Текст книги "Людомар из Чернолесья. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Всатен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Охотник внимательно посмотрел на него.

Старик с трудом справился с бушевавшими внутри эмоциями.

– Ты убил Дугсака? Ты убил Дугсака, – поправился он.

Сын Прыгуна и бровью не повел. Это имя ему ничего не говорило.

– Дугсак и Дагеен – хранители Боорбогских гор. Оридонцы. Несколько зим назад Дугсака умертвили на перевале Костей вместе с отрядом. В Синих Равнинах после того убили множество холкунов. Оридонцы свирепствовали бы еще, но неизвестно что или кто их остановил.

– Это его мечи?

– Да. Я здесь прочел. Вот посмотри, хотя людомары не могут читать и…

– Дугсак, – прочел людомар.

– Ты умеешь читать по-оридонски! – вскричал старик. Казалось, этот факт поразил его еще больше, чем то, что людомар якобы прибил какого-то оридонца.

Подобное же удивление одолело и самого охотника. Он никогда не умел читать. По крайней мере до того момента, когда прибыл в Боорбрезд. Сын Прыгуна подавил в себе волнение и ответил как можно спокойнее: «Да».

Некоторое время Тикки стоял недвижим, а потом вдруг опустился бессильно на поросший мхом корень свидиги и расплакался. Он плакал так, как умеют плакать только женщины: с силой, навзрыд, с полной отдачей эмоциям.

***

– Постой же! Постой, людомар!

– Я не пойду в… ларг как ты меня ни упрашивай. Я иду домой. Чернолесье – вот куда я иду!

– Куупларг. Но тебе нужно туда. Ты должен.

– Нет. Хватит на этом. Двадцать восемь зим я был должен. Теперь я буду жить как жил. Я покину проклятые равнины навсегда. Мне здесь не рады. Это не мое место. Каждому свое место должно быть. Мне – Чернолесье, тебе – что захочешь.

– Я пойду с тобой, куда ты укажешь, но идти надо первой в Куупларг. Там пробудем недолго. Там есть мой товарищ. Он нам поможет.

– В чем он сможет нам помочь? Людомару в Чернолесье холкун не помощник.

– Нет. Не зря твое появление. Я слышал, как говорили про рассвет. Но не знаю, как тебе его пересказать. Не сказатель я. Он может нам помочь. Ты – первый луч. После тебя взойдет солнце.

– Мы идем в Чернолесье.

– Мы идем в Чернолесье, – согласно кивал старик. Он запыхался. – Но пройдем через Куупларг. Мой товарищ…

Людомар резко остановился.

– Куда направил ты стервятников? Туда? Что там? Куупларг. Нет?

– Да, – согласился старик. Он задыхался. – Я не подумал… Но это не то… это можно придумать… Дай мне отдохнуть! – неожиданно взмолился он и тут же бухнулся на придорожную кочку. – Подумать надо… поразмышлять… – Тикки потер руками голову. – Ах, как сложно это все! Стар я уже. Не думается совсем. – Неожиданно он пожаловался: – Мысли подобны телегам без двух колес. Толкнешь их вперед, а они в сторону идут. Стар я! Стар!

Сын Прыгуна прошел еще несколько шагов и остановился. Первая злоба на то, что он должен еще дольше оставаться в этимх треклятых равнинах с их полупрозрачными перелесками и рощицами – мысль о такой жизни едва не разорвала его на части. Тем более, что до Чернолесья оставались считаные дни пути.

Он подошел и опустился рядом со стариком.

– Как же такое может быть?! – недоумевал тот. – Помню я сказание, но… не помню. Протух я изнутри. Усох. – Он обернулся к охотнику. – Я тебя заклинаю в Куупларг пройти. Заклинаю всеми богами, твоими и моими! Нет мочи уже… – Старик растерялся (видимо, потерял мысль). – Перемрем мы все, коли и дальше все будет также. Оридонцы уничтожат все и на равнинах и в Великолесье. Не думай, что останешься в стороне. Повсюду доберутся. – Старик всхлипнул. – Мочи нет так жить. Видеть, как все это происходит… У меня все сотоварищи перемерли, когда холкун еще в расцвете сил. Погубили их Приполье и смердящая болотная грязь. Раньше в наших городах старикам возможно было собраться, посидеть и вспомнить. Сейчас же нет стариков в городах наших. Не доживают холкуны до старости. А то, что поросль молодая от жизни такой пищит в великой радости, то они не знают другой. Для них дебы заменой всему стали. Когда столь долго проживешь, как я прожил, особенно такое видится.

Наступила длительная пауза.

– Почему Куупларг? – спросил людомар.

Старик замялся.

– Говори все, как и я тебе говорю, – приказал вдруг охотник. – Не то я встану, и ты останешься один.

– Там есть такие, кто не сложил оружье перед оридонцами. Два города таких – тот и еще один. Не знаю я его названья, но он очень далеко отсюда, на Холмогорье, что в стране реотвов.

Людомар впервые слышал про такой народ, но не удивился: и без этого названия он привык к тому, что названия и запахи растений и животных были ему ведомы лучше, чем народы вокруг Великого леса.

– Если меня гонят стервятники; если они будут в Куупларге, то не путь нам туда, – попробовал он отнекнуться в последний раз.

– К нашему приходу они уйдут оттуда. Да и я не пущу тебя в город. Слишком ты высок для холкуна. Сам пойду. Сам узнаю. Идем?

– Идем, – кивнул людомар. – Если не будет меня в ларге, а только ты, – согласен я.

***

Куупларг отстоял от Чернолесья в двух днях пешего пути. Людомар понял это, когда восточный ветер принес ему запах лесного перегноя. Он смешался с запахом полей, рек и тухлой воды (непонятно, откуда она могла взяться?) и нежно щекотал нос Сыну Прыгуна.

Городок был одним из тех немногих, которым оридонцы позволили сохраниться, какими они были. Но путники не смогли дойти до самого города, ибо на подходе к нему людомар почувствовал запах бивака довольно внушительного войска, лагерем стоявшего подле города.

Как и условились ранее, старик пошел по дороге один, а людомар, не теряя времени и без ведома старика, что было духу бросился бежать в сторону Черных лесов.

Где-то стоя, где-то пригнувшись, а где и лежа он продвигался к заветной цели, от которой был отделен последние три десятка лет. Он бежал и отгонял от себя настойчивую мысль о том, что и в Чернолесье должно было что-то измениться. Нет! Он не хотел об этом думать. Не сейчас! Пусть надежда и сладостное чувство исполнившейся мечты наполняют его душу. Недолго, но пусть это будет, иначе он не выдержит. Он остановится и дико закричит, потому что все, что произошло в последние дни – от этого нельзя не кричать. Охотник хотел вернуться домой, забиться в самую отдаленную глушь Чернолесья. Ему хотелось прижаться к людомаре, потрепать за ухом иисепа, подбросил в воздух тааколов, потрепать за шевелюру маленькую Лоову. Ему хотелось взобраться на вершину мека, сплести гамак и улечься в него. Ему хотелось лежать и смотреть прямо в небеса. В их синеву. В их бездонность.

Он мчался вперед без отдыха. Перекусывал на ходу. Пил откуда придется.

Ветер доносил ему запах леса. Людомар понял, что за небольшим склоном ложбины, по которой он мчался, начинается Редколесье. Вдруг лицо охотника словно бы впечаталось в запах древесной утробы. Терпкий аромат опилок и щепок, перемешанный с болью сотен деревьев, в который Сын Прыгуна во всего размаха влетел, едва не свалил его.

С остервенением людомар поднимался по склону, а когда поднялся, то от неожиданности растерялся, споткнулся, упал и кубарем покатился вперед.

На всем пространстве, на сколько хватало, глаз простиралось кладбище деревьев. Над их поверженными стволами копошились тысячи холкунов и пасмасов. Они усиленно работали топорами, очищая стволы от веток и листьев. На дальней дороге длинной вереницей тянулись телеги доверху набитые бревнами и поленьями.

Людомар потерял дар речи. Словно парализованный он лежал на траве, без сил, с ломящей от напряжения шеей и с не верящими в увиденное глазами.

Как они посмели сделать такое, стучало в его мозгу, как они посмели!!!

Придя в себя, он ловко проскользнул мимо холкунов и углубился в лесоповал.

Холкуны и пасмасы, которых он видел на своем пути, были сильно истощены. Они буквально валились с ног от усталости и апатично смотрели лишь на то место, куда должен был опуститься топор. Пройти мимо них не стало для него непреодолимой задачей.

Ближе к закату он достиг, наконец, первой лесополосы. К счастью, боги были благосклонны к нему и его никто не заметил.

Черный лес встретил его тревожной тишиной. Растения, ощутив рядом с собой людомара, едва уловимыми движениями тянулись к нему, прося защиты. А он шел, опьяненный исполнившейся мечтой, вдыхая изменившийся запах леса.

От радости и восторга он потерял бдительность и не ожидал, что лесополоса закончится. Сын Прыгуна оказался на открытой площадке под взорами сотен глаз.

– ОНИ! – раздался дикий визг, и десятки холкунских женщин бросились в рассыпную.

Людомар перепугался не меньше их. Быстро осмотревшись, он принюхался. Спереди него начинался настоящий сплошной лес.

– Фьють! – пропела рядом с ним стрела и с густым жужжанием впилась в ветвь свидиги.

Ноги сорвали охотника с места и быстро понесли прочь. Вслед ему свистели стрелы. Поднялся невообразимый треск и грохот. Краем глаза он заметил, как в его сторону через завалы бегут странные существа с четырьмя руками. Они неуклюже перебирали короткими массивными ногами, но бежали довольно быстро.

Охотнику не составило труда быстрейшим образом оказаться под сенью деревьев.

Лес встретил его тишиной. Но эта тишь была безмолвием для всех других, но не для него. Людомар чувствовал, как ликовал лес. Он встречал его как своего родного, как своего хозяина.

Необычайно сильное чувство охватило Сына Прыгуна, он остановился и повернулся лицом к погоне. Небольшое усилие и вот снова жажда крови – теперь оридонской крови – стала возрастать в нем с неимоверной силой.

На первого оридонца людомар напал сверху. Он свесился на ногах, мечи сверкнули в глубине леса, как молнии, и голова преследователя слетела с плеч. Тело сделало еще несколько шагов и со всего маха врезалось в ствол дерева.

Второй оридонец увидел его и бросился на него, пытаясь ударить щитом. Людомар взобрался на ветку и перемахнул на другое дерево. Он слышал, как за вторым набегало не менее десятка воинов. Сын Прыгуна и сам не знал, что он делает, но делал он все очень уверенно, словно совершал такое уже много раз.

Делая скачки в разные стороны, он запутал погоню. Оридонцы разделились на несколько группок, перед одной из которых людомар и спрыгнул. Его колющий удар был стремительным, но оридонец успел закрыться щитом. Тогда охотник присел и пронзил ему стопу. Этого было довольно.

Деревья мешали солдатам набрасываться на него всем сразу. Обходя деревья, они теряли его из виду. Людомар пользовался эти, убивая их по отдельности. В бессильной злобе оридонцы изрубали ближайшие ветви, корни и стволы деревьев, а людомар делал прыжок и довольно быстро уходил от них по нижней кроне.

Раздался протяжный вой трубы. Оридонцы, все как один, развернулись и просились вон из леса. На лице охотника растянулась улыбка. Он пробежал к кромке леса, взял приставленный к стволу лук старика, подхватил колчан и, стреляя в спины убегавшим, убил еще восьмерых солдат.

Его поразило, что все это время холкунки – такие же изможденные, как и мужчины – стояли, прижавшись друг другу на другой кромке просеки и со страхом смотрели… в его сторону. Оридонцев они встречали, как своих защитников и гневно потрясали кулаками, глядя как он разил своими стрелами солдат-надсмотрщиков.

Войдя в раж, людомар спустился с ветки, подхватил тяжелый щит одного из убитых и, выражая свое презрение, стал ходить и собираться стрелы в телах убитых. Дикий вой, и злобные крики раздались с противоположной стороны. В его сторону тут же полетели стрелы и проклятья.

Лес зашумел над головой Сына Прыгуна. Послышался птичий щебет. Людомар улыбался. Он улыбался так, словно собирал ягоды на самой тихой, самой глухой поляне Чернолесья.

***

– Привысокий, он здесь. Его видели сегодня вечером у Чернолесья. Он убил четырнадцать наших воинов.

– Скольких похитил?

– Ни одного.

– Предпочитает убивать? – Яабир посмотрел на Кина.

Кин перевел взгляд с воина на Яабира и неопределенно мотнул головой. Его большие зеленые глаза не выражали ничего, как и у всякого оридонца.

Несмотря на то, что Яабир был начальником Куупларгского воинства и дослужился до того, что ему было позволено командовать провинившимися оридонцами, когда сам он был пасмасом, в присутствии чистородного оридонца он всегда ощущал себя слугой.

Воин, который должен был обращаться к нему, стоял навытяжку в сторону Кина.

Кин поднялся на ноги и постучал щитом о пол. После этого молча вышел.

– Это все же он, – сказал он, подходя к своему кеорху.

Его ближайший друг, Эк, из расы брездов стоял, прислонившись к боку кеорха, и лениво жевал что-то съестное.

– Он быстро драпает от нас, – он сплюнул кости, перемолотые крепкими зубами, – но не боится биться с двумя дюжинами оридонцев, а?

– Он в своем проклятом леске, потому такой смелый.

– Мы должны выманить его?

– Да.

– Как?

– Не знаю. Я подумаю. Ты пригляди за Чостом. Он дремс. Между ними и людомарами была связь, я слышал. Не хочу потерять свою лучшую ищейку.

– Не беспокойся, Кин, присмотрю.

***

– А-а-а!

Громкий женский крик далеко разносился, ударяясь о кромку Чернолесья, как о великую стену. Стена деревьев глухо внимала ему, слегка шевеля ветвями, будто бы успокаивала потревоженный криком голос: «Тише! Тише!»

– А-а-а-а-а-а-а! – кричала девушка, бегавшая вдоль границы, где заканчивались владения Синих Равнин и начинался лес. Она задыхалась от бега, иногда падала, потому что ноги подкашивались от усталости. Она оглядывалась назад и смотрела на расстояние, которое пробежала.

Это была молодая холкунка, довольно милая на лицо, но несколько хрупковатая для жизни близ Черного леса. Ее изорванное платье сохранило на себе следы длительного бега. Оно было мокро в соответствующих местах, помято и грязно. В руках девушка сжимала какую-то тряпицу, которой размахивала у себя над головой.

День клонился к закату. Она пришла к Чернолесью рано утром, поэтому не было ничего удивительного, что к вечеру несчастная окончательно выбилась из сил. Ее «а» звучал все тише и тише. Становился прерывистее, а из груди вырывался хрип.

Птицы перелетали с ветки на ветку. Белки скакали по стволам и ветвям иной раз поворачивая к ней свои удивленные мордочки.

– А-а-а! – уже совсем тихо прокричала-просипела девушка, когда прямо перед ней в землю воткнулась стрела. Кровь гулко стучала в голове бегущей, потому она не слышала ни то, как стрела подлетела, ни, тем более, откуда она была выпущена.

Тихо вскрикнув, как будто ударившись о стену, девушка упала навзничь, но продолжала вытягивать к небесам руку с тряпицей. Она зажмурилась, и начала неистово молиться всем богам, пока ее шепот не был прерван вопросом:

– Кто ты?

Она открыла глаза и с ужасом увидела великана, который возвышался над ней, упираясь макушкой в сами небеса.

– Я… я… – Она задохнулась от страха.

Великан оглянулся по сторонам и опустился на землю рядом с ней.

Она разглядела его грубую зеленовато-синюю кожу, правильные овальные черты лица, маленькие ушки и довольно большие глаза. В нем не было ничего особо страшного, и все же она боялась. Ведь перед ней был живой людомар. Впервые в жизни она так близко подходила к смерти. Ей, всю жизнь прожившей в городке и выходивший за его пределы лишь дважды, да и то в толпе холкунов, ей бежать одной к Чернолесью было очень опасно. Но дядя настоял на своем. Он не попросил, но приказал ей. Он был ей вместо отца, и она даже помыслить не могла, чтобы его ослушаться.

И вот она здесь, а он возвышается над ней, подобно скалистому утесу, нависнув всей своей громадой над ее маленьким тельцем.

– Тикки, – выдавила она из себя.

Он кивнул ей.

– Я прождал его две луны. Он не пришел. Что с ним?

Но она больше не могла сдерживаться и залилась слезами.

Охотник взял ее за шиворот, поставил на ноги и слегка встряхнул.

– Ну же, говори!

Мир закружился перед глазами девушки, ноги ее подкосились и она повисла в его руке, а после неспешно осела на землю.

Сын Прыгуна еще раз ее встряхнул, но тело девушки безвольно колыхнулось. Она потеряла сознание. Охотник взвалил ее себе на плечо и неспешной походкой пошел к лесу.

Жил он достаточно далеко от границы с равнинами, но достаточно близко, чтобы вернувшись с донад расслышать странные крики. После он ощутил едва уловимый знакомый запах. Он быстро узнал его – это был запах Тикки.

Ту большую луну, которую Сын Прыгуна провел под сенью Чернолесья, он потратил не зря. Перво-наперво, он стал искать свой донад и нашел его в плачевном состоянии. Это обстоятельство сподвигло его уйти еще дальше вглубь леса и начать строительство донада.

Большой мек он нашел без труда, но без помощников-тааколов строительство продвигалось очень медленно. К моменту, когда он вернулся в холкункой через плечо, ему едва удалось устроить хорошую площадку, на которой можно будет поставить донад.

Однако людомар не унывал. Всякий раз, как на него находило отчаяние, он вспоминал, что и сколько ему пришлось вынести.

Потерю людомары, иисепа, тааколов и других своих всегдашних спутников людомар старался не обдумывать, иначе сошел бы с ума. Он с головой погрузился в привычные когда-то заботы.

Омкан-хууты очень сильно повлияли на фауну Чернолесья. В нем уже не было того многообразия, какое людомар помнил в прошлом. Но и он вернулся в Чернолесье не прежним. Его вооружение, его умения и приобретенный опыт вмиг обесценили все достижения омкан-хуутов. На вкус они оказались весьма сносные, и, так как их расплодилось очень много, то охотнику не составляло труда находить их и уничтожать.

Взобравшись в донад, он уложил девушку на кучу шкур омкан-хуутов и продолжил обустройство.

Она пришла в себя, когда уже стемнело.

– Боги… боги… – запищала девушка, когда поняла, что находится в Чернолесье.

– Откуда у тебя вещь Тикки? – спросили ее из темноты.

Ноздри девушки щекотали соблазняющие запахи жаркого. Недалеко что-то жарилось. Когда людомар приподнял небольшой железный щиток, лицо его осветилось фиолетовым свечением.

– Рочиропс! – выдохнула девушка, уставившись на кристалл.

– Да, это он. Что тебе нужно от меня? Отвечай.

– Мне… ты меня не убьешь? Нет? Меня прислал мой дядюшка. Они схватили Тикки и будут его казнить.

– За что? Кто, они?

– Я не знаю. Они так хотят.

– Когда?

– Сказано, что как довезут все полена.

– Когда?

– Послезавтра.

Людомар кивнул: – Есть хочешь?

***

Обустройство донада занимало много времени и отминало много сил, но людомар занимался этим делом с тем ощущением, которое появляется только, когда делаешь любимое дело. Предстояло сделать немало.

Память сохранила для него услышанное двадцать восемь лет назад так четко, словно бы слова Светлого прозвучали всего несколько дней назад.

Появление Иримы – холкунки, племянницы старинного друга Тикки, внесло в жизнь охотника серьезные коррективы. В Чернолесье он чувствовал себя очень уверенно. Лес благоволил ему. Между ними сложились дружеские отношения, и каждое дерево старалось обласкать его или укрыть своими ветвями.

Синие Равнины были ему чужды. Их пространства пугали его. Он понял это только, когда очутился под сводами свидигских крон. Небо нависало над равнинами так высоко, что вышина эта давила на Сына Прыгуна подобно тяжелому покрывалу. С крон древесных великанов небо виделось совсем другим. Оно было близким, родным и очень мягким.

Испуг девушки прошел с наступлением утра. Людомару пришлось вывести ее на вершину крон, и каким бы ни был ее ужас перед Чернолесьем, но женская душа не устояла перед удивительной красотой леса на рассвете. Она даже не заметила, как охотник покинул ее. Гамак, в котором она сидела, слегка покачивался, а она, широко раскрыв глаза и ротик, во все глаза смотрела на новый пейзаж.

Сын Прыгуна прилаживал очередную ветвь под основание донада, когда девушка шумно спустилась к нему.

– Так ты пойдешь со мной? – спросила она.

– Да, я уже собрался. Тебе понравилось?

– Мне понравилось.

– Ты больше не боишься?

– При свете Ока Владыки нет.

Людомар хмыкнул.

– Ты понесешь вот это. – Он указал на связку копий, стоявших в углу. – Нет. Мы не сейчас выйдем. Ты слишком шумела. Пойдем ночью. Я ухожу на охоту. Вернусь к ночи. Ничего не бойся. Ааги защитят тебя.

– Кто это? – Девушка боязливо оглянулась.

Людомар указал на кусты с длинными прямыми ветвями, коими был усеян ствол мека, его ветви сверху и снизу. Оборона донада была круговой.

– Ты не должна никуда выходить. Не должна их трогать. Они не знают тебя. Они убьют тебя.

– Яд? – выдохнула холкунка.

Охотник кивнул, поднялся и ушел.

Вернулся он к вечеру, неся на себе большого омкан-хуута. Он был частью разделан. Страшные иглы его были собраны в пучок, который болтался на поясе людомара.

Девушка с ужасом попятилась, увидев добычу охотника.

– Его мясо не лучшее, но больше в Чернолесье ничего не осталось.

Сын Прыгуна быстро разделал омкан-хуута, часть взял с собой, другую часть преподнес ближайшему муравейнику. Только после этого они двинулись в путь.

Куупларга они достигли в конце следующей ночи. Ирима прошла в город поутру и вернулась оттуда с телегой.

– Жди меня. Я заберу поленья и вернусь.

Возвратилась она глубокой ночью в рядах вереницы таких же телег и бричек, бесконечным потоком потянувшихся в город.

– Лезь сюда. – Ирима отодрала две нижние доски с бока телеги. Людомар пролез в проем. Она положила туда же оружие и с силой приторочила доски на место.

– Что, сломалась, красавица? – неожиданно проговорили совсем близко.

– Немножко было. Стара тележка. То одно отвалится, то другое.

– Вы только жалиться горазды. Вечно вам все не так. – Голос погрубел, стал недовольным.

– Не жалуюсь я. Ты спросил, я ответила.

– Ты не заметила, кто я?

– Привысокий, как не заметить.

– А почему ты разговариваешь со мной, как с холкуном?

– Прости, – после недолгого раздумья проговорила девушка. Людомар подметил, что она была не очень умна, но сообразительна. – Прости, привысокий, – поправилась она.

– Пойдем со мной, – приказали из темноты.

Девушка молча ушла в темноту, откуда стали доноситься хрипы и грубые стоны. Через некоторое время она вернулась, слегка прихрамывая, молча уселась на телегу и, понукая лошадь, направила ее в город.

Ворота они проехали без каких-либо сложностей. Лишь раз до слуха охотника донесся звук шуршания над головой. Видимо, воин-стражник проверял поленья, но делал это привычно и нехотя.

– Двигай, – приказал он девушке.

По тому, как телегу нещадно затрясло, Сын Прыгуна понял, что они уже движутся по городским улицам. Шум даже в ночном городе стоял необычайный. Жизнь, по всей видимости, не замирала здесь ни днем, ни ночью. Они проезжали мимо шумных кабаков, мимо домов терпимости, мимо выгребных ям, в которых копошились старики-холкуны и калеки, коим уже не было место в работах на оридонцев.

Нестерпимая вонь заставила людомара вспомнить минувшее и обернуть лицо в пахучую подушку-повязку.

Наконец телега остановилась. Раздался скрип досок и людомар, скрепя зубами от боли в отлежанных членах, вывалился из нее. Он тут же поднялся, разминаясь.

– Огромен, – проговорил старческий голос, недалеко от него. – Брезду подобен. Помню я их.

Охотник обернулся и увидел иссохшего согнутого болезнями старика. Он стоял, опираясь на кривой посох и казался больше кочкой, чем живым существом.

– Привезла я…

– Молчи! Иди в дом! С тебя довольно отныне.

Старик поманил Сына Прыгуна к себе, развернулся и уполз в какую-то нору под зданием. Во мраке этой норы старик уселся на ворох тряпья, служивший ему кроватью, и вытянул шею, прислушиваясь к движениям людомара.

– Тихо, – прошептал он и улыбнулся. – Люба мне тишь. И ты мне люб поэтому.

– Я пришел, как ты и просил.

– Ась. Не слышу я. – Старик потянулся вперед, и охотнику пришлось говорить ему прямо в ухо:

– Что делать мне? Зачем призвал меня?

– Я? Ничего мне не надо. Но Тикки просил – я не слишком громко говорю-то? Тикки просил тебя отыскать. Порубят его завтра.

– Где?

– На Головной площади.

***

– Эк, гляди в оба. Он должен быть здесь. Я не мог ошибиться, этот старикашка и людомар как-то связанны между собой.

– Я буду здесь. За глаза мои не волнуйся. Они все так же хороши.

Кин стоял у оконного проема одного из зданий, выходящих на Головную площадь. Как и всегда бывало в дни Отлучки, утром жителей развлекали наказаниями преступников. Среди десятков провинившихся мало кто поймет, отчего зарубят дряхлого старика. Десятки, если не сотни таких же копошатся и дохнут повсеместно в городке и никому нет до этого дела.

Оридонец ухмыльнулся. Те, кто выдумал такое обращение с холкунами и пасмасами заслуживают уважение. За двадцать лет их превратили из свободолюбивых олюдей в пресмыкающийся скот. Убивать пришлось не многих. Основных перебили в двух битвах. А остальные… Интересно, а среди оридонцев все так же или нет? Навряд ли. Так с оридонцами нельзя поступить.

Его глаза заметили ватагу детей, ворвавшихся на площадь и кинувшихся занимать самые лучшие места на подоконниках, выступах и любых других возвышениях.

Даже в этом городке много беспризорников. Кин слышал, что они промышляют воровством, соглядатайством и даже убийствами. Да и места они занимают для холкунов побогаче, потому как те им за это что-то платят.

Кин загляделся на детей. Что-то екнуло в его груди. Система, частью которой он был, была жестока, и он ее большей частью оправдывал. Но когда видел детей – эти милые чумазые рожицы – что-то в нем щемило. У него у самого было трое таких же бесят. Когда он приплывал домой, то не мог нарадоваться на них. Никто не знал среди его подчиненных, что он был нежным мужем и заботливым отцом.

Видимо лицо его в этот момент подобрело, потому что Эк несколько странно на него посмотрел. Кин краем глаза заметил этот нюанс и тут же посуровел.

– Не своди глаз с площади, – приказал он.

Солнце показалось из-за крепостной стены. Оно тускнело в дымке, которая поднималась над грязевыми полями. Площадь постепенно заполнялась горожанами.

Вскоре на нее начали выводить преступников. Им отрубали головы. Обвинения, которые оглашались во всеуслышание, были, когда справедливыми: убил, украл, отравил, а когда и надуманными.

– Чост, ты чуешь его? – Кин подошел к дремсу, туповатому детине, вальяжно развалившемуся на ступенях с третьего на второй этаж.

– Нет. Им не пахнет, – сказал тот, с трудом собравшись при виде начальства.

– Тогда высунись в окно и принюхайся! – заорал на него оридонец и, что было сил, пнул по спине.

Дремс «ойкнул», тут же вскочил и бросился к окну. Его спина получила еще пару ударов палкой за нерадение.

Трупы скатывались по желобу к ногам холкунских воинов, которые поднимали обезглавленные тела и складировали их на бричку. Красная повозка – так называли ее во всех городах.

Неожиданно, произошла заминка. Кин не увидел это – он стоял далеко от окна – но почувствовал. Народный гомон несколько ослаб, и долгое время висела скучная тишина. Затем послышался голос глашатая, вычитывающий приговор.

– Где он? – закричали из толпы.

– Кого рубить будете?

– Пусть пень и рубят.

– Ха-ха! Судят пень. Давно пора! Многих невинных на нем порубили. Ха-ха!

Кин бросился к окну и увидел помост совершенно пустым. На нем безучастно топтался один лишь палач, не понимая, кому отрубать голову.

Вместе с пониманием странности происходящего до слуха Кина донеслись торопливые шаги.

– Где привысокий Кин? – спросили на втором этаже.

– Там.

Шаги стали подниматься по лестнице. Вскоре перед ним оказался холкунский воин.

– Привысокий, холларг зовет тебя.

Кин сжал губы.

– Где старик?

– Холларг зовет тебя, – повторил воин.

– Я это уже слышал! Где старик? Где он? Холларг зовет?! Он не может! Не имеет права! Я оридонец… ты… так ты смеешь обращаться ко мне, как к равному себе?! – Воин побледнел и в следующую минуту кубарем полетел вниз по лестнице.

Кин сбежал за ним. Он все понял. Свою злобу он отыграл на несчастном юноше, едва не забив его до смерти.

Оридонец пошел к холларгу, но уже знал, что ему предстоит продолжить свою погоню за тенью. Он вдруг совершенно отчетливо осознал, что, упустив тонкую нить связи с людомаром, вынужден будет гоняться за ним долгие годы.

***

Тикки умирал. Его бледное лицо было обращено к солнцу. Он смотрел на светило с детским восторгом.

Людомар сидел рядом. Он был без сил. В эту ночь пришлось изрядно потрудиться. Хитрый себялюбивый старик – дядька Иримы – едва не лишился чувств, когда людомар принес к нему Тикки.

– Нет… Нет!.. – Замотал он головой и руками. – Прочь… прочь… я сделал, что он просил… последнее сделал, как он просил… прочь… прочь…

Старик не видел в темноте, как по щекам Тикки потекли слезы.

– Унеси… в равнины, – неслышно для холкунского уха попросил он.

Людомар развернулся и ушел.

Он не слышал, как на ступени лестницы дома выбежала Ирима и бросилась за ним вслед, но охотник двигался неслышно даже с ношей и быстро скрылся в темноте. Кричать она не решилась. Ее возвращение в дом было подобно вихрю.

– Ирима! Ирима, стой! – хрипел дядька. – Пусть уходят. Это лес, Ирима! Что ты делаешь?

Но девушка не слушала его. Она быстро собралась, оттолкнула старика с неожиданной для него ненавистью и выбежала прочь, в ночную мглу.

Старик схватился за сердце и быстрыми мелкими шажочками засеменил к себе в нору.

Жажда крови тогда еще не утихла в груди людомара. Она не была утолена. Его недруги, видимо, не все знали про людомаров. Они не знали, насколько тонким нюхом обладают эти дети лесов. Ему не составило труда, лавируя по городу, найти то место, где явственнее всего слышался запах Тикки.

То было приземистое здание каземата, расположенное во внутреннем дворе казарм городской стражи. Проникнуть внутрь не представляло для лесного охотника никакого труда, тем более, что это были казармы холкунской стражи, которые не особо тщательно охранялись – все же холкуны еще доверяют друг другу (хотя бы это не удалось изменить завоевателям). Каземат охраняло два воина, один из которых сладко спал, а другой кивал носом себе на грудь.

Оба получили тяжелые удары по головам и лишь слегка изменили позы, сделав их более раскрепощенными.

Ключами людомар умел пользоваться из неизвестной прошлой жизни. Это было очередным для него открытием. Когда он вошел в каземат, то на него мало кто обратил внимание: холкуны спали, а те, кто не спал, сидели, апатично уставившись себе под ноги.

Тикки лежал в дальнем углу и оказался по весу легче прежнего.

Даже в темноте людомар разглядел следы многочисленных побоев, покрывавшие тело старика.

– Я ни… чего не… ска… зал, – прошептал ему Тикки гордо. Он попытался сжать кулак, и это последнее усилие окончательно лишило его чувств.

Солнце вставало над равнинами, но Сын Прыгуна знал, что первые лучи осветили Чернолесье. Ему вдруг вспомнились слова старика: «Заря пришла с тобой!» И верно, для него эта заря пришла от людомара. Это его личный подарок Тикки.

Тикки открыл глаза и осмысленно осмотрелся. Губы его растянулись в улыбке. Ветер играл седыми власами старика и ласкал его своими теплыми струями. Людомар держал старика на руках, стоя на краю громадной ветки свидиги, распростершейся над равнинами на высоте в сотню локтей.