Текст книги "Путь, исполненный отваги"

Автор книги: Дмитрий Беразинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 7. Унтерзонне. 265.
Рокировка (начало)

Над Парижем сгущались сумерки. Эта планета была еще более наклонена к плоскости эклиптики, чем Земля, поэтому сумерки здесь растягивались на несколько часов. Рассвет соответственно длился не менее. Летом в Париже наблюдались белые ночи, а зимой светлое время суток не превышало пяти часов.

Нынешнее лето изрядно затягивалось, поэтому никого не удивляло, что в конце сентября в Сиенне полно любителей купания. Чуть ниже городского пляжа начиналась портовая зона – гордость короля Франко, Людовика IX. У двадцати пирсов было пришвартовано около тридцати судов из разных стран: балтийские коги, свейские кнорры, бритские шнявы, ромейские галеры. У последнего пирса стоял на боевом дежурстве трехпалубный клипер «Отважный» – боевое судно государства Франко. Поскольку клипер был довольно-таки громоздкой и неуклюжей парусно-паровой машиной, то его подстраховывали четыре однопалубных глиссера, принадлежащих к вооруженным силам Белой Руси.

Однажды Людовик отважился прокатиться на одном из глиссеров, которым командовал старый забияка Василий Латыш. Так как ширина Сиенны в виду Парижа не превышала километра, то Василий не решился преодолеть стоузловый рубеж. Но и ста узлов Людовику хватило за глаза. За три часа они успели посетить Па-де-де, перекусить у тамошнего губернатора, осмотреть заложенный на только что законченной верфи линкор «Белая Русь» с планируемым водоизмещением около двадцати тысяч тонн, а также вернуться в Париж. В британском проливе Василий все-таки рискнул дать глиссеру самый полный – двести узлов, правда, на палубу не выпустил никого.

– Смеетесь, ваше величество! – отмахивался он от настойчивых просьб короля. – Вас моментом снесет в море, а мне затем светит трибунал.

– Но капитан! – пытался слабо возражать Людовик.

– Нет, я сказал! Видите – скалы показались, – указал Вася в сторону горизонта.

– Что это? – спросил огорченный король.

– Британия! – торжественно объявил капитан. – Все, идем домой.

Почти у самого Парижа Людовик все-таки вымолил себе право – постоять минутку у штурвала. Минутка эта растянулась до десяти, а в финале король едва не столкнулся с земснарядом, который усердно углублял фарватер. Борясь с искушением отвесить его величеству подзатыльник, Василий моментально изменил курс, и глиссер проскочил в считанных метрах от драги.

На причале стояла королевская безлошадная карета – горбатый «Москвич», доставленный с базы. Сей диковинный зверь принадлежал Шуре Лютикову и был лично им преподнесен в дар властителю Франко. Предварительно, конечно, в нем поковырялись молодцы из ремвзвода, в результате чего анахронизм приобрел крейсерскую скорость 60 километров в час в целях личной безопасности монарха. Правил Людовик лично, не подпуская к рулю никого, за исключением старого Жака.

А Жак предпочитал любому наземному транспорту свой верный мотоцикл «Урал», на котором он носился в любое время года и суток. Они на пару с кардиналом выбирались на трехколеснике по грибы да по ягоды, а также на рыбалку. Сам Васнецов угорел бы от хохота, если бы ему поручили написать картину «Министры едут на природу»: за рулем в танковом шлемофоне и в авиаторских консервах – министр иностранных дел Жак; в коляске, нацепив на себя старую моргуновку, и с автоматом «Стэн-2» на груди – первый министр и кардинал Франко.

Последняя перепись Парижа насчитала тридцать тысяч проживающих в черте этого славного города и почти столько же – в окрестностях, заселенных вольными пеонами и вассалами вассалов. Не было города крупнее в Европе, лишь Бобр с окрестными слободами, монастырями да городищами мог тягаться с Парижем. Все-таки Бобр не был городом в привычном понимании этого слова – просто плотно заселенная зона образовывала почти круг с диаметром километров шестьдесят.

Если Париж при желании мог свободно сойти за мегаполис, то Бобр (который уже кое-кто потихоньку начал называть Бобруйском) был похож на огромный колхоз с центральной усадьбой в виде военгородка. За прошедшие двенадцать лет он оброс пригородами, в которых охотно селились люди из дальних поселений. Вследствие того, что средний возраст населения Бобра колебался от двадцати пяти до тридцати лет, мудрый Норвегов ввел всеобщую воинскую повинность со сроком службы от года (для семейных) до трех лет (принципиальные одиночки).

Белоросская колония в Париже достигла примерно двухсот человек, образовав своеобразный «Кукуй». Земли вокруг посольства были переданы во владение послу белоросского государства. Ввиду малоопытности франков люди Волкова служили на мытне, охраняли верфь в Па-де-де, несли караул в посольстве и в министерстве иностранных дел. Специальные патрули помогали префектам охранять покой мирных жителей.

Под руководством герцога де Лаваля было создано отделение по чрезвычайным ситуациям и курировалось им весьма пунктуально. Именно этим отделением был локализован знаменитый пожар 263 года, едва не охвативший половину Парижа. Начался пожар в королевских конюшнях и перекинулся на собор святого Антуана. Но прибывшие пожарные «Уралы» залили пеной все конюшни и половину собора, отчего фрески знаменитого Поля Амбрэ зело посветлели, а лики святых сменили выражение юдоли печальной на бесшабашный пофигизм.

С тех пор кардинал, любивший лично посещать торжественные мессы, старался не смотреть на потолок, ибо при зрении, ликов святых его разбирал дьявольский хохот. Андриан Городов предлагал свои услуги по художественной части, но Людовик, уже имевший коллекцию работ прославленного передвижника, наложил на сие дело вето.

– Пусть уж эти... придурки скалятся с потолка, чем семь кругов ада наяву! – заявил он, а кардинал присовокупил:

– Пойдем, сын мой, нарисуешь мне картину из жизни грешников в аду. Уж очень хорошо у тебя всякие жуткости получаются. Главное – чтобы огонь под котлом побольше был...

– Картины пишут, а не рисуют! – пробурчал Андриан, но, заинтригованный, поволокся вслед за Его Преосвященством.

На двери кабинета Андрея Константиновича Волкова висела золотая табличка с выгравированной надписью: «Посол государства Белая Русь во Франко – п.п-к Волков А.К.». На двери напротив его кабинета висела табличка с надписью «Торговый атташе при посольстве Белой Руси – ст. пр-к Лютиков А.Д.». За этой дверью, надувшись, как мышь на крупу, сидел сам Шура Лютиков в расстегнутом кителе и цедил из самовара в чашку кипяток.

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет атташе вошел коренастый невысокий человек в парадном мундире.

– Шура, хорош чаи гонять, – рявкнул он, – переодевайся. Мы через два часа должны быть уже в Оберланде!

– Бог с вами, Андрей Константинович! – засуетился Лютиков. – У нас масса времени! «Бетрель» туда добежит за полтора часа! Чайку не желаете, пока я буду переодеваться?

– Ну, давай побалуюсь, что ли... – махнул рукой Волков. – Знаю, плут, что чай у тебя хорош! С таможни небось?

Лютиков почти всем корпусом скрылся в шкафу, и на вопрос посла прореагировал весьма аморфно. Что-то пробурчал, натягивая парадную майку-полосатку, и принялся впихиваться в брюки.

– Смотри, Данилыч! – предупредил Волков, прихлебывая чай. – Ты у меня аки Меньшиков при Петре Первом...

– В смысле? – Из шкафа высунулась всклокоченная голова старшего прапорщика.

– В смысле, рука ты моя верная, но вороватая. Ну, это до первого аутодафе!

В шкафу испуганно хрюкнуло.

– Мне бы графа какой титул! – хрестоматийно пробурчал Лютиков.

– Я специально для тебя придумал новое звание: Заслуженный прапорщик Вооруженных Сил. Цепляется четвертая звездочка с одновременным отлучением от церкви.

– Что это значит? – беспокойно задвигал носом атташе. Он уже вылез из шкафа, щеголяя новой николаевской тужуркой, из-под которой была видна черно-белая тельняшка. Голову атташе прикрывал хромированный картуз с кокардой ВДВ. На портупее болтался вороненый наган. Волков едва не подавился чаем.

– Железняк, твою мать! – сплюнул он. – На колчаковских фронтах раненый... в зад! А отлучение от церкви, мон дью, означает, что тебя может любой лишить живота безнаказанно.

Шура снял картуз и вытер вспотевший лоб.

– Мне без церкви нельзя никак, – сообщил тихо он, – мне сам кардинал должен.

– Он простит! – так же тихо парировал посол. – Ты все-таки подумай насчет аутодафе. Самая милосердная казнь. Без пролития крови. Душа грешника прямиком отправляется в рай. Кто там нынче на воротах, святой Петр, по-моему... познакомишься. Денег ему одолжишь.

– Я больше не буду, – шмыгнул носом плут, выжига и крохобор Лютиков, – честно!

Андрей допил чай и искоса глянул на заместителя.

– Знаешь что, Данилыч? Если ты когда-нибудь напишешь мемуары, то свистни мне. Я к ним подклею все жалобы, что поступают на тебя. Получится посолиднее, чем у маршала Жукова. Ты куда, собачий сын, подевал три километра рельсов, что предназначены были для меловых шахт?

– Ах это! – вздохнул с облегчением Шура. – Намедни приперся новый герцог Орлеанский. Полдня умолял. Ему на виноградники нужно было. Взамен обещался поставить стройматериалы: строевой лес, тес, камень, мрамор. Нам же позарез это нужно – Кукуй растет.

Андрей Константинович наморщил лоб. Стройматериалы действительно архиважны.

– А себе что выторговал?

Лютиков замялся.

– Давай-давай колись! – подбодрил его подполковник.

– Ну, вообще-то герцог обещал в рыцари посвятить... —Гулкий смех посла был ему ответом.

– Какой из тебя рыцарь, Данилыч? Ну где ты слышал о жидах-рыцарях? И вообще, ты хоть грамотный?

– При чем тут это? – вскипел Шура. – Вы меня зажимаете, Андрей Константинович! Жалко вам, что ли, этого несчастного рыцарского звания! Вам же еще три года назад графский титул пожаловали...

– Дурак ты, прапорщик! Рыцарю ведь нельзя ни врать, ни воровать, ни трусить... А если нарушишь кодекс чести, то мигом лишат рыцарского звания!

– Это когда-то я врал? – не удержался Лютиков.

От такого нахальства у Волкова глаза вылезли на лоб.

– Еще рыцарь должен быть скромным, – жестко сказал он, – а ты у нас... Ладно, хватит языками чесать! Поехали!

Сидя в быстро несущейся на северо-восток «Бетрели», Волков распекал своего заместителя:

– Видано ли дело! Прапорщик в ангелы лезет! Да тебе в чистилище пятьдесят тысяч лет сидеть при самом выгодном раскладе! И то, если святой Петр пьян будет. А иначе – самый теплый котел в аду тебе обеспечен, да еще в сумеречной зоне.

Надувшийся Лютиков равнодушно смотрел на пролетающие мимо поля и фермы через бронестекло. Экипаж «Бетрели» резался в карты, лишь механик-водитель сидел на своем сиденье и, позевывая, следил за дорогой.

– Что за черт! – внезапно выругался он, притормаживая.

Посреди дороги лежала срубленная осина.

– Пойду посмотрю, что ли... – сказал водитель, приоткрывая люк.

– На месте! – скомандовал Волков. – Что-то подозрительно все это! Пошарь-ка вокруг машины «совой». Сдается мне, что вон за теми кустиками «плохиши» укрылись.

– Так точно, товарищ полковник, – почти мгновенно доложил командир машины, – с обеих сторон человек по десять. Может, огнеметом их?

– Жестокий ты человек, сержант, – раздумывая, сказал Андрей, – давай-ка ты их лучше «дристуном» пугни.

«Дристуном» прозывался синтезированный вариант американского газа «Джей-флоп», применявшегося при разгоне неуправляемых демонстраций, дебошей и прочих опасных народных сборищ. Принцип его действия говорил сам за себя. Вдохнув такого газа даже малую толику, человек мгновенно накладывал в штаны, а следовательно, активность его последующих осмысленных действий равнялась приблизительно мнимой единице.

Передняя башня «Бетрели» повернулась на пятнадцать градусов влево и выпустила щедрую порцию «Джей-флопа». Затем, приняв тридцатью градусами левее, повторила залп.

– Вот и все! – улыбнулся Волков. – Вскоре можно будет надевать респираторы и идти на профосмотр.

Не расслышавший толком его слов, Лютиков открыл напротив себя дверцу и, выхватив из кобуры наган, помчался в сторону кустов, истошно матюгаясь.

– Твою мать! – раздраженно отпустил посол. – Виноградов, закрой ты эту fucking door[2]2
  Fucking door (англ.) – чертова дверь.


[Закрыть], а не то сейчас все обосремся!

– Товарищ полковник, – обратился к послу механик-водитель, – насколько я помню, при использовании отечественного аналога из человека текло недели две...

– Ну... – улыбнулся Волков, – наш вариант «Джей-флопа» лишь немного уступает американскому аналогу, ибо есть тут одно деревце... скорее, куст. Вот на основе его ягодок наши парни в Бобрике приготовили это лекарство, кхе! Минут этак через десять пойдем смотреть результат. Всем приготовить респираторы.

Когда Волков с Виноградовым вышли из автомобиля, то слабый запах подгнивших бананов проник даже сквозь фильтры респираторов. Подполковник жестом остановил ретивого командира машины и отступил на пяток шагов назад. Переждав еще минут десять, они таки решились подойти поближе.

Первым в скрюченной позе жареного гольца валялся старый знакомый и заклятый друг – Густаво де Бертрам. Обгаженные панталоны были наполовину спущены, и на его волосатую задницу уже слетелись мухи, привлеченные пикантным запахом. Не особо отвлекаясь и не особенно церемонясь, Волков пинком ноги отбросил «Правую руку ужасного Торкемады» в придорожную канаву и приступил к осмотру остальных. Все бертрамовское воинство, следуя примеру своего отважного командира, потихоньку сползало в кюветы.

– Принеси-ка, друг Виноградов, бензопилу, – скомандовал посол, – необходимо эту поленяку с дороги убрать.

Сержант убежал, а подполковник снял респиратор.

– Шура, ку-ку! – позвал он. – Доброе утро, последний герой! Где ты?

Неподалеку зашуршали кусты.

– Дело дрянь, командир, – донеслось оттуда слабым голосом Лютикова, – несет меня, словно блудливую корову! Слава богу, хоть штаны вовремя успел снять. Что делать-то теперь?

– Поедешь в грузовом отсеке верхом на ведре! – сурово приказал Волков. – Тебя никто не просил с дурью наперевес на супостата кидаться. Рыцарю башка нужна не только для того, чтобы жрать и блевать. Время от времени там должны рождаться мысли.

Опечаленный прапорщик в последний раз издал звук лопнувшей шины и, наконец, вылез из кустов. Они подошли к автомобилю, возле которого суетились бойцы, выгружая бензопилу, топоры и чокера.

– Ведро Лютикову Александру Даниловичу! – распорядился командир, обращаясь к механику-водителю. – Наш продюсер нездоров.

Пока бойцы расчищали путь, Шура удобно устроился на импровизированном унитазе, подложив под свой натруженный зад пару дощечек. «Бетрель» быстренько оттащила злополучное бревнышко и столкнула его в кювет, а затем вновь устремилась по асфальтовой ленте в направлении Амстердауна – столицы Оберланда.

Высокогорное плато, на котором располагалась данная страна, было образовано около миллиарда лет тому в процессе тектонических движений пластов севера и юга, направлявшихся навстречу друг другу. В районе пятьдесят третьей параллели они встретились и более южный слой наполз на северный. Этот самый наполз и образовал плоскогорье, а прогнувшийся северный пласт явил собою дно пролива, отделяющего Британию от Оберланда и Франко.

Всю эту информацию Волков почерпнул из доклада исследовательской группы, возглавляемой его первой женой Анжелой, командиру Базы полковнику Булдакову. Отец Андрея, Константин Константинович Норвегов (ныне заслуженный генерал), возглавлял правительство пан-Европы, в которую кроме Франко, Белой Руси и Оберланда вошли Русь, Колхида, Урарту, Болгарское Королевство, Бессарабия, Ржечь, Британия и Курляндия. На территории этих земель общими считались пути сообщения, природные ресурсы и вооруженные силы.

Войско делилось на гвардию, мобильную пехоту и флот. Гвардия была элитой войска, и ядро ее составляли солдаты Бобра. Гвардия занималась в основном интеллектуально-диверсионной деятельностью и имела численность не больше дивизии, командиром которой считался небезызвестный Булдаков Олег Палыч.

Мобильная пехота, количеством до двенадцати дивизий, несла службу по охране внешних рубежей, охране берегов и прочего. В составе ее были танки, бронетранспортеры и небольшие дирижабли. Авиация, как таковая, находилась на стадии исследования, ибо представляла собой наиболее высокоточную область производства. Основой будущей авиации должны были стать магнитопланы – изобретение КБ имени Локтева и Серегина. Действующие модели их уже преодолели звуковой барьер и могли поднимать на борт до десяти тонн полезного груза.

Флот делился на береговую охрану и ударно-оборонные военно-морские силы. Береговую охрану несли глиссера, а все остальное выполняли новейшие трехмачтовые клипера – парусно-пароходные суда, вооруженные десятком пушек да оснащенные паротурбинными пятисотсильными двигателями, позволявшими им развивать скорость до восемнадцати узлов. Подполковник очнулся от размышлений, когда «Бетрель» притормозила у врат Неверхауса – официальной резиденции Хранителя на этой планете. Кстати, местные жители называли свою планету Унтерзонне, что в переводе на человеческий означало «Находящаяся под Солнцем».

Однажды, года три назад, он имел честь видеть Хранителя на церемонии подписания Амстердаунской унии – союзного договора десяти государств – первых членов пан-Европы. Год спустя к ним присоединилась левославная Ржечь – единственное левославное государство в составе Союза (Левые славили Господа соответствующей рукой). Тогда Хранитель едва ли перекинулся десятком фраз с главами государств-членов, а нынче сам прислал приглашение подполковнику Волкову с просьбой о встрече в его замке.

Бойцы притихли и с благоговейным трепетом рассматривали огромное здание на скале, верхние этажи которого терялись где-то в облаках. Сложенное из серого камня, здание Неверхауса подавляло своими размерами и имело чуть ли не стотысячелетнюю историю. Сколько в нем насчитывалось этажей – не ведал ни старший мажордом, ни главный камердинер, ни сам Хранитель.

К автомобилю подошел старший мажордом и, приветливо пожелав гостям доброго вечера, пригласил входить. Механик водитель сдал назад и поставил «Бетрель» под навес. Сэр будущий рыцарь Шура Лютиков сидел тихо, как мышь, в грузовом отсеке автомобиля и уже не помысливал о созерцании роскошных окрестностей замка.

К главному входу в замок вела лестница, ни в чем не уступающая в смысле грандиозности знаменитой своей Потемкинской сестре, а длиною, пожалуй, ее и превосходившая. По бокам ее на каждой площадке стояли фигуры сфинксов (если их можно так назвать) с телом жабы и человеческими мордами. Морды, по прихоти Хранителя, были разные: известные личности из подконтрольных ему миров, политические деятели, диктаторы, маньяки, спортсмены и прочие индивидуальности. На семнадцатой площадке Андрей с удивлением узнал в морде очередного урода Адольфа Гитлера, а напротив – его закадычного друга Бенито Муссолини.

Втихаря показав дуче кулак, посол поспешил за мажордомом, но на предпоследней площадке остановился, узрев в лике очередного сфинкса знакомые черты отца.

– Вот, блин! – чертыхнулся он. Дворецкий обернулся. Понимающе промолчав, он через некоторое время двинулся дальше, жестом призвав Волкова проследовать за ним.

У парадного входа их поджидал Хранитель собственной персоной – верзила двух с половиной метрового роста, а в плечах подобный статуе Свободы. Волков, уже однажды видевший его, все равно ощутил какое-то неудобство, а уж о спутниках его и говорить не приходилось.

– Ага! – воскликнул великан густым басом. – Добрались наконец! А где мой добрый друг Густаво?

– На полпути между сансарой и нирваной, – пожал плечами Андрей, – добрый вечер, Хранитель.

– Для вас он и вправду добрый, а вот для Густаво и его свиты не слишком, – мягко пожурил Хранитель посла, – ну, да ладно! Все же не из гранатометов их покоцали.

Хранитель объяснялся на современном русском языке с непринужденным изяществом интеллигентного ханыги. Андрею даже показалось, будто он заявился в гости к товарищу Мухину, командно-матерный язык которого был изрядно разбавлен словарем имени Ожегова. Хранитель, словно подслушав мысли подполковника, ухмыльнулся.

– Ну что, ребятушки! Сначала в баньку, а потом за стол. Дела вершить будем завтра.

Глава 8. Земля. 1988.
МАТЕМА

Словно стремительный торнадо, маленький бородатый человечек с оригинальной проплешиной ворвался в поточку и, старательно начертив на доске мбфемб, с видом победителя глянул вверх на аудиторию.

– Ну и что эта фигня значит? – озабоченно спросила у Ростислава соседка.

– «Математика» на греческом, – ответил парень, озабоченно глядя на преподавателя. С таким нетрадиционным началом занятий по математическому анализу он сталкивался впервые, хотя сам провел их немало.

– Ты что, знаешь греческий? – удивилась соседка.

Ростислав знал древнегреческий, но на всякий случай осторожно ответил:

– Тут и знать нечего. Ты ведь знаешь буквы греческого алфавита. Читай, просто произнося первый звук: мю, альфа, тау, эпсилон, мю, альфа. Получается «матема». Ясно?

– Меня зовут Инга, – представилась собеседница, – можно, я с тобой буду сидеть?

Разговор этот происходил первого сентября одна тысяча девятьсот ажно восемьдесят восьмого года в двести семьдесят четвертой аудитории физфака БГУ, куда Ростислав Каманин поступил после досрочного окончания школы. Поговорив с отцом, профессором кафедры ядерной физики того же университета, парень подал документы в приемную комиссию.

Стесняясь своего гренадерского роста, он явился на экзамен пораньше. Группа медалистов сдавала отдельно, в конце длиннющего коридора на третьем этаже. Там уже находилось человек десять мандражирующих абитуриентов. Своим появлением Ростислав произвел, мягко говоря, фурор. Первым к нему подошел плечистый прыщавый парень и отрекомендовался:

– Анатолий. Ну у тебя, блин, и рост! Два метра есть?

– Ростислав! – отрекомендовался парень. – Два ноль три.

– Ни фига себе! – присвистнула одна из девчонок. – А если тебя какая девчонка поцеловать захочет? Лесенку приставлять, что ли?

– Мал я еще, чтобы целоваться! – смущенно пояснил Ростик, а профессор внутри его радостно потер руки. – Мне всего четырнадцать.

– Так ты вундеркинд? – не отставала девочка.

– Акселерат, – поправил ее Анатолий, – мы первую пятерку набираем. Не желаешь присоединиться?

Экзамен он сдал до смешного легко. Решил задачу на плотность электрического тока, а затем побеседовал с приятелем отца на предмет теории относительности. Получив в свой актив «отлично», он вышел в коридор и флегматично брякнул:

– Следующий!

– Ну как? – бросились к нему все.

– Hochst erfolgreich, Herren![3]3
  Hochst erfolgreich, Herren! (нем.) – Как нельзя лучше, господа!


[Закрыть] – Поднял он вверх пять пальцев и хмуро подумал: «Всю жизнь мечтал быть студентом БГУ».

Дома он обрадовал Машу и сестренок-близняшек (его старик специализировался исключительно на близнецах), которым шел уже десятый год. Отличающийся склонностью к более или менее русским именам, Алексей назвал их Светланой и Галиной. Итак, Маша, Света и Галка восторженно приняли весть, что «Дядя Степа» отныне студент БГУ, а вернувшийся вечером профессор покрутил пальцем у виска и сказал, что так раньше радовались разжалованные в простые рядовые полковники при получении очередного воинского звания «ефрейтор».

Относительно новыми предметами для Ростислава были Физкультура и история КПСС, часть которой Ростик помнил по прошлой жизни. Да еще университет закупил для физфака десяток «Ямах» – ПК принципиально нового типа с офигительными монохроматическими экранами. Собраны машины были на основе процессора Z-80 – восьмибитного крепыша, при помощи которого вся страна чуть позднее знакомилась с понятием компьютерных игр. В капиталистической Америке, правда, вовсю уже пользовались машинами типа AT 286, а у особенно передовых господ были последние достижения компьютерной индустрии – шестнадцатибитные гиганты мысли AT 386SX-25 с целым мегабайтом памяти, но Великая Страна не могла позволить собственным детям обучаться на передовых технологиях – несмотря на перестройку, было сильно убеждение, что кибернетика – наука гнилого империализма. К тому же много средств отнимали слаборазвитые страны: Куба, Индокитай и Великое Черное и Вечноголодное Братство, населяющее самый теплый континент.

Да еще некстати пятнадцать лет назад Леониду Красное Солнышко пришло в голову превратить Казахстан во Всероссийскую житницу. Как ни крути, а все правители России двадцатого века были одержимыми: Николай Второй – гуманизмом, Ильич Первый Самозванец – мировой революцией, Иосиф Грозный – синдромом Ильича, Никита Шут Гороховый – остатками этого синдрома, Ильич Второй Цицерон – наследственностью, Юрий Долгорукий и Константин Тишайший – старостью, а последний – Михайло Меченый – гласностью. Сравнивая начало и конец двадцатого века, Ростислав, как ни старался, не мог усмотреть удачного финала в матче Россия против Истории.

Поэтому, сидя на лекциях профессора Кириллова, он едва сдерживал смех. Профессор, почти его ровесник (где-то 1908 года рождения), нес несусветную чушь про какие-то Коминтерны, съезды РКП и РКП(б), отступления от истинной веры господ Троцкого и Плеханова. Когда-то Переплут лично был знаком с Львом Давидовичем и искренне жалел, что не он, а Иося занял трон советского государства.

Согласно программе обучения студентам пока еще рано было знать, что Ульянов-Ленин тоже был парнем не промах. Вот с этим Ростислав был согласен. Если при Брежневе был застой, при Хрущеве – всеобщая кукуризация, при Сталине – культ личности, то сказать, что при Ленине – всеобщий террор, это заставить людей круто задуматься: в какой же сволочной стране им довелось родиться! Нельзя так пугать народ. Он, чего доброго, смуту устроить может. Правда, отбили за время советской власти людям охоту дурить, а современные Степаны Разины, Емельяны Пугачевы, Степаны Болотниковы и прочие с детства содержатся в спецприемниках. Кто в СИЗО, кто на вольном поселении, кто в психушке. Вся же остальная протоплазма, являясь глубоко пассивной, жадно смотрит в рот очередного поводыря и радостно пускает пузыри ностальгии. Виват, Хулио Иглесиас! Ностальжи!

Отец Иглесиас, хули вы?

– Как тебя зовут, эй?! – Шепот настойчивой соседки оторвал Ростислава от отнюдь не прокоммунистических размышлений.

– Чего тебе? – обернулся он к ней.

– Ты где витаешь, парень? – изумленно выдохнула Инга. – Я спрашиваю, как твое имя.

– Ростислав Каманин, – пожал плечами он, – можно просто Ростислав.

– Замечательно! – фыркнула девушка. – Так и до паралича языка недолго.

– Нонсенс! – парировал парень. – Особенно у женщин.

Инга обиженно отвернулась и принялась записывать кирилловскую белиберду. Ростислав прислушался к монотонному гудению профессора. Подружка с третьего курса шепнула, что этот мальчик – очень перспективен. Папа – профессор, а это что-то значит даже по нынешним смутным временам. И если Инга не собирается возвращаться после института в свой Бобруйск, то пусть делает выводы. Выводы же пока были неутешительны. Самодовольный маленький (не по внешним данным, а по возрасту) засранец не обращал на рядом сидящую красавицу внимания совершенно, витая где-то в облаках.

– Вот вы думаете, что такой предмет, как История КПСС, теперь не нужен, – томил душу Кириллов, – а вместе с тем, это – предмет легкий. Неужели вам в зачетке помешает лишняя «пятерка», которая в конечном итоге скрасит средний балл?

Ростислав, вспоминая эту нуду, зло сплюнул. Если бы по такому принципу преподавали в Сорбонне! Там физикам преподавали физику и математику, а не историю развития капитализма в России, которую с таким увлечением писал Вовка Гаврош, надеясь, что она станет бестселлером. Вообще-то Историю КПСС преподавали, видимо, для того, чтобы труды почившего в бозе вождя хоть кто-то, да читал.

Кстати, в школе им долбили, что труды Ленина – вторые на месте по популярности во всем мире. После Агаты Кристи, разумеется. Был еще точно такой больной психопат – Фридрих Ницше. Ну он-то про Заратустру не шестьдесят томов настрочил! Вот такая тут «Генеалогия морали!»

– Эй! Ты чего не пишешь? – позабыв обиду, снова спросила девушка.

– Раньше не у всех ребят были тетрадка и букварь, – буркнул Ростислав, – а теперь тетрадей много, чтобы их марать всякой ерундой! Легче тебе станет, если ты узнаешь, в каком году созывался Второй Интернационал?

– Но ведь кругозор, эрудиция, экзамены, в конце концов!

– Ты на физ или истфаке учишься? Голова все равно не в состоянии впитать полсотни томов ленинских работ. А если и впитаешь, то будешь всех поражать своей эрудицией?

– И откуда ты такой умный в четырнадцать лет?

– Родили меня такого! – недовольно заворчал парень. – Ну, чего пристала?

– А, понятно! У тебя еще фаза полового созревания не закончилась! – протянула Инга.

Профессор внутри Ростислава едва не сходил по-маленькому. Тело же ехидно осведомилось:

– С чего ты это решила?

– Ты еще девушками не начал интересоваться! Тем более красивыми.

– Это ты-то красивая? – подколол ее Ростислав. – По мне так обычная девчонка! Старая к тому же...

Инга, которая считалась на факультете одной из первых красавиц, обиженно надула губы и уткнулась в конспект.

Выходя после четвертой пары из универа, Ростик заметил ее, беседующей с одним из парней-старшекурсников. Увидев его, она демонстративно положила руку ему на плечо и широко улыбнулась. Ростик пожал плечами и прошел мимо. Когда он скрылся из виду, Инга убрала руку и прошипела:

– Проучить бы его!

Парень флегматично пожал плечами:

– Ну, во-первых, он сын завкафедрой ядерной физики, на которой я имею неплохие шансы остаться в аспирантуре. Во-вторых, плечи у него тоже немаленькие. А в-третьих, если ты в него втрескалась, то таким путем ничего не добьешься. В-четвертых, если неправильно «в-третьих» и если ты хочешь стать невесткой профессора Каманина, то действовать нужно совсем не так.

– Все вы сволочи и подонки! – бросила Инга и побежала вслед за Ростиславом.

– Да, мы такие! – грустно улыбнулся Руслан. – Это же физфак. И не подонки, а реалисты.

Ростик стоял у киоска «Мороженое» и лопал пятую порцию эскимо. Отец без лишних слов отдавал ему четверть своей зарплаты, ибо сынуля здорово помогал ему с расчетами и прочей дребеденью. Так что Ростислав мог себе позволить и кутнуть. Карманные деньги плюс стипендия составляли около двухсот рублей в месяц, а это выходило равным окладу хорошего инженера на хорошем заводе.

– Как ты можешь есть это в двадцатиградусный мороз? – раздался сзади знакомый до отвращения голос.

– Вот так вот и жрем-с! – ответил он, не оборачиваясь. – Трескаем помалу.

Ростик любил вот так вот запросто навернуть десяток порций, не отходя от кассы. Тем более что в его времени это было удовольствием дороговатым и подавалось на десерт в лучших семьях Москвы.