Текст книги "Мой бедный Йорик"

Автор книги: Дмитрий Вересов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Вас, должно быть, побеспокоил детский крик, и захотелось тишины? – Аня почти физически почувствовала, как невидимыми щупальцами он стал мягко обнимать ее. Но это было отнюдь не сексуальное чувство, его интерес был в какой-то другой области.

– Нет, нисколько. Разве дети могут мешать?

– Не скажите, – усмехнулся Пафнутьев, – вот крыжовник, кажется, тоже никому не мешал… С удовольствием наблюдал за вашей работой. Вы красиво работали, Анечка. Просто профессиональный садовник.

– Я же дремучая провинциалка, Вилен Сергеевич. Грядки, прополки… Разве что гусей не пасла и быкам хвосты не крутила.

– Рассказывайте, рассказывайте, – засмеялся Пафнутьев. – А я вот знаю, что родители у вас люди интеллигентные. Отец, можно сказать, подвижник, известный краевед…

– Известный в нашем поселке, – поправила его Аня. – Но у нас там и всякая старушка всем известна, и всякую курицу все знают в лицо. Так что известность у него небольшая.

– Ну, а матушка у вас – личность и вовсе масштабная, – не сдавался Вилен Сергеевич. – Когда-то комсомольский вожак, задорный активист, человек с активной жизненной позицией. К сожалению, в наше время уже забытый, не востребованный обществом тип.

Аня вспомнила «активную жизненную позицию» матери в отношении своего мужа и усмехнулась.

– Вы собираете на меня компромат или досье? – спросила Аня. – Судя по всему, оно у вас уже достаточно пухлое. Только зачем вам это?

– Ну, вы скажете тоже! – Вилен Сергеевич попытался сыграть голосом легкую обиду. – Машу Гвардейцеву я знал по работе, когда она была еще комсоргом завода ЖБИ имени Серго Орджоникидзе. Мы встречались с ней на комсомольской конференции… Ну, вашему поколению это уже ничего не говорит. Для вас это пустой звук: партия, комсомол, съезд, конференция… Но вот будете дома, произнесите эти слова, и вы увидите, каким блеском и задором загорятся глаза Маши… Марии…

– Петровны.

– Марии Петровны Гвардейцевой… Хотя это тоже ее девичья фамилия… Вы сразу поймете, насколько она еще молода.

– А она и так еще совсем не старая. Она даже очень молодая.

– Ну вот! – обрадовался чему-то Вилен Сергеевич. – Партийная школа, комсомольская выправка. Я в этом и не сомневался, – он задумался, глядя на зеленую ряску пруда, но, видимо, обдумав что-то окончательно, произнес: – Можно ли дочери говорить об этом? Но вы все-таки замужняя женщина, хотя и выглядите совсем юной девочкой…

– Вы так щедры на комплименты, Вилен Сергеевич! Лучше говорите без предисловий. Вы были влюблены в Машу Гвардейцеву, а вам предпочли какого-то студента с истфака?

– Не угадали, Анечка. В нее был влюблен один человек. Непростая личность, неординарная. Влюблен… Ладно, вы взрослая девочка… У них был роман, по тем временам даже очень неприличный, открытый. На конференции они сидели в зале рядом, взявшись за руки, и смотрели друг на друга. Первый секретарь обкома даже послал им из президиума записку: «Смотрите на докладчика, Ромеа и Жульета, мать вашу!». Так и написал «Жульета»… Только не стоит об этом, наверное, говорить маме. Зачем бередить прошлое? У нее совсем другая жизнь. Помните, не знаю чьи, стихи? «Тра-та-та-та, тра-та-та-та, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места…»

– Шпаликов.

– Что вы говорите?

– Шпаликов, говорю. Поэт Геннадий Шпаликов. «Даже если пепелище выглядит вполне, не найти того, что ищем, – ни тебе, ни мне…» Наше пепелище тоже выглядит вполне, – неожиданно для себя сказала Аня.

Стихи как-то сами легли, как говорит современная молодежь, оказались в тему. Вилен Сергеевич вздрогнул, или ненадежная скамейка просто качнулась. Он сделал вид, что просто решил поменять позу.

– Только он не прав, этот Шпаликов, – сказал Пафнутьев. – Всегда все можно найти. Кто ищет, тот всегда найдет. Меня, например, так воспитывали. Надо только выбирать правильную цель…

– И средства, – подсказала Аня.

– Возможно, – засмеялся Вилен Сергеевич. – Вы красиво работали сегодня. Я вам уже об этом говорил… Но главное, что вы вообще психологически точно поступили, просто встали рядом с мужем и стали работать, не отговаривая его от глупого поступка, не рассуждая… Мне это очень сегодня понравилось.

– Вы считаете поступок Иеронима глупым?

– Все, что идет не от холодного расчета, по-своему глупо, – ответил Пафнутьев, но тут же поправился: – Но без этой глупости не обойтись. Тут уж ничего не поделаешь.

Теперь уже Аня насторожилась. Пафнутьев каким-то образом подбирался к ее собственным рассуждениям о глупости людей и женщины в частности. Опять она почувствовала его мягкие щупальца.

– А поступок вашего мужа глупым я бы не назвал. Кто-нибудь, но только не я. Я внимательно наблюдаю за ним… Скажите, Анечка, вы счастливы?

– В каком смысле? – спросила Аня и почувствовала, что ей становится слишком душно рядом с этим человеком. Действительно, эпитет «душный» подходил к нему как нельзя лучше.

– В смысле супружеской жизни.

– Неужели, Вилен Сергеевич, вы хотите предложить мне стать вашей любовницей? – Аня решила форсировать события и закончить не совсем приятное общение с этим человеком.

Пафнутьев хохотнул так громко, что кто-то из обитателей пруда шлепнулся в воду.

– Вы ставите меня в очень щекотливое положение, Анечка. Если я отвечу «нет», вы, пожалуй, обидитесь. И вправду, такая женщина, как вы, не может не нравиться и не, прошу прощения, желаться. Отвечу «да», и опять рискую обидеть вас как верную супругу… Поэтому давайте оставим этот вопрос открытым. Хотя вы сами его открыли, заметьте, Анечка… Я хотел поговорить с вами об Иерониме.

– Со мной о моем муже? – Аня хотела уже подняться и уйти, но Вилен Сергеевич мягкой ладонью удержал ее.

– Погодите еще минуточку. Поверьте, что у меня есть цель, и я уже выбрал средства. И если я веду сейчас себя бестактно, значит, так нужно для меня и для вас. Поэтому не сердитесь раньше времени. Меня очень беспокоит Иероним…

– У вас с ним какие-то совместные дела? – спросила Аня, вспомнив свой разговор с Никитой Фасоновым.

– Я буду откровенен, насколько это возможно. Я принимаю в Иерониме активное участие. Упреждая ваше ироничное замечание, скажу, что совсем не бескорыстно. Вы не могли не заметить, что дела Иеронима за последний год стали весьма успешны. Мало сейчас в России таких успешных художников, как Лонгин.

– Вы являетесь его продюсером?

– Неофициально.

– А Тамара Леонидовна?

– Ее можно назвать вдохновителем, идейным лидером нашего предприятия.

– Музой?

– Музой нашего художника являетесь вы, – Вилен Сергеевич легонько, подушечками пальцев, коснулся руки Ани.

– Значит, я тоже являюсь членом вашего совместного предприятия, пусть и в качестве музы?

– Как вы правильно все понимаете, Анечка! – Вилен Сергеевич даже придвинулся к ней несколько ближе. – С вами так легко разговаривать. Вы просто схватываете на лету. Именно поэтому я хочу предложить вам более конкретные обязанности, чем этой самой музы художника, с соответствующей оплатой. Ведь музе, насколько я помню греческую мифологию, ничего особенного не было позволено. Бродили они за своим Аполлоном по Парнасу, пили водичку из этого источника вдохновения…

– Иппокрены.

– Вот-вот. Аполлон, как полноправный бог, закусывал на Олимпе нектаром, а девушки его, то есть музы, перебивались, как придется. Что-то, безусловно, им перепадало, но это крохи. Поэтому они и ходили за Аполлоном таким табуном. Не было у них материальной независимости, отсюда их несамостоятельность, подчиненность…

– Вилен Сергеевич, вы замечательно интерпретируете греческую мифологию, – похвалила его Аня.

– Высшая партийная школа, Анечка. Уроки пропаганды и контрпропаганды. До сих пор помогает мне и выручает. Как журналисту – будущему пропагандисту и агитатору – могу вам дать почитать конспекты. До сих пор храню… Так вот. Я предлагаю музе этот самый нектар…

– …и амброзию, – добавила Аня.

– Что? – не понял Пафнутьев.

– Ну, на Олимпе давали в комплексном обеде нектар и амброзию.

– Первое и второе? Надо запомнить…

– Значит, вы предлагаете ввести меня на Олимп? И что за работу вы мне предлагаете? Нектар так просто не дают.

– И амброзию тоже, – добавил Вилен Сергеевич, повторяя новое для него слово. – Работа ваша будет очень простая. Прямо по вашей специальности. Да вы сейчас уже ее выполняете.

– Каким же образом?

– Говорите со мной. Просто говорите, а за это будете получать хорошие деньги…

Если бы Аня закусывала в данный момент, она бы поперхнулась, даже нектаром или амброзией. Ей пришла в голову неожиданная мысль: а не извращенец ли господин Пафнутьев? Не попросит ли он сексуальных сеансов по телефону? Рассказывайте, Анечка, рассказывайте… Но она ошиблась.

– Я буду платить вам за регулярную информацию, – сказал Вилен Сергеевич и добавил, только выдержав паузу, – о вашем муже…

– Рассказывайте, Вилен Сергеевич, рассказывайте.

Пафнутьев взглянул на нее с подозрением, но продолжил:

– Мы зарабатываем сейчас неплохие деньги, а перспективы сулят нам гораздо большее, несоизмеримо большее…

– Но, простите, Вилен Сергеевич. Ведь вы продаете картины Иеронима? То есть зарабатывает фактически он. Покупают же именно его?

Пафнутьев ответил не сразу. Какое-то время он смотрел перед собой, потом наклонился, поднял с земли камешек и бросил его в пруд.

– Вы видите, Анечка, эту зеленую ряску? Это и есть картина вашего мужа. Если ее собрать в одно ведро, получится немного зеленой тины, грязи. А продается пруд. И этот пруд создал я. Никто не купит ведро вонючей, болотной травы. Всем нужен прохладный пруд, со скамеечкой и красивой женщиной на берегу…

В том месте, куда упал камень, еще покачивалось блюдечко темной, кофейной воды, становясь все меньше и меньше, затягиваясь опять зеленью.

– Все так и должно быть. В этом деле нужна тишина, расчет, спокойствие. А Иероним импульсивен, непредсказуем. Я не знаю, что он выкинет в следующее мгновенье, что взбредет ему в голову. Так работать невозможно, так нельзя просчитать ни одного хода. А я привык играть, заглядывая на несколько ходов вперед. Поэтому вы будете наблюдать за своим мужем и информировать меня о его работе, мыслях, поступках. Я должен знать все: с кем он общается, что читает, что записывает, какие сайты посещает по Интернету, что ел за ужином и, извините, как исполнил свои супружеские обязанности… Любая информация, которая для вас обыденна, мне может сказать очень многое. Вы меня понимаете?

Аня не заметила, в какой момент голос его стал жестким, уверенным, не терпящим возражений, но теперь он говорил с ней именно так. В ней уже закипала буря, ей больше всего хотелось сейчас столкнуть этого мерзавца в пруд и, видя, как он барахтается в тине, забрасывать его с берега камнями. Это желание было настолько сильным, что Аня, понимая, что сил у нее вряд ли хватит, что приемами дзюдо или самбо она не владеет, стала всерьез обдумывать возможность неожиданного толчка. Надо заставить его встать, приблизиться к нему вплотную… Значит, придется разыгрывать сцену соблазнения стоя? Но зато потом толкнуть его что есть силы в грудь и скорее собирать камни…

– Вы предлагаете мне шпионить за своим мужем? – спросила она дрожащим от нетерпения и жажды действия голосом.

– Всякое дело можно назвать по-разному, – ответил Вилен Сергеевич. – Вам ли это не знать? Одно и то же событие две газеты могут подать с диаметрально противоположных позиций. Но это только слова, слова, то есть шелуха. А событие, между тем, состоялось… Что касается шпионства, хотя я бы так не стал называть работу с информацией, то Наталья Гончарова ведь шпионила за Пушкиным?

– Вы дурно знаете Пушкина, Вилен Сергеевич. За Пушкиным одно время шпионил его отец. Жена же его до конца выполнила долг перед своим мужем…

– Я ошибся. Отец поэта докладывал о сыне в Третье отделение? Хорошо. Он так понимал свой долг. Но ведь и я вам предлагаю по-своему выполнить долг перед мужем. Я же заинтересован в его нормальной, планомерной работе, иными словами, я забочусь не только о собственном благе, но и о благе Иеронима, вашем, в конце концов. Теперь вот и о Николае Палкине пишут, что он был радетелем, отцом народа, благодетелем Пушкина. Значит, отец действовал во благо Александру Сергеевичу? Так получается? Что вы молчите? Мне кажется, вы сейчас обдумываете не ответ мне, а какую штуку выкинуть в духе вашего супруга. Столкнуть меня в пруд хотите? Я угадал?

– Бросать черта в омут бесполезно, – сказала Аня.

– Я уже говорил вам о неоднозначности всего сущего, – ответил с усмешкой Пафнутьев. – Черта можно назвать демоном, посвятить ему гениальную поэму, придать его образу прекрасные черты. А после Лермонтова им вдохновился и Врубель, и этот, которого в свое время справедливо выгнали из Союза писателей, а надо было и посадить за его «Доктора Живаго» на старости лет.

– Послушайте, демон, не надоело вам мутить воду? Летели бы вы, демон, к своей Тамаре!

Пафнутьев засмеялся, чтобы сбросить напряжение.

– Мне кажется, Анечка, что вы гораздо талантливее своего мужа. Вы этого пока не знаете, но обязательно узнаете позже, – он перешел опять на свою мягкую, вкрадчивую манеру общения. – Черт не соблазнил вас деньгами, но я могу предложить вам другое, что для вас, конечно, важнее. Я могу вернуть вам… отца.

– Вы хотите меня удочерить при живом родителе? – спросила Аня.

– Нет, у меня есть сведения, которые я на всякий случай уже проверил. Можно, конечно, сделать еще генетическую экспертизу. Но это на ваше усмотрение в будущем… Словом, я знаю вашего настоящего отца.

– Вы все это придумали, – сказала Аня спокойно и твердо. – Вы лжете.

– Лгать я могу, а придумывать – увольте. Вы легко проверите это, поговорив со своей матерью. Но вот найти своего настоящего отца без меня вы не сможете. А вам этого очень сильно захочется, предсказываю вам. Сейчас, когда вам больше всего хочется увидеть меня плавающим в пруду, вам не до этого. Но с каждым днем вам будет этого хотеться все больше и больше. К тому же я сам бы посоветовал вам его найти. Поверьте мне, он стоит хлопот. Но, повторяю, без меня это почти невозможно. Ваша мать помнит того молодого человека, но он давно живет другой жизнью, и его мама родная не узнает. А я его знаю… Но я беру его, если так можно выразиться, пока в заложники. Итак, вы согласны быть моим информатором, работать на меня? Вы согласны…

В этот момент и Аня, и Вилен Сергеевич услышали сзади хруст злосчастного крыжовника. За ними стоял неслышно приблизившийся человек и, видимо, слышал последние слова Пафнутьева. Аня почувствовала, какую напряженную работу совершает сейчас мысль Вилена Сергеевича, как его шахматный компьютер просчитывает все возможные ходы. И в тот момент, когда она поняла, что Пафнутьев, наконец, нашел решение, она почувствовала на своей талии его руку.

– Вы согласны… Вы согласны стать моей любовницей, Анечка? – спросил он с придыханием, как в плохом водевиле.

– Ах, уйдите противный, несносный Вилен Сергеевич! – спародировала его Аня и оттолкнула его, легонько, как барышня из того же спектакля.

– Вы разбиваете мне сердце! – Вилен Сергеевич вскочил со скамейки.

Теперь и он, и Аня позволили себе обернуться. За скамейкой в двух шагах стоял Иероним и внимательно наблюдал за происходящим, можно сказать, из первого ряда партера. Из волос Иеронима торчали два вороньих пера, видимо, атрибуты вождя или старейшины племени. Лицо его было разукрашено боевыми узорами, то есть сажей с пожарища.

– А я разобью тебе морду, – спокойно, как и положено настоящему индейцу, сказал Иероним.

Драться он не умел, поэтому сделал самое простое и эффектное. Он сильно толкнул Пафнутьева в грудь. Вилен Сергеевич откинулся назад, завис на какое-то короткое мгновение в промежуточной фазе, а потом рухнул во весь рост в тихий, заросший пруд. В лицо Ане ударил сильный запах сероводорода. В пруду, даже с зеленым шиньоном из ряски на седых волосах, Вилен Сергеевич остался таким же спокойным и обходительным.

– А водичка холодная, – заметил он, разгребая ряску, на всякий случай, к противоположному берегу.

Но на этом его приключения не закончились. Из-под старенькой яблони вдруг раздался оглушительный боевой клич индейцев. Головы краснокожих воинов появились над травой, и в несчастного Вилена Сергеевича полетели прошлогодние яблоки, правда, довольно мягкие, почти черные.

– Бросать черта в омут бесполезно, – повторила Аня. – Там его дом.

Глава 13

Дарили, принц, вы знаете прекрасно.

С придачею певучих нежных слов,

Их ценность умножавших. Так как запах

Их выдохся, возьмите их назад…

Жизнь Ани, ограниченная мастерской мужа на Австрийской площади и университетом, изменялась так быстро, словно она не сидела над книжками, не говорила с руководителем диплома, не стояла у кухонной плиты, а неслась на реактивном истребителе.

Пафнутьев, конечно, мерзавец, каких мало. Как далеко он раскинул свои невидимые щупальца? Куда только не залезли хоботки этого насекомого? Никита Фасонов считает его своим главным врагом. Каким-то образом он устроил успех Иеронима на Западе, раскрутил как поп-звезду. Но ведь это невозможно! Существуют же вечные законы эстетики, критерии прекрасного. Она сама сейчас их изучает, чтобы перенести на современные газетные полосы. Фасонов уверен, что работы Иеронима – мазня и халтура, а Пафнутьев делает на них деньги, обеспечивая и себя, и Тамару… Но ведь живопись – это не музыкальная попса. Здесь не может быть «фанеры». Почему же тогда Иероним не может быть свободным от этого негодяя? У него все есть, все под рукой: краски, кисти, холст, мольберт, мастерская…. Все понимающая и готовая прийти на помощь жена, наконец. Почему же он зависим, несвободен?

Судя по всему, Вилен Сергеевич так же держит мачеху Тамару. Тоже на мягком, очень удобном и уютном поводке. Но попробуй с него сорваться! Он держит крепче стальной цепи и ошейника с шипами.

Теперь вот Пафнутьев добрался до Ани. Неужели он был знаком с мамой? Или это ложь? Вряд ли он лгал. Это было бы слишком просто и глупо. Пафнутьев знает всех на свете, можно этому верить. Он только не знает, как ему пригодится следующий человек, но уже опутывает его своими щупальцами, заносит его в свой реестр, со всеми его слабостями, дурными привычками, ошибками. Все это пойдет при случае в дело. Кажется, у Толстого в какой-то повести сравниваются смерти человека и лошади. У лошади все идет в дело – мясо, шкура, копыта. Мертвый человек всем в тягость, отвратителен, никому не нужен. Ну, конечно, конюшня! «Холстомер» Толстого. Смерть старого Холстомера и его хозяина. Пафнутьев бы доказал Льву Николаевичу, как правильно использовать человека, чтобы, убив его, уничтожив, все использовать в деле: мясо характера, шкуру его слабостей, копыта дурных привычек…

Но нельзя же поверить, что папа – не папа, отец – не отец. Ни разу он не только не поднял на Аню руки, он голоса на нее не повысил. Правда, он никогда никого не обидел. Он вообще сторонился людей, кивал им издалека и спешил к себе в музей, где не было посетителей. Так ему только этого и надо было. Он тихий, безобидный человек и подходит на роль…

Стоп! Так думать – значит поверить Пафнутьеву. А верить ему нельзя, даже если он говорит правду. Такой парадокс. Древняя китайская мудрость на этот счет говорит: если ложное учение исповедует хороший человек, оно становится истинным. Здесь же – наоборот. Если мерзавец говорит правду, значит, это ложь.

Генетическая экспертиза! Какой бред! Даже если ее настоящий отец… нет, не так… биологический отец – американский миллиардер или султан Брунея, это не имеет никакого значения. Алексей Иванович – ее отец! Почему Алексей Иванович? Что это с ней такое? Не даваться демону, ни на ноготь не уступать ему тела, ни флюида не отдавать ему души. Папа, мой папа. Добрый чудак…

Аня оглянулась в поисках телефонной трубки. Опять куда-нибудь ее засунул Иероним. Можно было нажать специальную поисковую кнопку на базе, но ей надо было позвонить в это мгновение. Она позвонила по мобильнику.

– Алло, мама? Привет. Как ты там?… Ничего у меня не случилось, просто решила позвонить. Как папа? Чем занимается? Не ругайся ты на него. Что он тебе сделал? Ну, конечно! Ничего не сделал – это тоже по нашим временам немало. Я бы памятник поставила человеку, который ничего никому не сделал, не навредил. А потом он же, в конце концов, сделал меня. Или тебе этого мало, мама? Что ты замолчала? Неужели я такая уж плохая дочь? Ой, мам, извини, у меня телефон зазвонил. Отыскался, мерзавец, вот тут, под подушкой. Я потом тебе перезвоню…

Телефон верещал, будто Аня его придушила, облокотившись на диванную подушку.

– Алло! Здравствуйте, Анечка, – в трубке был сладкий и вкрадчивый голос Вилена Сергеевича. – Мое предложение остается в силе. У вас есть время на размышление…

– Звоните в ад! Там вас уже ждут! – крикнула Аня и хотела бросить трубку, но, к сожалению, надо было нажимать на красную кнопку, поэтому до нее успели донестись слова Пафнутьева:

– Хотя бы помяните меня в своих молитвах, нимфа….

Нельзя молиться за Ирода – Богородица не велит. Жаль, что не успела ему это сказать. За Пафнутьевым все-таки осталось последнее слово.

Аня залезла с ногами на диван, обложилась подушками и мягкими игрушечными зверями с глупыми мордами. Из всех ее неживых друзей только старая кукла была с осмысленным взглядом. Брюнетка с короткой стрижкой и темными внимательными глазами. Ее подарил ей когда-то дядя Гена. Мама почему-то назвала ее Гаврош. Может, за стрижку? Но с тех пор так и повелось: «Где мой Гаврош? Мама, сшей платье для Гавроша! Я буду спать с Гаврошем». До сих пор старенький Гаврош женского пола был рядом с ней.

Она взяла с полки умную книгу совсем не по теме диплома. Так было у нее всегда, стоило нагрузиться какой-нибудь важной и необходимой работой, которая требовала всю ее без остатка, и у нее сразу же просыпалась неуемная жажда прямо противоположных знаний. Теперь вот, когда надо было читать общие труды по композиции, специальные работы по оформлению газетных страниц и вырезать для примера эти самые страницы из неподъемной макулатурной пачки, ей мучительно хотелось мудрых мыслей, отвлеченных рассуждений. Дрожащими пальцами алкоголика она листала трактат известного философа-эмигранта и читала наугад, не особенно вникая в смысл написанного, просто слушала музыку чужих мыслей.

«Грехопадение тревожило человеческую мысль с самых отдаленных времен, – читала она, заранее соглашаясь с автором. – Все люди чувствовали, что в мире не все благополучно и даже очень неблагополучно: „Нечисто что-то в Датском королевстве“, – говоря словами Шекспира, – и делали огромные и напряженнейшие усилия, чтобы выяснить, откуда пошло это неблагополучие…»

Книга была достаточно толстая, и Аня заглянула в самый конец, чтобы сразу же узнать, откуда же это неблагополучие взялось.

«…Если разум есть высшее, если мораль есть высшее – Авраам погиб, Иов погиб, все люди погибли: „неизменность“, пропитавшая собой несотворенные истины, как гигантский удав задушит в своих страшных объятиях все живое, даже самого Бога».

Какие-то страшные слова, которые знать человеку не положено. А некоторым людям, вроде Вилена Сергеевича, читать это вообще противопоказано. Они тогда объявят себя не просто демонами, богоборцами, а господними людьми, инквизиторами, будут раскаленными клещами бороться с «неизменностью». А ведь неизменность, застоявшаяся, как темная вода в пруду, истина – это страшно.

Даже в обычной человеческой жизни неизменность мучительна. Вот живет самый мелкий из всех людей в своей темной каморке и боится перемен, изменений, вздрагивает от стука, пугается криков. Но в глубине-то души он верит в чудесную, волшебную перемену, преображение. Даже эти глупые плюшевые морды надеются на изменения. Верят, что в каком-то измерении они свободны, независимы, топают мягкими своими лапами по искусственной траве, совершают хорошие и глупые поступки.

Аню, окруженную сейчас ленью, мягкостью, полудремой, вдруг подхватила какая-то волна. Эта волна забежала далеко вперед от какого-то корабля событий, добралась до Ани и закружила, зашептала. Она не сулила какого-то особенного счастья, а просто обещала перемены, и у Ани от этого чаще забилось сердце, и немного закружилась голова. Она не верила в этот момент в поговорку, что все, что ни случается – все случается к лучшему. Но ее радовало скорее само слово «случается» или «происходит». Одно это казалось ей сейчас чудом.

Щелкнул замок, пришел муж, и в свете ее новых мироощущений это уже показалось ей событием. Чувствует ли он это? Может, предчувствие перемен разлито в воздухе, как молоко, и все люди давно уже пьют его большими глотками.

– Здравствуй. Давай поговорим, как в телевизионном шоу. Глупо и занудно. Я, например, созрела, а ты?

– Здравствуй, – поздоровался он, дав ей закончить, совсем как телевизионный корреспондент на связи со студией. – Ты хочешь поговорить о вчерашнем происшествии в Комарово?

Ну и дела! Аня сейчас только вспомнила, что они до сих пор не сказали друг другу ни слова по поводу эпизода с Пафнутьевым у пруда. Домой ехали молча, слушали музыку. Потом Иероним выполнял какую-то срочную работу для иностранного заказчика. Аня занималась дипломом, то есть пыталась найти в оформлении какой-то бульварной газетенки принцип «золотого сечения». На следующий день они с утра разбежались в разные стороны. Иероним не завтракал, просто собрался и куда-то уехал и только сейчас вернулся. Это было не удивительно. Странно другое: Аня как-то упустила из виду, что такие происшествия надо как-то обсуждать с мужем, расставлять точки, снимать вопросы, заверять, обещать… До чего же докатился клубок их супружеских отношений. На вопрос – ты любишь его? – она, не задумываясь, сказала бы «да». Но вот спроси ее сейчас – а ты чувствуешь себя его женой, а его – своим мужем? – Аня не ответила бы, задумалась. А может быть, ляпнула бы в сердцах: «Да какие мы муж и жена?! Одна видимость!»

– Ты знаешь, что Вилен Сергеевич ко мне не приставал? – Аня решилась довести этот разговор до какого-нибудь результата. – Его последние слова были специально предназначены для тебя. Ты слишком плохо для индейца подкрадывался. На самом деле он спрашивал моего согласия по другому вопросу.

– Это такие теперь хитрые отговорки? – голос Иеронима был довольно равнодушным, но от разговора он не ушел, даже присел в кресло, закурил.

– Неужели ты решил, что я дала ему повод? Постой. Я, кажется, догадываюсь, куда ты клонишь. Тебя версия с приставанием тоже устраивает. Все нормально, жена ответила отказом, а ты проявил себя, как рыцарь, – так ловко отстоял честь семьи, без драки и крови. Все приняли это как забавное происшествие и детскую шалость. Все так здорово!

– Допустим, – Иероним кивнул головой. – Какая же у тебя версия?

– У меня не версия. Вилен Сергеевич говорил откровенно, – Аня увидела, как дрогнула рука мужа, и пепел от сигареты упал ему на джинсы. – Он открыл мне все карты.

– Забавно, – Иероним состроил кислую гримасу. – Что же тебе поведал любезнейший дядя Виляй?

Все-таки он был средненьким артистом. Аня заметила, что этот разговор сильно его интересует, особенно информированность жены об их общих делах с Пафнутьевым и мачехой Тамарой.

– Почему я должна все выбалтывать тебе, если ты ничего мне про ваши совместные делишки не рассказываешь?

Она употребила слово «делишки» просто так, для эмоциональной окраски, но, видимо, попала в точку. Иероним щелкнул зажигалкой, прикуривая уже прикуренную сигарету. Ему нужно было подумать, прикрывшись дымовой завесой.

– Стоп! – сказал он, хлопнув себя по коленке. – Ты совсем меня запутала. Не мог дядя Виляй тебе ничего сказать. Если он тебе сказал, то совсем не то, что есть на самом деле. Это в компьютерной программе может произойти сбой, у Пафнутьева такого не случается. В дяде Виляе можно быть уверенным. Разжевать и выплюнуть человека – это пожалуйста, а вот быть с кем-нибудь откровенным – такого за ним не водится. Давай сначала, – он вздохнул и расслабленно откинулся на спинку кресла, словно только что был на волосок от провала, а теперь счастливо его избежал. – Так ты говоришь, что он не приставал?

– Он меня вербовал в шпионы, – ответила Аня, в душе согласившись с Иеронимом, что касательно подлости Вилену Сергеевичу можно вполне доверять.

– За кем же шпионить?

– За тобой. Он спрашивал: согласна ли я информировать о собственном муже? Причем Пафнутьева интересовала любая информация о тебе. Разговоры, записи, работа, любые мелочи… Вот! Надо будет ему обязательно настучать, что ты пепел стряхиваешь на ковер. Интересно, сколько он за это заплатит? Ты не знаешь его расценки?

– Всего-то! – Иероним разочарованно присвистнул. – Он просто тебя вербовал! Выходит, я зря искупал дядю Виляя и закидал его гнилыми яблоками.

– Конечно! Можно сказать, смешал с грязью такого человека, даже матерого человечищу! Вилена Сергеевича интересовало исполнение тобою супружеских обязанностей, твое пищеварение, моешь ли ты руки перед едой, ковыряешься ли в зубах… Ты не вел в детстве «Дневник наблюдений природы»? Очень жаль. А я аккуратно вела, заносила в графы облачность и направление ветра. Верила, дура, что помогаю этим науке, и мой «Дневник» потом отправят метеорологам. Так что у меня есть определенный опыт. Теперь заведу «Дневник наблюдений мужа». Температура, давление, скандальность, сексуальная озабоченность… Все по графам, по дням, по науке. Ты не против, если уровень твоей сексуальности я буду обозначать стрелочкой?…

– Прекрати паясничать! – не выдержал Иероним.

– Разве это я паясничаю? – удивилась Аня. – Паясничаешь ты! Версия с приставанием тебя устраивала, но и от вербовки меня в стукачки ты тоже не отказался. Нормально, приемлемо… Можно жить дальше. Ведь Вилен Сергеевич уже законченный негодяй, его не исправишь. А совместные дела… делишки у вас очень выгодные. Поэтому ты хоть и ведешь себя экспрессивно, размахиваешь руками, кричишь, обвиняешь, а на самом деле со всем этим смирился, согласился.

– Видишь, как ты все хорошо понимаешь. Прямо, как в фильме с Гибсоном, где он научился читать женские мысли. Ты читаешь мужские. Поздравляю!

– Если бы так! Представляю, какая пытка услышать вдруг все твои сокровенные мысли.

– Неправда! – Иероним вдруг вскочил, и Аня испугалась, что сейчас он выкинет очередной трюк, чтобы избежать откровенного разговора. – Мысли любого человека – это его ад. Но среди всего этого хаоса, путаницы мысли о тебе всегда были святыми для меня! Никогда я не допускал даже оттенка, тени дурного в отношении тебя. Да я на Бога позволяю себе роптать, но только не на тебя…

– Так почему же, Иероним, ты все делаешь для того, чтобы мы расстались?