Текст книги "Сумерки Богов (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бичев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Лишь когда от последнего мелка остался огрызок, рассыпавшийся в пальцах, слегка припорошенный мелом Антон очнулся, удивленно посмотрел на дело рук своих и на шаг отступил от двери.

"Че это за херня вообще? Это че, я под кайфом такое нарисовал? Хера себе у меня галюны были!"

От железной двери тянуло холодом, несмотря на разгар лета. Антон поежился  и решил прикрыть еще и внутреннюю, фанерную дверку, на автомате глянул в глазок на площадку и обмер!

Перед его дверью, на пустынной лестничной площадке стоял какой-то мальчик! Лет восьми, в желтом пуховике и вязаной шапочке с помпоном, он сжимал в опущенных ручонках тяжелый ученический ранец и, видно, пакет со сменкой.  На резиночке из рукавов свисали варежки. Пацаненок простуженно шмыгнул и поднял лицо, посмотрел, показалось Антону, прямо на него!

– Дяденька, пустите переночевать! – Плаксивым голосом жалобно заканючил он –  Я заблудился, замерз совсем!

– Э!!! – Сипло, не своим голосом заорал Антон – Пошел отсюда нахур, мальчик! – От волнения голос Антона дал петуха, а сам он отшатнулся от двери, как черт от ладана. Он узнал пацана. Это Виталька, одноклассник его! Совсем не изменился!

Дверь содрогнулась от страшного удара, но выдержала . С лестничной площадки разнесся леденящий душу, нечеловеческий вой.

– В кус-с-ски ис-с-скрош-ш-шу-у-у-у, хорек! – Грозно молвил Виталик человечьим голосом и на дверь обрушился целый град ударов. Под аккомпанемент пронзительного визга когти полосовали дверь с минуту, затем на площадке стало тихо.  Дверная ручка осторожно повернулась раз, другой, затем бешено задергалась.

– Дяденька-а-а! – Вновь жалобно захныкал Виталик – Мне страшно!

"А мне, тля, весело!" – Антон вспомнил, наконец, о пистолете, но его охватило сомнение в эффективности огнестрела против бывшего школьного друга.

"Эх, Виталька, Виталька!" – Горько подумал Антон. – "Ведь такой мальчик в школе хороший был. Сука!"

За дверью снова завизжали, снова когти бешено заскребли по металлу:

– У-у-у! Пущ-щ-щу кр-р-ровуш-ш-шку! – Пообещал Виталька в перерыве между визгом и скрежетом металла.

По батарее застучали:

– Безобразие! Выпустите, наконец, собаку! Я буду жаловаться! В милицию позвоню! – Разорялась какая-то бабка-соседка.

– О! Менты! – Обрадовался Антон, и в тот же миг по всей квартире с хлопком взорвались лампочки. Погрузив ее во тьму. Секундой позже бухнул и задымился телевизор.

– Херня-я! – Антон сиганул за кресло, достал мобильник, но тот, мигнув напоследок красным огоньком, пикнул разряженной батареей и отключился.

Антон тоскливо обхватил колени и скрючился за креслом. Ночь только начиналась и обещала быть долгой...

Через день. Снова Королёв.

Магомед, сейчас больше известный как Сулейман, вел машину и украдкой, через зеркало заднего вида, посматривал на сидящего на заднем сиденье Антона. Его горящие нехорошим, фанатичным блеском глаза и седые брови не внушали Магомеду доверия.

"Опять под кайфом, торчок хренов. Астагфируллах!" – Набожно подумал Маго. Антон перехватил его взгляд:

– Навья кость! Надо найти могилу Виталика, разрыть ее, достать кости и сжечь!

– Какого Виталика, Антоша, вац, – Ласково протянул Магомет, тревожно поглядывая на товарища. – Не обессудь, сам рассуди. Ты утомился немного. Спал плохо. Сейчас приедем к тебе, посмотрим все. Все ровно будет.  Суету не наводи, ле.

– Еще нужна кротовья лапка или челюсть рыси, – продолжил Антон, явно не расслышав слов Магомеда. – Надо сделать оберег, чтобы эта паскуда меня выпасти не могла.

– Какая паскуда? Виталик?

– Нет!  Дед этот ку-куев! Хотя Виталика тоже должно закружить по идее... – Задумался Антон.

За таким вот разговором друзья не заметили, как подъехали к Антонову дому. Вышли из машины, поднялись на этаж. Антон почти торжествующе ткнул пальцев в покрытую глубокими царапинами железную дверь, вдавленный внутрь глазок, валяющуюся на полу оторванную ручку и оббитые, словно изгрызенные, косяки:

– Вот!

– Бывает жи... – Протянул Магомет. – А че стало-то, э?

– Виталик! – Антон сделал зверскую и в то же время таинственную гримасу. – Сука такая!

– Лицо проще сделай. – Обронил Магомед, плечом отодвинул успевшего отпереть дверь  Антона, просунулся в квартиру, с шумом потянул воздух, поморщился.

– Вай, эбель! Антон, братишка, чем у тебя здесь воняет?

Антон зашел вслед за Магомедом, тоже поперхнулся от вони, оторопело оглядел квартиру. Везде царил разгром. Антон из коридора видел зал, где из целого остались только отчерченные им кресло и диван. Шкаф был перевернут, разбит. Вся одежда и обувь стащены в центр зала, свалены в кучу и примяты так, будто кто-то лежал в этой куче как в гнезде. Легкий сквозняк из распахнутого настежь окна шевелил занавески и содранные со стен клочья обоев, катал по полу невесть откуда взявшиеся огромные комки жесткой рыжеватой шерсти. Такие же клочья шерсти валялись по всем углам. Пахло мокрой псиной и какой-то тухлятиной.

– Аузубилляхи мина-шайтани раджим... мин шарри ль-васваси ль-кханнас...мина ль-джинати... – забормотал Магомед, пятясь. Обоих друзей охватило какое-то тоскливое, жуткое чувство, к сердцам подступал страх. Весь пол был усеян грязными следами перепончатых, словно гусиных лап. Но следами побольше человеческих!

Сбоку от них, в закрытой ванной комнате, что-то с грохотом посыпалось на пол, потом, судя по звуку, оборвалась душевая шторка, раздался шум включенной на полный напор воды. Кто-то заплескался, зафыркал, заголосил на два противных пискливых голоса:

– Ах, хороша банька!

– Поддай парку, не жалей!

– Попарим молодые косточки!

– Ух, славно!

Тихо, на цыпочках, Маго и Антон вышли из загадочной квартиры. Аккуратно прикрыли за собой дверь, молча спустились, сели в машину, завели ее, поехали.

– Антоша. – Уже изрядно отъехав от дома, подал голос Магомед. – Где нам рысь взять, э? Как думаешь, в зоопарке нам ее продадут?

10 июля того же года. 17.08 Подмосковье. Одинцовский район.

Решив не залеживаться в палате, Михаил Иванович выписался из больницы сегодня утром и тотчас же укатил к себе на дачу. Он любил поработать в огороде, посидеть с удочкой у реки, сходить в лес за грибами. И потом – в больнице было банально неудобно обделывать свои дела. Взять хоть последнее. Вызывать навью и договариваться с ней пришлось, украдкой пробравшись в подвальные помещения, чтобы избежать как лишних глаз, так и нежелательных последствий. Появление нечистого духа среди живых всегда сопровождается разного рода неприятными им эффектами – скисает молоко, выбивает пробки, прорывает канализацию, да мало ли что еще. Чем сильнее дух, чем дольше он находится в одном месте, тем серьезнее последствия, вплоть до чрезвычайных ситуаций городского и районного масштабов. Вот Боги – те не такие, от них, наоборот, благотворное благословение изливается на облюбованные ими земли – тучнеют стада, спеют хлеба, дождь идет в срок, стихают войны и кровопролития. Если, конечно, Боги сами не обратят свой гнев на людей – тогда все ровно наоборот.

Михаил Иванович уже снял пленку с грядок с огурцами, которые он еще в конце мая пересадил в открытый грунт из теплицы.  Помимо этого он немного проредил морковь, посеял две грядки зелени и наметил под нее еще три, организуя очередность ее смены на своем столе. Теперь он сидел за столом в открытой беседке и угощался собственной первой редисочкой. Сначала он просто хотел съесть ее вприкуску с солью, но затем вспомнил, что в буфете у него завалялись бутылка оливкового масла и баночка зеленых оливок. И поэтому, в порыве вдохновения, Михаил Иванович соорудил настоящий итальянский салат из нарезанной редиски, оливок, маринованного в винном уксусе репчатого лука и заправил его легким соусом из рубленой петрушки (со своего огорода), черствого хлебного мякиша, крошеного яичного желтка, давленого чеснока и оливкового масла.  Михаил Иванович много лет прожил на Капри, лазал по скалам, занимался рыбной ловлей, встречался там и с Максимом Горьким, Иваном Буниным. Там же он  полюбил и итальянскую кухню. Да, хорошие были времена.

– Интересно, как там мой крестничек? – Спросил он сам себя вслух. – Что-то ни слуху от него, ни духу, Наблюдатель его не наблюдает... Позвоню-ка я ему по телефону, хоть родственникам соболезнования выражу.

Эта детская выходка отчего-то заранее развеселила его, и Михаил Иванович отложил вилку, достал старенькую "Нокию" и по памяти набрал номер того хулигана. Узнать этот номер особого труда для Калинина, конечно, не составило.

После многих гудков по телефону грубым голосом ответили:

– Алле? Кто говорит, э?

– Это Антон?

– Гандон, билят! Ты, билят, ишак, ты что за человек такой?!  Ты что вообще от жизни хочешь? Я тебя поломаю, Вася, слышишь?! Я тебя уничтожу, выстегну, билят! Мы с Антоном всю твою домовую книгу порвем! Я могила твоего отца топтал, весь твой род топтал, весь твой тухум топтал! Давай, если мужчина, один на один выскочим?! Приходи давай когда хочешь один, мы тоже одни подойдем! Я твой рот один раз имел! Я...

Михаил Иванович недоуменно послушал еще немного, потом выключил телефон.

– Это ктойта? –  Недоумевающе протянул он.  – Благородный заступник?

Калинин задумался. Стал припоминать все подробности перемещений Антона, сообщенные ему Наблюдателем до потери контакта вчера. Вчера! Вот голова садовая! А навь-то укокошить его должен был шестого, ну седьмого, крайний срок! Выходит, отбился как-то, щусенок, сбежал, скрылся, закрутил хвостом! И что же это он делал?!

"Так, подцепил я  к нему Наблюдателя еще тридцать первого мая... сразу же почти, как он меня отоварил. Куда он там за это время таскался? Москва, Подмосковье северное, один раз – восточное...  Ага, в ночь на третье я его душил-душил, душил-душил... Не додушил, гада.  Значит, а шестого я по его душу навью прислал. С третьего до шестого он далеко от дома, смотрю, не удалялся, а утром седьмого сразу подался опять на восток. Ба, и туда же, притом, куда и второго! Вернулся обратно, поехал опять на восток. Что ему там, медом намазано? Потом мотался там же по области. Вот, и связь с ним порвалась где-то под Электроуглями. Интереснее, конечно, тот, восточный адресок, куда он бегал каждый раз как ему хвост прищемят. Эхе-хе".

Кряхтя, Михаил Иванович слазил в подпол, достал оттуда и вынес на двор длинный чехол. Из чехла он вынул и аккуратно развернул сильно потертую волчью шкуру. Впрочем, непростую шкуру. Снята она была вместе с лапами, хвостом и  головою, и на нее было нашито тут и там  множество вороновых перьев. Еще к волчьей голове на манер бивней накрепко была привязана пара длинных коровьих рогов, что казалось уже совсем неуместным.

Калинин любовно постлал эту шкуру кожей наружу на торчащий посреди двора большой пень для рубки дров, достал из кармана щепоть смолотых в порошок трав и посыпал кожу. Затем начал притопывать на месте, прихлопывать руками, поддергивать плечами. Все быстрее, шире жест. Войдя в раж, он с тем же притопом и прихлопом пошел вокруг пня противосолонь, бормоча:

– Тупа-тупа, хлоп-хлоп! Тупа-тупа, луп-луп! На море-океана, на острове Буяне, во сырой чащобе, средь поляны стоит осинов пень! Месяц, месяц – золотые рожки! Свети на пень осинов, на зелен лес, на широк дол! Коло пня рыщет волк мохнат, скачет ворон черен, ходит тур проворен! Волк мохнат – во зубах скот рогат! Ворон черен – клюет гол череп!  Тур проворен – хвостом взад вертит, рогом вперед бодает, копытом обок лягает!

Месяц, месяц, золотые рожки! Расплавь пули свинцовые, притупи ножи точеные, измочаль дубины тяжелые, сломи рогатины востреные! Напусти страх на человека и гада, на зверя и птицу, чтобы они волка не брали, его шкуры не драли, ворона не били, пера ему не редили, тура не травили, рогов ему не ломили! Слово мое крепко, крепче силы богатырской, крепче схимы монастырской, Аминь!

Михаил Иванович трижды обернулся кругом на левой ноге, задом наперед прыгнул, перекинулся через пень, замотавшись в шкуру, и в тот же миг на пне вместо него воссел огромный, по грудь человеку ростом, ворон.

Ворон грозно глянул черным, масленым глазом на двор, громко каркнул и, взмахнув крыльями, с натугой оторвался от земли. Редко, тяжело махая крыльями, он набрал высоту. Затем сделал круг над садовым товариществом и полетел на восток.

Тот же день. Часом позже. Подмосковье. Дмитровский район.

Примерно в то время, когда Михаил Иванович подлетал к МКАДу, Анастас Иванович лежал с закрытыми глазами на топчане у себя в загородном доме. Поместье, как он, полушутя, называл его.  Лежал и вслушивался в звуки дома. Звуков, в общем, было, немного. В соседней комнате приглушенно бормотало радио, потрескивало почти прогоревшее полено в камине, жужжала у окна одинокая муха.

Вот, опять:  Топ. Топ. Топ. Чьи-то тяжелые твердые шаги на втором этаже.

Топ. Цок. Цок. Топ. Заскрипела доска. Будто топот копыт. Шаги движутся к лестнице.

Топ. Скрип. Топ. Скрип. Шаги приблизились к топчану. Даже с закрытыми глазами Анастас Иванович почувствовал чье-то присутствие рядом. Горячее, пахнущее падалью и гнилыми зубами, дыхание обдало его лицо.

– Тит, а Тит, где ты был? – Не открывая глаз, спросил Анастас Иванович.

Долгое молчание. Затем глубокий, бархатистый голос:

– В город ходил.

– Что в городе делал?

– На базаре был.

– Что на базаре видел?

– Сорок сороков мышей кошку доили. Кошку доили, молоко носили.

– Куда же те мыши молоко носили?

– Своим деткам носили, деток поили. Молоком поили, кашей кормили.

– Тит, а Тит, а ты ту кашу ел? Молоко то пил?

Снова долгая пауза. Лишь тяжелое, пахнущее сеном, горячее дыхание на лице.

– Ел, ел, недоел. Пил, пил, недопил. Потом плясали, меня в шею толкали. В шею толкали, с почетом провожали. С почетом провожали, ворот оборвали, возвернуться желали.

Анастас Иванович медленно открыл глаза. Прямо перед ним, едва не касаясь его рылом, в воздухе висела свиная харя, обросшая густо щетиной, с длинной, спутанной бородой, желтыми, загнутыми клыками. С отвислой нижней губы медленно стекала тягучая нитка слюны, лукавые карие кабаньи глазки смотрели прямо в глаза Анастасу Ивановичу. Во лбу хари горел еще один, третий глаз, неподвижный,  остекленевший,  не моргающий, круглый как пуговица. Он был налит кровью и жаром, но сейчас его медленно затягивала мутная поволока . Венчали харю острые, гладкие, лирой закругленные рога.

– Тит, а Тит, пойдем щи хлебать, хлеб ломать, – продолжил Микоян, не мигая, смело глядя в глаза харе.

Воздух перед ним сгущался, становясь коренастым, корявым, сгорбленным  существом с когтистыми руками, широкими копытами, косматыми лошадиным хвостом и гривой.

– Давай ложку, давай хлеб, да не черный горбыль, а микошану!

Микоян протянул существу, которое называл Титом, заранее заготовленный пополам разрезанный батон, щедро смазанный сливочным маслом и посыпанный сахаром.  Харя длинным языком в один миг слизнула батон, зачмокала. Затем, довольно урча, Тит уселся у топчана, снизу вверх поглядывая на волшебника.

–Есть у меня для тебя дельце. – Нараспев заговорил Микоян.  – Передать гостинец дружку моему особому, любимому. Гостинец и весточку на словах. Мол, бьет тебе твой друг челом, просит стол накрыть, самовар раздуть, да встретить его через шесть деньков, да не одного, а сам-друг.

– Передам я гостинец и словами весть, – пророкотал-проворковал Тит. – Да не нужно ли чего еще?

– Ты найди меня на осьмой денек, да явись мне любезным слугой, вот тогда я задам работу. А сейчас иди, да не мешкай путем! – Анастас Иванович достал из стоявшего у его ног чемодана несколько увесистых, запаянных в целлофан пачек долларов, передал их Титу, который встал, встряхнулся, как собака, и тяжело затопал к входной двери, постепенно становясь прозрачным, растворяясь в воздухе.

Микоян проследил за ним глазами, откинулся на диван и, тяжело вздохнув, снова закрыл глаза. С этим покончено. Мысленно Анастас Иванович перенесся туда, в Дамаск.

Примерно в то же время, плюс пару-тройку часов. Ближнее Подмосковье. Восток.

– Ме вар Картвело! Ме вар Тбилисо! Ме вар Канонери Курди, биджо! – Исступленно орал на Магомета полный, одутловатый человек с двойным подбородком и большими залысинами на лбу. Одет этот человек был в дорогой, серый, в полоску, костюм, а вот Магомет был раздет по пояс и крепко прикручен к стулу отрезанным от настольной лампы электрическим проводом.

– Тристан, Тристан, пативтсэмули! Мес адвилад! – Тихо проговорил, обращаясь к кричавшему, крепкий молодой человек в спортивном костюме и кожаном пиджаке поверх. Человек этот стоял рядом с ним, а второй такой же крепкий молодой человек стоял позади стула Магомеда и держал в опущенной руке раскрытый складной нож.

– Шемешви, Бесо! – Отмахнулся одутловатый, но и впрямь немного успокоился. Он достал из нагрудного кармана носовой платок и обтер им раскрасневшиеся, вспотевшие лицо и шею.

– Тквен, тха, рас уберав? Тквен гаацкале сакме! Тквен гадагдоба чемтвис! Сад арис чеми макути?!  – обратился он снова к Магомету, все еще раздраженно, постепенно снова повышая голос до крика.

– Щиб?  Тристан, дорогой, я тебя совсем не понимаю! – Проговорил Магомет, косясь на стоявшего за его спиной спортсмена.

– Мокете!  – Одернул тот  его, угрожающе взмахнул ножом и проворчал, ни к кому конкретно не обращаясь, – хундзури, скан дида...

– Макути, пара, пули, лавэ, деньги! Понимаешь ты, скотина такая?  Ты когда мне обещал долг отдать? Что ты тогда говорил? Ты меня на коленях просил, как отца просил – дай денег! Я дал. Сказал вернуть когда? Через полгода. Полгода прошли. Еще полгода прошли. Где деньги, Вась? – Перешел на интернациональный язык, немного выпустивший пар, Тристан.

– Э, Тристан, уважаемый. Что ты не позвонил мне тогда? Зачем пришел, обостряешь,  мебель поломал, ле? Что я, прячусь от тебя, сбежал разве? Кружу тебя разве? Я разве на люстре сижу, семки хаваю? Зачем эти крысиные заходы мне? Туда-сюда, я по запарке забыл тебе предупредить, что занесу...

– Что ты мне в уши льешь, вай ме! Рижа базари! Тавиз кругзе хар то? Ты засухарился, Вася, как армяшка последний от людей скрывался! Ты знаешь какой процент уже? Давай деньги, по-хорошему отдай, и я сделаю вид, что ты мне приснился.

– Э, особо копейки дома нету сейчас. – Загрустил Магомед.

– Дурь копейка есть покупать, а мне, кого ты отцом называл, нету? Эх ты, сынок! – Тристан достал из кармана серебряную, с чернением фляжку, потряс ее и потянулся убрать обратно в карман.

Это движение заметил огромный ворон, давно сидевший за окном на согнувшейся и угрожающе поскрипывающей  березе. Все это время он с любопытством заглядывал в окно, присматривался и прислушивался.  Завидев же фляжку, он оживился, встряхнулся и с громким карканьем сорвался с облегченно распрямившейся березы, бомбой влетел в комнату, вынеся окошко вместе с рамой. Еще в воздухе он рискованно перекинулся вокруг себя, так что в комнату влетел уже не ворон, а здоровенный, в рыжих подпалинах, волчище. Его челюсти сомкнулись на руке Тристана, мигом отхватив ее по локоть, чище чем бритвой.

Комната враз наполнилась криками и суетой. Волк вертелся по комнате юлой, снося мебель, людей, кусая всех, до кого мог дотянуться, а мог дотянуться он практически до каждого. Стоявший рядом с Тристаном Бесо отлетел в угол комнаты с практически вырванным волчьими зубами боком, сам Тристан сидел, раскинув ноги, на полу и отупело смотрел на хлеставшую из культи кровь, в шоке не чувствуя боли и не пытаясь остановить кровотечение. Из соседней комнаты ворвались еще двое молодчиков, на ходу выхватывая пистолеты. Они опешили от увиденного, и это промедление стоило одному из них жизни. Волк прыгнул, подмял его, навалился на грудь и сомкнул зубы на его шее.  Второй закричал, выстрелил несколько раз в волка, но, хоть стрелял в упор, похоже, не попал. Грохот выстрелов в небольшой комнате бил по ушам, так что волк недовольно рыкнул, повернул к стрелку оскаленную, заляпанную кровью пасть, грозно зарычал, поставив переднюю лапу на лежащее изорванное тело. Стрелок спиной вперед чуть не быстрее собственных пуль вылетел в ту комнату, откуда явился, попытался захлопнуть за собой дверь, но волк уже сунул в нее лапу, плечо,  протиснулся вслед за стрелком. Новая кровь обагрила пол и стены комнаты, примешавшись к крови, натекшей с  тела лежавшей на полу, раскинув ноги, обнаженной девушки с перерезанным горлом.

Хлопнула ведущая из квартиры дверь. Волк навострил уши, разжал зубы, отпуская безвольное, почти перекушенное пополам тело, мягко ступая, вернулся в первую комнату. Тристана и этого, второго, не было, лишь в коридор вели кровавые следы. Секунду волк раздумывал, не погнаться ли за ними, но тихий стон в углу привлек его внимание. Там, растирая запястья, среди обломков стула стоял на четвереньках обнаженный лысый бородач,  мотал головой, тихо стонал и рычал сквозь зубы.   Вот он поднял голову, и взгляд его черных глаз встретился с пронзительным, внимательным взглядом каких-то удивительно добрых желтых глаз зверя. Волк поднял верхнюю губу, обнажая клыки.

Бородач тоже оскалился и, не вставая, так же на четвереньках кинулся на удивленно даже присевшего на задние лапы волка, обхватил его могучими руками, прижался к его груди, вцепился зубами в густой мех на шее. Волк от неожиданности взвизгнул, рванулся, но объятия бородача были железными. Это была не человеческая, а какая-то богатырская сила.

Волк почувствовал колдовскую мощь божественной крови в бородаче.

"Значит, и этот тоже..." – Успел еще он подумать, прежде чем, будучи брошенным на прогиб, вылетел в окошко и секунды две спустя с грохотом приземлился на крышу стоявшего под окнами черного "БМВ Х6".

Машину эту как раз собирался завести вырвавшийся из квартиры мегрел, которого, к слову, звали Михаил Иванович, то есть он как бы приходился условным тезкой волку (ведь имя-то мы ему придумали сами).  Почти потерявший сознание тбилисец Тристан в это время лежал на заднем сиденье с кое-как обмотанной разорванной рубашкой рукой и заливал кровью дорогую обивку салона. Встреча неприятно удивила обе стороны. Зажатые, заклиненные в машине продавленной крышей грузины голосили и стонали,  но, слава богу, отделались травмами  средней тяжести. Волк щелкал зубами, прыгал вокруг машины, яростно размахивая хвостом, но извлечь их не смог и потому, рыкнув еще раз для острастки, задрал на машину лапу.

Посмотрев на выбитое окно он, если бы был в человеческом облике, сплюнул бы. Тащится обратно вверх по лестнице или взлетать вороном не хотелось, да и Эликсир был при нем, так что овчинка не стоила выделки. Жажду же мщения он удовлетворил в этой короткой рукопашной вполне.

Помахивая хвостом и вывалив набок язык, волк затрусил по улице. Редкие обращавшие на него внимание прохожие в сгустившихся сумерках принимали его за большую собаку и негодовали на безответственных собачников, отпускающих таких страхолюдов гулять без намордника и поводка.

Тем временем. Примерно там же.

Антона же, пока примерно в километре от него разворачивались описываемые события, ноги занесли на местное кладбище. Кладбище это было изрядно заброшено и практически запущено, заросло кустами и березняком и использовалось разномастными колдырями для культурного распития недорогой водки, портвейна "777", настойки боярышника и витаминного напитка "Вита-септ" (состав: спирт этиловый ректификованный из пищевого сырья 95%, вода, витамин Е). Эстеты и дамы пили коктейли, такие как "Алко" и "Виноградный день".

Антон на заплетающихся ногах блуждал между оградками, ржавыми железными крестами, спотыкался о лавочки и, принимаемый за своего, периодически окликался колдырями, которые приглашали его к ним на пикничок. Но Антоха практически не слышал их и не особо замечал, куда он идет. Приняв порядочно божественной крови, он отъехал в астрал и пребывал  в состоянии между этим миром и миром загробным, слыша голоса духов. Вообще, видел бы его сейчас Михаил Иванович, он сразу сказал бы, что в Антоне заложен неплохой потенциал духовидца и лозоходца.

Вот и теперь Антону на уши буквально присел какой-то дух и горячо убеждал его в чем-то. Загвоздка была лишь в том, что дух говорил на вульгарной латыни, той ее форме, что некогда была распространена в Западной Романии, а Антоха не то, что этого языка, но и названий таких не знал. Огорченный непониманием дух, наконец, отлетел, вниманием Антона завладел какой-то умерший в шестидесятых годах академик, взявшись было доказывать возможность технической реализации фотонного ракетного двигателя, работающего на разрушении мезонных связей внутри атомного ядра:

– Как вы не понимаете? Магнитный монополь определенно существует! Протон распадается на позитрон и пион и...

– А как же проблема  зеркала, профессор? – Ехидно спросил другой невидимый голос.

– Хам трамвайный! – Совершенно некультурно отреагировал на критику профессор и принялся развивать это обоснование, подкрепляя его и другими крепкими словцами.

В это же время в ушах Антона послушался еще один, вкрадчивый, голос:

– Друг мой! Наконец-то я нашел тебя!

– Кто ты? – Даже остановился над какой-то могилой Антон.

– Называй меня дядя Корнелиус, Антони. Хотя сейчас друзья обычно зовут меня Черный Тюльпан. И, я надеюсь, мы подружимся. Ведь я же родня тебе!

– Как это?

Твои предки прибыли из Голландии. Из Дордрехта. Да, Антони. Твоя фамилия Букин и ты из рода Бокховенов! Мы верой и правдой служили Московским царям и, я знаю, ты не оставишь вниманием своего пращура, подло убитого безбожными турками!

– Что это за дичь?!

– О, не говори, подлые безбожники! Я сражался с ними до последнего вздоха. Отдал свою кровь за Московию! Но оставим их. Послушай меня. Я стану твоим проводником, я расскажу тебе многое из того, что постиг здесь, приведу тебя и весь наш род к богатству и процветанию, осыплю талерами и луковицами тюльпанов! И, поверь, все это я сделаю лишь из любви к тебе, возлюбленный сын мой.

– Но как же...?

– Нет времени предаваться воспоминаниям и родственным лобзаниям! Твой безбожный друг, тьфу, Магомед, он попал в руки злых людей и ему угрожает гибель. Все не было бы так плохо, но они отняли у него волшебный Эликсир, а без него ты, сын мой, беспомощен, вскоре лишишься возможности внимать моим советам и станешь легкой добычей всякого, владеющего Тайным Знанием. Поспешим же и сразим наших врагов честном бою, да в поб.. побраночке!

12 июня 11.15 утра. Москва. Гольяново, Хабаровская улица.

Прихватило Михаила Ивановича еще вчера вечером, но поначалу он решил перетерпеть. Одевшись в домашний халат, он валялся на диване, охал, стонал и пил "Боржоми". Но прошла бессонная ночь, и к утру стало так невмоготу, что он решился обратиться за помощью. А, поскольку, дело было деликатного свойства, пошел Михаил Иванович не в больницу, а к знакомой бабке-шептухе.  Бабка была стара даже по его собственным меркам, она помнила еще князя Кутузова и Московский пожар и счета своим годам не знала.

– Ой, плохо мне, старая! Помираю, нутренне все горит, аж кишки печет! – Жаловался он шептухе, сидя у нее в "принемной" на диване, а сама бабка, в мышином платочке и стареньком платьице, седенькая, с носом и глазами пуговками суетилась около него.

– Да никак, внучек, ты обкушался чего-нибудь эдакого?  – Озабоченно спрашивала она, щупая ему лоб и оттягивая веко.

– Комом в желудке лежит, тянет! – Поддакивал Михаил Иванович.

– Есть верное средство! – Обрадовалась бабка. – Сейчас тебе, милок, пошепчу, да дам декокту из бутылочки попить, сразу всю хворобу как рукой снимет.

Затянув туже поясок на платье, бабка поплевала по углам, послюнила не первой свежести носовой платочек, положила его на лоб Михаила Ивановича и начала нашептывать наговор. Калинин, с профессиональной ревностью, прислушался. Бабка шептала следующее:

– Ой вы Белбог-Святовит, Дажьбог Возвелик – Дед Солнцелик, Мать-Сыра Земля – Пресвятая Богородица. Стану я до свету, раба божья, благословясь. Пойду, перекрестясь, из двери в двери, из ворот в ворота, все в восточную сторону на перекресток дорог.  Встречу я в пути мужика червоного, да тройзубого, да бабу-коробичку да двуйзубую, да девку-балахрыску однозубую. Встречу, да пропущу, скатертью дорога. Подойдет тогда дите малое, некрещеное, возьмет за руку меня, рабу божию.  Укажет мне дите малое, некрещеное, в чистом поле да лужок нескошенный. Соберу я сыру росу, горючу слезу с лужка нескошенного, с одолень-травы.  Та сыра роса, горюча-слеза отворит рабу божьему врата запертые, очистит утробу, исцелит хворобу. Во утробе сидит редька колючая, редька болючая, редька сыпучая, редька нутряная, редька ветряная.  Сгинь, пропади, из раба божья выходи!

Мое слово булат крепкий, ключ да замок. Булат на замок замкну, ключ в море отпущу. Море ключа не вынесет, на берег не выбросит. Вовек того моря не испить, не вычерпать. Аминь! Аминь! Аминь!

Михаил Иванович отпил из бутылочки, скривился.

– Средстве верно, ядреное! – Заверила его старуха. – Посиди пока, милок, чичас оно тебя до кишок проймет.

–Ого-го! – Минут через пять возгласил Михаил Иванович, бесом вертясь на диване. – Проняло твое средство! Невмочь мне!

Колдун вскочил, заметался по комнате, дергая все двери подряд.

– Да не туды, Ирод! – Напутствовала его бабка-шептуха. – Вона, за ширмочку!

– У-у-у! Ведьма! – Глухо ответствовал Михаил Иванович уже из-за ширмы.

Еще минут через пятнадцать бабка с интересом профессиональной сиделки изучала содержимое медицинской утки, тщательно промытое и просеянное. Помимо крупных осколков трубчатой кости в утке тускло поблескивали золотая запонка, золотой же перстень-печатка и маленькая серебряная, с чернением, фляжка.

– Да ты, батюшка, настоящий живоглот! Немудрено-то, что нутро тебе крутит.  Возьми-ка вот елея освященного да по капле принимай, когда живот-то замкнет, враз все засовы-то и послетят. Родительнице моей, царствие ей небесное, ее матушка елей этот передавала,  а сама-то она елей брала еще у святого пустынника Тихона, об то время, что он в дупле дубовом жил пресвятой и праведной жизнию.

 – Ну, спаси Бог тебя, бабка.  Вот, изволь, – Михаил Иванович выложил на расстеленный старухой на столе носовой платочек несколько вареных яиц, тысячерублевую купюру и, подумав, отлил из своей фляжки немного Эликсира в отдельный пузырек и присовокупил к оплате.

– Вот спасибо, милок! Бабушке на хлебушек!  – Старуха ловко, не касаясь денег и еды, свернула платок в узелок, поплевала через плечо, взяла его левой рукой и сунула в карман.

Колдун и ведьма побалакали еще немного о старых деньках, да о современной молодежи, да на том и расстались.

Об то же время. Восточное Подмосковье.

– Нет, Антони, трудное это дело, Эликсир вернуть. Эликсир тот во фляжке, фляжка та в утке...