Текст книги "Стычки локального значения (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10.

– Мистер Майнце, в определенных кругах ходят разговоры, что вы обладаете совершенным, безошибочным чутьем на прибыль и не ошибаетесь в своих инвестиционных прогнозах? Так ли это? – Лысый толстый коротышка из «Financial Times» задавал свой уже шестой вопрос, хотя обещал ограничиться тремя.

– Если бы это было так, мистер… э…

– Дикинсон, сэр.

– Простите, мистер Дикинсон, я слегка утомился. Так вот, если бы это было так, то мне не приходилось бы довольствоваться теми жалкими крохами, что осели на счетах моих компаний. – Смех в зале, щелчки фотовспышек. – Конечно, я ошибаюсь. Часто и больно. Взять хотя бы историю с Occidental Petroleum. Ведь накануне происшествия я вложил в эту компанию почти сто миллионов фунтов. А когда все произошло, мне вернулась лишь половина. Разве можно назвать это «безошибочным чутьем»? Но в том и состоит умение инвестора, чтобы большие убытки гасить еще большими прибылями. Простите, мистер Дикинсон, мне кажется, вам пора уступить меня вашим коллегам.

Общение с прессой мне всегда доставляет массу удовольствия. Если они не начинают копать слишком глубоко и не переходят границу между личным и общественным.

– Пенни Маккеннан, The Daily Mirror. Мистер Майнце, кто, по-вашему, победит на выборах в США? – журналистка из «Отражения», в прошлом году вернувшего себе добавку «Ежедневное», была хороша. Рыжая копна волос, точеный носик, ярко-голубые глаза. Очень заметный бюст. Чем-то похожа но Оссию О'Лири. Наверное, тоже ирландка. Или шотландских кровей. Но это ее не портит.

– Сложно сказать, мисс Маккеннан. Если бы мистер Рейган шел на третий срок, я бы отдал победу ему. Но такого не позволяет наша Конституция. Мистера Буша не очень хорошо знают в стране. Как у нас говорят: «в мире есть несколько людей, о которых все забыли навсегда. И самый главный из них – вице-президент США». Несмотря на то, что по Конституции этот человек возглавляет Сенат, о нем редко кто знает из рядовых американцев. В этом смысле лучше быть очень известным губернатором. К тому же у Дукакиса очень хороший послужной список. Он сделал свой штат прибыльным…

– За счет кредитов! – выкрикнул кто-то из зала.

– Почему бы нет? Главное – как он ими воспользовался. Кредит можно съесть, но можно с его помощью получить новые деньги. И все же в любом случае, я бы поставил на господина Буша. Он не первый день в политике, у него хорошие помощники и принадлежность к штабу победителей, а ведь администрацию Рейгана по-другому и не назовешь: у них на счету одни победы. Разрядка, фактическая победа в холодной войне, заметные успехи в экономике. Народ Штатов будет за продолжение курса. Дукакису нужно будет сильно постараться, чтобы составить мистеру Бушу хоть какую-то конкуренцию. К тому же, будем откровенны, связям господина Буша с большим бизнесом можно только позавидовать. На его фоне хоть я, хоть мистер Баффет – настоящие младенцы. Я поставил бы на Буша.

– Тогда я последую вашему совету и отнесу сто фунтов в Coral или Уильяму Хиллу, сделаю ставку на мистера Буша. Но если она не сработает, мне придется взыскать с вас убытки, – мисс Маккеннан одарила меня очаровательной улыбкой.

– О-кей, мисс Пенни, я буду с нетерпением ждать провала избирательной компании республиканцев.

А потом посыпались вопросы про Андорру – будто предыдущий час с начала пресс-конференции предназначался для разогрева.

– Скажите, мистер Майнце, в ответе предыдущему интервьюеру вы сказали, что намерены сами вмешиваться в управление страной в случае вашего избрания королем. Вы хотите установить в этой маленькой стране в середине Европы свою диктатуру? – вдруг вылез какой-то крендель из «The Observer», переговоры о покупке которой вел уже третий месяц Шона.

Газета периодически собиралась обанкротиться, но все еще оставалась значимым голосом в британской прессе. Ее еженедельные выпуски, выходящие каждое воскресенье уже двести с лишним лет, стали частью английской традиции и представляли немалый интерес для умелого пропагандиста.

– Я так должен понимать, что вы спрашиваете меня о том, будет ли иметь место демократия в моей стране? О-кей, я отвечу вам. Как заметили некоторые умные люди, демократия не может быть вечной, – я сделал паузу, ожидая возмущенных криков, и они последовали.

– Почему вы так считаете?

– Какие люди?

– Вы…

– Господа, подумайте вот о чем: демократия до тех пор остается властью и политической ценностью, пока народ, выбирающий себе правителей, вдруг не осознает простую вещь, что своим голосованием он сам может добыть себе благ из общей казны. Чем больше кандидат раздаст обещаний, тем больше у него шансов избраться. Большинство будет голосовать за того, кто наобещает им больше бонусов за счет государства. Выбранные президенты снижают налоги, раздают государственные субсидии и займы, прощают недоимки и в итоге распродают активы – чтобы не сводить отрицательных балансов. И демократия из эффективного и согласованного способа управления страной превращается в общественный институт разбазаривания накопленных ценностей. Постепенно страна идет к банкротству, но сделать ничего не может, потому что избиратели снова выбирают тех, кто обещает облегчить им жизнь. Но все однажды кончается и дальше следует период затягивания поясов и заводятся диктаторы. Это придумал не я, а ваш замечательный соотечественник Александр Тайтлер. Приведу, пожалуй, дословную цитату: «Государства развиваются в такой последовательности – от рабства к духовной вере, от веры к великому мужеству, от мужества к свободе, от свободы к изобилию, от изобилия к эгоизму, от эгоизма к самодовольству, от самодовольства к апатии, от апатии к зависимости, от зависимости обратно в рабство». Это обычный жизненный цикл государства – чем оно больше успело скопить денег в период жесткой диктатуры, тем больший разгул будет иметь демократия. Андорра – бедная страна, ей не по карману демократия в ее нынешнем понимании. Представительство народа – да, безусловно, но главным арбитром и бухгалтером будет король, князь…

В общем, язык мой – враг мой. Хоть я и пообещал, что счастливые андоррцы уже в ближайшие пять лет выйдут на первое место в Европе по уровню жизни, но впечатление о себе оставил в английской прессе не самое благостное. Да и трудно быть каркающей Кассандрой на волне всеобщего подъема. Они дружно празднуют победу демократии над коммунизмом, и вдруг вылезает оракул, обещающий им кару небесную. Никому не понравится.

– Мистер Майнце, вам не кажется, – поднял руку с визиткой тот самый толстяк из Financial Times, который успел изрядно меня достать своими вопросами еще в начале, – что ваше отношение…

Закончить он не успел.

Что-то громыхнуло, и Том свалил меня со стула на пол. Наверное, я сильно ударился, но особенно почувствовать этого не успел, потому что за секунду до падения меня что-то больно ударило под правую ключицу. И эта боль на некоторое время отключила все остальные чувства, я только и мог часто дышать и не понимал, что происходит. Лампы, висящие под потолком, закружились надо мной, я попытался потрясти головой, чтобы сбить наваждение и захотел встать, но Том плотно прижал меня к паркету.

Громко бухнули еще два выстрела, раздались крики – истошные и противные, и на меня свалилось понимание, что только что в меня стреляли. Почему-то боль ударила с новой силой, словно организм вдруг сообразил, что с ним случилось, и от этого испугался. Стало очень горячо, и совсем отнялась правая рука.

Мне стало страшно. Я смотрел в широко распахнутые глаза Томми и его зрачки почему-то отдалялись, оставаясь на месте. Я хотел что-нибудь сказать, но смог только всхлипнуть.

– Все будет хорошо, Зак, все хорошо. Его взяли, врачи уже рядом, не бойся, – бормотал он мне еле слышно с каким-то странным эхом. – Только не закрывай глаза! Не закрывай!

И я старался, я выпучивал свои глаза, будто это было самым важным, что возможно сделать. Все силы уходили на то, чтобы не моргнуть, потому что мне казалось, что стоит мне только захотеть это сделать и я умру. По рукам и ногам разлилась неприятная слабость и внезапно все кончилось.

– Видите, мэм, у него спокойное дыхание. Состояние стабильное. Сейчас он очнется. Наркоз некоторое время будет заметен, потом ему станет лучше.

Я открыл тяжелые веки.

Прямо надо мной висело чье-то смутно знакомое лицо. В памяти не нашлось имени, как я ни старался.

– Как ты? Больно? – спросил участливый голос. С каким-то жутким акцентом, я еле разобрал, что она говорит.

Мне захотелось зло крикнуть:

– Нет, елки зеленые, мне х-о-р-о-ш-о! Мне еще никогда не было так хорошо! Нирвана, ешкин кот!

Но язык не ворочался. Улыбка тоже не получилась. Да и пластиковая маска с кислородной трубкой в зубах вряд ли позволила бы это сделать.

– Ты не волнуйся, мне сказали, что через неделю ты уже будешь ходить. Я прилетела сразу, как только в новостях по ВВС увидела репортаж. А Сардж звонил тебе, чтобы предупредить, ему Алекс сказал, что на тебя готовится покушение, но тебя не позвали, потому что ты уже отвечал на вопросы…

Стрельцова. Я вспомнил это лицо.

Она прикоснулась губами к моему лбу.

– Выздоравливай, Захарка, – на каком-то другом языке, с трудом разобрал ее шепот.

Я еще раз хотел улыбнуться и опять отключился.

В следующее пробуждение я обнаружил перед собой Луиджи.

– Привет, босс, – сказал он. – Ты теперь телезвезда. В телевизоре только и разговоров, что о тебе.

– Нашли? – язык наконец-то согласился подчиниться.

– Мы с парнями потеряли его в Вероне. Ты был прав, всю эту историю с покушениями закрутил комиссар Паццони. А когда он понял, что мы его пасем, он исчез. И нашелся только здесь. А мы его там искали.

Приятно, когда догадки подтверждаются. Серегин крест – несчастная Софи – едва не стала причиной моей смерти. Но каков хитрец этот Никколо Паццони! Я ведь едва не поверил, что это Серый стоит за весенним покушением. Если бы не палец без ногтя…

– Его взяли?

– Застрелился, – Луиджи беспомощно пожал плечами. – Не успели ребята. Толпа журналистов, все кричат. Не успели.

– А где Том? Он меня спас.

– В соседней палате лежит, – показал подбородком Лу. – Еще две пули ему достались. Состояние тяжелое, но доктора обещали поднять.

Откуда-то послышался вежливый голос:

– Мистер Фаджиоли, вам пора. Он еще слаб для долгих бесед.

– Стой, Лу. Мне показалось, я видел Анну?

– Русскую? Да, была. Улетела вчера вечером, когда врачи сказали, что опасности нет.

Все-таки была.

На следующий день я получил пяток приглашений из разных университетов на встречу со слушателями; ознакомился с дюжиной статей, из которых понял, что слова мои, сказанные на пресс-конференции, могут быть поняты не только превратно, но и извращены до неузнаваемости; услышал мнение телекомментаторов, о том, что в мире появился еще один сумасшедший богатей, у которого высокие способности в профессиональной сфере компенсируются никудышным пониманием социальных процессов и в силу этой ограниченности несчастной Андорре может сильно непоздоровиться.

Мнения обнаружились разные – от восторженных воплей до презрительного цыканья.

И при этом они очень боялись, что слова мои могут оказаться правдой – ведь удалось же мне сколотить огромное состояние? А такого дуракам сделать не под силу, кричало общественное мнение.

Как они ошибались!

Еще много материалов было посвящено неожиданным выстрелам. Журналисты и Скотленд Ярд терялись в догадках о том, какая сила толкнула итальянского полицейского на преступление. Опять всплыла история в Камлет Уэй и я прослыл очень опасным человеком, вокруг которого постоянно убивают людей. Кто-то из писак сравнил меня с Пабло Эскобаром, который, по его собственному утверждению, был всего лишь «удачливым торговцем цветами». Так и я, по мнению газетных писак был не просто удачливым торговцем, а креатурой какой-нибудь разведки. Здесь предпочтения журналистской братии разнились, потому что с одинаковой вероятностью по их мнению я мог быть ширмой для грязных делишек ЦРУ, МИ-5, КГБ, Моссада, Штази и, по традиционной островной привычке винить в своих неудачах страну за Каналом – французских DST и RG.

Я становился популярным.

На четвертый день приехал отец.

При каждом своем появлении он умудрялся удивить меня. Не стало исключением и это его появление. Зубы он таки поменял. Все сразу.

– Гляжу, ты молодцом? – он взял обеими руками мою ладонь.

– Приходится, – простонал я, изображая крайнюю степень истощения. – Но недолго осталось.

– Дурак! Не говори больше такой ерунды. Врачи говорят, дня через три-четыре можно будет тебя выписать.

– В самом деле? Ну это понятно. Судя по тем счетам, что они мне выставляют, теперь они все, вплоть до дворника, очень обеспеченные люди.

– Жизнь дороже. Терпи, казак. Сардж просил извиниться, что не смог предупредить и еще за то, что не может приехать. Ну и за то, что все свалилось на тебя.

– Спасибо передай. Что там с твоими визами?

Он достал из пакета мандарин, принялся его чистить. Он всегда пытался чем-то занять руки, когда готовил непростой ответ.

– Ничего. Я попросил политического убежища во Франции. С визами не помогли даже связи Сарджа. Кто-то сопоставил исчезновение Рича и мое появление в качестве нового посредника. Конечно, если бы было настоящее расследование, то я бы вышел сухим. Но хозяева Рича бросились перекрывать все возможные пути утечки доходов. Понимаешь?

– Стоп-игра? Море, замри?

– Ну да, что-то вроде того.

Странно, Штротхотте мне ничего не докладывал. Хотя, если они надеются вернуть статус-кво, то лишней суеты не будет – Glencore никто трогать не станет. Зачем ломать отлаженный механизм? Просто попытаются отобрать целиком. Или купить.

– Понятно. Что супруга?

– Она пока там. Сардж говорит, что года через три можно будет легко ее перевезти куда угодно, но пока что большого выбора нет. Мне самому пришлось выбираться из страны в рефрижераторе через Финляндию.

– Какие-то шпионские страсти.

– Не говори. На старости лет такие приключения. Натерпелся. Зато теперь – Париж, Сена, виноградники Шампани. Приезжай, когда соскучишься. Я здесь сейчас не очень легально. Пока все не утрясется – мне нельзя покидать страну. Сардж позвонил твоему Лу, а тот вывез меня на частном самолете. Но лучше бы мне до утра вернуться – мало ли, кому понадоблюсь? А бюрократия везде одинакова и всюду мелкая сошка мнит себя пупом земли. Ни к чему их злить лишний раз.

Мы еще немного поговорили о его нынешних коньячных предпочтениях, о винах, стоимость которых легко достигала семи тысяч франков при том, что понять разницу со стофранковым вином мог только сомелье или какой иной профессиональный дегустатор. Потом отец простился, сказал, что все его координаты будут у Долли и Луиджи, и оставил меня одного.

Еще через два дня скучного лечения мне разрешили вставать. И, разумеется, первым делом я отправился в соседнюю палату, посмотреть на Тома.

Ему досталось гораздо сильнее: первая пуля пробила насквозь одно легкое, вторая, разбившись о ребро на несколько осколков, здорово искромсала его внутренности, задела позвоночник и почку. Потребовалось две операции. Сиделка, которую приставил к нему Лу, сокрушенно качала головой и говорила, что врачи не очень-то верят, что пациент после лечения сможет вести нормальную жизнь, какая была до ранения.

Я сел рядом с ним, и долго смотрел на то, как ровно и тяжело поднимается его грудь, наполняемая кислородом из какой-то машины с мехами – как у гармошки.

– Спасибо, Том, – сказал я, зная, что он меня не слышит. – Спасибо. Держись и приходи в себя. Я тебя не оставлю. И, надеюсь, эта история с Блэком наконец-то закончилась.

Лежа на койке, я часто стал ловить себя на том, что мне больше не хочется совершать подвиги. Мне больше не хочется ни быть, ни выглядеть Павкой Корчагиным. Я чертовски устал и только сейчас стало приходить понимание – насколько. Мне требовался какой-то продолжительный отдых, иначе – и это стало абсолютно ясно – я скоро кончусь. Исчерпаю себя окончательно.

И на следующий день, когда в палате появился сочувствующий лорд-мэр Сити со своими соболезнованиями, я сказал ему сразу после ритуальных расспросов о самочувствии:

– Да, сэр Гревиль, я согласен с тем предложением, что слышал от вас пару месяцев назад.

Конец.