Текст книги "Корсары Балтики"

Автор книги: Дмитрий Морозов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Глава 2. ПОРУЧЕНИЕ

При колеблющемся свете факела лицо женщины, которое при ярком свете могло бы показать миловидным, представлялось капитану де Сото ликом фурии. Фрау Гретхен, дама без особого звания, но обладающая загадочной властью в крупнейшем ганзейском порту северной Европы, пытливо рассматривала бесстрастный лик южанина.

– Итак, – сказала она решительным голосом, – я нанимаю вас, капитан, вместе с кораблем и командой для одного весьма деликатного дела.

– Я дал обет, – слащаво улыбнулся мужчина, потягивая мальвазию. – Пока не повстречаю лично пророка Илию или равного ему по рангу божьего угодника – не возвращаться на берега Средиземного моря.

– Про обет я слышала, – одними губами улыбнулась Гретхен, глаза ее при этом оставались холодными, словно у хищной рыбины. – Подкреплен он также смертным приговором, вынесенным вашей особе, гранд, на острове Родос, в Испании и на Мальте.

– Видимо, – философски откомментировал слова Гретхен де Сото, и ухом не поведя, – Господь не очень доверяя моей вере и желает укрепить меня на путях добродетели не только осияв светом Своим, но и понуждая христианских владык следить за соблюдением мною, грешным, данного обета.

– Аминь, – сухо закончила фрау Гретхен. – Я служу Ливонии. А тамошнему магистру глубоко наплевать на мнения католических крестоносцев теплых морей, отдавших мусульманам Гроб Господень. Соблюдайте и дальше свой обет, капитан, мое деликатное поручение касается Балтики.

– Я весь внимание.

– Вот здесь, – женщина уверенно ткнула рукой в довольно подробную карту северного побережья Ливонии, – торговый путь, связывающий нас с окруженными язычниками рыцарскими землями, в последние годы находится под постоянными ударами пиратов.

– Я слышал, – заметил де Сото, – что виталье-ры сильно досаждают купцам.

– Это еще слабо сказано, – губы Гретхен сжались в одну бледную щелку, и на миг южанину показалось, что оттуда показался длинный раздвоенный змеиный верех. – Они буквально рвут на части всякую торговлю.

– Я взялся бы за охоту, – довольно потер руки де Сото. – Но это будет стоить вам немало.

– У нас достаточно своих воинов, на суше и на море, – непреклонно возразила ему фрау Гретхен. – Вы слишком плохо знаете северные моря и повадки славянских разбойников, чтобы соваться в эту кашу.

– Так зачем же я понадобился?

– Вскоре к замку славного ливонского рыцаря по имени Роже должен отправиться купеческий корабль, который повезет весьма и весьма важный груз, – проговорила после некоторой паузы Гретхен. – Это судно во что бы то ни стало должно добраться до замка.

Де Сото внимательно вперился в маршрут движения корабля, который женщина очертила твердым ногтем на карте, от ганзейского порта до мыса, далеко вдающегося вглубь Балтики.

– Задание не особо сложное, – заметила фрау. – Аибо сопроводить корабль до пункта назначения, либо выйти в море несколько раньше и очистить от ви-тальеров предполагаемый маршрут движения.

– Второй вариант мне больше по нраву, – признался южанин. – Не пристало «Темному Спруту» плестись в хвосте купеческого корыта.

– Это дело ваше, – поморщилась Гретхен. – Я в навигации и морском бое смыслю немного. Вот оплата.

На стол был небрежно брошен звякнувший кошель.

Де Сото с кислой миной высыпал на доски золотые монеты с неровными краями дурной германской чеканки, потом удовлетворенно чмокнул губами, наткнувшись взором на массивный перстень с алмазом.

– Не густо, – заметил он. – Но и не пусто.

– К сему я присовокупляю следующее, – сказала она. – Посланник острова Родос при здешнем маркграфе, равно как и гостящий у него родич герцога

Кастильского ничего не узнают о местопребывании некоего испанского гранда, известного в кругу поганых берберийских пиратов как Лис Морей.

– А это уже иначе и не назовешь, как «щедрое и великодушное предложение», – хохотнул южанин, собирая в кошель добычу. – Очень бы не хотелось покидать здешнюю гостеприимную гавань навсегда.

Показывая, что разговор окончен, Гретхен начала приподниматься из-за стола, но названный Лисом Морей остановил ее, сильно взяв за руку.

– И все же подумайте, – сказал он, глядя в глаза немке, – насчет охоты на витальеров.

– Нам нужны верные слуги, – спокойно сказала Гретхен, отнимая руки, – а не наемные псы с подмоченной репутацией.

Импульсивный испанец положил ладонь на богато изукрашенную рукоять кинжала и зло прошептал:

– Будь ты мужчиной…

– Вы не держали бы меня за руку столь дерзко, – улыбнулась Гретхен. – Или вас также не минул пагубный грешок, что стал частым гостем среди крестоносцев южных морей?

Де Сото зарычал и начал вытаскивать кинжал из ножен, когда почувствовал, что свободная рука фрау, в которой возник невесть откуда взявшийся стилет, метнулась под кафтан мужчины, к самым интимным местам.

На лбу испанца выступили капельки пота. Его, повидавшего десятки абордажных боев и штурмов приморских крепостей, трудно было смутить даже подобной ловкостью обращения с оружием. Но он продолжал держать в руке мягкую и теплую ладонь фрау, в которой не было ни малейшей дрожи. А вот в глазах читалась смерть. Таковое сочетание пугало больше, чем сам стилет, приставленный к тому самому месту, которым дорожит всякий мужчина, будь он хоть гранд, хоть пэр, хоть горшечник.

– Вы всегда так холодны, фрау, в разговоре с кавалерами? – спросил он, подчеркнуто медленно отпустив рукоять кинжала, а также руку Гретхен, и вытирая проступившие на лбу капельки пота.

– Думается, благородный идальго, – позволила себе слабую улыбку Гретхен, демонстративно убирая стилет, – вам не дано будет узнать, могу ли я быть теплее.

– А жаль, да не оскорбят вас мои греховные помыслы, – попытался ухмыльнуться де Сото, но мышцы лица не особо повиновались.

Чувствуя его состояние очень тонко, Гретхен буднично сказала:

– По опыту, милый де Сото, скажу – у вас сегодня вряд ли возникнут какие-либо греховные помыслы, разве что вы решите стянуть на рынке пирожок с лотка зазевавшегося торговца сладостями. Мужчины – забавные создания… Холодная сталь, несущая угрозу определенным местам их организма, борется с греховными помыслами почище доброго поста или прочитанного на ночь Псалтыря.

Спорить испанец не стал, лишь скрежетнул зубами и коротко кивнул, официально прощаясь.

– Могу ли я узнать, – спросил он, выходя за дверь, – к какому дню должен быть готов мой корабль?

– Вам сообщат, – уронила фрау, замершая у окна и словно бы потерявшая всяческий интерес к разговору. – Но, думается, больше трех дней небеса вам не дадут, капитан.

– А для кого я выполняю сей заказ? Для самого ордена?

Гретхен повернулась к нему довольно резко и сверкнула глазами:

– Для фрау Гретхен. Аично.

– Тогда, – пробормотал скороговоркой де Сото, – стану стараться на совесть. Надежда на лучшую участь, фрау, никогда не покинет истинного идальго.

И кинув прощальный взгляд на стилет, он удалился. Уже на ступеньках его нагнал голос:

– И не пытайтесь обмануть бедную Гретхен, капитан де Сото. Я дама весьма злопамятная.

– Охотно верю, – буркнул себе под нос испанец, торопясь покинуть мрачные покои таинственной фрау.

Глава 3. БАСМАНОВ ИЗ РОДА ПЛЕЩЕЕВЫХ

Шел канун великой войны, поименованной потомками Ливонской, но в том далеком веке никто, вернее – почти никто не ведал, что сгустившиеся над тевтонской землей тучи уже готовы разродиться громовым раскатом, что сотрет с лица Европы древний германский орден.

К устью Наровы ехали одвуконь верховые московиты – князь Басманов, государев человек для особых поручений, еще не прославленный воевода и глава опричнины, а всего лишь разящий меч Иоанна Грозного, и его люди.

Отшумела война со свенами, выигранная русскими как-то походя, оставшись почти что незамеченной грузно ворочающимся в своей берлоге московским медведем. Грядут дела великие, и кто уже через год-другой вспомнит сшибки на берегах Невы? Царская рука в Северной пустоши – воевода Зализа, пара думских воротил, по долгу обязанные помнить, да странное приобретение стража Пустоши – сотня удивительных людей, свалившихся в шестнадцатый век из третьего тысячелетия, закружившихся в кровавой кутерьме свенской войны.

Нога Иоанна ступила на Балтику. И то сказать – никогда не уходили отсюда новгородцы, но то народ строптивый и крамольный, а сейчас здесь верховодят не купцы, а воеводы московские.

Заложен город, долженствующий сковать каменными башнями да жерлами орудий устье Наровы, будущий Ивангород. Не быстро идет строительство, но и Москва не скоро строилась.

Вспомнив про Новгород, Басманов усмехнулся. Специальные людишки докладывали ему, что и ныне всякое говорят о государевых делах в бывшем вольном граде, всякое. Случись подобные слушки да кривотолки где-нибудь в Туле, не миновать народу гнева молодого царя. Но он после Казани остепенился, стал мудрее, понял, что на Руси – что город, то норов. Не хочешь – не слушай, а красно врать не мешай, будь ты хоть царь, хоть псарь. Не обрушится на Новгород более ратная сила Москвы, как случилось то при Иоанне Третьем. Разговоры разговорами, а торгуют они исправно, пополняя отощавшую от предвоенных приготовлений казну, да и открытой измены в тех кривотолках не усмотреть.

Мимо конных басмановских людей потянулись деревеньки, как грибы после дождя возникающие вблизи русского форпоста на западе. Населяют их чудные, на взгляд московитов, люди. В основном, это бывшие рабы да холопы ливонцев, вздохнувшие свободно совсем недавно.

Басманов скривился и дернул щекой, косясь на новую деревеньку:

– Тоже ведь славяне, а гляди, Ярослав, как одичали…

– Да уж, – усмехнулся могучий воин, едущий по правую руку от князя. – Словно безрукие какие-то. Дури да силушки много, умения и нутра в избяном деле – самую чуть!

Словно по команде, повернулись головы остальных воинов, созерцая новенькие строения.

Басманов – тот даже придержал рысящую чалую кобылу, да сдвинул на затылок соболью шапку. Домовые клети грубо, поистине «топорно» срублены из могучих дубовых кряжей. Громоздится все это безо всякого смысла и порядка – углы не опилены, отрубы неровные, один торчит дальше другого, третьему едва длины хватило лапу зарубить, сучки сбиты грубой рукой, но не зачищены. Да что там – даже кровельная дрань спущена неровно, вся бугрится, словно вот-вот окончательно сползет на землю.

Поводит головой князь, усмехается, потом хмурится.

Наличники на разновеликих окнах кажутся ему излишне тяжелыми, резьба на них – срамная и почти бесовская. Не то звери да пичуги, не то какие-то тевтонские демоны, рядящиеся в славянскую шкуру и перья.

«Резчик, – лениво думает Басманов, – поди, хмельные меды уважает более дела своего. Начав одно, подумал о другом, а закончил и вовсе иным чем-то».

Но это ничего, мнится государеву человеку. Пришла Русь сюда, к морю, надолго, на века. Оклемаются под московской рукой здешние людишки, забудут срам полона германского, глядишь, и руки вновь заработают как у новгородских, тверских да коломенских работных.

– Да, – вслух произнес Басманов, трогая коня по раскисшей дороге, – землица не рубаха, что Писание велит ближнему отдать. Не видать ворогу более устья Наровы. Да и какие они, лютеранцы срамные, ближние, коли поразмыслить?

Трусящий рядом с ним голова над засечной ратью Ярослав, нимало не смущаясь князя, сквозь бороду дополнил его мысль незамысловатым воинским словцом из тех, что выдыхают из оскаленного рта сквозь бармицу шлема злому татарину во время зарубы где-нибудь на идущем в крымские земли шляхе.

Вряд ли он позволил бы себе такое в царских палатах, да и вообще на Москве, однако в дальноконном походе другая правда промеж попутчиков, знатность рода да порядок столования значат менее чем в первопрестольной. Впрочем, Ярослав немедленно перекрестил рот, испачканный поганым словом.

Догнали одиноко тащившийся на истомленных волах воз, заваленный пенькой, полотном да еще каким-то барахлом. За поклажей своей брел скрюченный мужичок в заляпанных грязью полотняных штанах, видавшем виды полушубке и немыслимой шапке, похожей на коровью лепешку. Шапка тут же с головы слетела и прижалась к груди. Сам же хозяин воза, отбежав, ровно собака побитая, в сторонку, снизу вверх смотрел, как минуют его вооруженные спутники князя. Грязь летит из-под конских копыт едва ли не в лицо, но серв рад радешенек – конный пешему не товарищ, а рыцари и возом его погнушались, и забавы ради не спихнули конями в овраг.

Басманов с досады скрипнул зубами. Долго, очень долго еще отвыкать местным от орденского ярма. Све-ны, ненадолго оседлавшие устье реки, не особенно измывались над населением: то ли не имели к тому склонности, то ли не успели. А вот немчура в здешних краях за века своего господства натешилась, накуражилась. Нет страшнее слова для местных, как «лыцарь».

Ехал воевода не просто так, забавы ради. Хотя быть бы ему сейчас на Москве, где проходит обычный для весны смотр войска, сиречь – ополчения дворянского. Как-никак – война на носу. Государь не решил еще, кто из троих лучших в ратном деле мужей поведет полки на Ливонию – Очин-Плещеев, Басманов или покоритель Казани князь Курбский. Все взвешивает, мается ночами. Но кроме натиска кованой рати да огненного пушечного наряда, с немчурой война пойдет и иная, каковую Басманов ведет уже давно, пропадая в Нарве и Северной Пустоши месяцами.

Ушла в прошлое грозная слава крестоносцев. Оправились они от поражения на Чудском озере, но ненадолго – получили от новгородцев под Раоковором так, что позабыли навсегда дорогу на восток. А уж когда поляки с литвинами сломали им хребет под Грюнвальдом, в окончательное запустение вступили «лыцари». Сдуру кинулись в интриги вокруг Реформации, бросили папу, примкнули к протестантам. Сие сгубило их уже навсегда. Угрозы с них для Руси никакой, лишь застят они стране дорогу к Балтике, да и только. Но то – вопрос времени.

Не страшны московитам архаические замки и тяжеловозные всадники с пестрыми гербами, но за орденом стоит Ганза – хищный союз торговых городов северной Европы. Знают ганзейцы – только дай, и вытеснят их новгородцы из торговых дел. А потому исправно подкармливают умирающий орден, ставший на время пристанищем витальеров – пиратов Балтийского моря. Но пираты они для обывателя европейского, а для Ганзы – первые друзья и защитники. Ведь топят они совсем даже не всех подряд, а токмо – кого надобно толстосумам из купеческой гильдии северной Европы.

Надоели государю жалобы торговых людей, да не только своих, но также и аглицких. Вызвал он Басманова из очередной поездки по южным засекам и велел разобраться с витальерами.

Служилый человек, да еще и из первой сотни приближенных, рассуждать не может, лишь выполнять. Басманов вмиг позабыл о ногайской орде и набегах крымцев, с головой уйдя в дела Балтийские. И довольно скоро уразумел – пока еще не потянуть Московии своего флота, хоть и отбили себе устье Наровы. Слаб русский медведь в море, ни людей обученных парусному делу в должном количестве, ни мастеров корабельных. Вернее – есть все это у Новгорода. Но Иоанн и слышать не хочет ничего о флоте мятежного града. Или не быть ему никакому, или будет Мой! Вот такая царская правда…

Басманов не зря слыл мужем рачительным, с вертким и изворотливым умом. Решил он бороться с вита-льерами, подрывающими балтийскую торговлю, тем же оружием. Выслушал его царь и остался доволен, щедрой рукой выделив на то злато.

Так родился первый русский флот на Балтике. Пока еще – каперский, благо имелись у русской знати обширные связи едва ли не со всей Европой, в основном – со странами приличными, католическими. Связи, скрепленные династическими браками еще в седую старину. Живали аристократы российские накануне Ливонской Войны и при мадридском дворе, и в далеких венецианских да генуэзских землях. Басманову довольно быстро удалось навести справки о том, кто есть подходящий для дела морской человек. Представили ему датчанина Карстена Роде, прославленного в средиземноморской войне с берберийскими пиратами капитана из флота самого «Католического Грозы Морей» адмирала Дориа, покорителя Алжира.

Оставшийся не у дел датчанин легко согласился на русскую службу, ибо не утратил еще тяги к далеким путешествиям, да и посулили ему московиты немалую с того предприятия выгоду. А может, потянуло потомка викингов из теплых морей к суровой и скупой северной красоте. Так или иначе, но очень скоро очутился Роде в городе Нарве, где и перемолвился словом с царским посланником Басмановым. Оба закаленных в боях мужа глянулись друг другу с первого взгляда.

Еще не вознеслись ввысь последние башни Иван-города, а уже заложена оказалась верфь на берегах Наровы, аккурат напротив Ругодива, сиречь – Нарвы, находящейся еще во вражеских руках.

На воду спустили верткий и быстрый когг. На борт взошла с бору по сосенке собранная датчанином лихая команда. До поры спрятал Карстен Роде в сундук каперское свидетельство, дарованное самим московским государем, и когг ринулся в Балтику.

Для витальеров настали страшные времена. То тут, то там оплакивали ганзейские воротилы своих выкормышей, повстречавшихся, вместо беззащитных торговых лойм из Новагорода и Ладоги, с кораблем-призраком капитана Дориа. Немало больших и малых пиратских судов пустил он на дно, сопроводил с дюжину морских караванов под защитой своих бомбард да пищалей. Богатели купцы, полнилась казна, поднималась ивангородская крепость. Басманов наводнил Ливонию своими наушниками да приглядчиками, готовя вторжение московских ратей.

Государь оказался доволен датчанином, подумывал, чтобы заказать в аглицкой земле или в том же Ревеле еще пару-тройку боевых кораблей, дабы утвердиться на Балтике совсем уже крепко, прикрыв фланг готового двинуться на запад воинства…

И тут датчанин пропал.

Читатель, верно, помнит, что когг Роде, преследуя свенские лоймы, идущие по Неве в сторону Оре-ховца и Ладоги, вступил в неравный бой и оказался поврежден.

Одержавший победу корабль прибило к северному, абсолютно дикому и формально принадлежащему свенам берегу Невской Пустоши.

Здесь и произошла встреча экипажа датского капера с тремя десятками наших современников, ухнувших во временную воронку прямо из Санкт-Петербурга двадцать первого века.

Большая группа под руководством Росина счастливо очутилась на русской стороне Невы и после известных событий пристала к малочисленной дружине Зализы, сторожащей прибалтийские рубежи страны между Ладогой и Ливонией, а вот малой части повезло куда менее.

Любители ролевых игр так торопились на толки-новское действо в Карелию, что не заметили своего провала во времени, а посему пристали к северному берегу Невы. Когда выяснилось, что назад уже хода нет, местные вороватые чухонцы успели увести у них лодки

Так еще одна горстка наших соотечественников была втравлена в свенскую войну помимо своей воли.

Выбитый примкнувшими к Зализе «шатунами» с Котлина, свенский гарнизон под командованием Шлип-пенбаха как раз накапливался на северном берегу, горя желанием взять реванш за поражение.

Случилась между свенами и ролевиками череда кровавых столкновений в глухих чащобах дикого края. Лишь чудо спасло людей будущего от поголовного истребления и даровало им победу.

В самый критический момент противостояния у стен крошечной деревянной крепостицы, Небеса послали в тот край Карстена Роде и его победоносный когг.

Сорвав свенскую задумку с Ореховцем и рейдом на Ладогу, датчанин смачно ругал дикие края и речную навигацию, силами своей поредевшей команды и ролевиков стараясь вновь спустить на воду свой покореженный капер. Ни Зализа на другом берегу пограничной реки, ни тем более Басманов в далекой Московии об этом не знали. Государю доложили, что, исполнив свой долг, неистовый датчанин пал и покоится на балтийском дне.

– Отпеть сего славного воя, – зевнув, сказал удрученный делами молодой государь, – и немедля сыскать нового. Свенам глотку заткнули, однако еще немчуру воевать, да и Ганза не дремлет. Сыскать! В Гишпании, иль где там еще, сам знаешь…

Басманов помянул симпатичного ему потомка викингов и пустился с малой дружиной в сторону Наровы.

Однако подъезжая к порубежной реке, он думал уже не о превратностях судьбы прибалтийских сервов и не о сгинувшем капере, а о несправедливости судьбы. Что-то ощущалось в самом воздухе Москвы, в царских палатах, в небе над всей Россией… что-то весьма недоброе. Как говорится, «птичка шепнула» ему, что быть воеводой в войне немецкой не Очину-Пле-щееву или ему, князю Басманову, а стремительно идущему в гору царскому любимцу Курбскому.

Голова, покоритель Казани в ратном деле, ничего худого сказать нельзя, но…

Басманов сдвинул кустистые брови и помрачнел пуще тучи.

Где Курбский, там и Сильвестров, вечный зачинатель всякого вольнодумства и сомнительных новшеств. Где Сильвестров – там и Адашев, уже опальный, но все еще влиятельный любитель закордонных идеек и мыслишек.

Орден слаб, словно тополь с давно прогнившей сердцевиной – и топора не надо, лишь плечом подтолкни, свалится. Однако же, в глазах европейских и в глазах царских – он весьма и весьма крупная величина. Тот, кто сокрушит Ливонию, такую руку на Москве заимеет, что случись что – и не сковырнешь.

Род Плещеевых и сложившаяся вокруг него группировка, к которой принадлежал и Басманов, давно чаяли перемен. Готовился исподволь знаменитый указ об отписании крамольных земель «опричь», а проще – Опричный Указ.

Плещеевы считали: в грядущем военном лихе не устоять Руси без крепкой стаи, преданной государю, что будет рвать крамолу зубами. Нет еще опричных земель, а басмановские люди, порубежники Зализы, да еще кое-кто уже идут на ратное или иное государево дело, привязав к седлу собачью голову да метлу. Дескать – выметем измену и крамолу с русской земли, вырвем клыками и сметем вместе с сором.

И в первую голову опасались верные государю люди не новгородских купцов, ущемленных в правах при Иоанне Третьем, не лишенных былой вольницы Твери да Ростова, а таких вот «друзей государя», как Курбский, Сильвестров да Адашев. Гладко они стелют, да спать не получается. Изменения в царившей на Руси правде, ими созданные, медленно, но верно подтачивают саму основу власти, заповеданной предками.

Ходят по городам люди, задетые изменениями си-львестровскими, вроде бы и русские, а нутро странное, чужое. Интерес у них ко всему торговый, да такой, словно воскрес из пепла, ровно Феникс, старый, еще не усмиренный Иоанном Третьим Новгород, где превыше русского интереса шел интерес ганзейской да свенской мошны.

Бороться с птенцами гнезда Сильвестрова опричникам было трудно, ибо опора у них в среде служилой. Ратный же человек на Руси – не иначе это проклятье какое – всегда далек от торговли и интриг. Мысли явившихся по зову царя бронных да оружных людей витают не по торговой стороне стольного града, а по Ногайскому тракту, засечным чертам да крепостицам приволжским; там, где лихо сшибаются казаки да татарские лютые конники, где звенит булат да поет честная сталь. Начинается весенний съезд боярского ополчения – и новые людишки прячутся по щелям, отходят от дел, а как убудут ратники по домам да по засекам – глядь, и вновь шатаются устои, тянутся к русским лесам, к воску, поташу, дегтю и соболю ганзейские алчные купцы.

Тяжко принять правду государеву – Курбского на воеводство, дружен он с сомнительными выкормышами Адашева… но приходится. Не пришло еще время верных слуг царя. Оттого и невесел Басманов.

Меж тем мрак стал исподволь подкатываться к шляху. Груда каменьев на дальнем холме, окутанная угольными тенями, обратилась в драконий хребет, роща потонула во мгле, будто сама с холма в омут бросилась. Только посверкивают в сером полумраке щели меж плохо пригнанными ставнями засыпающих придорожных домовин.

– Из Северной Пустоши выбрались, – заметил Ярослав, обращаясь к князю. – Неужто опять, словно злой татарин в набеге, на седлах да попонах вечерять?

– Так почитай доехали, – попытался отмахнуться Басманов, но решил не мучить зазря людей и коней. – Давай вперед верховых, пусть ночлег ищут.

– Уже ушли, – усмехнулся в пшеничную бороду засечник. – Сейчас назад повертаются.

– Вот все так у нас и делается, – вздохнул князь. – Без команды, на свой аршин и норов…

Действительно, примчались на невзрачных, но ходких татарских лошадках любимцы Ярослава – донцы, указывая дорогу. Дружина свернула со шляха на еле заметную впотьмах тропку.

Вскоре вяло забрехали собачонки, и выскочил за-полошно хозяин с женой и сыновьями, таращясь на самого настоящего московитского князя, решившего вечерять в его захолустье.

– Баньки, поди, у вас нету, – мечтательно сказал Басманов, глядя, как неопрятного вида работник тянет нерасседланную кобылу к коновязи, словно корову в стойло ведет.

– Как не быть-то, для такого гостя? – возмущается хозяин и едва ли не взашей отправляет сыновей-увальней к кургузому рубленному домище, сдвинутому к самому ручью, что подковой охватывает хуторок. – Эй, Пелагея, что из печи – на стол мечи!

– Выходит, обустраиваемся на Балтике, старый? – улыбнулся Ярослав.

Ответил ему Басманов:

– Банька – это действительно всерьез! Крепости, корабли да пушки – сие грозно, но пусто. Всякий может, было бы злато. А вот крепкие хутора да баня…

Оскорблено взвизгнула собака, попавшая под сапог одного из донцов, подняли гвалт разбуженные в сараюге гуси.

Басманов вступил в ладную избу, тут же прошел к красному уголку, к иконке и негасимому светцу. Ярослав, стрельнув по углам колючим взглядом, вышел расставлять посты. Вроде бы и дома, а вроде – земля еще чужая, пропитанная вражьим духом. Совсем неподалеку битые свены, да вечно готовые к драке ливонцы. Баня баней – а служба службой.