Бруно нахмурился, пытаясь сосредоточиться. Вдруг лукавая улыбка разгладила его морщины. – Существует и другой путь.

– Какой? – спросил его Гилберт, а сердце Марии при этих словах екнуло.

– Скоро мы будем отмечать пасхальное воскресенье. В прошлом воскресение Христа праздновалось особенно пышно. Любой крестьянин имел право прийти к господскому дому накануне вечером, чтобы принять участие в празднестве, нарушить Великий пост и попросить у владельца о каком-либо одолжении. Ну, если и сейчас господин Хью намерен продолжать соблюдать такой обычай, то меня могут в таком случае переубедить, и я обвенчаю вас сразу после святого дня, ну, скажем, в понедельник на пасхальной неделе.

– Хью не обладает большим богатством, – сказала Мария, лихорадочно пытаясь придумать способ, чтобы заставить священника отказаться от задуманного, что, по ее мнению, сильно смахивало на желание получить в таком случае взятку… Все его финансовые средства уходят на строительство замка. Можете себе вообразить, как Филипп тут же отправится к Вильгельму и сообщит ему, что Хью одаривает людей, а замок по-прежнему недостроен. Вильгельм без колебаний…

Отец Бруно перебил ее, замахав руками.

– Потребности у людей очень невелики. Один может добиваться права на выращивание еще одной дополнительной свиньи, другой может попросить немного шерсти, чтобы соткать теплые пеленки для младенца. Как видите, миледи, удовлетворение таких незначительных просьб во многом может укреплять узы дружбы с вашими народом, привлекать его на вашу сторону, и они с большим рвением будут продолжать строительство замка.

– Мне кажется, неплохой план, – сказал Гилберт, согласно кивая головой. Он теребил пальцами подбородок, а жестокая улыбка не сходила у него с лица.

– Ну а если кто-то потребует от Хью большего, чем он в состоянии дать, я постараюсь переубедить просителя искать другой милости.

Рука у Марии еще сильнее заныла, напоминая ей о некоторых методах переубеждения, к которым прибегал Гилберт.

– Я прошу о первом одолжении, – сказал Ротгар.

Гилберт выругался, рука его тут же схватилась за рукоятку меча.

Он прислонился к стене конюшни, бедра, цепи скрывали его покрытые шрамами запястья и позвякивали, доставая до покрытой соломой земли. Тени скрывали следы от расправы над ним, но она все равно все видела и знача, что здесь произошло. Гилберт, может, и размахался кулаками, но во всем этом виновата она. От нее эти побои! Туника его была распахнута на шее, демонстрируя ее четкие линии. Могла ли она теперь прижаться к нему, объяснить все так, чтобы он наконец понял.

– Когда я слышу твое блеяние, у меня чешутся руки, в которых я сжимаю меч, – заворчал Гилберт. – Тебе следует понять, что молчание – это большая добродетель, сакс.

– Как и тяжкий труд, – резко возразил Ротгар. Но я только хочу ускорить завершение твоего дела, норманн. Пошли меня работать на строительство замка. Я постараюсь, чтобы там больше никто не причинял ему ущерба.

– Ха! Да ты сразу отроешь свои сокровища и тут же смоешься. Лучше впустить в овчарню волка…

– Сокровища? – встрепенулся отец Бруно. Не обращая внимания на священника, Ротгар ответил:

– Не волка, норманн, а хорошую собаку, которая гонит стадо овец туда, куда надо, чтобы они ненароком не сорвались со скалы в бездну и не погибли.

Гилберт презрительно хмыкнул. Отец Бруно одобрительно кивнул головой:

– В этой идее есть что-то ценное, сэр Гилберт. Я лично очень обижен на Ротгара, весьма им недоволен, но ведь местные люди по-прежнему его обожают и чтят.

– Он убежит при первой же представившейся возможности, причем, несомненно, прихватит с собой сокровища, а заодно уведет немало здоровых, работоспособных мужчин.

– Все равно от меня будет больше толку, если я не буду и впредь сидеть здесь с оковами на руках, – съязвил Ротгар.

– Откуда такое неодолимое желание, сакс, а? Пожав выразительно плечами, Ротгар добавил;

– Лучше умереть от тяжкого труда, чем от скуки в этой конюшне. – Он бросил взгляд на Марию. – Кроме того здесь время от времени чувствуется такая вонь, от которой выворачивает наружу все кишки.

– Можно привозить его сюда ночевать, – предложил отец Бруно. – А лучше соорудить ему небольшое пристанище возле склада строительных материалов. Там можно поставить стражу, чтобы она приглядывала и за ним, и за другими.

Произнеся слово «вонь», Ротгар взглянул ей прямо в глаза. Нос у него сморщился, губы искривились, словно ее вид, долетавший до него ее запах являлись чем-то невыносимым для него.

– Мария, – подтолкнул ее Гилберт. Она посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц, чувствуя всю тяжесть своего несчастного положения.

– Как вы думаете, это предложение увязывается с вашим планом мести?

– Ax, – только и сказала она. Мария пыталась подыскать нужные слова, но они не приходили ей в голову. Разве сам Ротгар не включил в разработанный им план возможность использования его на работах на строительной площадке замка? Она никак не могла до конца понять, почему он затронул сейчас этот вопрос, когда, судя по всему, уже не верил ей. Вероятно, он уже забыл, что должен указывать ей, как нужно поступать.

– Мне кажется, что работа на строительной площадке может его лишь унизить.

«А может, она его только обрадует, взбодрит, – подумала она про себя. – Он будет находиться среди своего народа и не чувствовать всей горечи ее предательства, „вони“, как он выразился».

Гилберт не отрывал от нее глаз, в которых сквозила плохо скрываемая похоть. Ротгар вообще не обращал на нее внимания, но когда он все же бросал на нее взгляд, от его презрения у нее подкашивались ноги. Лицо отца Бруно сияло от восторга в связи с тем, что могло принести народу Лэндуолда такое решение, а также его заботам о всех своих прихожанах.

Она чувствовала себя обреченной обманщицей, если только ей не удастся осуществить эти три нелегкие цели, не упуская из виду ни одну из них. И здесь ей никто не мог помочь, за исключением робкой сакской девушки, владеющей врачеванием, обладающей пока еще не апробированными ни на ком лечебными травами, у которой, однако, были все основания пресечь все ее попытки.