Текст книги "Сумерки Российской империи"
Автор книги: Дмитрий Лысков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
«Технологию процесса» большевиков раскрывает в своих лекциях доктор исторических наук профессор Д.Фурман:
«Русские «белые» в качестве одного из основных своих лозунгов приняли лозунг о единой и неделимой России, то есть речь шла о восстановлении имперского пространства. Борясь под лозунгом единой и неделимой России, они создали себе врагов в лице всех национальных движений, которые возникли в этот период на имперском пространстве.
Большевики совершенно искренне не желали восстановления империи. То государство, которое они создавали, которое они видели, в их сознании не было преемником старого государства. Это было началом чего-то принципиально нового … Именно это и позволило сохраниться имперскому российскому пространству. Интернационализм большевиков разоружал все национализмы. Большевики искренне были готовы принять и воплощать в жизнь все националистические программы, которые вообще возникли на территории Российской империи.
При одном условии. Это условие для националистов в то время могло казаться не самым важным. Сейчас нам оно кажется самым важным, тогда это могло быть по-другому – господство коммунистической партии большевиков.
Для какого-нибудь азербайджанского националиста, основная идея которого заключалась в том, чтобы сделать каким-то образом нацию из аморфной массы, сделать азербайджанский язык, научить всех говорить на хорошем азербайджанском языке, дать всем национальное самосознание – в конце концов не так важно, если большевики сделают это под своими лозунгами, да и лозунги не такие уж плохие.
Именно этот страстный интернационализм, именно страстное нежелание восстанавливать империю позволили ее восстановить. И искреннее желание восстановить империю не позволило белым сделать это» [228].
Как бы то ни было, ни одной национальной, патриотической, социалистической или другой силе, несмотря на риторику и обвинения в адрес большевиков, осуществить пересборку российского государства не удалось. Попытки предпринимались эсерами с формированием правительств и директорий (коалиционных правительств), наиболее серьезную заявку сделало в ходе Гражданской войны Белое движение, однако в этой политике большевики-интернационалисты переиграли всех.
Часть 4. Гражданская война
Глава 29. Кто разложил государство и армию?
Краткой и, одновременно, емкой характеристикой ситуации, сложившейся в стране после Февральской революции, будет слово хаос. Временное правительство, волею обстоятельств оказавшееся у власти, не имело опыта государственного управления. Вся политическая деятельность его членов ранее была сосредоточена в стенах Государственной думы и заключалась, преимущественно, в критике правительства. Оказавшись у власти, они начали с систематического уничтожения структурных элементов старого режима. Действовать в этом ключе им было тем проще, что того же – «искоренения царизма» – требовала и революционная масса.
В своей деятельности Временное правительство обогнало самые смелые ожидания революционеров. В ответ на лозунг "Свободу политическим заключенным" были освобождены все заключенные вообще, в том числе и уголовные. Справедливости ради отметим, что "открывать тюрьмы" восставшие в Петрограде начали с первых дней революции, Временное правительство далее лишь не препятствовало процессу, не предпринимая никаких мер к его пресечению или локализации.
Следом Временное правительство ликвидировало полицию и жандармерию. Была сформирована народная милиция – преимущественно из студентов. Эффективность такой милиции стремилась к нулю.
Были уволены все губернаторы и вице-губернаторы, в результате чего на местах возник вакуум власти. Разрушая "старые порядки" Временное правительство уничтожало структуру управления, практически не заботясь о создании новой. Абсурд ситуации заключался в том, что этими действиями оно лишало рычагов управления страной и само себя.
В целом деятельность Временного правительства поражает своей непоследовательностью. А.И.Деникин отмечает: "Само Временное правительство, по-видимому, не отдавало себе ясного отчета о существе своей власти" [229]. Объявив о созыве Учредительного собрания и проведении свободных равных выборов (насколько осуществимы они были и насколько "свободно и равно" прошли – другой вопрос), власть с легкой душой переложила на будущих правителей решение ключевых вопросов, таких, например, как земельный. Здесь явно прослеживалось нежелание брать на себя ответственность за кардинальные преобразования в переходный период. С другой стороны необъяснимы действия, никак, казалось бы, не обусловленные требованием момента: объявление России республикой. Предоставление автономии Украине, подтверждение автономии Финляндии, предоставление независимости Польше. Вопрос государственного устройства и территориального деления страны, исходя из логики переходного периода, как раз следовало бы переложить на будущую власть, получившую легитимность от Учредительного собрания. Его созыв ожидался уже в 1918 – не такой уж большой срок.
Главной проблемой Временного правительства (кроме отсутствия четкой программы действий и сомнений в собственных силах) оставалась неуверенность в окончательной победе революции. Этому моменту много внимания уделяет историк С.П.Мельгунов. Он приводит, в частности, такой факт: многих в Таврическом дворце в первые дни Февраля удивило длинное название Временного Комитета Госдумы – "Комитет членов Гос. Думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и учреждениями". Однако кадет Герасимов объяснил: "это важно с точки зрения уголовного уложения, если бы революция не удалась бы" [230].
И в дальнейшем над деятельностью Временного правительства первых послереволюционных месяцев довлело это опасение – отсюда стремление максимально уничтожить "старый порядок", форсированно провести изменения, которые сделают его реставрацию невозможной.
Вообще, подобная практика вполне укладывается в логику революционной, а не эволюционной борьбы. Провести революционные преобразования, опираясь на структурные элементы старого строя практически невозможно, они контрреволюционны и будут в лучшем случае тормозить или саботировать процессы преобразований. В этом смысле тезис большевиков "...до основанья, а затем..." вполне имеет право на существование. Разница лишь в том, что большевики четко представляли цели своей деятельности: "...Мы наш, мы новый мир построим" и, в следовании этой задаче, осуществляли планомерные изменения государственного масштаба. Чем не могло похвастаться Временное правительство, сосредоточившись на разрушении и, лишь к лету-осени 1917 года спохватившись, что "затем" при таком подходе может не настать никогда.
Хаос и непоследовательность действий новой власти оказали самое пагубное воздействие на солдат и офицеров действующих фронтов Первой мировой войны. С одной стороны Временное правительство заявляло о верности союзническим обязательствам и готовности вести войну до победного конца. С другой – проводило политику "демократизации армии", как одного из самых сильных и консолидированных государственных институтов (и, следовательно, одного из наиболее опасных).
Нужно понимать, что армия Российской империи и без того пребывала не в лучшем виде. В ноябре 1914 года председатель Центрального военно-промышленного комитета А.Гучков сообщал с фронта, что «войска плохо кормлены, плохо одеты, завшивлены в конец, в каких-то гнилых лохмотьях вместо белья» [231]
Череда военных поражений и революционная неразбериха лишь усугубили все предыдущие пороки. Улучшения в снабжении и оснащении войск, достигнутые к 1916 году, были враз дезорганизованы разрушением тыла вследствие ряда указов Временного правительства, разрушившего управление на местах.
Как выглядела российская армия накануне и в первые дни Февральской революции? Достаточное представление об этом дают очерки Антона Деникина, которого трудно заподозрить в симпатиях к большевикам (и шире – ко всей "революционной демократии"). Не склонен генерал и излишне драматизировать ситуацию, предпринимая попытку поставить непредвзятый "диагноз", будучи достаточно, в меру сил, объективным.
Армии коснулись все пороки царского периода, причем развал начался задолго до революционных событий второй декады XX века. Абсурдным следствием революции 1905 года полагает А.И.Деникин фактическое введение в армии политического сыска (в самом плохом смысле этого понятия), серьезно повлиявшее на настроения офицерского корпуса, в том числе и на его отношение к монархии:
"...после японской войны, как следствие первой революции, офицерский корпус почему-то был взят под особый надзор департамента полиции, и командирам полков периодически присылались черные списки, весь трагизм которых заключался в том, что оспаривать «неблагонадежность» было почти бесполезно, а производить свое, хотя бы негласное, расследование не разрешалось...
Не ограничиваясь этим, Сухомлинов создал еще свою сеть шпионажа (контрразведки), возглавлявшуюся неофициально казненным впоследствии за шпионаж в пользу Германии полковником Мясоедовым. В каждом штабе округа учрежден был орган, во главе которого стоял переодетый в штабную форму жандармский офицер. Круг деятельности его официально определялся борьбою с иностранным шпионажем – цель весьма полезная; неофициально – это было типичное воспроизведение аракчеевских «профостов». Покойный Духонин до войны, будучи еще начальником разведывательного отделения киевского штаба, горько жаловался мне на тяжелую атмосферу, внесенную в штабную службу новым органом, который, официально подчиняясь генерал-квартирмейстеру, фактически держал под подозрением и следил не только за штабом, но и за своими начальниками" [232].
Февральскую революцию офицерский корпус воспринял если и не лояльно, то, по крайней мере, без особого трагизма. Деникин вспоминает лишь три случая (на всю армию!) "монархических выступлений": "движение отряда генерала Иванова на Царское Село, организованное Ставкой в первые дни волнений в Петрограде, выполненное весьма неумело и вскоре отмененное, и две телеграммы, посланные государю командирами 3-го конного и гвардейского конного корпусов, графом Келлером и ханом Нахичеванским. Оба они предлагали себя и свои войска в распоряжение государя для подавления «мятежа» [233].
При этом Деникин, словно бы в оправдание офицерского корпуса, пишет:
"Едва ли нужно доказывать, что громадное большинство командного состава было совершенно лояльно по отношению к идее монархизма, и к личности государя. Позднейшие эволюции старших военачальников-монархистов вызывались чаще карьерными соображениями, малодушием или желанием, надев «личину», удержаться у власти для проведения своих планов. Реже – крушением идеалов, переменой мировоззрения или мотивами государственной целесообразности".
Здесь же, правда, генерал допускает оговорку, позволяющую судить о масштабах и глубине "перемен мировоззрения" в результате отречения Николая II: "Наивно было, например, верить заявлениям генерала Брусилова, что он с молодых лет «социалист и республиканец».
Нужно, тем не менее, отметить, что Антон Деникин либо добросовестно заблуждается, либо выдает желаемое за действительное. Искренний и глубокий монархизм отнюдь не был общим свойством офицерского корпуса царской армии.
Не только Брусилов вмиг стал «социалистом и республиканцем». Историк-иммигрант Ю.В.Изместьев в изданной в США работе «Россия в XX веке» цитирует запись из дневника генерал-адъютанта Куропаткина от 8 марта 1917 года: «Чувствую себя помолодевшим и, ловя себя на радостном настроении, несколько смущаюсь: точно и неприлично ген.-адъютанту так радоваться революционному движению и перевороту...»
Некоторые командиры полков доносили, пишет далее автор, что «солдаты отказывались присягать Врем. Правительству перед своими знаменами, требуя немедленного уничтожения на их полотнищах вензеля отрекшегося Императора» [234].
Другой известный лидер белого движения Александр Колчак на допросах Чрезвычайной Следственной Комиссии так – согласно стенографическим отчетам – говорил о своем отношении к государству и императору:
"Моя точка зрения была просто точкой зрения служащего офицера, который этими вопросами не занимался... Я относился к монархии, как к существующему факту, не критикуя и не вдаваясь в вопросы по существу об изменениях строя" [235].
Судя по стенограмме допроса, Чрезвычайная комиссия явно исходит из представления о том, что деятельность Колчака являлась контрреволюционным монархическом выступлением (что впоследствии станет общим местом советской официальной истории не только в отношении Колчака, но и всего Белого движения, изрядно запутав ситуацию), в силу чего неоднократно уточняет у адмирала его отношение к монархии, царской фамилии, задает в разных формах один и тот же вопрос – считает ли он себя монархистом. Несмотря на неверные установки (Следственная комиссия так и не получила нужных ответов), этот вопрос освещен стенограммами допросов весьма подробно, что особенно важно для нас. Сегодня на их основании мы можем получить комплексное представление о взглядах не только белого адмирала, но и значительной части офицерского корпуса царской армии.
Колчак говорит: "Я не могу сказать, что монархия, это – единственная форма, которую я признаю. Я считал себя монархистом и не мог считать себя республиканцем, потому что тогда такового не существовало в природе. До революции 1917 года я считал себя монархистом".
И здесь же, отвечая на вопрос, не изменились ли его взгляды после Февраля: "Когда совершился переворот, я получил извещение о событиях в Петрограде и о переходе власти к Государственной Думе непосредственно от Родзянко, который телеграфировал мне об этом. Этот факт я приветствовал всецело...
Я... принял присягу вступившему тогда первому нашему временному правительству. Присягу я принял по совести, считая это правительство, как единственное правительство, которое необходимо было при тех обстоятельствах признать, и первый эту присягу принял. Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии..."
Далее адмирал Колчак разъясняет свою позицию: "Мое отношение к перевороту и к революции определилось следующим. Я видел, – для меня было совершенно ясно уже ко времени этого переворота, – что положение на фронте у нас становится все более угрожающим и тяжелым, и что война находится в положении весьма неопределенном в смысле исхода ее. Поэтому я приветствовал революцию, как возможность рассчитывать на то, что она внесет энтузиазм... в народные массы и даст возможность закончить победоносно эту войну, которую я считал самым главным и самым важным делом, стоящим выше всего, – и образа правления, и политических соображений" [236].
Такая вот политическая позиция русского царского офицера: война превыше всего, даже образа правления. Если монархия не справляется с войной – долой монархию. Здесь же находим и ответ о причинах, по которым адмирал Колчак выступил против большевиков. Займи они позицию продолжения войны – не было бы у них сторонника преданнее.
Взглядов своих Колчак никогда не скрывал, действовал весьма прямолинейно. Разочаровавшись в возможности продолжения войны в России, он легко пере-присягнул британской короне, став английским морским офицером. Затем, уже в этом качестве, высадился с интервентами в России. (В частушках про него пели: «Мундир английский, погон французский, табак японский, правитель Омский»).
Учитывая, что его самопровозглашенный титул Верховного правителя России признало все Белое движение, на его примере можно с высокой долей уверенности судить о тех политических воззрениях, которые царили после Февральской революции в офицерском корпусе.
Антон Деникин приводит множество примеров, в том числе таких, как введение с подачи командования частей в действующей армии солдатских Комитетов (аналога Советов) чуть ли не раньше, чем в Петрограде: "Были и такие факты, – пишет он, – в самом начале революции, когда еще никакие советские приказы не проникли на Румынский фронт, командующий 6-ой армией генерал Цуриков, по требованию местных демагогов, ввел у себя комитеты, и даже пространной телеграммой, заключавшей доказательства пользы нововведения, сообщил об этом и нам – командирам корпусов чужой армии" [237].
Он вспоминает единственный случай отказа присягнуть Временному правительству: "Граф Келлер заявил, что приводить к присяге свой корпус не станет, так как не понимает существа и юридического обоснования верховной власти Временного правительства …" И через абзац отмечает, как закономерный итог, что вскоре, на совещании у командующего армией, не признавший новой власти граф Келлер уже отсутствовал.
Несмотря на общий лояльный настрой армии, Временное правительство серьезно подошло к выявления и устранения в войсках потенциальных «контрреволюционеров». По офицерскому корпусу прокатилась волна чисток "неблагонадежных", лояльных к старому режиму "монархистов". Указом военного министра Временного правительства А.Гучкова единовременно было уволено с постов старших военачальников 143 человека, в том числе 70 командиров дивизий... [238]
Антон Деникин вспоминает о практике принятия такого рода решений: "Между прочим, военный министр во время моего посещения вручил мне длинные списки командующего генералитета до начальников дивизий включительно, предложив сделать отметки против фамилии каждого известного мне генерала об его годности или негодности к командованию. Таких листов с пометками, сделанными неизвестными мне лицами, пользовавшимися очевидно доверием министра, было у него несколько экземпляров. А позднее, после объезда Гучковым фронта, я видел эти списки, превратившиеся в широкие простыни с 10–12 графами" [239].
Особенность ситуации заключалась в том, что Временное правительство вело борьбу с армией, которая в целом не была Временному правительству антагонистом. Действия властей вызывали легкий ропот недовольства на местах, да и то не часто. "А в то же время Военный совет, – пишет Деникин, – состоявший из старших генералов – якобы хранителей опыта и традиции армии – в Петрограде, в заседании своем 10 марта постановил доложить Временному правительству:
"…Военный совет считает своим долгом засвидетельствовать полную свою солидарность с теми энергичными мерами, которые Временное правительство принимает в отношении реформ..."
«Насколько лоялен был высший командный состав, – пишет далее Деникин, – можно судить по следующему факту: в конце апреля генерал Алексеев, отчаявшись в возможности самому лично остановить правительственные мероприятия, ведущие к разложению армии, перед объявлением знаменитой декларации прав солдата, послал главнокомандующим шифрованный проект, сильного и резкого, коллективного обращения от армии к правительству; обращение указывало на ту пропасть, в которую толкают армию; в случае одобрения проекта обращения, его должны были подписать все старшие чины, до начальников дивизий включительно».
Фронты однако, по разным причинам, отнеслись отрицательно к этому способу воздействия на правительство. А временный главнокомандующий Румынским фронтом, генерал Рагоза – позднее украинский военный министр у гетмана – ответил, что видимо, русскому народу Господь Бог судил погибнуть, и потому не стоит бороться против судьбы, а, осенив себя крестным знамением, терпеливо ожидать ее решения!.. Это – буквальный смысл его телеграммы.
Таковы были настроения и нестроения на верхах армии».
В общем, констатирует генерал, "лояльность командного состава и полное отсутствие с его стороны активного противодействия разрушительной политике Петрограда, превзошли все ожидания революционной демократии. Корниловское выступление запоздало…"
Очень важна эта фраза одного из вождей белого движения о запоздалом выступлении генерала Корнилова – основателя и первого выразителя белых идей. Она наглядно демонстрирует против кого и против чего выступали первые белые. Мы еще вернемся позже к этому важному моменту.
Естественно хаос в верхах не мог не сказаться на рядовом составе армии. Мы помним, как отреагировали вооруженные силы на революцию 1905 года. Деникин не тешит себя иллюзиями в отношении дореволюционных настроений армии:
"Испокон века вся военная идеология наша заключалась в известной формуле:
– За веру, царя и отечество.
На ней выросли, воспитались и воспитывали других десятки поколений. Но в народную массу, в солдатскую толщу эти понятия достаточно глубоко не проникали. Религиозность русского народа, установившаяся за ним веками, к началу 20 столетия несколько пошатнулась...
…постепенно терялась связь между народом и его духовными руководителями, в свою очередь оторвавшимися от него и поступившими на службу к правительственной власти, разделяя отчасти ее недуги … поступавшая в военные ряды молодежь к вопросам веры и церкви относилась довольно равнодушно" [240].
"Мне невольно приходит на память один эпизод, весьма характерный для тогдашнего настроения военной среды. Один из полков 4-ой стрелковой дивизии искусно, любовно, с большим старанием построил возле позиций походную церковь. Первые недели революции… Демагог поручик решил, что его рота размещена скверно, а храм – это предрассудок. Поставил самовольно в нем роту, а в алтаре вырыл ровик для…
Я не удивляюсь, что в полку нашелся негодяй-офицер, что начальство было терроризовано и молчало. Но почему 2–3 тысячи русских православных людей, воспитанных в мистических формах культа, равнодушно отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни?" [241].
Армия, как часть общества, полностью разделяла настроения народа. Мы видим здесь негативное отношение к религии со стороны простых солдат и даже младших офицеров – то, о чем свидетельствовали еще наказы и приговоры крестьян 1905-1907 годов. Но гораздо важнее, что за этим отношением крылся крах всей государственной идеологии, всех идей и целей. В Февральскую революцию Россия и армия вошли без веры, без царя и без идеи. Этот факт абсурдно выдавать за влияние какой-либо политической партии. Таковы были следствия десятилетий официальной политики правящей династии.
Дальнейшие революционные действия и усилия по "демократизация" армии лишь усугубили и без того серьезные центробежные процессы. Хронику развала армии принято вести от Приказа №1 Петроградского совета от 1 марта 1917 года (что, однако, не совсем верно, армия развалилась не в один день и не с одного приказа, это был длительный, многолетний процесс). Им в войсках вводились ротные и батальонные комитеты, под контролем которых должно было находиться все оружие. Частям предписывалось избрать и направить своих делегатов в Совет Рабочих Депутатов. Также в приказе значилось: "Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету Рабочих и Солдатских Депутатов и своим комитетам.
...Приказы военной комиссии Государственной Думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета Рабочих и Солдатских Депутатов" [242].
В отношении вопросов службы в нем говорилось: "В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя, в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане.
В частности, вставание во фронт и обязательное отдавание чести вне службы отменяется.
...Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т. п., и заменяется обращением: господин генерал, господин полковник и т. д.
Грубое обращение с солдатами всяких воинских чинов, и в частности, обращение к ним на «ты», воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами, последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов".
Этот приказ, однако, касался лишь революционных войск Петроградского гарнизона (Совет, как и Временный комитет Думы, стремился закрепить сложившееся положение и не допустить возможных контрреволюционных проявлений в перешедших на сторону народа войсках), что и было разъяснено 8 марта совместным воззванием Совета и Временного правительства.
Между тем 5 марта был опубликован первый приказ военного министра Временного правительства Гучкова, с изменениями устава внутренней службы в пользу «демократизации армии». "Этим приказом, – отмечает Деникин, – на первый взгляд довольно безобидным, отменялось титулование офицеров, обращение к солдатам на «ты» и целый ряд мелких ограничений, установленных для солдат уставом – воспрещение курения на улицах и в других общественных местах, посещения клубов и собраний, игры в карты и т. д.
Последствия были совершенно неожиданные для лиц, не знавших солдатской психологии ... Солдатская масса, не вдумавшись нисколько в смысл этих мелких изменений устава, приняла их просто, как освобождение от стеснительного регламента службы, быта и чинопочитания".
"Впоследствии, – продолжает генерал, – военному министру, в приказе 24 марта, пришлось разъяснять такие, например, положения: "воинским чинам предоставлено право свободного посещения, наравне со всеми гражданами, всех общественных мест, театров, собраний, концертов и проч., а также и право проезда по железным дорогам в вагонах всех классов. Однако, право свободы посещения этих мест отнюдь не означает права бесплатного пользования ими, как то, по-видимому, понято некоторыми солдатами…» [243].
Последствия не заставили себя ждать: "Нарушение дисциплины и неуважительное отношение к начальникам усилились. В частях, и особенно в тыловых, начала сильно развиваться карточная игра с дурными последствиями для солдат, имевших на руках казенные деньги или причастных к хозяйству. Командовавший 4-ой армией для прекращения этого явления принял весьма демократическую меру, запретив на время войны карточную игру всем – генералам, офицерам и солдатам. Временное правительство только 22 августа 1917 года, обеспокоенное последствиями этого, казалось, мелкого изменения устава в пользу демократизации, сочло себя вынужденным особым постановлением «воспретить военнослужащим на театре военных действий, а также в казармах, дворах, военных помещениях и вне театра войны – всякую игру в карты» [244].
"Демократизация" армии, тем не менее, продолжалась. Сменивший Гучкова на посту военного министра Керенский издал приказ о правах военнослужащих. Он разрешал солдатам действующего фронта участвовать в любых политических, религиозных и иных ассоциациях, декларировал в армии свободу слова и совести, а также вводил войсковое самоуправление – выборные войсковые организации, комитеты и суды.
"Но если все эти мелкие изменения устава, распространительно толкуемые солдатами, – пишет Деникин о карточной игре и титуловании офицеров, – отражались только в большей или меньшей степени на воинской дисциплине, то разрешение военным лицам во время войны и революции «участвовать в качестве членов в различных союзах и обществах, образуемых с политической целью»… представляло уже угрозу самому существованию армии" [245].
Недаром позже, в июле 1917 года на совещании под председательством Керенского – уже министра-председателя Временного правительства, Деникин резко говорил:
"У нас нет армии. И необходимо немедленно, во что бы то ни стало создать ее...
Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие, а большевики лишь поганые черви, которые завелись в гнойниках армейского организма.
Развалило армию военное законодательство последних 4-х месяцев...
Армия развалилась. Необходимы героические меры, чтобы вывести ее на истинный путь..."
И первыми из этих мер Деникин называет:
"1) Сознание своей ошибки и вины Временным правительством, не понявшим и не оценившим благородного и искреннего порыва офицерства, радостно принявшего весть о перевороте, и отдающего несчетное число жизней за Родину.
2) Петрограду, совершенно чуждому армии, не знающему ее быта, жизни и исторических основ ее существования, прекратить всякое военное законодательство..."
Завершил Деникин свое выступление такими словами: "И я, в лице присутствующих здесь министров, обращаюсь к Временному правительству:
Ведите русскую жизнь к правде и свету, – под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность: за эту свободу вести в бой войска, под старыми нашими боевыми знаменами, с которых – не бойтесь! – стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше. Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед.
Но вы – вы втоптали наши знамена в грязь.
Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними.
…Если в вас есть совесть!» [246].
Развал армии, как и российского государства, был в целом завершен к лету-осени 1917 года – как раз к тому времени, как партия Ленина начала набирать силу. Непросто отмахнуться от слов людей, впоследствии жизнь посвятивших борьбе с большевиками (причины такого выбора подробнее мы рассмотрим ниже). Но даже и ярый антибольшевик Антон Деникин, не понаслышке знавший положение в армии, прямо обвиняет в развале вооруженных сил именно Временное правительство. Причем, не стесняясь в выражениях, заявляет в июле 1917 года: "у нас нет больше армии" и "необходимо немедленно, во что бы то ни стало создать ее".
Нужно отметить, что одним из первых действий большевиков-интерациналистов стал роспуск нерегулярной Красной гвардии и именно создание новой армии – Красной. Это был мощный государственнический шаг – армия является одним из базовых институтов государства. Во многом именно воссоздание Лениным армии стало определяющим моментом для большого числа царских офицеров, перешедших на сторону Советов.
