Текст книги "АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914"

Автор книги: Доминик Ливен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Среди тридцати двух титулованных «старых дворян» семнадцать были из Силезии. Таким образом, Силезия и тут прочно занимала очень большое место, хотя и не столь огромное, как в первом списке, куда вошли богатейшие слои прусской аристократии. Из этих силезцев несколько принадлежали к дворянским семьям, чьи имена встречались и среди «звездных» миллионеров (Хенкель фон Доннерсмарк, Гогенолоэ), но большинство происходили из других менее состоятельных родов (например, Маргнис, Бирон фон Курланд, Мальтцан, Опперсдорф, Лихновский). Многие из этих тридцати двух были из богатых родов Standesherren, и некоторые жили в Силезии (например, Солмс-Барут, Хатцфельд-Трасенберг), остальные – в других местах. Несомненно, крупнейшим родом в прусской Саксонии были, например, Штольберги: состояние одной их ветви – Вернигероде – равнялось 27–28 миллионам марок, двух других – Россла и Штольберг-Штольберг – оценивалось соответственно в 18–19 миллионов и 10–11 миллионов.

Сердце Пруссии – Померания и Бранденбург – подарило этой группе из тридцати двух имен только две фамилии – Путбус и фон Бер-Регенданк. Одна из ветвей семьи Арним, всегда занимавшая выдающееся место среди прусского юнкерства, в финансовом отношении оставила других аристократов далеко позади, благодаря приобретению поместья принца Пюклера в Мускау и превращению его в крупный промышленный центр.

Большой интерес представляет группа состоятельных землевладельцев из Вестфалии, уступающая в этом списке миллионеров только силезцам. Самым богатым аристократом был, пожалуй, герцог Аренберг, за ним следовали члены трех семей из прежних Stiftsadel: графы фон Вестфален, Фюрстенберг-Гердринген и Дросте Вишерингский. Согласно данным Мартина, эти трое были несравненно богаче, чем обе ветви Сайн-Витгенштейнов, выходцев из вестфальских Standesherren, не говоря уже об очень известных баварских, гессенских и, тем более, о восточных провинциальных фамилиях мелкопоместного дворянства. Поскольку никакие события, происходившие в девятнадцатом веке, не объясняют столь разительный скачок в благосостоянии этих вестфальских фамилий, следовательно, источники, которые в 1820-х годах подчеркивали процветание этой части германского провинциального дворянства, были вне всякого сомнения верны.

Подавляющее большинство, которое составляло пятьдесят три Freiherren и простых нетитулованных дворян, были из семей финансистов и коммерсантов, пожалованных в дворянство не далее, чем два поколения назад. Девять из них жили в Берлине, двенадцать – во Франкфурте и пять – в Кельне. Двое Экардштейнов, из семьи, пожалованной во дворянство в 1799 г., и двое Карстаньенов, получивших это звание в 1881 г., назвали своим основным местом жительства сельские имения. Как и Freiherr Карл фон Камп-Массаунен, который в фискальных статистических данных фигурирует как самый богатый налогоплательщик по всей сельской Восточной Пруссии. Однако по происхождению Камп-Массаунен был отнюдь не из старинных юнкеров. Преуспевающий гражданский служащий, он сколотил свое состояние благодаря браку, породнившему его с текстильной династией Байер. В предвоенные годы по своему доходу он вдвое превосходил принца Рихарда Дона-Шлобиттенского, второго по богатству человека в Восточной Пруссии, потому что прибыли от хозяйства Дона не могли сравниться с дивидендами ведущей промышленной фирмы [97]97
  Ibid. S. 353, 425.


[Закрыть]. Доход «нового дворянства» по отношению к стоимости их состояний равнялся 5,46 процентам, тогда как представители «старого дворянства» получали ежегодно лишь 3,83 процента от стоимости имущества. И тут наивысшие дивиденды шли богатым предпринимателям, восемьдесят два представителя которых получали в среднем 5,66 процентов чистого дохода в год.

[ Таблица 2.13]

[ Таблица 2.14]

Можно в порядке критики указать, что эти статистические данные, охватывающие миллионеров-дворян не включают восточное провинциальное нетитулованное дворянство, то есть ту часть дворянства, которая играла наиболее важную роль; в конце концов, именно это рядовое дворянство, а не Standesherren и не силезские магнаты, создали Пруссию. Именно они, а не богатая аристократия, проводили аграрную политику, которая явилась столь значительным фактором при жизни Вильгельма. В таблице 2.15 [ Таблица 2.15] мы попытались учесть данную критику и представить всех землевладельцев-дворян Прусского королевства, чья собственность в 1912 г. оценивалась свыше миллиона марок (50 000 фунтов) [98]98
  В основу данной таблицы легли указанные Мартином сведения о миллионерах дворянского происхождения, которые считали своим основным местом жительства сельские поместья. За редким исключением дворяне-землевладельцы считали своим домом сельские поместья, даже несмотря на то, что владели также городской собственностью, поэтому таблица дает точную картину класса землевладельцев.


[Закрыть].

Из приведенной таблицы становятся вполне очевидными различия между провинциями Пруссии. В 1912 г., как и в 1806 г., на всех имущественных уровнях силезцы представлены в наибольшем числе, но в пропорциональном соотношении они превалировали в более богатых категориях, чем в бедных. В историческом ядре Пруссии, в Бранденбурге и Померании, крупных землевладельцев почти не существовало, и подавляющее число дворян владело собственностью стоимостью от 1 до 5 миллионов марок, если вообще попадали в эти оценочные рамки. Причем померанских дворян, «стоивших» свыше 5 миллионов марок, было гораздо меньше, чем бранденбургских. Картина богатства в Прусской Саксонии и Познани напоминала бранденбургскую с той разницей, что в Познани многие дворяне-землевладельцы были поляками. Дворянство Восточной и Западной Пруссии было гораздо слабее, чем в других восточных провинциях.

В таблице 2.15 хорошо видны основные различия, касающиеся всех восточных княжеств, с одной стороны, и Шлезвиг-Гольштейна, Вестфалии и Рейнской области, с другой. В этих трех германских государствах дворян, владеющих собственностью, оцениваемой от 1 до 2 миллионов марок, фактически было меньше, чем владеющих собственностью в 2–5 миллионов марок. Значительного числа бедного провинциального «джентри» здесь не наблюдалось. Напротив, наличествовало более малочисленное, но зато явно более обеспеченное сельское дворянство.

Различия между структурой и имущественным состоянием дворянства в Рейнской области, Вестфалии и Шлезвиг-Гольштейне, с одной стороны, и юнкерами, с другой, имело огромное политическое и культурное значение в Германии в девятнадцатом веке. Характеризуя члена богатого знатного рода Рейнской области, барон фон Штейн говорил о юнкерстве:

«Дворяне Пруссии являются бременем для нации, так как они многочисленны, в большинстве своем бедны и жадны до всякого рода должностей, жалований, привилегий и льгот. Из-за бедности им недостает образования, они вынуждены получать его в нищенски оборудованных кадетских корпусах, и высокие должности для них закрыты <…> эта огромная армия полуобразованных людей реализует свои претензии за счет своих соотечественников в двойном качестве – как дворяне и как чиновники» [99]99
  Carsten F. L.A History of the Prussian Junkers. Op. cit. P. 85.


[Закрыть].

Католицизм, исповедуемый дворянами Вестфалии и Рейнской области, резко отличал их от юнкерства при всем сходстве и различии этих двух групп. Однако хотя дворянство Шлезвиг-Гольштейна было протестантским, оно во многих отношениях не походило на высшее сословие Пруссии. Вот что пишет об этом Иоахим фон Диссов:

«…среди дворян Шлезвиг-Гольштейна откровенно провинциальные и неотесанные юнкера встречаются реже, чем в других наших аграрных районах Северной Германии. Отчасти это происходит от того, что эти семьи исторически связаны с Королевством Дании, а отчасти благодаря лучшему экономическому положению. Наследники крупных майоратов (Fideikommissi!) в юные годы посещали иностранные государства и несли военную службу не в маленьких гарнизонных городках, а по большей части в полках гвардейской кавалерии, главным образом в Берлине и Потсдаме. И культурные традиции в этой земле были также не редко более прочными, чем в соседних, богаче поместные библиотеки, ценнее мебель, а семейные портреты писались более изрядными живописцами» [100]100
  Dissow J. adel im Ubergang. Stuttgart, 1961. S. 147–148.


[Закрыть].

Из этой сложной, порой, возможно, даже утомительной главы, насыщенной статистическими данными, следуют четыре основных вывода.

Во-первых, хотя проследить географическое распределение аристократии в обществе и измерить различие в ее доходах вполне возможно, дать точное перекрестное сопоставление дворянства разных стран – задача крайне сложная. Статистические данные для разных стран известны с разной степенью достоверности и относятся к различному времени. Сравнение статистических данных о налогах в Пруссии, начиная с 1912 г., скажем, с частными отчетами русских дворян примерно за тот же период и английскими данными, составленными за четыре предшествующие десятилетия, таит немалые опасности.

Тем не менее, можно все же наметить отдельные основные пункты для сравнения. Если в 1800 г. русская и английская аристократическая элита имела примерно равные доходы, то к 1850-му году англичане вырвались далеко вперед, сохраняя первенство вплоть до 1914 г. Немцы, за исключением крупных собственников Богемии, в 1815 году были гораздо беднее как англичан, так и русских. К 1914 г. наиболее богатые немцы догнали русских и стали в один ряд с англичанами. Доход Хенкеля фон Доннерсмарка, равный 12 миллионам марок в год (600 000 фунтов), уступал, по-видимому, лишь ежегодному доходу герцога Вестминстерского. Семнадцать британских пэров в 1883 г. имели доход свыше 100 000 фунтов в год, однако, поскольку большинство из них владели городской и промышленной собственностью, состояния их за последующие три десятилетия, несомненно, увеличились. В 1912 г., с другой стороны, только шестеро прусских титулованных землевладельцев получали доход свыше 100 000 фунтов в год. Английские магнаты по-прежнему оставляли прусских далеко позади.

Однако, что касается большинства аристократов и более богатых родов поместного дворянства, то здесь картина вырисовывается гораздо менее ясно. В 1873 г. 2500 британских землевладельцев, не считая тех, кто имел собственность в Лондоне, получали доходы от ренты свыше 3000 фунтов. К 1912 г. их число несомненно сократилось из-за падения арендной платы на пахотные земли в южной части Англии и резкого ухудшения положения ирландских джентри. В Пруссии, менее плотно населенной стране, 493 землевладельца из дворян владели собственностью, которая в 1912 г., согласно налогообложению, оценивалась свыше 2 миллионов марок (100 000 фунтов), и даже самые бедные из них имели годовой доход в 4000 фунтов. Многие из 636 дворян-землевладельцев, владевших собственностью от 1 до 2 миллионов марок, получали такой же доход и даже выше. Однако, для достоверного сравнения с Британией необходимо учесть как прусских землевладельцев недворянских сословий, так и многочисленных собственников земли, дворян и недворян, ежегодный доход которых соответствовал 3000–4000 фунтам. Стоит добавить эти группы, к тому же учесть различие в численности населения Великобритании и Пруссии, и разрыв между доходами аристократии этих двух стран исчезнет. В полную противоположность ситуации, характерной для 1815 г., столетие спустя представители прусской знати уже не уступали типичному английскому аристократу, не принадлежащему к плутократии, или наиболее состоятельным семьям в графствах.

Однако ни в Германии, ни в Британии, ни в России, богатство аристократии не могло уже играть решающую роль в обществе, как это было в прединдустриальную эпоху. Прибыли от торгово-промышленной деятельности, или даже от государственных облигаций, приносили большие доходы. Подавляющее число богатых людей не были ни аристократами, ни землевладельцами. Поэтому вполне логично, что во всех этих грех странах, аристократам, чтобы не сдавать своих позиций, оставаясь в числе очень богатых, необходимо было иметь неаграрные источники дохода.

Глава 3. Источники благосостояния: земледелие

Если давать определение европейским аристократам в экономических терминах, то они прежде всего были землевладельцами. Это отнюдь не означает, что доход им приносило исключительно сельское хозяйство; даже в 1800 г. нескольким английским дворянам солидную прибыль давала городская собственность. В тот же период кое-кто из крупных русских аристократов немалой долей своего состояния был обязан заводской собственности. Леса играли важную роль в России и Германии, а шахты – во всех трех странах. В 1800 г. русское и немецкое дворянство все еще владело крепостными крестьянами, и, хотя большую часть дохода, выжимая его из труда крестьян, оно в конечном счете получало из сельского хозяйства, существовали и другие источники. Например, в неплодородных северных районах России крестьянин вполне мог платить оброк, занимаясь одним из сельских ремесел или работая в городе. Кроме того, огромные доходы нередко приносила выгодная должность или покровительство властей предержащих, что особенно характерно для России и Англии.

Тем не менее, в целом верным остается то, что в период с 1815 по 1914 гг., для большинства европейских аристократов крупнейшим источником дохода было, как правило, земледелие. Это вовсе не означало, что аристократы непременно сами занимались сельским хозяйством или управлением своими поместьями. Даже в 1914 г. лишь единицы из них имели специальное образование, чтобы соответствовать данной роли. Проявлять или не проявлять интерес к земледелию было личным делом богатого дворянина, имевшего возможность нанять опытного управляющего и положиться на него. Однако непосредственное участие аристократа в хозяйствовании на своей земле зависело также и от системы, в соответствии с которой в данном регионе или стране земля сдавалась в аренду и обрабатывалась.

В 1800 г. на большей части территории Германии к западу от Эльбы, и в более северных областях российского Нечерноземья (то есть в северной России) землевладелец-дворянин выступал отчасти как рантье, отчасти как судья и отчасти как полицейский. Его роль как земледельца была минимальной, хотя для удовлетворения личных потребностей небольшие земельные угодья могли им сохраняться. В этих регионах доход землевладельца складывался из оброка, десятины и трудовых повинностей, которыми облагались крепостные крестьяне. Характер и бремя этих обязанностей в Германии значительно отличались от района к району, в зависимости от законных прав, какими пользовались данные крестьяне. И в России оброк, или денежная подать, не был единым, а взимался в каждой семье, в каждом поместье различно. Основные различия между крепостными немецких и русских помещиков-рантье в 1800 г. заключались в том, что в Германии обязанности крепостных были определены законом и введены государством, тогда как в России они почти не имели никаких прав, защищавших их от хозяев. Русский помещик мог ради большего дохода заменить взимаемую с крепостных денежную ренту (оброк) на принудительную трудовую повинность (барщина), и зачастую именно так и поступал.

Различия между землевладельцем-рантье Западной Германии (Grundherr) и свободным фермером в восточном бассейне Эльбы (Gutsherr) восходят к позднему средневековью. Прежде на востоке земельные владения по величине были также очень небольшими, однако в результате развития международной торговли зерном и последующего за этим роста городов в Западной Европе производить излишки зерна на равнинах восточной Германии стало весьма выгодно. Ради этой цели крестьян прикрепляли к земле и принуждали нести трудовые повинности, поскольку в данной части Германии, в особенности после эпидемии чумы, рабочих рук на селе стало крайне не хватать. Недостаток трудовых ресурсов в России также послужил основной причиной закрепощения крестьян в шестнадцатом и семнадцатом веках, однако, в допетровскую эпоху крупномасштабных земледельческих хозяйств не существовало. Только в восемнадцатом веке, с развитием рынка и транспортной системы производство больших излишков зерна стало приносить прибыль, и то лишь в том случае, когда поместья находились не слишком далеко от соответствующих средств сообщения.

В восемнадцатом веке даже в восточной Германии, не говоря уже о России, поместные хозяйства представляли собой отнюдь не современные капиталистические предприятия, управляемые предпринимателями дворянского звания. Собственность, в особенности в России, делилась между наследниками весьма беспорядочным образом, и крестьянские земли перемежались с дворянскими. Как в Германии, так и в России крестьяне были не только рабочей силой, но им также принадлежал весь скот и орудия труда, крестьянскими были и методы обработки земли. В обеих странах у мелкопоместного дворянства, большей частью ориентированного на военную службу, недоставало времени посвящать себя повышению культуры земледелия или управлению своими имениями. Многие прусские поместья сдавались в аренду. Крупные землевладельцы в этих двух странах, имеющие в собственности несколько имений, при всем желании непосредственно ими управлять не могли и были вынуждены полагаться на управляющих. В особенности широко это практиковалось русской придворной аристократией, чьи земли были разбросаны по всей обширной территории огромной страны, но случалось это и среди высшей знати в той или иной прусской провинции. Например, в Восточной Пруссии в конце восемнадцатого века принц Леопольд Анхальт-Дассау владел тридцатью девятью поместьями, граф Карл Финк фон Финкенштейн – сорока пятью, граф Карл фон Донхофф – тридцатью тремя, графы Леопольд фон Шлибен и Фридрих фон Дона – двадцатью девятью каждый [101]101
  Начать знакомство с тем, как было прежде организовано сельское хозяйство Германии и какие различия существовали между востоком и западом, лучше всего с кн.: Dipper С. Die Bauembefreiung in Deutschland. Stuttgart, 1980. Abt. 1. Более подробно составляющие дворянского общества Германии рассмотрены в работах: о западной аристократии – ReifH. Westfalischer Adel… Op. cit., Pedlow G. W. The Survival of the Hessian Nobility. Op. cit., Demel W. Die wirtschaftliche Lage… Op. cit.; о восточной – Carsten F. L.A History of the Prussian Junkers… Op. cit., Gorrlitz W. Die Junkers… Op. cit., Schissler H. Preussische Agrargesellscaft… Op. cit. Классической работой о русском дворянстве и сельском хозяйстве конца восемнадцатого века является: Confino М.Domaines et Seigneurs… Op. cit. В книге: Blum J.Lord and Peasant in Russia… Op. cit. – содержится много сведений об изменении соотношений между поместьями, в которых применялась барщина и оброк, а также о проблемах транспорта (более подробное описание упомянутых титулованных лиц см. в Библиографии). См. также: Blum J.The End of the Old Order in Rural Europe. Princeton, NJ, 1978 – превосходное описание сельских условий в Центральной и Восточной Европе.


[Закрыть].

Уникальная английская система землевладения находилась между двумя полюсами – дворянами-рантье и дворянами-фермерами. Хотя подавляющее большинство земель принадлежало аристократии и джентри, на деле ни те, ни другие сами сельским хозяйством не занимались. К концу средних веков земля была в основном передана в аренду фермерам-арендаторам, чьи наделы уже тогда были, по меркам крестьян континентальной Европы, весьма велики. Первоначально многие их этих арендаторов пользовались землей на основании различных видов общепринятых лизгольдов, но к 1800 г. в подавляющем большинстве случаев стали преобладать договоры об аренде по соглашению сторон. Условия аренды и рентная плата определялись ежегодно в соответствии с изменением цен на сельхозпродукцию и процветанием сельского хозяйства. Хотя в принципе договор об аренде не обеспечивал арендатору ни защиты лизгольда, ни компенсации за усовершенствования, которые тот произвел бы на арендуемой им ферме, на практике хорошие фермеры, исправно платившие ренту, крайне редко лишались лизгольда. Почти все решения и связанный с аграрным предпринимательством риск ложились на плечи арендатора. Он решал, что выращивать, ему принадлежал и эксплуатационный капитал, он рисковал банкротством, если падали цены на сельхозпродукцию. Хозяин же земли получал небольшую ренту (3–4 процента), сочетая праздность рантье с престижем владения поместьем.

Тем не менее, некоторую роль в ведении сельского хозяйства землевладелец все-таки играл. Он отвечал за инвестирование основного капитала. С началом огораживания, когда вменялось в обязанность обносить изгородью поля, очищать землю, строить дороги и возводить новые здания, все это оказалось дорогостоящим, но в конечном счете весьма прибыльным бременем. Куда менее доходными нередко были огромные инвестиции землевладельцев в дренажные работы в середине девятнадцатого века, часть которых себя совершенно не оправдала, остальные же не могли даже отдаленно сравниться в прибыли с государственными облигациями, не говоря уже о долевом промышленном капитале. Кроме того, что землевладелец нес ответственность за основной капитал, в тяжелые времена он, чтобы удержать хороших арендаторов, был вынужден уменьшать ренту, тем самым разделяя убытки от сельскохозяйственной депрессии. Даже к 1800 г. договоры об аренде некоторых поместий содержали условия, оговаривающие при необходимости смену арендатора, однако подобное было исключением.

В общем и целом, многие аристократы поддерживали и финансировали введение новых сельскохозяйственных методов, учреждали аграрные общества и выставки, гордились выведением высокопородистого скота, а иногда заводили на своих домашних фермах образцовые экспериментальные хозяйства. Поскольку такие фермы редко оказывались прибыльными, их образовательная ценность для фермеров-арендаторов, которые не могли себе позволить развлекаться агрономическими играми, которыми услаждались аристократы, весьма спорна. Однако другие вводимые аристократией методы играли важную роль в сельскохозяйственном прогрессе в восемнадцатом и девятнадцатом веках, и если дворянин-землевладелец отнюдь не всегда являлся главным героем перемен на сельской ниве, каким его изображали викторианские панегирики, то проявлять разумный и эффективный интерес к «новому ведению сельского хозяйства» он начал гораздо раньше, чем его континентальный собрат. В этом, как и во многом другом, в девятнадцатом веке английская аристократия служила примером для континентальной знати [102]102
  В кн.: Beckett J. V. The Aristocracy in England 1660–1914. Oxford, 1986. Ch. 14, 5 – рассмотрены основные положения литературы по управлению английскими поместьями и роли аристократии в преобразовании сельского хозяйства. По вопросу участия аристократии в модернизации сельского хозяйства лучшей работой остается: Chambers J. D., Mingay G. Е.The Agricultural Revolution, 1750–1880. London, 1966. He менее ценной является книга: Spring D. The English Landed Estate in the Nineteenth Century: Its administration. Baltimore, 1963 – где рассматриваются проблемы поместного управления.


[Закрыть].

В 1800 г. сельское хозяйство Англии было намного современнее, чем в Германии или в России. Что и говорить, почти вся история европейского сельского хозяйства вплоть до 1870 г. являлась попыткой усвоить нововведения, примененные в Англии в восемнадцатом веке. В основе этих нововведений лежало усовершенствование севооборота. Трава и корнеплоды улучшали качество почвы, делая ненужным ежегодно оставлять греть обрабатываемой земли под паром, а обеспечивая кормами скот, позволяли значительно увеличить стада и, соответственно, получать больше навоза. Новый севооборот, большая упитанность крупного рогатого скота и улучшение его породы требовали, чтобы фермы огораживались; таким образом старая система полосного земледелия и общинных земель к 1815 г. в основном себя изжила. Хотя в период наполеоновских войн молотилки широко пошли в ход в Шотландии и северо-восточной Англии, где недоставало рабочих рук, до конца девятнадцатого века механизация играла не слишком большую роль в сельскохозяйственных переменах. Искусственные удобрения в Англии стали широко применяться с середины девятнадцатого столетия, но до эпохи расцвета сельскохозяйственной химии было еще далеко. Как отмечает Мингей, в период между 1700 и 1850 годами «увеличение продукции в основном достигалось за счет существенного расширения культивируемых земель <…> и, надо полагать, лишь около трети этого показателя – благодаря улучшению урожайности и увеличению среднего веса скота» [103]103
  Mingay G. Е.(ed.) The agricultural Revolution. Changes in agriculture 1650–1880. London, 1977. P. 8. Две главы из кн.: Floud R., McCloskey D. (eds) The Economic History of Britain since 1700. Cambridge, 1981. Vol 1 – также представляют собой весьма ценный обзор перемен в сельском хозяйстве; Jones Е, L. agriculture 1700–1780. Op. cit. P. 66–86; Hueckel C. agriculture during Industrialisation. Op. cit. P. 182–203.


[Закрыть].

Вести об английской революции в сельском хозяйстве быстро облетели Европу в восемнадцатом веке. Термин «новая агрикультура» вошел в русский язык, а к 1770-м гг. Джетро Талл образовал круг преданных пропагандистов, многие из которых примкнули к Свободному экономическому сообществу. Однако к 1800 г., разве что за исключением Балтийских провинций, новые аграрные методы практически не нашли успешного применения в России.

Иначе складывались дела в Германии: Шлезвиг-Гольштейн и Мекленбург первыми ввели в практику новые травные культуры и севооборот, хотя в конце восемнадцатого века и землевладельцы Восточной Пруссии также нередко стали отдавать предпочтение вольнонаемному труду, а некоторые силезские магнаты обращаться к интенсивному земледелию. Несмотря на то, что в 1800 г. в Германии все еще господствовало трехполье, в некоторых регионах паровые поля начинали засевать клевером и другими кормовыми культурами [104]104
  Confino M.Systemes agraires et Progres agricole. L'assolement Triennal en Russie aux XVIIIe – XlXe. Siecles. Paris, 1969. P. 143–146; Blum J.The End of the Old Order… Op. cit. P. 59, 129, 137; Goerlitz W. Die Junker… Op. cit. S. 117, 126–129, 134–135, 152–153. Frame G. Landwirtschaft, 1800–1850 // aubin H., Zorn W. (eds), Handbuch der deutschen Wirtschafts und Sozialgeschichte, Bd. 2. Stuttgart, 1976. S. 276–320; здесь S. 285.


[Закрыть].

Однако, поскольку аграрные методы были связаны с тем, каким образом была организована и управлялась сельская община, изолированно их изменить было нельзя. Эта очевидная истина нередко сводилась к краткой формуле: при крепостном праве модернизация сельского хозяйства невозможна. Здесь следует быть осторожным, так как под крепостной зависимостью в различных регионах понимали разные уложения. Например, это понятие могло включать отсутствие у крестьянина личной свободы и, скажем, возможности создать семью без согласия хозяина. Оно могло означать принудительный труд или выплату оброка или десятины, а, возможно, и того и другого вместе. Иногда историки к этому понятию относят весь прежний сельский уклад, в том числе совместные и неточно определенные права на общинные земли и леса, полосное земледелие и чересполосность дворянских и крестьянских угодий. Все это вместе безусловно делало модернизацию сельского хозяйства невозможной, но ей препятствовали отнюдь не все эти характерные для старого уклада черты, и многие из них сохранялись еще долго и после отмены крепостничества. В Пруссии, например, вплоть до 1918 г. Gesindeordung привязал так называемых «фермерских работников» к режиму, который был весьма далек от вольнонаемного труда. В центральном аграрном регионе России в течение десятилетий после 1861 г. многие крестьяне продолжали работать на помещичьих угодьях за землю, которую помещик разрешал им использовать в личных нуждах, тем самым увековечивая барщину, главный метод ведения хозяйства при крепостном праве.

Столь же иллюзорна мысль, что отмена крепостного права сама собой гарантирует сельскохозяйственный прогресс. Так, например, весьма убедительное объяснение того, что мешало аграрному прогрессу на русских помещичьих землях до 1861 г., находим у Мишеля Конфино. Он совершенно верно указывает на отсутствие у многих землевладельцев интереса к сельскому хозяйству и полное их невежество, не говоря уже о нежелании перенимать иностранный опыт. Однако более важными были другие факторы. Еще в 1771 г. А. Т. Болотов, самый увлеченный нововведениями дворянин, указывал, что при несомненной полезности и необходимости этих выдумок и опытов, нельзя, однако, упускать из виду, что они сопряжены с многочисленными трудностями [105]105
  Confino M.Systemes agraires… Op. cit. P. 275


[Закрыть].

Разводить чужеземный рогатый скот и засевать семена, ввезенные из заграницы, вводить севооборот при российском климате было гораздо труднее и опасней. Очень короткий сельскохозяйственный сезон практически не позволял делать ошибки, которые были неизбежны при введении новых методов и культур в чуждом для них климате в эпоху, когда метод проб и ошибок был единственно возможным в научном эксперименте. При немногочисленном городском населении, огромных расстояниях и плохих средствах сообщения основной проблемой России стал доступ на прибыльные рынки сбыта. В малонаселенных регионах такой же проблемой были рабочие руки. В отличие от Англии и Пруссии, в России не существовало избытка безземельных сельских работников. Так как принадлежавшая сельской общине земля периодически перераспределялась в соответствии с числом членов семьи, той резкой дифференциации крестьянства, которая характерна для Германии, в России не было. При отмене подневольного труда сложно было представить себе, откуда взамен ему найдутся вольнонаемные работники за приемлемую плату. Но и крепостной труд создавал препятствия дворянам, желавшим вести сельское хозяйство по-новому. Для нового севооборота и разведения скота требовалось гораздо большее число работников, к тому же лучше обученных. Крепостной труд, как правило, не отличался добросовестностью и требовал тщательного надзора, даже в случае применения проверенных временем методов и принадлежащих крепостным орудий труда. Выращивание кормовых культур и зерновых, предпочтительно пшеницы, а не ржи, заставляло помещиков приобретать гораздо более крепкие плуги и сильных лошадей, чем те, которые обычно использовались в крестьянском хозяйстве. Мало того, что они стоили в десять раз дороже, но в традиционно сложившемся в России сельском хозяйстве оснащение и тягловый скот обеспечивались крестьянами, дворянину же обходились бесплатно [106]106
  Ibid., P. 302–339.


[Закрыть].

По утверждению либералов, доходы усовершенствованного сельского хозяйства с использованием вольнонаемного труда компенсируют землевладельцам все тяготы и стоимость нововведений. Опыт некоторых новаторов этого не подтверждал, более того, как вполне убедительно доказывает Стивен Хох, поместья, где применялась барщина, приносили при Николае I весьма солидные доходы. Август Гаукстгаузен давно уже утверждал, что крепостное хозяйство в России во время правления Николая I являлось наиболее жизнеспособным по сравнению с любой другой альтернативной ему системой. По мнению Г. Павловского, «каким бы ужасным, с точки зрения морали и общества, ни было крепостное право в середине девятнадцатого века, экономически это была единственная система, при которой в то время в России могло существовать крупное прогрессивное сельское хозяйство» [107]107
  Ibid., P. 316–317. Автор приводит в качестве примера С. С. Апраксина, который вложил целое состояние в усовершенствование методов и орудий труда, а в результате его образцовая ферма давала от 8000 до 9000 рублей убытков в год. Начать ознакомление с русским сельским хозяйством этого периода лучше всего с кн.: Hoch S. Serfdom and Social Control in Russia. Chicago, 1986 – об имении Гагариных в Петровском – и: Scheibert P. Die Russische agrareform von 1861. Cologne, 1973. Отношение советской литературы к кризису крепостного сельского хозяйства и созданию национального рынка в основном носит предвзятый в идеологическом отношении характер. В работе: Hauxthausen А. V.The Russian Empire. Its People, Institutions and Resources (tr. by. Faire R.). London, 1968 (особенно v. 1, p. 151) – автор говорит, что в то время только крупные дворянские фермы могли позволить себе усовершенствование методов сельского хозяйства, однако выжить без крепостного труда поместьям было невозможно.


[Закрыть].

С освобождением крестьян встал вопрос о самом существовании сельской аристократии, как в центральных и восточных районах Германии, так и на севере русского Нечерноземья. Дворянство утратило свою полицейскую и судейскую власть, передав ее государству. Взамен крепостнических податей и услуг оно получило ценные бумаги, превратившись в рантье в полном смысле этого слова. Поскольку связи с деревней рушились, искушение переехать в город становилось неодолимым. Наименее обеспеченные дворяне, нередко оказавшиеся не в состоянии прожить на проценты от обязательств и на доходы от оставшейся у них земли, были особенно склонны искать прибыльную должность в городе. Нетитулованные дворяне северной России, которые еще до отмены крепостного права были гораздо беднее своих южных собратьев, усиленно покидали деревни, и города этой части страны наводнили рантье из благородного сословия. Так, семья Тыртовых, обитавшая в своем Тверском поместье с пятнадцатого века, служила ярким примером того, как высшее провинциальное дворянство, сохраняя некоторую часть своей сельской собственности для жизни за городом или из сентиментальных соображений, в качестве основной своей деятельности и источников дохода избирала вооруженные силы. Мемуары и статьи, написанные современниками того периода, говорили о переизбытке «Вишневых садов», оплакиваемых северным провинциальным дворянством [108]108
  О Тыртовых см.: Lieven D. С. В.Russia's Rulers Under the Old Regime. Newhaven, Conn, 1989. P. 17–18. О калужском дворянстве см.:. Трубецкой Е. Н. Воспоминания. София, 1922. С. 47–49; о южной Вологодской губернии см.: Столица и усадьба. 1917 (30 мая). №№ 81–82.


[Закрыть].

Северные аристократы, сохранившие за собой земельную собственность, в основном полагались на доходы от лесного хозяйства или разведение крупного рогатого скота, а не на производство зерна. Например, в С.-Петербургской губернии на рубеже XIX и XX веков вспахивалось только пять процентов принадлежавшей крупным помещикам земли, среди которой преобладали лесные массивы. В окрестностях Москвы широкое развитие получили молочные фермы. В центральном промышленном районе процент частных земельных владений от всего количества земель в целом понизился с 37,3 в 1877 г. до 30,6 в 1905 г. В то время, как в середине 1870-х годов дворянству принадлежало две трети всей частной земли (то есть, не являющейся собственностью крестьянских общин), три десятилетия спустя их доля составила всего 34,3 процента. [109]109
  Проскурякова Н. А. Размещение и структура… Op. cit. Таблицы 3 и 8. С. 61 и 66. Анфимов А. М. Крупное помещичье хозяйство Европейской России… Op. cit. С. 94—115.


[Закрыть]

А. Н. Куломзин, сам костромской землевладелец, отмечал в своих мемуарах, что освобождение крестьян разорило основную массу провинциального поместного дворянства в южных губерниях. Сам же он процветал, благодаря разработке фосфатных месторождений на своих землях, что же до многих других, то, с его точки зрения, они выживали, если вообще выживали, за счет лесного хозяйства. Это подтверждает мрачное пророчество Гаукстгаузена в 1840-х годах, писавшего, что «в этих северных районах доходное сельское хозяйство в крупных поместьях как таковое невозможно <…> большие частнособственнические фермы могут существовать здесь только в двух случаях; либо как хозяйства с применением corvee [110]110
  Даровая рабочая сила ( фр.).


[Закрыть], при которой землевладелец сам не обязан содержать работников за свой счет (другими словами, не нести никаких расходов на ведение своего сельского хозяйства), либо как обычные фермы с наемными рабочими и крупным рогатым скотом, но объединенные с мануфактурным производством, что позволяет постоянно и выгодно использовать не задействованную в сельском хозяйстве рабочую силу» [111]111
  Hauxthausen А. V.Russian Empire… Op. cit. V. 1. P. 151. О воспоминаниях Куломзина (неопубликованные) см.: Lieven D. С. В.Russia's Rulers… Op. cit. Ch. 7 (и сноски).


[Закрыть].