Текст книги "Инквизиторы"

Автор книги: Дональд Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава 24

– Не понимаю, – ошарашенно сказал Армандо Раэль.

– Вас очень ценит Вашингтон, Excelentisimo. Правительство считает неотъемлемо важным обезопасить надежного союзника от любых и всяческих досадных случайностей. От любых угроз. Любых возможных покушений.

– Ценю столь трогательную заботу и признателен за нее. Но куда именно вы клоните, сеньор Хелм?

Несколько мгновений я созерцал Ра-эля в полном безмолвии, надеясь, что взгляд мой выразителен и многозначителен.

– Бультман, – произнес я неторопливо. – Уверены ли вы в способностях немца?

– Он явился с превосходными рекомендациями, – нахмурился Раэль. – А что?

– У меня личный, мстительный интерес к затеваемой операции, – пояснил я. – Но, состоя на правительственной службе, надлежит позаботиться в первую очередь не о себе, а о том, чтобы Гектор Хименес погиб раньше, чем успеет ускользнуть и применить свой военный опыт на земле Коста-Верде. Как бы мерзок ни был этот человек в иных отношениях, военного таланта у полковника не отнимешь...

Я выдержал коротенькую паузу.

– Уцелев, убежав и добравшись до сына, командующего повстанцами, Хименес непременно представит серьезную опасность для вашего высокопревосходительства.

Я понемногу делался закоренелым лжецом, да еще и латиноамериканского образца: вруном-краснобаем.

– Да, конечно, – процедил Армандо Раэль, размышляя о своем. – Однако неужели вы сомневаетесь bi способностях господина Бультмана? Его послужной список безупречен.

– Был безупречен, – отозвался я. – До сравнительно недавнего времени, когда Бультман учинил рейд на Кубу, пытаясь уничтожить Фиделя. И потерпел фиаско. Сокрушительное. Потерял ступню. Подобные вещи, как правило, крепко сказываются на дальнейшей карьере, ибо увечье подрывает уверенность в собственных силах, заставляет непроизвольно опасаться чего-либо подобного...

– Понимаю...

– Между нами, ваше высокопревосходительство. Должен сообщить: спасательная операция, проведенная мистером Бультманом четыре дня тому назад, была вовсе не такой уж героической, – наябедничал я. – Скажем так: немец изрядно помог, но и только. А мы, со своей стороны, изрядно помогли ему самому... Иначе Бультману пришлось бы несладко.

Глаза президента превратились в недобрые щелки:

– То есть... Бультман доложил неправду?! Я поспешил воздеть ладони в успокаивающем жесте:

– Нет-нет, ваше высокопревосходительство, ничего подобного я сказать не хотел! По-видимому, просто выразился неудачно... И все же: существовал ли на земле хоть единый командир, упускавший случай немножко расцветить и приукрасить собственные заслуги? Сеньор Бультман прибыл как нельзя более кстати. Мы далеки от мысли чернить человека, поспешившего на выручку. Но в крайнем случае, мы справились бы и сами. А вот сеньор Бультман, пожалуй, сгинул бы со своим отрядом, не ударь мы по мятежникам во фланг и не открой ураганного огня...

Армандо Раэль помрачнел.

– Я просто предлагаю, Excelentisimo, отрядить вместе с Бультманом опытного, надежного наблюдателя, способного и совет вовремя подать, и делом помочь, если потребуется. Выправить вероятные ошибки... Понимаете? Или, еще лучше, предупредить ошибки, не дать им совершиться вообще. Или, в самом крайнем и нежелательном случае, даже принять командование штурмовой группой.

– Не понимаю! – раздраженно бросил Раэль. – Просите разрешения присоединиться к Бультману? Я проворно помотал головой.

– Никак нет, ваше высокопревосходительство. Повторяю: моя организация должна оставаться в стороне, пребывать в полной тени. Однако вы располагаете опытным, обученным, закаленным, испытанным профессионалом. Ему и карты в руки.

Я сглотнул и поспешил продолжить:

– Коль скоро у господина Бультмана рука невзначай дрогнет, коль немец поставит под удар относительно простую операцию, этот человек спасет положение. В конце концов...

Я нанес решающий удар.

– В конце концов, именно его гений позволил вашему высокопревосходительству завоевать президентское кресло. Столь выдающиеся военные не каждый день встречаются.

– Глупости! – побагровел от возмущения Армандо Раэль. В бешенстве он даже позабыл титуловать себя во множественном числе: – Я сам распланировал восстание, и сам командовал! Что за беспочвенные сплетни! Разумеется, имелось очень много верных союзников и друзей, но распоряжался я сам!!

Забавно было то, что перед воцарением на престоле Коста-Верде Раэль числился преуспевающим санта-розалийским адвокатом и в делах военных не смыслил ни аза. Все нынешние ордена и медали глубокочтимый и высоко превосходивший прочих смертных сеньор Армандо пожаловал себе сам. Тут уж действительно и безусловно: сам.

Но за истекшие годы напыжившийся диктатор убедил себя, что захватил целую страну чуть ли не своими двумя руками. Это история неизменная, вечная, смехотворная.

Оставалось только примирительно улыбнуться.

– Если я ошибся, простите великодушно, Excelentisimo: знаете ведь, какая беспардонная вещь – молва. Еще раз: простите.

Кислая гримаса искривила губы Армандо Раэля.

– Не за что прощать, сеньор Хелм... Да, вы совершенно правы: никто не сумеет приглядеть за Бультманом лучше, чем Энрике. А присматривать необходимо. Жаль отпускать сеньора Эчеверриа, без него служба национальной безопасности начнет работать куда хуже, но делать нечего... Единственный пригодный человек. Я подпишу распоряжение сейчас же...

Глава 25

В Чикаго валил снег. Я спустился по трапу самолета уже в сумерках и весьма удивился, угодив прямо в метель. По странному психологическому закону, при тысячемильных перелетах подсознательно ожидаешь застать на месте назначения ту же погоду, что царила в покинутом тобой уголке земного шара. Забываешь о климатических поясах.

Развалившись на сиденье подле водителя, я мчался прочь от аэропорта и трясся, точно лист осиновый в своем легоньком тропическом костюме, покуда включенный обогреватель не сделал температуру в кабине более сносной.

Думал я в основном о господине Энрике Эчеверриа, лично явившемся проводить меня до воздушного лайнера в Санта-Розалии. Точнее, встретившем у взлетной полосы. Подле обер-палача стояли трое здоровенных телохранителей, что можно было расценивать либо как привычную предосторожность, либо как невольный знак уважения к Мэтту Хелму.

Сначала я чуток струхнул, подумал: что-то пошло кувырком, и наступает мой черед познакомиться с темницей Ла-Форталеса. Пожалуй, именно такие мысли и хотел вызвать у меня Рыжий Генри.

– Сеньор Хелм?

Отделившийся от маленькой группы молодчик вразвалку приблизился ко мне и окликнул.

Остальные гориллы из SSN буквально сверлили меня бдительными очами, ожидая хоть намека на сопротивление, хоть малого повода употребить силу. Очень им этого желалось.

– Будьте добры, отойдемте в сторонку... Сеньор Эчеверриа убедительно просит уделить ему несколько минут.

В тропических краях даже душегубы отменно вежливы, и если вас ведут к эшафоту, непременно приговаривают: "Сделайте милость, наклоните голову, нам будет удобнее пристроить петлю под левым ухом". Традиция, ничего не попишешь.

Enrique Rojo созерцал меня дружелюбным взглядом черной кобры, или мамбы, или уж не знаю, какие местные разновидности змей пресмыкаются в Коста-Верде. И выдерживал основательную паузу, давая собеседнику перебрать в мозгу все возможные последствия этой милой встречи. Потом кисло улыбнулся:

– Их высокопревосходительство президент Армандо Раэль шлет наилучшие пожелания улетающему гостю. Надеется, что вы удостоите Коста-Верде новыми посещениями, будет рад увидеть вас в El Palacio de los Gobernadores опять...

Я поклонился:

– Передайте глубокочтимому сеньору президенту мою глубокую признательность и взаимные пожелания всяческой удачи.

Без намека на улыбку Эчеверриа продолжил:

– Это напутствие господина президента, сеньор Хелм. А теперь выслушайте мое. Пожалуйста, не принимайте предыдущего приглашения чересчур серьезно. Если вы действительно так умны и проницательны, как я предполагаю, не ступайте на почву Коста-Верде даже будучи транзитным пассажиром воздушного рейса...

Я пристально глядел на Энрике-Рыжего и думал, что парень довольно красив: на палаческий лад. Припомнил изувеченный обломок человека, зовущегося Рикардо Хименесом. И отогнал воспоминание. Вовсе ни к чему было сеньору Эчеверриа читать в глазах сеньора Хелма то, о чем сеньор Эчеверриа догадывался и сам.

Ибо, подобно мне, отнюдь не был набитым болваном.

– Напутствие принято к сведению, глубокочтимый директор, – молвил я.

В коричневых глазах Эчеверриа промелькнуло нечто похожее на беспокойство, и я понял: невзирая на бесстрастную физиономию ненавистного господина Хелма, глава SSN весьма верно угадывает, какого свойства мысли роятся в мозгу собеседника, и подозревает, что лучше было бы не выпускать меня из Коста-Верде вообще. Для здоровья полезнее.

Однако президент распорядился, и приказ надлежало исполнить. По-видимому, разгорячившийся после нашей тайной беседы Раэль успел нешуточно повздорить с Энрике, и парень попросту не решался нарываться на полную и бесповоротную опалу...

– Хорошо, – сказал он. – Вы свободны.

Темные, блистающие влагой улицы казались милыми и дружелюбными после залитой солнцем и кровью Коста-Верде. Снежинки таяли, едва успев коснуться мостовой, мириады капель обращались ручьями, ручьи делались потоками; Чикаго заливало.

И все равно, в Штатах было уютнее.

Я покосился на шофера, присматривавшего за местными делами после убийства Элеоноры Брэнд. Мак не поскупился, выслал на подмогу мне настоящий отряд нападения, укомплектованный отборными головорезами. Водитель, голубоглазый, худой, жилистый и щуплый внешне, слыл непревзойденным искусником в обращении с холодным оружием, ядами, взрывчаткой, автомашинами и еще многими вещами как откровенно убийственного, так и сравнительно безобидного свойства.

Звали его Джексоном. Впрочем, кое-кого зовут Эриком.

– Оттаял? – осведомился Джексон, бросив на меня быстрый взор. Почуял, что я не расположен болтать.

– Если нет, возьми фляжку в ящике для перчаток, полегчает... Не хочешь? Ладно. Тебе заказали номер в гостинице "Оллманд". Минут двадцать езды от Лэйк-Парка, ночью и того меньше. Чемоданы забраны из квартиры мисс Брэнд и доставлены в отель. Сможешь переодеться немедля. В гостиничном гараже дожидается надежный "датсун", ключи у механика. Позвонишь, назовешься и спустишься в лифте. Машина будет уже у парадного входа.

– Наш арийский друг давал о себе знать?

– Конечно. И весьма недвусмысленно. Бультман прилетает послезавтра, в два часа пополуночи пойдет на штурм.

Я скривился:

– Проворный фриц, ничего не скажу. Только времени, черт побери, оставляет в обрез. Это скверно... Прогноз погоды?

– Предсказывают ясную. Ветер юго-западный, от десяти до пятнадцати футов в секунду, к вечеру должен поутихнуть. А ночью наступит полный штиль.

Я скривился вновь:

– Будем надеяться, окаянные синоптики хоть на сей раз угадали верно.

– Распоряжения?

– Всех отзывай из парка. Бегом. И никаких следов! Пускай подберут все свои паршивые окурки, вес оторвавшиеся пуговицы найдут и прихватят. Нас не должны заподозрить. Работают Бультман и компания. Ну, и еще один субъект, о котором никому знать не полагается...

– Да, совсем вон из головы... Тебе подобрали отличное местечко в высотном доме напротив. Не думай, будто легко было. Но кто-то знает кого-то, кто уехал куда-то и любезно ссудил первого кого-то ключом от пустующей квартиры.

– Весьма кстати уехал.

– Мы настойчиво попросили. Парень оказался так любезен, что даже пообещал начисто забыть наши физиономии. Славная личность.

– Насколько славная? Джексон пожал плечами:

– Существует единственный способ сделать человека стопроцентно молчаливым.

– Не надо, не трогайте беднягу. Если не идиот по праву рождения, мигом сообразит, чего ради просили ключ, и сам будет молчать, как дохлая рыба.

– Кстати, вот тебе упомянутый ключ. Это запасной, изготовлен по нашей просьбе. Используй, а потом просто выкинь в реку или в сточную канаву... Тебе выделен помощник и наблюдатель. Расписание усадебной жизни, проверенное и уточненное, получишь завтра от меня.

– Тир имеется, руку набить чуток?

– Да, загородный стрелковый клуб. Можешь отправляться туда и палить по жестяным индейкам и зайцам сколько заблагорассудится. Владелец – человек надежный, вопросов не будет. Приезжай попозже, чтобы в темноте поупражняться, и спокойно выставляй мишенью картонную фигуру.

– Где ружье?

– Тоже завтра, вместе с бумагами. Я приеду пораньше и подымусь прямиком в номер.

Джексон покосился и осклабился:

– Можешь промолчать! Нести буду, точно игрушку фарфоровую, шагать осторожно, ботинки надену с резиновыми подошвами, чтобы ступалось помягче... С готовой к употреблению снайперской винтовкой обращаться следует не менее вежливо, чем с бутылкой нитроглицерина. Знаю, как вы дрожите над оптическими своими прицелами...

Я проспал ночь подобно утомленному сурку. Предстоявшая работа особых треволнений не вызывала, голову ломать не было нужды. В нашем деле вообще следует при всякой возможности щадить нервы: их и без того треплешь на каждом шагу.

Людей наших из Лэйк-Парка отозвали, но не прежде, чем удостоверились, что усадьбу Хименеса взялись опекать новые наблюдатели. Полковник, таким образом, не почуял неладного.

Силы Бультмана понемногу разворачивались перед грядущей атакой, напропалую используя сведения, которыми снабдил я. Но, разумеется, желали проверить их надежность сами. Понятное стремление.

Я истратил целую коробку патронов, пристреливая тяжелое ружье заново, ибо телескопический прицел обычного образца заменили в последнюю минуту сложным и довольно капризным устройством ночного видения. Плечо ныло вовсю. Трехсоткалиберный "Холланд-и-Холланд" "магнум" считается среди охотников на крупную африканскую дичь едва ли не пугачом, но, во-первых, смею заверить, что слона из этой штуки можно свалить преспокойно, а уж отдача у моего ружья оказалась – будьте покойны! Я и забыл за долгие годы, как оно брыкается.

Удовлетворившись итогами испытаний, я предпочел не истязать себя. Набитый перед ответственным выстрелом синяк на плече мало способствует хладнокровному прицеливанию. Следовало и честь знать.

Я возвратился в гостиницу "Оллманд" с ушами, пылавшими, точно фотографические фонари. Не от стыда за собственные человекоубийственные приготовления, а потому, что паскудные наушники, назначенные спасать барабанные перепонки при долгих огнестрельных забавах, болтались на голове и лишь натирали кожу, почти не заглушая грохота.

В голове звенело.

Запоздало поужинав, я постарался поуютнее устроиться на огромной двуспальной кровати, завернулся в одеяло и честно прикорнул.

Разбудил меня телефонный звонок. Джексон уведомил: Бультман подтверждает место и время. Шлет привет. Последнее прозвучало едва ли не по-любительски.

Фриц обещался начать боевые действия ровно в два часа. Нынешней ночью.

То есть, по сути, ранним завтрашним утром.

Глава 26

Ведя маленький «датсун» по темным чикагским переулкам, я прилежно пытался размышлять о Глории Патнэм. Вы спросите, отчего же именно о Глории? Поясняю: славная моя приятельница была наиболее отвлеченным и бестревожным предметом раздумий. Следовало немного отвлечься и расслабиться.

Я вспомнил последнюю беседу за столиком подле бассейна, погадал, удалось ли женщине утрясти отношения с Джеймсом окончательно. Пожалуй, удалось. Умница она, Глория. И натура тонкая... Конечно, удалось.

Можно было также вспоминать Элли Брэнд, но это грозило приступом холодной злобы на Гектора Хименеса и его пащенков, учащенным сердцебиением и, следовательно, вероятным промахом...

Стоп! О чем угодно, только не о предстоящем выстреле!..

Вернейший способ услать пулю "за молоком" – это загодя представлять, как лязгнешь затвором, приложишься, дыхание затаишь, согнешь лежащий на гашетке указательный палец... Разумеется, предварительная подготовка неизбежна. Ружье надлежит проверить, а патроны зарядить елико возможно тщательней (впрочем, оружейник у нас поистине изумительный, о патронах я не беспокоился). Можно, сами понимаете, и фабричными обойтись, но гораздо лучше отмерять порох сообразно особенностям вашей отдельно взятой, неповторимой, обладающей собственными привычками винтовки. Выиграете в точности попадания.

Следует обзавестись надежным упором, определить силу ветра. Дотошно вычислить расстояние, и изучить таблицу соответствующих упреждений. Хотя пулю "Холланд-и-Холланда" отклонить может разве что ураган, коего не предвиделось...

Но когда перечисленные приготовления позади, всякое ненужное размышление должно прекратиться. Опаснее всего именно блестящие идеи, стукнувшие в голову за минуту до пальбы. Лихорадочные поправки, улучшения, пересчеты – и неизбежный промах. Душите в зародыше любые поползновения подобного свойства!

Часто вспоминаю свой первый выстрел по антилопе. Я был мальчишкой, вышел поохотиться вместе с отцом, и увидел вожделенную добычу. Но антилопа казалась настолько маленькой по сравнению с оленями, на коих я охотился довольно успешно! Мозг лихорадочно заработал, прикинул: животное, должно быть, находится чересчур далеко, надобно взять повыше, тогда пуля ударит как надо...

И я взял повыше, и пуля пролетела выше, и антилопа умчалась во всю антилопью прыть, вероятно, осыпая меня страшными антилопьими проклятиями.

Лишь года полтора или два спустя мне повезло повстречать еще одну животину этой породы. Я не повторил ошибки, прицелился точно в бок и уложил бедолагу наповал. Но рога у трофея были далеко не столь впечатляющими, сколь у той, упущенной из-за лукавых мудрствовании перед нажатием на курок...

Нынче предстояло стрелять в условиях нелегких. Восьмой этаж высотного дома; пуля прянет по нисходящей траектории, покроет расстояние в четыреста пятьдесят ярдов. То же самое, что расположиться в засаде на склоне горы. Любому человеку, мало-мальски сведущему в охоте, известно: заряд имеет склонность забирать высоко, и нужно делать поправку на угол зрения.

Впрочем, это применимо лишь к по-настоящему крутым склонам. Я твердо сказал себе: здесь линия выстрела будет отлогой, сила земного притяжения не успеет помешать полету пули, а посему и ловить мишень должно в перекрестие волосков – как обычно.

Безо всяких поправок!

Я вздохнул и сосредоточил мысленный взор на образе выбирающейся из бассейна Глории.

Когда-то, давным-давно, должно быть, еще прежде, чем чикагский пригород Лэйк-Парк получил нынешнее свое имя, он изобиловал обширными усадьбами. Ныне их сносят – весьма проворно – и заменяют огромными коробками, которые даже домами назвать язык не поворачивается. Так и говорим: "квартирные блоки".

"Блок", заранее указанный Джексоном, высился на месте бывших конюшен, принадлежавших городскому ипподрому. Владелец последнего сколотил состояние продажей пилюль, укрощавших мигрень. А располагавшаяся неподалеку усадьба, оккупированная семейством Хименесов, была собственностью человека, прослывшего – и заслуженно – королем кока-колы.

Я остановил автомобиль в разумном отдалении от нужного дома, захлопнул дверцу и совершил десятиминутную прогулку. Ночь выдалась безоблачная, лунная, звездная, но витающий над Чикаго смог заставлял светила выглядеть расплывчатыми и тусклыми. В родном штате Новая Мексика небесные виды куда как лучше...

Задержавшись на минуту или две, я послюнил па-лещ, определил точное направление ветра, прикинул раскрытой ладонью силу его и скорость. Прислушался.

Вообще-то слово "прислушался" не совсем точно и уместно. Ваш я попросту весьма чувствителен к воздушным токам, даже если они смахивают на еле веющие, неуловимо нежные зефиры. А самая чувствительная к зефирам часть моего тела – уши.

Стояла зима. Листья начисто осыпались, шелестеть на ветвях было нечему. Лужи, оставленные давешним снегопадом, успели высохнуть, и оценивать ветер по водяной ряби не доводилось. Я использовал уши: мои непогрешимые, верные, надежные уши.

Синоптики, честь им и хвала, не ошиблись. Наступало почти полное затишье. Во всяком случае, легчайшие дуновения, которые могли возникать в спокойном ночном воздухе, для пули не значили ровным счетом ничего.

Я помедлил, поразмыслил, потом воротился вспять, сызнова забрался за руль "датсуна" и докатил до автомобильной стоянки возле обозначенного Джексоном здания. Опять выбрался, вынул из замка зажигания связку ключей, замкнул дверцу.

Поднялся по ступенькам к металлической служебной двери, соответствовавшей "черному ходу" старых добрых домов, построенных до второй мировой войны. Условным образом постучался.

Отворил крепкий молодой человек в белом, не шибко чистом комбинезоне. То ли впрямь служил смотрителем "блока", то ли заменил его на эту ночь, не знаю. Да и не любопытно мне это.

– Поднимайтесь по боковой лестнице, – велел он. – Запыхаетесь, понимаю, но времени еще много, успеете отдышаться и отдохнуть. Не надо вызывать лифт... А я подымусь через четверть часа. Только посмотрю, был за вами "хвост" или не было.

Я вскарабкался по семи пролетам серой бетонной лестницы, вовсю налегая на круглые железные перила. Толкнул тяжелую металлическую дверь. Очутился в устланном коврами вестибюле восьмого этажа.

Отыскал нужный номер на двери, употребил выданный Джексоном ключ, проскользнул в незнакомую квартиру, даже не пытаясь отыскать выключатель света.

Винтовка обнаружилась в столовой. При сочившихся в незабранные шторами стекла лучах луны я разглядел на придвинутом к подоконнику столе ружейный чехол: длинный, надежный, сработанный из крепкой пластмассы, подобно чемоданчику-"дипломату".

Рядом пристроился бинокль, несколько мешочков, набитых песком, и два тонких, маленьких предмета, оказавшихся крошечными карманными фонариками.

Что ж, особой спешки не замечалось, проверить снаряжение было возможно и потом. Времени еще много, сказал напарник. И был совершенно прав. Оставалось два часа и двадцать минут.

Если, конечно, герр Бультман атакует в назначенное время и не отколет какого-либо хитроумного трюка...

Я приблизился к окну.

Вид из него открывался всецело мирный и совершенно спокойный. Теннисные корты, плавательный бассейн, откуда выпустили воду, тускло отблескивавшие асфальтированные дорожки. Темные купы деревьев. Темный, приземистый дом, где семейство Хименес предусмотрительно избегало зажигать лампы в сумерках, а уж сейчас, когда стрелки часов готовились встретиться у цифры двенадцать – и подавно.

Пожалуй, полковник и его домочадцы уже располагались почивать. Наступила последняя ночь в их жизни. Только сами Хименесы об этом пока не ведали.

Забор, венчанный переплетениями колючей проволоки, оберегал их от неожиданных вторжений извне. Должно быть, по ощетинившимся стальными жалами нитям звенело и гудело высоковольтное электричество, но Гектор Хименес был человеком до мозга костей военным, и чересчур полагался на общепринятую армейскую защиту. Словно подобное препятствие могло задержать команду обученных и отчаянных диверсантов... Людей, совершенно чуждых армейскому образу мыслей.

На приличном расстоянии от забора, внутри поместья, горели ослепительные пятна прожекторов, целившихся в окружающий мир, стерегших покой и благополучие Гектора.

У Элли Брэнд, припомнил я, даже "глазка" не было встроено в дверь...

Мой напарник, или наблюдатель, как назвал его Джексон, проскользнул в полутемную квартиру, предусмотрительно покашляв на пороге, дабы не схлопотать случайный удар ножом или пулю.

Подошел ко мне. Помолчал. – Дозоры сменяются каждые четыре часа, – уведомил он через минуту. – Ходят по двое. Дежурство обязательно для всех, за вычетом девицы и самого полковника. Смотрите, у ворот караулит Артуро Вальдес, повар. Мануэль Кордова обходит усадьбу по периметру с одним из сторожевых псов. Другой поранил ногу и отлеживается в будке.

Парень поглядел на мерцающий циферблат наручных часов.

– Через минутку будем созерцать Кордову, который объявится вон из-за той высокой сосны... А, вот и он, голубчик. Немножко не угадали.

Я вынул из кожаного чехла инфракрасный бинокль, покрутил рубчатое колесико, навел резкость и принялся изучать возникшую в поле зрения фигуру. Точнее, две.

Шагавший рядом с Мануэлем доберман-пинчер был огромным зверем: черным, с коричневато-рыжими подпалинами. Великолепная собака, ничего не скажешь... И проводник представлял собою внушительное зрелище.

Высокий для уроженца Латинской Америки, широкоплечий субъект. Понятно, почему заработал прозвище Медведь. Густые пиратские усы. Эту смуглую рожу я видал – мельком видал, когда бандитский седан промчался мимо, покинув на тротуаре совершенно мертвую Элли Брэнд.

Немало довелось потрудиться, полетать, поколесить и протопать, чтобы повстречаться вновь, хотя Мануэль Кордова не имел понятия о состоявшейся встрече. Понятие наличествовало одностороннее. Мое.

Странным образом, всякая ненависть исчезла бесследно. Явление почти обычное. Когда настает миг вожделенного мщения, злость пропадает, уступая место полному спокойствию.

Ибо вы понимаете: с минуты на минуту мерзавец умрет.

Бинокль у меня был хороший, изготовленный в Японии, 7х50; прекрасное разрешение, изумительная четкость. Я проследил, как мужчина и пес удаляются, исчезают за купами густых, по-видимому, колючих кустов.

– Н-да, – произнес я. – Стоило трудиться, прицел менять... На кой ляд нужны приборы ночного видения? Светло, точно днем. Четырехкратный оптический прицел поставили бы – и дело с концом.

Парень решил, будто я недоволен, и поспешил пояснить:

– Учитывали, что Бультман, возможно, выведет из строя электрическую сеть. Или сами они выключат прожекторы. Или...

– Дружище, я не сетую! Просто ворчу. Кто прицел регулировал, ты, что ли?

– Да. У меня по снайперской части больше опыта, чем у Джексона... Да, забыл! Марти. Мы обменялись рукопожатием.

– Эрик, – ответил я.

– Надеюсь, – ухмыльнулся Марти. – Если вы не Эрик, с меня голову свинтят.

Невзирая на дружелюбную болтовню, парень явно пребывал в раздражении. Тоже обычнейшее дело. Никому не по вкусу исполнить всю черную работу, обустроить позицию, обеспечить оборудование, а потом разостлать перед пришлым снайпером-бенефициантом ковровую дорожку, склониться до земли и следить, как он произведет весьма несложный выстрел, который с неменьшим, если не с большим, успехом произвел бы сам помощник... Но снайпер, явившийся на готовое, стяжает все причитающиеся лавры.

Кроме раздражения, в глазах Марти сквозило изрядное любопытство. Он отнюдь не знал, кого именно я вознамерился выводить в расход, ломал голову, строил всевозможные предположения.

– Все в полнейшем ажуре, – похвалил я. – Только дай, проверю мешки с песком. Передвину чуток, потому что руки у меня длиннее и винтовка ляжет иначе... Вот, хорошо... Теперь, Марти, самое время прилечь и вздремнуть. Если стрясется непредвиденное, буди немедля. Если нет – пни коленом под зад ровно в половине второго.

И я уснул.

По-настоящему.

Чем и произвел на Марти неизгладимое впечатление.

Куда большее, чем вызывала моя старинная слава предерзостного истребителя.

Будучи исправно разбужен, я зевнул, присел, потянулся, лениво встал на ноги и немедленно двинулся в сортир. Следовало тщательно опорожнить мочевой пузырь. Немало важнейших выстрелов пропало впустую, много ответственных заданий пошло насмарку лишь оттого, что в решительную минуту стрелок чувствовал себя не лучшим образом и думал не столько о мишени, сколько об унитазе.

Я заставил себя не размышлять о направлении ветра, если таковой поднялся опять. Не гадать, выстрелит ли окаянная винтовка вообще... Некоторые дают осечку...

А потом осталось только притаиться напротив распахнутого окна, в темной комнате, и выжидать, уложив ружейный ствол на мешки с песком. Дуло отстояло от оконного проема на добрый ярд, чтобы вспышка была не столь заметна извне.

Патрон в боевой камере.

Предохранитель спущен загодя. К лешему всякие предписания, касающиеся безопасности при обращении с огнестрельным оружием. Спокойно лежащая винтовка не пальнет по собственному произволу. А в последнюю секунду, впопыхах, палец может не довести рычажок до полного упора...

Оптический прицел оказался усовершенствованной армейской моделью, оставлявшей, между прочим, полный простор для каких угодно усовершенствований. Батарея, по словам наблюдателя, могла невозбранно работать много часов, а возможно, и суток, подряд.

Более того, – уведомил Марти, – ее просто необходимо включать заранее, дабы электрические цепи успели досконально прогреться и "стабилизироваться". Ежели моя научная терминология вам не по нраву, пожалуйста: изобретайте собственную.

Все, что можно было приготовить, мы приготовили.

Я с удовлетворением убедился: Марти понимает – сейчас не время для пустой болтовни. Вооружившись биноклем, парень озирал усадьбу Хименесов и благоразумно помалкивал.

Внезапно он произнес вполголоса:

– Вальдес! Привратник! Его, сдается, уже убили...

Ухватив бинокль номер два, я нашарил инфракрасными линзами далекие ворота. Вальдес и впрямь сидел привалившись к столбу, свесив голову под самым что ни на есть неестественным углом. "Чрезвычайно сноровисто сработано", – подумал я.

Глянул на фосфоресцирующий циферблат.

Ровно два.

– Как насчет собаки с проводником? Теперь уж на циферблат посмотрел Марти.

– Через... три минуты. Он возникнет левее тополя. Вон, приближается от западной стены. Скроется за кустами, потом возникнет опять и вынырнет возле... О, Господи!

Я и сам видел Мануэля Кордову и его четвероногого спутника, возникших в довольно широком просвете меж стволами. Внезапно пес подпрыгнул и опрокинулся.

Человек непроизвольно согнулся над животным, немедля понял свою оплошность, развернулся, выхватывая пистолет, но вскинуть ствол уже не успел. Вздрогнул, пошатнулся, повалился наземь подле мертвой собаки.

Вычеркиваем сеньора Осо...

Никакой особой радости я не чувствовал. Парень издох, туда ему и дорога была. Поделом, и вовремя.

А вот видеть убитых собак не люблю... Даже свирепого сторожевого зверя, в лучшем случае способного считаться оружием, сработанным из плоти и крови, было искренне жаль – пес не выбирает, кому служить. Его натаскивают, науськивают и, в отличие от человеческого существа, собака не может послать мерзавца-хозяина к чертовой матери, чтобы искать нанимателей поприличнее...

– Чем их бьют? – полюбопытствовал я.

– Стрелами! – выдохнул изумленный Марти. – Ей-Богу, настоящими стрелами, как у Робин Гуда!

– Ничего подобного, – поправил я, напрягая взор, – лесные молодцы луками пользовались.

А Бультман из арбалетов лупит. Маленьких и мощных. Очень остроумно, пятерка с плюсом... Полагаю, острия болтов[22]22
  Болт – сравнительно короткая, тяжелая арбалетная стрела.


[Закрыть] отравлены. Полагаю также, что не кураре, принятым у южно-американских индейцев для охоты, а чем-нибудь поосновательнее. Синильной кислотой, например. Видал? Падают, словно подкошенные.