Текст книги "Стычки локального значения (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 5.

Говоря о Вене нельзя не оказаться банальным. Соборы, площади, Дунай и Моцарт на всем: афишах, футболках, кружках и значках – все воспето миллион раз с истинно немецкой дотошность и сентиментальностью. Ничего нового не добавить.

Меня в этот красивейший город Европы – куда там Парижу! – привела необходимость осмотреть одно из недавно приобретенных предприятий. Частично приватизированная OMV AG имела давние связи с Советским Союзом, едва не первая в Западной Европе – двадцать лет назад – притащила в Австрию трубу с российским газом и изначально выглядела как очень хорошая база для наведения сотрудничества в области энергоснабжения. Поэтому когда в конце прошлого года на рынок выбросили пакет ее акций – всего лишь пятнадцать процентов, но для начала и это неплохо – я не медлил ни секунды. Приобретя через несколько фирм шесть процентов, я постепенно слил эти бумаги в один пакет и стал таким образом очень уважаемым акционером, для которого руководство компании всегда шло навстречу, не позволяя, впрочем, сильно зарываться.

Полдня мы провели в офисе компании на Трабреннштрассе, распивая чаи, а на следующий день была рассчитана поездка в немецкий Бургхаузен, где находился крупный нефтехимический завод с одноименным названием, купленный год назад австрийской OMV.

Все протекало по плану посещения, согласованного с руководством компании неделю назад, и когда речь зашла о русских стажерах, один из вице-президентов компании предложил мне спуститься этажом ниже и посмотреть на нескольких русских, уже три месяца постигающих науку эффективного ведения коммерчески успешного бизнеса. Конечно, я не стал отказываться – хотелось посмотреть на лица соотечественников, которые вскоре встанут во главе российских флагманов производства.

Герр Шульц – вице-президент по кадрам – был настолько любезен, что лично повел меня в обитель советских инженеров. Его английский был страшен, но немецкого у меня не было вовсе и пришлось разговаривать с ним на странной смеси языков и жестов.

– Эти русские странные люди есть. Они много как дети спрашивать вокруг всех. Иногда такой глупость! Я их не осуждать. Им так много нужно учить! У них в России все не так быть, как нужно устраивать! Все есть неправильно!

– Они хорошо работают?

– Was? О, ja, работать хорошо. Не лениться никак! Только один вопрос у меня возникать: что Sie станете потом с ними делать? Зачем это нужда?

– О, герр Шульц, вы, как специалист по кадрам, должны меня понять! Если немецкого инженера отправить в Индонезию, ему придется платить три тысячи марок и обеспечить условия и карьеру! Русские будут работать и за шестьсот! Пусть Дитрих или Отто сидят в Вене, Мюнхене или Карлсруэ, придумывает всякие интересные штуки, а Иваны станут их воплощать в Малайзии и в Нигерии. И в России. Но чтобы ничего не испортить, нужно, чтобы красные понимали, что им предстоит делать – поэтому они здесь!

– Международный рынок труда есть? Я понимаю этот вопрос преотличненько! А вот и наши гости здесь имеют работу! – он показал мне рукой на обширный зал, где среди полутора десятков персональных компьютеров виднелись головы работающих людей. – Sehr geehrte Damen und Herren! Achtung!

Он еще что-то трещал на своем австрийском немецком, а я замер в ужасе – из третьего ряда на меня смотрели до боли знакомые глаза редкого голубого оттенка, и спутать их с чьими-то другими я бы не смог даже будучи в стельку пьяным!

– Захар?! – прошептали одни только губы – неслышно.

Анна-Анька-Нюрка Стрельцова. Живьем посреди Вены!

И, конечно, она меня узнала. Еще бы, ведь я дергал ее за тонкие косички лет с семи – с первого класса.

Она здорово похорошела за те несколько лет, что мы не виделись. Еще не исчезла свежесть юности, но уже появилось осознаваемое достоинство – именно то сочетание, что так нравится мне в женщинах. Оно проходит быстро – между двадцатью двумя и тридцатью оно еще есть, а в тридцать пять от юности уже ничего не остается.

Я улыбался, словно вдруг одолел меня синдром Ангельмана. И еле заметно качал головой справа налево: «не вздумай, дура, не вздумай!»

Анька все-таки умница, потупила глазки, закрыла рот обеими ладошками – видимо, для надежности.

– Вот здесь есть Михаэль, – герр Шульц кивнул приземистому белобрысому крепышу, – он нам штудирен автоматизированние ляйтунгсистем. Sie меня понять?

– Да, герр Шульц, я понял, – откуда мне знать, что такое эта его «ляйтунгсистем»?

– О-кей, о-кей, – он снова разлился немецкой тарабарщиной перед инженерами. Пару раз мелькнуло «герр Майнце», – я им сказаль, что наш есть инвестор из Америки. Они радоваль все. Этот еще зовут Спартак, – он подтолкнул ко мне смущенного очкарика, – этот человек считать системы стандартизация ISO, вот еще один хитрец имя Рим, он татар. И наш украшений всего офиса здесь фройляйн Анна Стрелцофф. Если фрау Шульц мне сказать, что больше меня не любить, я беантвортен «чао!» и пошель про Анна вздыхать!

Михаил и Рим засмеялись – кажется, поняли шутку герра Шульца. Если это была шутка.

Я пожал руки каждому из присутствующих, на пару секунд дольше положенного задержавшись на лапке Нюрки.

– О, герр Майнце тоже один раз полюбить фройляйн Анну? – мой провожатый замечал все. Кадровик. – Если Анна говорить Sie «да», я стал здесь один совсем грустный.

Михаил заржал в голос. Анька английского не знала – всегда учила немецкий и даже побеждала на каких-то районных олимпиадах – и хлопала глазами, силясь понять, что лопочет обаятельный австриец.

– Скажите господам, герр Шульц, что я очень рад видеть их здесь. И буду счастлив приветствовать на любом из моих предприятий от Финляндии до Сингапура. В наш век открывающихся границ и международной разрядки деловым людям очень нужно такое общение, оно обогащает обе стороны и снимает непонимание. А непонимание – это убытки, которые никому не нужны. Особенно я хочу выразить свое восхищение русской красавице Анне Стрелцофф. Мне говорили мои дед и бабка, что самые красивые женщины живут в России, но, кажется, мои предки заблуждались. В России живут ангелы. По крайней мере, они там точно есть, теперь я знаю. И тем ценнее подвиг товарища Горбачева, открывающего свою страну мировому сообществу. Еще скажите, что если у господ стажеров есть претензии, предложения, пожелания, они могут смело обратиться ко мне напрямую.

Герр Шульц разразился какой-то длинной речь, в которой я десяток раз услышал «Анна» и ни разу «Горбачев».

Скомкав окончание экскурсии, я кое-как умолил вице-президента вернуться – так ему не хотелось лишать Стрельцову своего общества.

Главное, что я вынес из этой нечаянной встречи – внешность нужно менять! Усы, очки, прибавить в весе фунтов шестьдесят, фарфоровые зубы – ничего не должно остаться во мне от Захара Майцева. Не хватало еще провалиться, если попадется кто-то не столь сильно подкованный в конспирации, как старинный комсомольский вожак Нюрка.

Вечером я сидел в своем номере Ring и тихонько напивался. Только сейчас мне пришло в голову ощущение, что Серый отобрал у меня какую-то очень важную часть моей настоящей жизни и заменил ее неправильным суррогатом. Безмерно интересным и насыщенным, но суррогатом – не жизнью. И хотя мой папа – психотерапевт – считает, что психологию изобрели бедные евреи, чтобы ничего не делая стать богатыми евреями, мои мозги определенно нуждались в ремонте. Но к последователям Фрейда или Юнга я не пойду.

В начале восьмого я не выдержал и позвонил Шульцу с требованием срочно выдать мне место, где остановились русские.

Наверное, рядом с ним присутствовала та самая «фрау Шульц», потому что оказался он необыкновенно сговорчив и уже через пару минут я бежал по ступенькам лестницы вниз – к паркингу, где машины, которые отвезут меня к Аньке. Зря, наверное, напился.

Для проживания русским стажеркам выделили какой-то домишко в Дёрлинге на Бёрнергассе: зелень, узенькая дорожка, метровой ширины тротуар и много припаркованных к обочине «Опелей».

Я попросил кого-то из своих бесчисленных Томов-Максов-Пьеров остановиться через три дома после нужного и вернулся к нему пешком.

Обычная белая кнопка электрического звонка, цветы в клумбе – ничего неожиданного и все равно как-то не по себе. Дома я нажал бы на это звонок не задумавшись ни на секунду.

Та, что вышла ко мне на крыльцо, была и Нюркой, и не была ею одновременно.

Кофта с высоким воротником, джинсы, туго обтягивающие ладные ноги – такой могла бы быть Стрельцова в своих грезах. И тем не менее именно такая стояла она передо мною.

– Все-таки это ты, – вместо «добрый вечер» сказала она. На чистейшем русском.

– Так получилось, Ань. И я тоже очень рад тебя видеть. Погуляем?

– Ностальжи мучает монгольского героя?

– Не представляешь как. Так ты пойдешь?

– Знаешь, Майцев, если бы это был не ты, а кто-то более серьезный, я бы плюнула в твои лживые глазенки! Но это ты – самый легкомысленный оболтус на курсе. На тебя что плюй, что по башке костылем бей – итог один.

– Ты забыла добавить «самый талантливый».

– Еще врун и фантазер.

– Талантливый, – настаивал я, сгребая ее в обьятия.

– И руки убери, Сухэ-Батор. Ты еще и напился, – она повела своим тонким носом.

– Так ты согласишься погулять по этим чудным аллеям с монгольским героем? – я спрятал руки за спину. – Или мне валить в сторону Сихотэ-Алиня?

– Это не в Монголии, умник, – Стрельцова насмешливо фыркнула. – Подожди.

Спустя четверть часа мы брели по узкой улочке, пропуская редких прохожих, и Анька рассказывала мне, как оказалась в Вене:

– Вы уехали зимой, а я уже совсем собиралась увольняться. Зарплаты нет, отпуск не дают, на работе вечно никого не найти – одни пиджаки висят. Уже даже обходной лист в руках держала. И вдруг закрутилось-понеслось… В марте приехали какие-то люди, стали искать достойных кандидатов на стажировку в Австрию. Ну, ты же знаешь, как у нас к загранкомандировкам относятся? Первый состав стажеров и набрали из директорского сына, директорского зама по научной части, пары начальников лабораторий, профорга и зама парторга. Еще кто-то там от комитета комсомола был. В общем, когда эти семеро стали готовить документы, выяснилось, что предварительно требуется сдать тесты, а проверять их станут москвичи из такого же НИИ автоматики. А наши завлабы – результаты московских тестов. Плюс обязательное условие – немецкий разговорный, а таких вообще на весь институт десятка полтора человек. У кого семья, у кого болезнь, в общем, реальных стажеров пять человек и вышло. Тест мой на «удовлетворительно» приняли. Сказали, что это самый нужный результат – еще не забита голова догмами и имею представление о предмете. Вот так я здесь и оказалась. Неожиданно, в общем. И мне здесь очень нравится. Зарплата, правда, не очень… Пять тысяч шиллингов. Не походишь по театрам. Зато красиво и тепло. И цветы всюду. Пока мама жива была, она о таком всегда мечтала – чтоб вокруг меня везде цветы были. Даже предлагала в универ поступать на факультет биологии. У нее там кто-то знакомый был. А я в системщики пошла. И теперь там, где всегда цветы.

И мы замолчали. Мне было просто хорошо идти в теплом вечере по тротуару австрийской столицы рядом с кем-то знакомым и почти близким. Анька, наверное, просто еще раз вспоминала события последнего времени.

За нами тихо крался мой «Мерседес» с Паулем – так его на самом деле звали – за рулем.

– Знаешь, когда этот Шульц увел тебя, мальчишки бросились выяснять, что за важная шишка их посетила? – хихикнула вдруг Нюрка. – Я даже сама засомневалась, что это ты был. Важный такой. Плешивый.

– Лысый, – поправил я. – Солидный.

– Во, точно – солидный! И плешивый.

– Выяснили?

– Оказывается, ты важная птица, Захарка. Американский инвестор из числа самых желанных для любого предприятия. Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер миллионер, владелец заводов, газет, пароходов… Спартак с Мишкой даже поспорили – есть у тебя десять миллиардов или нет?

– Есть, Ань, больше есть. Миллиарды есть, счастья нет.

– Ну-ну, – хмыкнула Нюрка, не желая принимать намек. – Расскажешь, как докатился до жизни такой, комсомолец Майцев?

Я покачал головой, отказываясь свидетельствовать против себя самого.

– Я американский гражданин и не буду давать показаний без присутствия американского консула!

– Какой же ты американец?

– Обычный. Четырнадцатая поправка к Конституции США, раздел первый.

– Ну Захар, ну будь лапой, не умничай. Расскажи! – Стрельцова пыталась подлизаться и даже взяла меня под руку.

Раньше такого за ней не водилось. Все ее любопытство прежде ограничивалось передовицами в «Правде» и успехами институтского стройотряда. Мне так казалось? Или этому она уже здесь научилась?

– Ты могилу Чингис-хана нашел? – она заглядывала мне в глаза, и я чувствовал себя вознесшимся на седьмое небо.

– Я очень рад тебя видеть здесь, Ань. Очень неожиданно и почему-то приятно. Знаешь, пару месяцев назад я вспоминал о тебе, – о причине воспоминаний – Грейс Келли – я решил не говорить: мало ли как она отнесется к своей похожести. Ведь каждая женщина думает, что она исключительна и неповторима. Пусть и дальше пребывает в этом нелепом, но тешащем самолюбие, заблуждении.

– Правда? И что ты вспоминал?

– Лицо, нос, глаза, руки и… – держите мой язык, сейчас наговорю!

Она задумалась, будто что-то припоминая.

– Нет, я о тебе не вспоминала. Только когда вы приезжали домой по зиме. Неожиданно сегодня увидела, чуть не охнула.

– Да уж, ты молодец. Спасибо тебе, Ань, ты умница, все правильно поняла.

– Представляю глазищи этого австрияка – Шульца, если бы я завизжала, как делает Семенова Катька, да бросилась бы тебе на шею!

Я усмехнулся, потому что в тот момент я чего-то подобного и ждал.

– Ты голодна, Ань? Предлагаю перекусить немножко. Есть здесь какое-нибудь приличное заведение?

– Нет, что ты! Мы с девчонками уже поужинали, толстеть нельзя. А по ресторанам я не хожу – денежное довольствие не позволяет. Так что рекомендовать что-то – увы, это не ко мне.

– И не приглашает никто?

Она подозрительно на меня посмотрела, но уточнять ничего не стала:

– Приглашают, обязательно. Но если на каждое приглашение я стану отзываться, то быстренько растолстею и стану похожа на табуретку на кривых ножках – все женихи разбегутся!

– От тебя вряд ли кто-то согласится убежать по своей воле.

– Ух ты, какой вы галантный кавалер, комсомолец Майцев. Или правильнее будет – Майнце? Как мне к тебе обращаться?

– Зови меня Зак, – вздохнул я. – Привык уже.

– Так ты мне расскажешь, Зак, о своих приключениях?

– Очень бы хотел, но не могу, Ань. Не обессудь, это чужая тайна. Точнее, не только моя.

Не рассказывать же, в самом деле, ей правду? Да и трудно поверить в такое. Практически невозможно. Я сам-то совсем недавно поверил в то, что все происходящее вокруг – не сон.

– А кто может? Может быть, твой отец? Он, говорят, тоже исчез куда-то. И мама твоя в Москву засобиралась. Что происходит, Зак?

Я молчал. Мне нечего было ей ответить. Врать почему-то не хотелось – вдруг потом она посмотрит на меня своими глазищами и скажет: «ты мне врал, Майцев! Как тебе не стыдно?» – и я определенно расплачусь.

– Так кто мне расскажет?

– Не знаю, – я пожал плечами, – наверное, Серый мог бы сказать.

– Где он?! Ты знаешь? – с Анькой произошла моментальная метаморфоза: только что она была флиртующей лапонькой и вдруг стала совершенной фурией – даже в руку мне вцепилась своими когтями очень чувствительно. И снова вперилась в меня своими зрачками – хрен соврешь.

– Вообще-то знаю, – пробормотал я, соображая, что мои личные акции стремительно рухнули в бездну. Хоть в шорт становись. – Далеко отсюда.

– Значит так, миллиардер Майнце! Сегодня уже поздно, – она выпустила мою руку и посмотрела на маленькие часики «Заря». – Да, сегодня поздно. Но завтра с самого утра ты везешь меня к Фролову!

– Но…

– Знать ничего не хочу, – жестом светской львицы она распустила стянутые резинкой волосы – знала, стерва, что действует этот жест безотказно. – Или в восемь утра ты делаешь то, что я сказала, или в девять я стою на пороге какой-нибудь «Kronen Zeitung» и обстоятельно докладываю ее главному редактору о том, кто такой всемирно известный биржевой деятель Закария Майнце.

– Ань, так делать нельзя.

– Я знаю, Захарка. Он уехал зимой, и я полгода проревела в подушку. Даже не надейся, что я от тебя отвяжусь.

Я сделал вид, что задумался. На самом деле мне требовалось какое-то время, чтобы смириться с тем, что здесь мне ничего не светит. Лет пять назад, как настоящий бойцовый олень, я бы бросился доказывать свое исключительное право «танцевать барышню». Теперь нет. Досадно, но так бывает. На земле таких барышень – три миллиарда и если я начну каждой понравившейся красотке доказывать свою непомерную крутость – я просто очень быстро истощусь. Правда, Анька – совсем не «каждая». Жалко, очень жалко, но не смертельно.

– Тогда мне придется тебя убить, Ань.

– Убивай, – она согласно кивнула. – Но сначала я схожу в редакцию газеты.

– А что скажет твой куратор, когда поймет, что тебя нет в стране? У вас же есть какие-то кураторы?

– Захарка, ну неужели такой галантный кавалер спасует перед такой малостью? Думаю, ты решишь этот вопрос парой слов по телефону? А?

И я дал себе клятву больше никогда не знакомиться с русскими стажерами – чтобы не попадать в подобные глупые ситуации. И обязательно поработать над внешностью.

– Хорошо, Ань, только потому, что ты об этом просишь. Но у меня есть три условия.

– Угу, слушаю?

– Первое – мы с тобой все-таки сходим в ресторан. Сейчас. Я неожиданно проголодался и мне определенно нужно добавить спиртного. Непростой день сегодня выдался.

– Хорошо, – она легко согласилась.

Мне показалось, что предложи я ей сейчас переспать ради того, чтобы поутру увидеть Серого, и она так же легко согласится. Или выцарапает мне глаза и сдаст газетчикам без обещанного ожидания «завтра».

– Второе… Не знаю, как тебе это сказать…

– Говори как есть, постараюсь не обидеться.

– Ну смотри: ты обещала!

– Говори уже!

– В общем, я хочу, чтобы ты выглядела не как советская студентка за границей, а… В общем, нужно будет немножко поменять гардероб и заехать в Лондоне к моему парикмахеру. Только не подумай, что я намекаю, что ты плохо выглядишь! Ты – волшебна! Но так будет лучше. – Я не решился сказать, что было бы неплохо еще поменять зубы: на верхнем резце имелся небольшой скол.

– Вот же, – усмехнулась Нюрка. – А мне уж почудилось, что ты меня в койку потащишь! А ты всего лишь – красоту навести? Какой ты хороший, Захарка, – она чмокнула меня в щеку.

Каждой бабе природой дается это интуитивное умение манипулировать окружающими. Кто-то тратит его на дрязги с соседями, иные находят удовольствие в склоках на работе. Нюрка научилась подчинять себе людей одним обещанием благорасположения. Уверен, что герр Шульц за такой поцелуй был бы готов выпрыгнуть из штанов и лично притащить луну. Вкупе с имиджем неприступной твердыни – стопроцентная гарантия успеха. Откуда что берется? Ведь обычная девчонка из комитета комсомола – «подай-принеси»! А вот поди ж ты, выросло.

– И третье: я буду говорить по-русски со страшным акцентом – не пугайся и принимай это как должное.

– Договорились, Зак. Это настоящая ерунда, мог бы и не предупреждать.

– Лучше предупредить. Как говорил на военной кафедре майор Припоров: «если приказ может быть понят неправильно, он будет понят неправильно».

В ресторане я учил ее английскому, а она рассказывала подробности о частной жизни обывателей на родине. Мы танцевали танго под живой звук рояля. Вернее, я танцевал – брал как-то по случаю десяток уроков и немного умел – а Стрельцову мне пришлось таскать по залу на руках. Она громко хохотала и поцеловала меня еще пару раз в щеку, объяснив это словами: «ты такой милый».

Я острил, я блистал, я был неподражаем, и любая из моих лондонских пассий уже бы давно стала моей бесповоротно, но не Анька. Она умело держала дистанцию, впрочем, и я не горел теперь желанием сблизиться – скорее, его имитировал, и мне это почему-то нравилось. Такая «игра в любовь».

Пауль в машине восхищенно чмокал губами, оглядываясь на нас в зеркало заднего вида. Он думал, что я пьян и ничего не вижу.

Но я не стал ничего ему говорить – любому было бы трудно удержаться от проявления эмоций при виде хохочущей Нюрки. Какой же я был дурень тогда, в Союзе, пять лет назад – когда Анька всегда была где-то рядом и поэтому не особенно нужна. Судьба плетет свои чудные кружева очень странными затейливыми способами. За это и стоит любить жизнь: что бы ты себе не придумал о своем будущем, в итоге оно все равно окажется иным.

– Я даже не думала, что такие бывают, – сказала Анька утром, поглаживая желтую кожу кресла в очередном Learjet 55, – это твой самолет?

– Нет, арендованный. Луиджи обещал купить такой же и вроде бы даже заказал. Готов будет к осени. И экипаж к тому времени подберется.

– Кто такой Луиджи?

– Мой главный телохранитель. Луиджи Фаджиоли.

– Здорово. Ты прямо как Брежнев стал – самолеты личные, охрана. Наверное, еще полный гараж дорогих машин есть? И дворец?

Посмотрю я на тебя, красотка, когда ты станешь рассуждать о Серегиных достижениях.

– Есть немножко, – согласился я, отпаиваясь холодной канадской минералкой «10 Тausend BC».

Все-таки двести пятьдесят рома, нашедшегося ночью в номере, стали явно лишними.

Договориться с герром Шульцем о командировке русской стажерки в Лондон особого труда действительно не составило – я пообещал ему теплое местечко в Лондоне и небольшой опцион на бумаги германских самолетостроителей – и даже это было лишним. Он хоть и повздыхал немного, сетуя мне, что среди австрийских фройляйн уже не найти такой «чистоты», но документы выправил моментально. На мое заверение обязательно вернуть Анну через месяц он посмотрел на меня так, словно я пообещал ему место Федерального Канцлера – не поверил ни единому слову.

В Лондон я вернулся в дурном расположении духа – Нюрка всю дорогу выспрашивала у меня всякую чепуху и порядком утомила. Ее можно было понять, но не простить: нельзя трогать страдающего похмельем человека.

Нас встретил Том. Он улыбнулся мне, скользнул безразличным взглядом по фигуре Стрельцовой – уже привык к тому, что безымянные красотки появляются в моей жизни внезапно и так же скоропостижно исчезают. Одной больше, одной меньше – не причина для любопытства. К тому же, он о ней уже все, кажется знал – Пауль наверняка сообщил все: кто, когда, почему…

– Прекрасный сегодня день, сэр, – доложил он. – Домой?

– Нет, Том, сейчас мы отвезем Анну к Ники Кларку, пока он с ней будет работать, мы с тобой поедем в офис, мне нужно отдать несколько распоряжений на ближайшую неделю. Затем мы заберем Анну и поедем по магазинам, и только потом домой. И завтра полетим в Чикаго.

– Он в Чикаго? – вмешалась Стрельцова.

– Нет, не в Чикаго. Успокойся. Обещал, значит привезу. А пока подумай, что ты ему скажешь, чтобы он не наорал ни на меня, ни на тебя.

Том ничего не понял, но деликатно отошел в сторону.

– А он наорет? Почему?

– Потому что в Вене, если б ты не сообразила, как себя вести, наорал бы и я. И сказал бы всем, что знать тебя не знаю. Чокнутую русскую.

– А сам-то? Не чокнутый?

– Ань, не беси меня. Просто садись в машину и молчи, ладно? – я начинал раздражаться.

– Как скажешь, мистер Твистер.

Господь Всемогущий, за что мне это? Только почувствует баба хорошее к себе отношение – норовит влезть на шею: вози ее, утешай и ублажай. Вот надо оно мне? Положительно, нужно завязывать с вискарем – он делает меня слишком мягким и покладистым.

Всю дорогу Нюрка пялилась в окно на «двухэтажные автобусы», «красные телефонные будки», «лондонских дэнди», и без умолку вопрошала: «когда же будет Тауэр?», «а это Темза, да?», «а где жил Шерлок Холмс»? «а ты мне королеву покажешь?» Я даже пожалел, что Том – большой знаток достопримечательностей – не говорит по-русски, но играть в испорченный телефон не стал. Нечего ее баловать – пусть нормальный язык учит, а не этот «хенде хох, Гитлер капут, ви есть рюсски партизан и я буду вас веселить: виселица находица на другой конец деревня»

Ники, увидев клиентку, пару минут ходил вокруг нее, потом выдал:

– Зак, я с удовольствием возьмусь за нее. И сделаю это бесплатно. Наоборот, я готов сам потратиться. И мне нужно от тебя две вещи. Прости уж, но мне очень нужно.

Положительно, меня начинало заводить это всеобщее обожание товарища Стрельцовой. Она не червонец, в конце концов, чтобы каждому нравиться.

– Какие?

– Я хочу, с твоего позволения, сам выбрать ей одежду и в этой одежде отвезти к одному парню. Его зовут Джон Уоделл и он делает лучшие в этом городе снимки. Правда, в основном голых… Но я его уговорю на сессию в одежде. Я обещаю – никаких вольностей!

– Это еще зачем? – мысль о фотографировании Стрельцовой мне и самому приходила в голову. Но почему-то я больше концентрировался как раз на «ню».

– Мне нужен хороший рекламный проспект с новым лицом. Очень хороший и дорогой. Роскошный, понимаешь? А у меня нет денег на моделей из первой сотни. Я и без того по уши в долгах – кредиты на новый салон, машину. Мне очень жаль. Но вот твоя… знакомая – подойдет лучше любой из них. Она полька?

– Русская. Ее зовут Нюрка, – я мстительно улыбнулся ничего не понимавшей Стрельцовой, разглядывающей развешанные по стенам картинки с работами Ники, дипломы и свидетельства.

– Ньюр-ка? Это имя?

– Точно, Ники, в самое яблочко! Ньюр-ка!

– Это совсем хорошо, что она из России. Модно. Перестройка, Горбачев, – сказал он Нюрке и сжал свои ладони в приветственном жесте. – Так ты мне поможешь?

– Хорошо Ники, ты меня уговорил. Сейчас полдень. В шесть вечера я за ней заеду. Не разочаруй меня. Вот только что: никаких имен. Ей пока не нужна карьера. – Я повернулся к Тому: – Томми, пусть кто-нибудь из твоих людей останется с Анной. Желательно, чтобы парень знал немецкий или русский язык. И поехали скорей уже.

И, придав голосу строгость, сказал Аньке:

– Стрельцова, останешься с этим чуваком. Его зовут Ники, он приведет тебя в порядок. Если по поводу своей внешности у тебя будут какие-то свои взгляды – потом расскажешь их мне. А сейчас просто слушайся, и делай то, что тебе говорят. Скажут: подпрыгни – ты подпрыгиваешь, понятно? Чуть позже подъедет еще один человек – его зовут, – я посмотрел на Тома, – кто приедет сюда? Вот, Томми говорит, что это будет Боб. Так вот, Боб отвечает за твою безопасность. Не осложняй ему работу. Усекла?

– Усекла, шеф! – с папановской интонацией ответила Анька.

– Все, пока. Пошли Том, дел полно.

Достали со своими свинячьими восторгами. Жестче с нею нужно, жестче! А иначе она вас мигом в бараний рог скрутит! Та еще… зараза. Я это на своей шкуре вчера прочувствовал. Из-за нее я скоро привыкну на родном языке с акцентом говорить. Хорошо, что у меня ничего с ней не получилось. Избавляться нужно, пусть Серый сам с ней мучается.

Придумав себе такое оправдание, я повеселел.

А в офисе ждали дела. Едва успел появиться и сказать Мэгги, что если через три минуты не увижу кофе – самый черный, из тех, что есть в Лондоне – то через пять минут она станет безработной горемыкой, как меня разыскал Лу.

И то, что он мне сказал, мне очень понравилось, но случилось необыкновенно не вовремя:

– Зак, объясни мне: зачем тебе мобильный телефон, если ты его выключаешь? – он зашел издалека, и мне нечем было оправдаться.

Я промычал что-то невнятное в ответ – про женщин, про «забыл», про «ну что ты, в самом деле, Лу».

– Понятно. Тогда будь добр, отдавай его тем моим людям, что рядом с тобой. Договорились? А теперь слушай. Зак, наш человек в Западном Берлине говорит, что герр Эрих приглашает тебя на встречу. Сегодня в том же месте, в девять вечера. Если тебе это все еще нужно, конечно. В течение часа я должен подтвердить твое согласие.

Уже по дороге в аэропорт я вспомнил об Аньке и велел Тому заняться гостьей самому – разместить в какой-нибудь гостевой комнате, накормить, если я задержусь – сводить куда-нибудь, чтоб не скучала.

– Может быть, футбол? – спросил Том. – Чемпионат Европы. Сегодня во Франкфурте наши играют с русскими. Вашей гостье должно быть интересно. Да и я бы посмотрел. Русские фавориты. Но я поставил на банду Робсона пять фунтов! У них, конечно, нет шансов на выход из группы, но должны же они хлопнуть дверью напоследок? Линекер, возможно, начнет бегать и Ходдл может себя проявить. Так что надеюсь на хорошее.

Любой среднестатистический англичанин ставит футбол выше других развлечений. Я этого не понимаю. Мне тоже очень нравится футбол, и я люблю побегать по зеленой траве и попинать мячик – это полезно и весело. Но я не понимаю, почему пятьдесят тысяч человек заполняют трибуны, а пять миллионов прилипают к телевизорам? Из всех людей, занятых в этот момент футболом, самые богатые находятся на поле – у самого бездарного защитника доход многократно превышает заработок девяноста девяти процентов его поклонников. Платить деньги и тратить свое время на то, чтобы посмотреть, как двадцать два миллионера гоняют по полю мячик в свое удовольствие? Увольте, мне не понять сомнительной ценности этого времяпрепровождения. Лучше потрать эти деньги и время на свое здоровье и повышение самооценки – сходи в спортзал или, на худой конец, в библиотеку – толку будет больше. Здесь моя нелюбовь к футболу объяснялась для окружающих просто: глупый американец ничего не понимает в настоящем футболе и даже называет его дурацким соккером.

– Не думаю, Том, что ее интересуют потные мужики в гетрах, но, может быть, взыграет патриотизм? Предложи, не стесняйся.

Представляю Нюркину мордочку, когда ей предложат телек, футбол и три пинты эля – черного стаута или бронзового пайла. Посмотреть бы. Хотя могу и ошибаться – даже мой вечнозанятой папаша находил свободные полтора часа на игры сборной. Не товарищеские, само собой, потому что товарищеские сборная СССР всегда выигрывала.

Я второй раз оказался в Берлине, и второй раз здесь шел дождь. Положительно, он здесь бывает чаще, чем в Англии. Или я такой счастливый.

Берндт ждал меня на поле – в легком светлом плаще, роговой оправе на носу, с клетчатым зонтом, он был менее всего похож на телохранителя: так, инженеришка средней руки. Или преподаватель черчения – только тубуса не хватает.

– Герр Майнце, – он пожал мою протянутую руку, – Луиджи просил дождаться его. Он будет здесь через двадцать минут. Рейс из Бухареста.

– Что он там забыл? Сигуранце продался?

– Какие-то дела, – пожал плечами немец. – Расскажет сам. Румынская спецслужба называется «Секуритате». А Сигуранца она была во времена Великой Войны.

– Спасибо, Берни, я буду знать. Ты поправляй меня, не стесняйся, я же всего лишь босс.