Текст книги "Между шкафом и небом"

Автор книги: Дмитрий Веденяпин

Озарение Саид-Бабы

1

 
Вдруг начались серьезные дела.
Как бы погасли солнечные пятна.
Жизнь, что была, взяла и уплыла,
Как облако, немного безвозвратно.
 
 
На яблоне сидит «павлиний глаз»,
«Лимонницы» калитку украшают,
Мерцая, «адмирал» пустился в пляс…
Но бабочки уже не утешают.
 
 
Горит отдельно эта красота,
Отдельно птицы тенькают и вьются.
Старик в пенсне кричит: «Я сирота»,
Смешно кричит, и в зале все смеются.
 
 
Однажды, сорок лет тому назад,
Я тоже был один на целом свете:
Проснулся – дом молчит, и дачный сад
Молчит, пустой, и в нем сверкает ветер;
 
 
Мир обезлюдел; никакой мудрец,
Я точно знал, не сможет снять проклятье,
Пока между деревьев наконец
Не замелькало бабушкино платье.
 
 
Приходит страх, и смысл лишают прав.
Недаром в мире пауза повисла
Как грустная неправда тех, кто прав,
И стрекоза «большое коромысло».
 
 
В огромном черном городе зимой
Метет метель на площади Манежной,
И женщина, укрывшись с головой,
Лежит без сна в постели белоснежной.
 
 
Был смысл как смысл, вдруг – бац! – и вышел весь,
А в воздухе, как дым от сигареты,
Соткался знак, что дверь – не там, а здесь
В пещеру, где начертаны ответы
 
 
На все вопросы: о природе зла,
Путях добра и сокровенной цели
Всего вообще… Серьезные дела!
Я ж говорил! А вы: «Мели, Емеля».
 

2002

2

 
Стеклянная дверь, ночь и лес звезд,
И просто лес, и море холмов, и просто
Море, и – меньше секунды (прост
Странный совет) нужно – не девяносто
 
 
(В том-то и дело!) лет, чтобы понять: судьба —
В буквах как звездах-снах в небе пустыни.
«Птица, кот и собака, – крикнул Саид-Баба, —
Вы свободны отныне!
 
 
Трусость, спесь и предвзятость мешали мне видеть свет, —
Спохватился Саид, от восторга шатаясь как пьяный, —
Вот и дверь, – ахнул он, – если так, может быть – разве нет? —
Просто дверью – стеклянной».
 

2003

Раньше лучше было…

 
Какие были времена!
Теперь не то – Бен-Ладен, Путин…
А раньше – сосны, тишина,
«Во всем… дойти до самой сути».
 
 
С утра по выходным мячи
И люди прыгают на пляже,
И запах тины и мочи
В кабинках и не только даже.
 
 
В лесу, оправленном в закат
(Где комары звенят, зверея),
Прекрасные московские евреи
О Мандельштаме говорят.
 

2004

«Субботний день» Андре Дерена

 
Если картина – зеркало, это шанс…
Стол на боку в обратной перспективе…
То, что казалось скукой par excellence,
День ото дня кажется все счастливей.
 
 
То, что казалось мраком, бредом вещей,
Гимном унынию, нелепой хвалой укоризне,
Стало казаться венцом благородства – вообще,
Чудом подлинной жизни.
 
 
Видимо, дело в серьезности… Время идет
Или висит вполводы, как у Робина Крузо,
Между домиком шкапа и небом, свободное от
Несуразных иллюзий.
 
 
«Натюрморт съел людей»,
             но Живой, поглядев с высоты,
Просто так, не за что-то
Возвратил их назад и во мраке зажег, как цветы,
Не нарушив субботы.
 

2004

День прозы

 
Мама смотрит в шкаф – там ночует свет.
Под землей шумит поезд.
Время держит речь, но не слышно слов,
И тогда – сейчас – что-то происходит.
 
 
И, вообще, слова – жухлая трава,
Мутная река – тонешь.
Помнишь солнце, дверь, подоконник, снег,
Мама смотрит в шкаф – слов не помнишь.
 
 
А теперь того, не пойми чего:
Рюмки, что твои слезы,
Тенькают, лучась – добрый КГБ
Отмечает День прозы.
 
 
Говорят слова – горе не беда,
Буквы говорят, звуки…
Мама смотрит в шкаф – свет, который там,
Освещает ей руки.
 

2004

«Как в кровати между папой и мамой…»

 
Как в кровати между папой и мамой
Пьешь бессмертие… А может быть, все мы
Просто знали про незнанье Адама,
Потому что были ближе к Эдему?
 
 
С каждым годом жизнь вокруг безадамней,
Безэдемней – что же тут удивляться?!
Даром что ли там мы все вверх ногами,
Как в утробе, чтоб удобней рождаться?
 
 
Дальше от, но к значительно ближе.
Tout le reste, конечно – литература.
Может, я еще возьму и увижу
Маму, папу, бабушку, бабу Нюру?..
 

2004

«Пустота как присутствие, дырка как мир наяву…»

 
Пустота как присутствие, дырка как мир наяву,
«Нет» как ясное «есть» вместо «был» или «не был»
Превращают дорогу в дорогу, траву в траву,
Небо в небо.
 
 
Заполошная мошка, влетевшая с ветром в глаз,
На дороге у поля, заросшего васильками
(«Наклонись, отведи веко и поморгай семь раз»),
Что-то знает о маме.
 
 
В перепутанном времени брешь как просвет
Между здесь и сейчас – бой с тенью
Между полем и небом, где все, кроме «нет»,
Не имеет значенья.
 

2005, август

«Что такое стихи…»

 
Что такое стихи?
Гармонь в землянке?
Безутешный роман в Париже?
Или бабочка на полянке?
Бабочка – ближе.
 

2005

«Как кто убил?.. Из книжки лился свет…»

 
Как кто убил?.. Из книжки лился свет
Взамен того, убавленного на ночь
За шторами… И смех, и грех, и бред…
Вы и убили-с, Родион Романыч…
 
 
Переморгнешь – и на древесном срезе
Дрожат лучи,
Как в «Зеркале», где Бах и Перголези,
Блестят ключи
 
 
В руке того, который (верь, не верь) —
Кому? когда? за что? – никто не знает —
Поставлен отпирать – и отпирает (?!)
Тугую дверь.
 

2005

«Сквозь белый день цветные пятна, где…»

Памяти пятидесятых

 
Сквозь белый день цветные пятна, где —
Казалось, люди, оказалось время —
Со всеми вместе в снежной чехарде,
Тогда – почти, сейчас – совсем со всеми…
 
 
Сквозь черное июльское окно
Лос-Анджелес светился как в кино;
Гостиница переливалась ало,
Дымилась сигарета, и вино
Мерцало.
 
 
Любовь, надежда, нежность, страсть и страх,
Как Бим и Бом, сражались с темнотою,
Той, где отель, и той, где снежный прах,
Но комната уже была пустою.
 
 
Немного мелодраматично, но
Тут ничего поправить не дано,
Молитвенными не прожечь словами
Разворошенный этот неуют,
И только слезы что-то могут тут
И там, как в настоящей мелодраме.
 

2006

«Там, где стоят слова, там непонятно как…»

 
Там, где стоят слова, там непонятно как —
Не верят, потому что слишком верят —
Фотограф с палочкой, прекрасный как монах
На фоне гор, сидит на фоне сквера.
 
 
Фотограф с палочкой и мальчик Мир Ресниц,
И что-то вроде райского осколка
В луче, стрельнувшем между половиц
В счастливую еловую иголку.
 
 
И этот луч как будто значил, что
Нам всем – всем: маме, папе, бабе Ане —
Отпущено лет, минимум, по сто,
А, оказалось, это не про то.
 
 
Лучи, иголки, дачное лото
Сошлись в пролете, недоступном глазу,
На глубине, где даже Ив Кусто,
Пока был жив, не побывал ни разу.
 

2006

«Больше чем, меньше чем, больше…»

 
Больше чем, меньше чем, больше
Снега, ветра, вечера, жизни
За окном – взгляд на окно снизу
Сквозь летящий снег, через толщу
Жизни – что здесь такого:
Снег на мокрой варежке, ветер…
К новой жизни будьте готовы! —
В распахнувшемся – ах! – свете.
 

2006

Дом отдыха 70-х

 
Статуи, беседки, тишина.
Все, включая тишину, немножко
Развалилось… В парке дотемна
Взрослые гуляют по дорожкам.
 
 
Фонари желтеют сквозь листву.
Ленин, Сталин, Господи помилуй!
Жизнь, как в школе, жмется к большинству,
В большинстве, как водится, немилому.
 
 
Брежнев, Каплер, комнатный балет
Смыслов и непрожитого воздуха…
Вот и получается, что нет
Ничего прекрасней дома отдыха.
 

2007

«Преподаешь английский – свет на ключ…»

 
Преподаешь английский – свет на ключ
Закрыт, но вдруг взрывается, как будто
Аплодисмен-(качается каюта)-
Тами; мартышка прыгает, как луч.
 
 
Цирк на гастролях; дрессировщик с чаш-
(Качает)-кой эспрессо и галетой
Сидит в рубашке с воротом апаш
На палубе под куполом из света.
 
 
Прозрачная качается каюта,
Лучи и тени ходят по стене…
Чем неслучайней наши объясне-
(Держись!)-ния, тем гаже почему-то.
 

2007

Эта пьеса

 
По телевизору показывали,
Как человек в котелке,
Вор,
Влезает в дом,
Как он думал,
Пустой,
А там – хозяйка.
 
 
И она —
Вероятно, это было хорошо сыграно —
Влюбляется в вора,
 
 
То есть
Вскоре после их нечаянного знакомства —
Начинает смотреть на него
Особенным образом:
Без водевильной плотоядности,
Но так, что даже я, восьмилетний,
Догадался,
Что эта женщина в сарафане,
С голыми плечами,
Нежной шеей
И немножко глупыми кудряшками
Хочет, чтобы этот мужчина с усами
Поцеловал ее,
Помог ей выбраться из сарафана и…
Тут мое воображенье буксовало,
Но я отчетливо помню,
Что особенные взоры актрисы
Сулили «неизъяснимы наслажденья»,
Причем
Не столько вору,
Сколько – вот именно – мне.
 
 
Не исключено, что
Согласно авторскому замыслу,
Вор должен был сначала
Попасть в дом,
Потом – в женщину,
Потом – через женщину —
Провалиться в самого себя,
И затем самоликвидироваться
Как вор,
А скорее всего, вообще,
Потому что никем другим
Он быть не мог,
А проваливаться дальше —
Во всяком случае, внутри этой пьесы —
Было некуда.
 

2008–2009

Одесса-63

О.Д.

На солнечном пляже…

А. Вертинский

 
Как добрые ложки (а ну эти злобные вилки!)
И чуткие стражи,
Пузатые бабушки чинно сидят на подстилке
На солнечном пляже.
 
 
Сверкает вода, изумрудная и золотая,
И парус, как лучик,
Пузатые бабушки смотрят, от нежности тая,
На внуков и внучек…
 
 
Недавно приятель сказал мне в одном разговоре,
Нескладном немножко,
Что время из всех, так сказать, категорий
Уж точно не ложка
 
 
И даже не вилка; пространство добрей и круглее —
Садишься в двуколку
(Ну, в поезд) – раз-два и вернулся!
                        Вот пляж, вот аллеи…
А толку?
 

2008

Встреча

 
Это просто слова, немота перевернутых слов,
Неподвижное зеркало озера в мятом овраге
Негустой темноты, в окруженье чернильных стволов,
Тут – расплывшихся в кляксы, там – вырезанных из бумаги.
 
 
За кинотеатром «Зарядье», на пасмурно-белом холме,
С наступлением сумерек в комнатах с видом на горе,
Мы тонули, темнея, в просторной, как небо, зиме
Между светом и снегом на брейгелевском косогоре.
 
 
От предчувствия встречи слова начинают летать,
Как жонглерские мячики, мир превращается в птицу
Между снегом и светом, где, чтобы родиться опять,
Недостаточно права, достаточно просто родиться.
 

1999

Фотографии

Женщина с ребенком на плечах – моя бабушка; человек, бритый наголо, – мой дед Самуил; слева от него баба Нюра, ребенок на бабушкиных плечах – мама

Мама

С отцом в Тетеринском сквере

У подъезда нашего дома на Ульяновской улице (нынешней Николо-Ямской).

Бабушка с мамой

Баба Нюра, бабушка, мама и папа в нашей комнате на Таганке

Сестра

В Александровке

Задняя обложка

Главный, как мне представляется, пафос и прозы, и лирики Дмитрия Веденяпина – благодарность. Завидное устройство души и таланта!

Сергей Гандлевский

Стихи Дмитрия Веденяпина вырезают в мире некий светлый куб. в котором любая сцена получает характер озарения. В книге «Между шкафом и небом» названо первое имя этого куба – «родительский дом». Рассказ о «бездонных мгновениях» детства и читателю открывает вход в – казалось бы уже давно недоступное светлое пространство внутри его собственной памяти.

Григорий Дашевский

Не знаю в современной прозе и поэзии ничего пленительнее творчества Дмитрия Веденяпина. Он, пожалуй, единственный, чьи рукописи бережно храню, перебираю листки, словно это записи откровений и советов, как мне жить и быть дальше…

Ольга Ермолаева