Текст книги "Изнанка сбывшейся мечты (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ворожцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

   По щеке скользнула слеза, он сделал неуверенный шажок, замер на миг, и тут же побежал к отцу. Обнял, прижался... но насладиться отцовской любовью не успел.

   В следующую секунду он уже очутился на полу, возле противоположной от окна стены, шмякнувшись на пятую точку. Лицо горело, но больше не от боли, а от обиды, глава семьи ведь не ударил наотмашь, а лишь оттолкнул всей пятернёй.

   – Что за телячьи нежности? Я просил меня обнимать? – закричал отец, как бешеный, хватая бутылку. Сделал несколько больших глотков прямо из горла, допил и бросил под стол. – Только и умеешь всё портить...

   Саша молчал, лишь часто хлопал ресницами, ревел и шмыгал носом.

   – Сырость не разводи! Одни проблемы от тебя! Твои долбаные поджоги. Постоянные вызовы в школу, – орал он с пеной у рта. – Вали на хрен в свою комнату и не выходи оттуда, пока я тебе не разрешу. Ты наказан! Не будешь врать мне, сопляк!

   Непонимание в глазах Саши сменилось чёрной ненавистью, истребляющей всё доброе и светлое, что он успел накопить и сохранить за все эти годы. Слёзы высушила разгорающаяся внутри него ярость. Желваки заходили ходуном от переизбытка недобрых мыслей. Лицо обезобразилось до неузнаваемости, превратив Сашу в подобие маленького чудовища, вырвавшегося на волю из плена преисподней. И эта звериная сущность жаждала крови, хотела впиться зубами в горло обидчика и вырвать шмат мяса вместе с гортанью, остановив поток желчных слов. Но она боялась проиграть, соизмеряя собственные возможности и силы противника.

   – Не слушай его! Он просто пьян! – заверещал внезапно появившийся Лекс. – Он так не думает и никогда не думал. Накопилось! Ты должен успокоиться! Это юродивые демоны в его голове нашёптывают гадости.

   – Это ты во всём виноват! – продолжал надрывать горло отец, жутко хрипя.

   Лекс хлестал Сашу по щекам, тряс за плечи, но тот ни на что не реагировал, лишь сверлил взглядом отца. Внутри него словно что-то хрустнуло и переломилось, разделив прожитую жизнь на два промежутка: «до смерти мамы» и «после». Причём последняя часть воспоминаний стремительно меркла, будто угасающее пламя, превращаясь в серый пепел. Саша забывал всё хорошее, что связывало их с отцом, а с самого дна подсознания всплывала на поверхность лишь давно схороненная правда – чёрная и мерзкая, словно слизь. Он вспоминал, как отец бил его солдатским ремнём за мельчайшую провинность, особо не разбираясь в подробностях. Ведь тот никогда его не слушал и слова вставить не давал. Никогда не хвалил за успехи, что обижало Сашу сильнее всего.

   – Завтра он проспится и будет просить у тебя прощения! Ты же видишь, в каком он состоянии, – жалобно стонал невидимый друг, ещё больше раздражая Сашу.

   – Вали, я сказал! Пока не всыпал по первое число! Что ты уставился на меня, щенок? Взглядом убить хочешь?

   – Без меня справишься... – поднимаясь с пола, тихо процедил сын, развернулся и отправился в детскую.

   – Ещё пошипи мне, неблагодарная сволочь! – доносилось с кухни ему вслед, но Саша уже не слушал.

   – Что ты ему сказал? – с тревогой спросил Лекс, очутившийся в комнате гораздо раньше.

   – Ты всё прекрасно слышал, – огрызнулся Саша, захлопнув за собой дверь. – Ему недолго осталось, – принюхавшись, добавил он. – Палёный алкоголь и кодировка – это весьма гремучее сочетание. Мало кому удается выжить.

   – Ты опять чувствуешь запах жжёных муравьёв? Почему ты ничего не делаешь? Останови его! Пожалуйста! Саша! Останови... – Лекс продолжал нелепо бормотать, пытаясь хоть что-то изменить, а потом и вовсе заревел, как девчонка, хотя раньше Саша никогда не видел его слёз. – Предупреди! Помоги! Вызови скорую! Это же твой отец! Родная кровь!

   – Слишком поздно. Он сделал выбор, я не вправе ему мешать... – равнодушно ответил Саша, завалился на кровать и закрыл глаза, всем видом показывая, что разговор окончен.

   – Ничего ещё не поздно. Спаси! Ты же не бездушный. Вставай! Ты себя не сможешь потом простить! Ты же не был таким... Не слушайся поганого чудища в себе, оно обманывает.

   Но в ответ Лекс уже ничего не услышал: ни через пять минут, ни через час. Все его мольбы уходили в пустоту.

***

 

   – Проходи! Это твой новый дом, – пробухтела пожилая женщина, которую Саша с первого взгляда окрестил Бабой-ягой. Он отметил сходство и во внешности, и в манере одеваться. – Меня Тамара Геннадьевна зовут. Твоя кровать нижняя, в восьмом ряду справа. Постельное скоро принесу, – она указала пальцем направление и тотчас закряхтела, схватившись за поясницу.

   – Эх-х! Пока располагайся, осматривайся. Скоро ребята с улицы придут. Познакомишься. Тебе у нас понравится! – сказала Тамара Геннадьевна и улыбнулась во весь рот, отчего и без того морщинистое лицо съёжилось ещё сильней.

   Саша взглянул на её щербатую улыбку и сразу понял – не понравится. Он закинул сумку на плечо и пошагал вперёд под стоны скрипучих прогнивших полов.

   Облезлые стены. Мутные стекла в окнах, через которые едва пробивается солнечный свет. Ряды ржавых двухъярусных кроватей. Застиранное пожелтевшее бельё с мерзким душком.

   «Ещё и туалетные кабинки без дверей, – мысленно возмутился Саша, увидев за спальной комнатой уборную. – Никакого личного пространства и возможности уединиться».

   Он прошёл мимо туалета и попал в игровую комнату, где его негодование стало ещё сильней. Не было ни телевизора, ни компьютера, ни других современных развлечений. Только зашарпанные, сломанные игрушки, оставшиеся с далёких времён процветания уже несуществующей страны.

   «Ну, малявки, ладно, могут поиграть, а мне чем заняться? Словно к чертям в ад попал! Надеюсь, меня хоть пытать не будут? Не хотелось бы угодить в котёл с кипящим маслом. Хотя, судя по воспитательнице, которая меня привела, – возможно всё!».

   Он отправился обратно в спальню и сразу увидел у противоположного входа толпу разновозрастных ребят, которые под крики и свисты возвращались с прогулки, просачиваясь внутрь помещения, словно бурный поток воды. В большинстве своём худощавые, короткостриженые и с недобрым оценивающим взглядом, говорящим о том, что встрече они не рады и знакомиться с ним явно не собираются, но Саша и не настаивал.

   И вскоре он узнал причины негостеприимства – большинство ребят его просто боялись, ведь среди них ходили слухи, будто он убил своих родителей. Саша частенько слышал, как они трусливо перешёптывались за его спиной:

   – Он отравил родителей крысиным ядом только за то, что однажды они не отпустили его погулять.

   – Да нет, мне рассказывали, что он их топором зарубил, по банкам трёхлитровым разложил и в погреб спустил.

   – Охренеть, а с виду и не скажешь...

   – Да не зарубил он – задушил. И не только родителей, всех родственников, которые на его день рождения пришли. А потом ещё глаза у них шилом выколол, чтобы мёртвые не пялились на него.

   Саша не хотел разочаровывать соратников по несчастью правдой и всегда лишь многозначительно молчал да ухмылялся.

   Новое жилище оказалось до безобразия невыносимым – вокруг уныние, серость, разруха и безысходность, без каких-либо намёков на просвет. По сравнению с детдомом родительская квартира походила на божественный Версаль, а жизнь в ней напоминала сказку, но понял это Саша слишком поздно.

   В такой угнетающей атмосфере даже «просветлённый» Лекс не выдержал и сменил цветовые предпочтения в одежде. Теперь он ходил в свинцово-сером костюме, похожем на тюремную робу, разве что без светлых полосок и инициалов на груди.

   Встанет у бетонной стены – сразу и не разглядишь, с фоном сливается. И причёску прежнюю не оставил, подстригся так же, как обкорнали Сашу в первый день знакомства с заботливым персоналом, почти под ноль. Лекс переносил изменения в жизни гораздо тяжелее, чем друг, он замкнулся в себе и не разговаривал без надобности, предпочитая мотать головой или изъясняться жестами. Даже советовать почти перестал, что на него совсем было не похоже.

   Саша тоже тосковал по прежним временам и однажды он решил немного раскрасить окружающий мир старым проверенным способом. Выменял у старших ребят перочинный ножик, предложив им взамен почти новенькие кроссовки, дождался прогулки и сбежал от воспитательницы на задний двор, где в окно спальни видел ощенившуюся дворняжку. Ничего другого он найти в детдоме не сумел.

   – Наконец-то! – завизжал Саша, подкараулив любопытного щенка. – Просто круть! – он засунул его за пазуху и побежал к забору, дрожа от предвкушения.

   – Ничего личного, милый пушистик! – прошептал он, приготовившись свернуть ему шею, но не успел.

   – Ты что удумал тут, сволочь! – закричал кто-то за спиной и отвесил жёсткую оплеуху, от которой в голове зазвенело так, словно глухой звонарь забил в колокола на Светлую Седмицу.

   Руки разжались, лохматый комок полетел на землю и тут же исчез в траве. Саша обернулся и увидел побагровевшую Тамару Геннадьевну, которая шипела от злости не хуже очковой кобры.

   – Пойдём за мной, мерзота! – хватая за шкварник, заорала воспитательница и потащила за собой по земле, с лёгкостью справляясь с сопротивляющимся Сашей. – Я научу тебя уму разуму, живодёр!

   Со странными увлечениями Саше пришлось распрощаться раз и навсегда. С непослушными детьми никто в детском доме не церемонился – всегда наказывали по-взрослому, без всякого сострадания и скидок на возраст. Попадать в карцер-кладовку из-за невинного, по его мнению, проступка Саша больше не желал, одних суток ему для переосмысления и смены приоритетов вполне хватило, ведь ему даже спать пришлось стоя.

   – Ненавижу! Ненавижу всех! – бормотал он сквозь дрёму, трясясь от злости. – Всем отомщу! Клянусь! Придёт моё время! Ненавижу! – и начинал вновь заученные слова, которые выливались, словно чёрная слизь, из глубин подсознания.

   Наутро он не вспомнил о своей клятве и с тех пор даже не помышлял о расчленении животных. Понимал: клетка не самое страшное, что с ним может случиться. В изуверской фантазии воспитателей он ни секунды не сомневался.

   Время шло, и вскоре Саша начал привыкать к новой жизни. Жёсткий распорядок дня больше не угнетал до скрежета зубов. Обнаружилось, что в поддержании дисциплины имелись не только минусы, но и плюсы. Саша стал лучше себя чувствовать, появились силы, нехватку которых он поначалу испытывал в каменной клетке детдома, оборвав связь с природой. Из-за притупления обоняния и потери возможности видеть мир в цвете Саша больше не переживал. Порою даже радовался, ведь в этой беспросветной серости и зловонии он оказался в лучшем положении, чем все остальные.

***

   – Эй, бродяга! Ком цу мир! – окрикнул кто-то Сашу, когда тот проходил мимо владений старших ребят – своеобразную комнату, которую они сделали, занавесив с боков одеялами кровати.

   Он послушно остановился, обернулся и сразу почувствовал пристальный взгляд одного из старшаков. Саша узнал этого парня – их главарь по прозвищу Плешивый, хотя за полгода, которые Саша провёл в детдоме, он видел его так близко всего второй раз. Основное время тот отсутствовал, проводя время либо в каптёрке, либо в психлечебнице, куда его регулярно отправляли воспитательницы. Плешивый был рекордсменом – в последний раз он провёл там почти четыре месяца.

   – Оглох? Сюда иди, говорю! – гаркнул он, расчёсывая на локте коросты псориаза. – Особое приглашение надо?

   Саша сделал несколько шагов и встал возле кровати.

   – Сдрисните отседова, шалупень! – скомандовал он мальчуганам лет шести, которые были у него вроде шутов – показывали театральные преставления, заменяя Плешивому телевизор. – А ты проходи, присаживайся.

   Не произнося ни слова, Саша выполнил приказ и уселся на краешек кровати напротив главаря.

   – Говорят, ты вообще на голову больной, полный асси. Животину на лоскуты пускаешь. Это правда?

   – Это всё выдумки, ребята наговаривают, – сиплым голосом выдавил Саша, слегка побелев в лице.

   – Да не ссы ты! Мне на это насрать! У всех свои тараканы в голове, но я не об этом. Нравишься ты мне. И у меня к тебе деловое предложение... – многозначительно произнёс Плешивый, похлопал Сашу по плечу и ехидно рассмеялся, так, что у Саши по спине холодок пробежал.

   Так Саша приобрёл то, о чём раньше даже мечтать не мог, – дружбу, или, вернее сказать, её суррогатное подобие. Он присоединился к старшим ребятам, которые негласно руководили всем, что происходило в границах детдома: от безобидного бунта в столовой до подстрекательства и тайных заговоров против сдерживающей их системы. Саша очень приглянулся вожаку их стаи, разглядевшему в нём скрытый потенциал. И главарь, к сожалению, не ошибся – ему было чем гордиться. Желая оправдать высокое доверие, Саша настолько рьяно включился в тёмные дела новых собратьев, что сам не заметил, как превратился в одного из них, настоящего волка: жестокого, беспринципного, изворотливого и беспощадного.

   Он не гнушался любой работы. Контролировал перераспределение еды в коллективе, отбирая её у обиженных жизнью, которых члены банды называли «вечными жертвами».

   Уговаривал, запугивал, оскорблял особо ретивых и несогласных новобранцев, не брезгуя использовать при этом подручные средства.

   – Собаки должны знать своё место, и никак по-другому, – частенько приговаривал Саша, выбивая кулаками напускную спесь и наглость новичков.

   Он доводил грубыми выходками до белого каления «неправильных» воспитательниц, которые иногда сбегали из детдома даже без отработки. Саша поднаторел в контроле обоняния и теперь безошибочно находил любые заначки салаг, не хуже пса на таможне, чем заслужил дополнительный авторитет у Плешивого.

   Тот долго не раздумывал и отблагодарил, как умел, – назначил правой рукой и познакомил Сашу с вредными привычками. Регулярно выпивать и смолить сигарету за сигаретой для него быстро стало нормой, ведь вся эта отрава без проблем проникала через забор и сторожей.

   А ещё Плешивый разрешил ему регулярно воспитывать по ночам молодняк, и Саша теперь не пропускал ни одного выходного. Стравливал между собой и любовался кровавыми побоищами стенка на стенку, когда единственный выход из драки – упасть без сознания или переломать конечности. Остальное Саша не считал за повод прекратить безумие: ни разбитые носы, ни синяки, ни выбитые зубы.

   – Вы чё стесняетесь-то?! Бейте! – кричал Саша, подгоняя нерадивых. – А ты накажи этого кретина!

   Если кто-то падал, но не вставал, то он сам его поднимал за уши. Подзывал противника и показывал, куда нужно бить, чтобы сделать как можно больнее.

   – Чё ты, ёпт, как девка, его бьёшь! Жёстче бей, я сказал! – со злобой шипел Саша и изо всех сил лупасил в солнечное сплетение или по печени. – Вот так! Чтобы уже не мог встать! Учись, салага, пока я жив! А лучше ещё по мордасу с ноги добить... Чтобы челюсти трещали! Бей!

   Саше было по вкусу вдыхать витающую в воздухе смесь запахов – свежей крови, слюней, пота и чего-то ещё, что было очень трудно распознать. Необъяснимое. Бодрящее. Возбуждающее. Флюиды животного страха, как Лекс их называл.

   Но самое ужасное даже не то, что Саша так поступал, а то, что со временем перестал нуждаться в приказах и наставлениях старших. Он делал это по собственному желанию, ему просто... нравилось.

   Теперь он наслаждался самим процессом. Мучения людей доставляли ему ни с чем несравнимое удовольствие. Саша даже это не отрицал и не скрывал, что повергло Лекса в состояние тягостного отчаяния, от которого он никак не мог избавиться. Тот почти перестал появляться на глаза, и Саша лишь изредка слышал его тяжёлые вздохи. Но Сашу и это не волновало – он посчитал, что уже перерос тот возраст, когда ему были нужны невидимые друзья.

   А ещё Саша слышал в голове другой голос и знал точно, что это не Лекс. Нечто противно повизгивало от удовольствия и безостановочно бормотало:

   «Ещё! Ещё! Мало! Давай ещё! Ещё крови! Ты способен на большее! Ещё!».

   И с каждым разом оно всё сильнее раззадоривало Сашу, и он уже не мог притормозить сам, теперь его останавливали друзья, которые тоже начинали побаиваться его бзиков и за глаза стали называть Мясником.

   Но внезапно проснувшиеся садистские наклонности подарили ему ещё и другое -способность, о которой он даже не мечтал. Каких-то полтора года, и Саша виртуозно научился чувствовать на расстоянии чужие эмоции и разбираться в их природе. Обида, злость, ненависть... От него больше нельзя было ничего утаить, он любого выворачивал наизнанку, вытаскивая на свет всю подноготную. И Саша этим частенько пользовался, только теперь он всегда шёл до конца, пока не выжигал душу непокорных дотла, уничтожая личность и лишая человека возможности любого сопротивления. Отныне мир вокруг почти всегда пестрел красками, благо материала для подпитки хватало с лихвой.

   Особо он невзлюбил белобрысого мальчика шести лет от роду по прозвищу Плесень, лишь потому, что Саша разглядел в нём маленького себя. А того мягкотелого мальчика он сейчас ненавидел до рвотных позывов. На Плесени, которого на самом деле звали Алёша, Саша и реализовывал все фантазии, рождённые в неспокойном разуме, а воображение по части издевательств у него было просто отличное.

   – Вставай на четвереньки, как ишак! Быстро, я сказал! – распорядился Саша, гаркнув на перепуганного мальчишку, который даже не думал его ослушаться.

   Алёше частенько доставалось, и он уже давно со всем свыкся. За время Сашиной тирании он многого натерпелся. Его и головой в унитаз макали, и голого в душевую к девочкам затаскивали, и собачьими фекалиями кормили, и до посинения яички сдавливали. Эту игру под названием «Стальные шары» тоже Саша придумал – двое ребят брали друг друга за гениталии и давили как можно сильней. Правила просты, кто первый потерял сознание, тот и проиграл.

   – Шире ноги! Ещё! А теперь разбегаемся и пинаем под зад! – обратился он к двум новичкам, прибывшим лишь на этой неделе. – И если я услышу звон его причиндалов, получите бонус. Сегодня наконец-то нормально поспите, не стоя.

   Ребята переглянулись и через секунду уже устремились к Алёше, под злорадный смех Саши, разлетающийся эхом по помещению.

   Через несколько секунд он уже увидел на полу корчащегося от боли Алёшу, который тихо-тихо постанывал, и закатил глаза.

   «Чертовы малолетние ублюдки! Ни жалости, ни сострадания, ни сочувствия. Лишь бы им не делали больно. Эх-х! Как же мне хорошо, мать твою! Надо что-нибудь ещё такое придумать...».

***

 

   Саша проснулся от того, что кто-то отвесил ему болезненный подзатыльник. Вскочил от такой наглости, сжал кулаки, но, разглядев в полумраке силуэт нахала, а особенно его огромные ручищи, утихомирил спесь. В метре от него стоял здоровенный короткостриженый детина выше второго яруса кровати – Арсений Коловротов, хотя ребята чаще называли того уважительно Семёныч. Он двадцать пять лет из своих пятидесяти трудился в детдоме кочегаром и почти никогда не выходил за территорию. Некуда было ему идти: не обзавёлся Арсений ни детьми, ни семьёй, ни квартирой. Он организовал жилище в подсобке котельной, где и проводил почти всё свободное время.

   – Чё хотел, бродяга? – с дерзостью спросил Саша, окончательно оклемавшись спросонок.

   – Шагай за мной, – пробасил в ответ Семёныч и не спеша направился к выходу, причём сказал он так, что сомнений в серьёзности его намерений у Саши не осталось. Не согласишься – вырубит и волоком дотащит куда надо.

   Через пару минут они зашли в хорошо освещённую душевую, и Саша услышал новый приказ.

   – Раздевайся!

   – Ты ничего не попутал, дядя? Такие игры не по мне! Наверное, ты c бодуна адресом ошибся? – продолжал хамить Саша, хотя сам уже встревожился не на шутку. Шансы на благоприятный успех в драке он просчитывать умел, и они были не в его пользу.

   – Не ошибся.

   – Тогда чё? Работа надоела? Или жизнь? Ты хоть знаешь, кто я такой, сука?

   – Запугать удумал? Не получится! А будешь дальше дерзить – башку проломлю. И Плешивый тебе не поможет. Тем более что с ним у нас уговор, он вмешиваться не станет, должок отрабатывает. Слил тебя за ненадобностью твой дружбан, Санёк. Раздевайся, говорю!

   Саша фыркнул, что-то невнятное прошипел и стянул футболку с шортами. Кинул на кафельный пол и рявкнул:

   – Доволен, хрен лысый?!

   – Трусы тоже снимай, – спокойно ответил Семёныч.

   Сашу трясло, но он всеми силами пытался удержать дрожь в ногах, чтобы не показывать слабость. Он думал о том, что его опять предали и что нужно обязательно отомстить паскудам, если, конечно, выберется из заварушки. Сашу пугало то, что он не мог контролировать ситуацию. Старался разобраться в эмоциях и планах Семёныча, но в первый раз в жизни у него ничего не получалось, словно бугай ничего не чувствовал – внутри него была не душа, а выжженная безжизненная пустыня.

   – Эй, это же статья! Насилие над малолетними. Знаешь, чё с такими, как ты, на зоне делают? – предпринимал он отчаянные попытки хоть что-то изменить.

   – Не знаю, но и ты тоже не знаешь. А можешь и вообще не узнать. Не ёрничай, я не из таких, не из заднеприводных. На голову никогда не жаловался.

   – Тогда зачем? – удивлённо спросил Саша, отбрасывая в кучу белья трусы.

   – Скоро сам всё узнаешь... – разворачиваясь, протянул Семёныч и со степенным видом зашагал прочь.

   Только теперь Саша увидел, что у входной двери, опираясь на косяк, стояла молоденькая воспитательница в летнем чёрном платье, скрестив руки на груди. Арина Николаевна устроилась на работу недавно, месяца четыре назад, сразу после института. Ничего плохого она никому сделать ещё не успела и поэтому нравилась ему. При ней он никогда не курил, старался не материться, не пакостил и козней не строил, чему сам несказанно удивлялся.

   – Я неподалёку, но будь осторожней, – буркнул ей Семёныч и вышел за дверь, плотно закрыв её за собой.

   Брюнетка вынырнула из потока мыслей, перевела взгляд на подопечного и зашагала к нему.

   – На молоденьких потянуло, Арина Николаевна? – с издёвкой выкрикнул Саша, оставшись стоять, как стоял, совершенно не стесняясь наготы. От сердца у него явно отлегло, и наружу вновь повалила непробиваемая наглость. – Сами бы намекнули, я бы прибежал. Зачем было звать этого тупня, ни к чему нам это громадное промежуточное звено.

   Арина Николаевна никак не реагировала на Сашины слова. Молча подошла к кабинке, встала на резиновый коврик, сняла с крепления стальную лейку душа и сжала рукоятку в левой руке. Выглядела девушка неважно – тёмные мешки под покрасневшими глазами, размазанная по щекам тушь, растрёпанные чёрные волосы, плотно поджатые губы, сероватый оттенок кожи. Саше даже показалось, что она очень сильно постарела и стала не такой уж и привлекательной. Ничего прежнего от той счастливой и беззаботной красавицы, порхающей по группе от ребёнка к ребёнку, словно бабочка на цветочном лугу. Саша задумался о том, сколько её не видел и насчитал от силы дней четыре-пять, но узнавать, что с ней произошло, и ковыряться в тайнах её чувств ему сейчас хотелось меньше всего на свете. Представлял он себе совсем другое, и эмоции на лице Арины его вообще не волновали и в фантазиях не участвовали.

   – Я весь в нетерпении! – пританцовывая, выкрикнул Саша. – Прямо пылаю...

   – Остынь, щенок! – процедила Арина Николаевна, за доли секунды превратившись в злобную ведьму, и открыла свободной рукой кран с холодной водой, направляя мощную струю в лицо Саши.

   – Ты чё творишь, овца! Холодно же, мать твою! – завизжал Саша, отстраняясь и забиваясь в угол душевой. Пытался закрываться руками, но у него это плохо получалось.

   – Холодно тебе, сейчас сделаю погорячее... – выкручивая кран в противоположную сторону, с равнодушием ответила Арина Николаевна.

   – Сварюсь же! Хватит! – завопил он, в истерике метаясь по кабинке, словно зверь в клетке. – Сука! Чё я тебе сделал?

   Воспитательница выключила воду и с задумчивым видом выдавила:

   – Что сделал? – она моргнула, будто переключилась, и со злобой уставилась на трясущегося подопечного. – А ты не знаешь, что сделал? Ты не при чём, типа? – заговорила Арина Николаевна с каждым последующим словом всё громче.

   – О чём ты? Я не понимаю... – растерянно бормотал Саша, так и не разобравшись, чего от него хотят. Ему хоть и было больно, но реветь он не собирался, ведь в день смерти отца он пообещал себе больше никому и никогда не показывать чувств. Он лишь злился всё сильней, изображая слабость, словно хитрый лис.

   – Это же ты, сволочь, убил Алёшку!

   – Никого я не убивал, мои руки чисты. Какой ещё Алёшка?

   – Ты уже даже не помнишь... Плюснин Алёшка!

   – Плесень? Он же ночью сам вскрылся, я тут не при делах. Не надо на меня чужие заслуги вешать!

   – Я спрашивала у ребят. Ты его довёл, сучёныш! – взорвалась Арина Николаевна и тут же, будто сгорев дотла, помрачнела и замерла. Лицо стало каменным, и по щеке побежала слеза.

   Саша почувствовал прилив сил от чужих страданий, поднялся на ноги и с уверенностью заговорил, глядя ей прямо в затуманенные глаза:

   – Плесень сам сделал выбор, и никто не мог ему помешать. В жизни выживают только сильнейшие, таков закон джунглей. Он просто слабак! Нюня! – Саша умолк на несколько секунд, наморщил лоб, переосмыслил происходящее и тотчас спросил: – А те-то чё ваще до него? Кто он тебе?

   Арина Николаевна не реагировала на Сашины вопросы, перебирала воспоминания и бормотала, будто в бреду:

   – Как зашла в группу, сразу Алёшку приметила. Маленький такой. Белобрысый. Так красиво улыбался, прямо как магнит, притягивал к себе. Тут же узнала всё. Документы собрала. Проверку чёртову прошла. Нам ведь две недели до усыновления осталось. Совсем чуть-чуть... И мы бы уехали к маме в деревню. А тут такое горе.

   – Ну, дак и вали домой, колхозница! – с издёвкой заорал оскалившийся Саша, почувствовав власть над ситуацией. – От меня-то те чё надо? Хочешь услышать, что это я сделал? Ну, я! И чё? Плесени это уже не поможет... Мертвякам обратной дороги нет! Узнала? И чё ты теперь сделаешь? А я отвечу – ни-че-го.

   Воспитательница судорожно глотала воздух, но не могла произнести ни слова.

   – Никто тебе не поверит. Доказать ты ничего не сможешь. А я буду всё отрицать. Да и вообще, я малолетка! Меня даже посадить нельзя. Ты такая же неудачница, как и твой слизняк Лёша! Ни к чему неспособная! Сдохнешь – никто не вспомнит и не пожалеет.

   – Я тебя сгною в психушке... – зарычала она, багровея от ярости и всё крепче сжимая рукоятку душа.

   – Давай, пиши кляузы! С радостью туда отправлюсь, не впервой. Плавали – знаем. Мне только лучше сделаешь. Отдохну, деньжат заработаю, шмотками у дурачков разживусь. А через месяц вернусь, больше там не держат, и те не поздоровится, тупая су...

   Но договорить Саша не успел – рухнул на плитку, словно мешок с песком. Арина Николаевна наотмашь ударила его в висок лейкой, так что у неё в ушах зазвенело. Она выбросила металлический предмет и схватилась трясущимися руками за лицо, покрывавшееся белыми пятнами. Она, не моргая, смотрела на тело валяющегося почти возле её ног подопечного и тихо всхлипывала, разрывая могильную тишину в душевой.

   – С-с-саша, прос-с-ти... Не хот-т-тела... – заикаясь, выдавила она через десяток секунд, которые показались ей вечностью.

   Арина Николаевна потянулась к шее ребёнка, но... тут же оказалась на полу, упав с высоты своего роста. Ударилась головой о кафельную плитку и затихла, распластав руки в стороны. Оклемавшийся Саша поднялся, выбросил в соседнюю кабинку резиновый коврик, выдернутый из-под ног воспитательницы, и со злобой прохрипел:

   – Допрыгалась! Предупреждал же, сука!

   – Почему ты ничего не делаешь? Саша! Спаси её... – послышался зарёванный голос Лекса, который появился прямо возле воспитательницы. – Помоги! Вызови скорую! Её можно спасти! Ты же не убийца! Это самооборона! – продолжал он, отыскивая сердцебиение на руке девушки.

   – Слишком поздно, минуты три, не больше. Она тоже сделала выбор, я не вправе ей мешать... – цинично ответил Саша, разглядывая алую лужу крови, стремительно растекающуюся вокруг головы девушки. Он никогда раньше не видел в жизни таких ярких красок, не чувствовал таких запахов и не испытывал таких эмоций. Невероятно сильных, непостижимых, завораживающих и вместе с тем... странных. Внутри него бурлило, клокотало, жгло и требовало действий, но Саша пока не понимал, чего именно.

   – Позови Семёныча, он поможет.

   – Не поможет. Далеко. На улице нервно курит.

   – Не бойся его, он ничего не сделает. Он поверит тебе. Скажи, что это был несчастный случай.

   – Да не скули ты, достал! Я знаю, что ничего не сделает. Теперь мне известен его секрет. Семёныч детей любит, не сможет ударить и уж тем более убить. Он тоже слабое звено! Даже эта стерва его обработала, мозги промыла своими слезами. Но до него я ещё доберусь, только не сегодня...

   – Если ты её не спасёшь, я уйду! – заорал, как резаный, чернеющий от злости Лекс, меняясь не только в лице. Его одежда стала в миг чернильно-чёрного цвета. Он даже немного напугал Сашу, ведь тот никогда раньше не видел друга в бешенстве. Он и не думал, что тот на такое способен. Сейчас для него Лекс выглядел, как сущий дьявол, выбравшийся из разверзнувшихся врат преисподней. – Слышишь? Навсегда уйду, и ты останешься один.

   – Кого ты хочешь спасать? Эта шалава даже сейчас надо мной смеётся.

   – Она умирает, Саша. Скалится от боли. Это агония.

   – Да? – искренне удивляясь, ответил тот. – Сразу и не отличишь, боль это или радость, они будто сестрицы-близняшки.

   – Спасай же! – взвыл Лекс, схватившись руками за голову и зашагав вокруг тела девушки. – Останови кровотечение!

   Саша на этот раз отреагировал на уговоры, послушно подошёл поближе, присел на корточки и потянулся к затылку. Прикоснулся к волосам и перепачкал руку в крови. На некоторое время замер или задумался. Поднёс к губам, скривил брезгливо лицо, закрыл глаза и облизал пальцы. В его голове словно что-то взорвалось, разметав по стенкам черепной коробки остатки сомнений и человечности.

   – Что ты делаешь?

   – Отвали от меня! Ты вроде куда-то собирался. Не мешай, слабак! – прорычал он хриплым чужим голосом, перескочив за один прыжок в ноги воспитательницы, словно пантера. Саша откинул подол платья и начал стягивать бельё. – Что добру пропадать. Всегда хотел посмотреть, что и как там устроено. Смотри, какая красивая! – прошептал он, пугаясь собственных желаний, которые просачивались из глубин подсознания, где жило что-то злое, ненасытное и похотливое.

   – Прощай... – с такой горечью выдавил Лекс, так что даже Саша чуть не пришёл в себя, поднял глаза и посмотрел на него. Лицо друга показалось ему пустым и обречённым. И он больше не походил на него внешне, будто превратился совсем в другое, незнакомое существо, ведь он, в отличие от Саши, остался человеком.