Текст книги "Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник)"

Автор книги: Дмитрий Вересов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 80 страниц) [доступный отрывок для чтения: 29 страниц]

* * *

Принц, пахан микрорайонного масштаба, собирал вокруг себя «обиженных» подростков. Для начала уважительно разговаривал с ними, подтверждал обоснованность их претензий к обществу или отдельным его представителям, учил, как наказать этих представителей, и помогал в этом. Учил и многому другому, полезному лично для него, Принца, а от отработанного материала – заистеривших, спившихся – избавлялся, ловко подставлял, и мальчишки шли в колонию, где пропадали окончательно.

Из-за Принца Олег сегодня пропустил и физику, и физкультуру.

Физику он любил от души, особенно любил колдовство лабораторных занятий. Показания приборов рассказывали ему о невидимых мирах, о законах, существующих в цивилизации элементарных частиц. И он, меняя, допустим, напряжение, мог воздействовать на ритм жизни этой цивилизации. Мог, например, устроить революцию, и тогда лампочка, ради горения которой и собиралась вся цепь, на долю секунды вспыхивала белым светом, а потом нить накала рвалась. После вспышки оставался налет копоти на внутренней поверхности лампочной колбы. Этот налет сам по себе был явлением интересным. Иногда затемнение получалось плотным, почти черным, иногда возникала лишь серебристая тень, как мягкий намек на произошедший катаклизм.

Олег мог сделать и так, чтобы жизнь в лампочке еле теплилась, чтобы лампочка тускло, едва-едва, светилась красноватым светом, лишь заявляя о себе, но не давая ни тепла, ни света миру внешнему. Олег мог, наконец, случайным, вернее, нарочно неправильным соединением, когда надоест играть с лампочкой, устроить короткое замыкание, чтобы продемонстрировать (от слова «демон», как он решил для себя) уязвимость всей цепи, построенной им же самим.

Добрейший Марк Моисеевич кряхтел, глядя на очередной испорченный Олегом прибор, и приговаривал:

– Вам все игрушки, юноша. Вы устраивайте себе дома короткое замыкание. И что вам на это скажет пожарный? Он скажет вам, что вы хулиган и уголовник, а не Господь Бог. Но я не пожарный, я вам только поставлю «три», чтобы вы там себе ни думали. А могло быть «пять», если бы не ваши хохмы. С ваших родителей лампочка, шестьдесят ватт.

Что касается физкультуры, то этот урок рассматривался Олегом как приятное времяпрепровождение. В спортивном зале можно было показать, какой ты сильный и ловкий, а также полюбоваться на то, как при беге скачет грудь у Светки Хачковой, как врезаются между ног трусики у Ленки Гринько, как поправляет сползающую лямку лифчика Полька Махнач.

И всех этих радостей Олега сегодня лишили.

Все утро он проблуждал, а сейчас целенаправленно шел дворами от 9-й линии к 12-й, где почти на углу Среднего проспекта располагалась его школа. В длинной подворотне между 11-й и 12-й его встретили трое, лет по шестнадцати-семнадцати, в обтоптанных клешах и цветастых рубашках под распахнутыми куртками. Парни были знакомы Олегу. Известно было, что они ходят в вербовщиках у Принца и вооружены заточками и тяжелыми болтами, которые предназначены для того, чтобы удерживать рельсы на трамвайных шпалах.

Троица была омерзительно слюнявая – поминутно сплевывающая – и косоглазая. По крайней мере один из парней точно страдал косоглазием, а у двоих других водянистый взгляд сам по себе перетекал в сторону наклона головы, и смотрели они куда угодно, только не на собеседника. Общее впечатление было таково, что эти существа переполнены текучими нечистыми веществами: по длинным патлам, казалось, стекает растопленное сало, прыщи сочатся гноем и сукровицей, а избыток спермы, без сомнения, приходится спускать по несколько раз на дню. Мочи тоже было в избытке: парни явно только что использовали подворотню как туалет, и со стены посередине тоннеля тремя реками по случайным руслам текла вонючая желтоватая жидкость.

Олег перепрыгнул междуречье, дернул плечом в сторону троицы – совсем обойтись без приветствия было бы глупым риском – и, не прибавляя шагу, направился дальше. Они отвалились от стенки, которую подпирали, заступили Олегу дорогу. Один, вероятно главный, встал перед ним, а двое других обошли сзади.

– Разговор есть, – сообщил главный по кличке Граф. Они там у Принца клички себе выбирали соответствующие. – Раз-го-вор. Тебя, Олежек, Принц уже давно ждет. Нехорошо это, заставлять его ждать.

– А что, разгневается? – снизошел до ответа Олег.

– Может, – косо оскалился Граф. – Может. Он не любит таких – не-бла-го-дар-ных.

Последнее слово далось Графу с трудом, и он явно возгордился тем, что смог без запинки произнести его.

– Неблагодарных? – переспросил Олег. – Я ему что, должен? Не помню за собой никаких долгов.

– Так ведь тебя, Олежек, не трогали до сих пор, нет? А это дорогого стоит. Вот тебе первый должок. А еще второй: Принц тебя звал неделю назад? Звал. Ты пришел? Нет. Это неправильно, это Принцу обидно. А у него к тебе дело. Порученьице. Потому – пошли. По-хорошему, – прогнусавил Граф, вынимая заточку из кармана куртки.

– Я. Ничего. Ему. Не должен. Понятно? – охрипшим вдруг голосом повторил Олег, сознавая, что драки теперь не избежать, а расклад один против троих, даже таких сопливых, сложился не в его пользу. И поскольку терять было нечего, добавил: – Можете ему, сявки, так и передать – не должен. И пусть утрется.

У Графа глаза застыли и побелели, как у рыбы, опущенной в кипяток, свернулись мертвым белком. До него дошло, что сию минуту состоялось оскорбление величества. Оскорбление Принца было явлением беспрецедентным, поэтому Графу требовалось время, чтобы осознать всю меру Олежкиной наглости. Осознав это, Граф решил, что наказание для Олега должен выбрать сам Принц. Поэтому, приставив заточку к левому подреберью Олега, он прошипел, не размыкая зубов:

– Идешь по-хорошему?

Олег, понимая, что сейчас двое сзади заломят ему руки, не стал медлить, отпрыгнул вправо, к стене, и повернулся к ней спиной, чтобы никто не смог зайти в тыл. Он закрылся, как в боксе, пригнув голову, и успел врезать левой по сопатке косоглазому, ногой заехал по голени второму, смазал по скуле Графу, но тут они, завывая от боли, набросились втроем. Олега пытались оглушить ударом по голове, ставили подножки, стараясь повалить, но он знал, что самое главное сейчас – не упасть, иначе забьют ногами. Он уворачивался, отбивался, и отбивался, судя по воплям, успешно, хотя сам не замечал, куда в очередной раз попадает его кулак. Хрустели чьи-то зубы, екали животы, тонкий вой подсказал, что Олег попал кому-то ниже пояса.

Но потом Олег подвернул ногу на обломке кирпича, неожиданно и болезненно, и упал под градом ударов и, потеряв возможность сопротивляться, закрыл голову руками. Носок подкованного башмака Графа заехал ему сначала в подбородок, затем в живот. Двое других выли, привалившись к стенке, они явно не в состоянии были продолжать потасовку. Зато Граф, почуяв, что соперник ослабел, раз за разом наносил удары, попадая большей частью по предплечьям и бедрам Олежки, который свернулся на асфальте зародышем. Неожиданно избиение прекратилось, стало тихо. И тишина этой подворотни прогнусавила голосом Графа:

– Принц…

Олежку подняла за шкирку чья-то грубая рука. Его посадили, прислонив к стенке, и перед ним проплыли обвисшие джинсовые колени, массивная пряжка ремня, черная шерсть под расстегнутой до пупа розовой рубашкой, утонувшая в шерсти латунная цепь, густо заросшая морда. А потом он увидел двойного себя – отражение в черных зеркальных стеклах очков. Олежка сморгнул и помотал головой. Двойное отражение не понравилось ему, вызывало чувство внутреннего дискомфорта. Ему, в том полубессознательном состоянии, в котором он пребывал в настоящий момент, казалось важным свести два отражения в одно, и тогда наверняка станет легче, пройдет головокружение и вызывающая мучительную тошноту боль под ребрами.

Пока два Олежки, кружась, будто на карусели, безуспешно пытались совпасть, Граф, захлебываясь слюнями, нечленораздельно лепетал:

– Принц, мы все делали по-хорошему, как ты велел. Принц, он сам полез, он тебя послал на х… Так и сказал: пусть идет на х… и утрется. Утрется. Утрется. Он Маркизу нос сломал, а Тузику по яйцам вмазал. А мне. Вот, – указал Граф на разбитую скулу.

– Вижу, – послышался голос Принца, оказавшийся высоким, как у кастрата, и дребезжащим, – вижу. Схлопотал ты, братец Граф, по морде. Не уважаю дурака. Будешь ты теперь не Граф, а Графин. Пока на месяц. Все слышали? Сегодня вечером и повеличаем.

– Принц, за что? – впал в истерику новоявленный Графин. Видно, церемония величания была не из приятных. – За что, Принц?

– За дурость, сказал уже, – раздраженно отозвался Принц. – Мне умные нужны. Вот как он, например, – указал Принц на Олега и обратился к нему: – Зря ты, Олежек, в драку полез. Я ведь поговорить хотел, дело предложить. Я и сейчас готов… побеседовать.

Олежка не очень-то хорошо воспринимал происходящее, его все еще раздражала и мучила собственная зеркальная двойственность, которая, как он рассудил, и вызывала головокружение. И в какой-то момент, когда Принц, сверкая очками, склонился к нему, он понял, что следует решить проблему радикально, и выбросил вперед правый кулак, целясь по ненавистным очкам. Он промахнулся, так как Принц успел отпрянуть, но очки упали от резкого движения, и Принц, пытаясь удержать равновесие, наступил на них толстой подошвой и раздавил. Он заморгал подслеповатыми кротовыми глазками с голыми и тонкими, как у ящера, веками и сказал свистящим шепотом, обращаясь к Олегу:

– Как угодно, мальчик. Было бы предложено. Не пожалей смотри. Об упущенных возможностях. Я ведь мало к кому дипломатов посылаю.

Как ни странно, никто больше Олега не тронул. Принц удалился в сопровождении хнычущей троицы, а Олега оставили сидеть в воняющей мочой подворотне. Он привалился затылком к грязной штукатурке и прикрыл глаза. Голова все еще кружилась, и болел висок. Он, похоже, хорошо приложился то ли об стенку, то ли об асфальт. Надо было посидеть немного, попривыкнуть к боли, а потом потихоньку добираться домой. Зайти в школу, до которой оставалось два шага, и обратиться в медпункт ему не пришло в голову.

Олег, вероятно, задремал, потому что вздрогнул от звуков знакомого голоса.

– О! Я всегда была уверена, что в этой подворотне обязательно случится что-нибудь противозаконное. Надеюсь, им тоже досталось?

Олег открыл глаза и ответил:

– Досталось, Ромина Зенобьевна. Они первые начали.

– Ты жив, слава богу. Встать можешь?

Олег поднялся, перебирая руками по стенке, и постоял, привыкая. Потом его неожиданно стошнило, и стало легче. Ромина, едва успевшая отпрыгнуть, спросила обеспокоенно:

– Может, «скорую»? Они, бывает, приезжают вовремя.

– Нет, я домой пойду. Уже все хорошо, Ромина Зенобьевна, – засмущался Олег, вытирая рот рукавом и сглатывая, так как стеснялся сплюнуть.

– Я вижу, как хорошо. Я тебя, мой друг, сейчас пойду до дому провожать. И не мешай мне выполнять мой человеческий долг. Идем-ка, раненый герой. И не стесняйся, физиономия у тебя почти в порядке.

Ромина довела Олежку до дому, он отпер дверь своим ключом и молча протиснулся мимо вышедшего на звук открываемой двери Вадика, который в недоумении уставился сначала на помятого Олега, потом на Ромину.

– Ромина Зенобьевна, – начал было растерянный Вадик.

– Дело житейское, – бодро изрекла Ромина, – драка в подворотне. Рекомендую брата не беспокоить и не изводить вопросами. Пусть в постель ложится, а серьезных травм, по-моему, нет. Отлежится, и все будет в порядке. Холодный компресс к шишке на голове. Ты понял, мон шер Вадим?

– Ну да, – ответил Вадик и прошептал: – А… милиция?

– Ничего не заметила наша доблестная милиция, – в тон Вадику шепотом ответила Ромина, – сие происшествие прошло мимо представителей властей. К тому же, по словам твоего брата, они первые начали, и я ему почему-то верю.

* * *

Тем не менее представителям властей в лице участкового Сергея Мартыновича Князева о происшествии стало известно. И Сергей Мартынович на ночь глядя заявился в квартиру Луниных с папкой, в которой лежало три заявления от пострадавших. Пострадавшие, Максим Евгеньевич Гуров, шестнадцати лет, Борис Борисович Заколюжный, шестнадцати лет, и Юрий Владиленович Арский, семнадцати лет, утверждали, что на них напал и избил восьмиклассник Олег Лунин, который, как им случайно известно, состоит на учете в детской комнате милиции.

– Я вполне верю, уважаемые Аврора Францевна и Михаил Александрович, – говорил участковый, прихлебывая чай на кухне, – я вполне верю, что Олег достаточно разумен, чтобы самому не лезть в драку сразу с тремя отпетыми хулиганами. Потому что эти самые Гуров, Заколюжный и Арский именно отпетые хулиганы, а то и похуже преступники, что пока не доказано, и по ним колония плачет. Но! Врачи подтвердили, что имело место нанесение телесных повреждений средней и легкой тяжести. В частности, у Бориса Заколюжного повреждена носовая перегородка и шатается третий зуб слева в верхнем ряду. У Арского разбита скула и заплыл глаз. Гуров испытывает боли, извините, в причинном месте.

– Но Олега тоже избили, – возмутился Михаил. – И, как вы говорите, их было трое?

– Трое, и им здорово досталось, чему я, сообщу вам по секрету, только рад. Так им и надо. И я бы все спустил на тормозах, но имеются заявления, и они по всей форме зарегистрированы. И дело, к сожалению, должно быть передано в суд, – сообщил участковый и выжидательно уставился почему-то на Аврору.

– Сергей Мартынович, – умоляюще спросила Аврора, – а как без суда?

– Скажу, – ответил участковый. – Пусть ваш орел пишет задним числом заявление в летний лагерь. Есть такой в районе, специально для трудных подростков. Всю гоп-компанию и этих заявителей тоже летом отправляют в район Одессы, трудиться. Олег, я так понимаю, в девятый класс все равно не попадает? Вот и пусть тогда едет, пообтешется.

– А хуже не будет, Сергей Мартынович? – тревожилась Аврора. – Там ведь чему только не научат. Олег же не такой.

– Все не такие, – проворчал участковый. – Хуже не хуже, не знаю. Все не хуже, чем в колонии. Объясните вы ему. Если характеристика из лагеря будет хорошей, то заявлениям хода не дадут, посчитают исправившимся, и я это подтвержу. А если влипнет во что-нибудь, то уж извините, – развел руками Сергей Мартынович.

И отправился Олег в лагерь. Гоп-компания, сопровождаемая воспитателями, занимала половину плацкартного вагона и веселилась вовсю, изводя дикими криками и ором под гитару остальных пассажиров вагона. Перед самым отъездом выяснилось, что их отправляют не куда-нибудь, а на винный завод, и сей казус вызвал необычайный подъем настроения.

Ехали в духоте, из загаженного туалета несло нестерпимо, и Олег почти всю дорогу провел на верхней боковой полке, которую выбрал сам. Он лежал, прижавшись носом к стеклу, откуда дуло, и вдыхал запах мазута, пропитки шпал. Этот запах вызывал головную боль, но был предпочтительней вагонной атмосферы.

В вагоне троица Арский – Заколюжный – Гуров, опасаясь воспитателей, не трогала Олега, а лишь бросала косые угрожающие взгляды, на которые Олег отвечал презрительной улыбкой. Он знал теперь, что ни один из них, несмотря на более старший возраст, не превосходит его ни в силе, ни в ловкости, поэтому ни один не полезет в драку. Олег был уверен, что он отобьется и от двоих, но кто знает, не сделают ли они попытку по приезде на место вновь наброситься втроем, а то и в более представительном составе, подговорив еще пару-тройку таких же слюнявых мерзавцев.

По приезде гоп-компанию, состоявшую из тридцати «трудных подростков» плюс трое воспитателей, поселили в наспех сколоченном бараке с установленными в нем двухэтажными нарами. Олег, вошедший в барак одним из первых, забросил свой рюкзак на верхнюю лежанку угловых нар и с тигриным прищуром оглянулся на остальных. Оглянулся так, что никто не решился оспаривать занятое Олегом место. Воспитателям, трем здоровенным мужикам из проштрафившихся милиционеров, не полагалось отдельного помещения, и они устроились прямо с подростками, двое в разных концах барака, один посередине.

Распорядок был такой: в половине седьмого утра поднимались на зарядку и пробежку – десять кругов вокруг барака по деревянному настилу, затем умывание холодной водой по пояс, затем завтрак из полевой кухни за длинным столом прямо под открытым небом, построение и марш-бросок к заводу, находившемуся в километре от лагеря.

На заводе они занимались погрузочно-разгрузочными работами да уборкой. Работы было не ахти как много. Похоже, заводское начальство толком не знало, чем занять склонных к криминалу помощничков. И случалось, парни вольно шлялись по доступной территории завода или загорали в захламленном дворе, где были свалены поломанные ящики, старые автомобильные покрышки, ржавели детали вышедшего из строя конвейера и стоял довоенный еще, судя по виду, грузовик без колес, без стекол, с выпотрошенным сиденьем.

Так прошла сравнительно спокойная неделя, без особых неприятностей, без кровопролитных стычек и скандалов. Воспитатели еще не потеряли бдительности, у них еще были силы противостоять соблазнам разливочного цеха. А через неделю пятеро подростков – и Олегова знакомая троица Арский – Заколюжный – Гуров в составе этих пятерых – были задержаны за групповое изнасилование и отправлены в Одессу.

Объектом вожделения парней стала некрасивая, полная и ширококостная, с плоским лицом и узкими глазками девушка по имени Аза, работавшая на винном заводе учетчицей. В ее ведении находилась картонная тара. Все, что в Азе было интересного, – это плохо лежащая в неловком лифчике грудь, которая колыхалась под рабочим халатиком подошедшим тестом, и мощные бедра и ягодицы кобылы першеронской породы.

Разморенные жарким степным суховеем, почти полным бездельем и пропитавшими всю окрестность винными парами, подростки, будучи уверены в собственной мужской неотразимости и способности доставить девушке удовольствие, отловили в заводском дворе прекрасную Азу. Зажав ей рот, оттащили за грузовик, где неумело разложили на промасленной спецовке и вставили, куда пришлось, так как еще ни один из них, несмотря на всю похвальбу, не имел дела с женщиной, а разве что с открытками-фотографиями актрис за три копейки штука без марки или за двадцать копеек в наборе.

Когда собрались пойти по второму кругу, их застали все три воспитателя, собиравшиеся по жаре выпить сухонького за этим самым грузовиком. Как известно, мужчина в спущенных штанах далеко не убежит, поэтому без труда и по-милицейски грамотно захватили всех пятерых. Что касается Азы, то она была в истерике, вся в синяках и царапинах, с надорванной чьими-то грубыми пальцами губой и перемазана мерзкой слизью. Однако, согласно данным медицинского освидетельствования, она как была, так и осталась невинной девушкой. Пробраться сквозь бастионы ее мощных ляжек никому не удалось.

После происшествия с Азой отряд притих на какое-то время, парни бродили поодиночке и не задирались. Потом стали формироваться враждующие группки, начались стычки, потасовки и подставы. Олег сначала пытался лавировать, не примыкая ни к одной из компаний, но это было противно и утомительно. Потом он совсем обособился, после работы уходил от лагеря и от заводского поселка, бродил по ближней степи, пока еще не выжженной, зеленой, с редкими рощицами то ли когда-то насаженных, то ли диких акаций. Олег обрывал стручки с акаций, выбирал из них горошины и делал свистульки – детскую забаву. С неохотой возвращался к ужину, и его передергивало при виде физиономий с гнусной мимикой пресмыкающихся, при виде вихлястых расслабленных спин.

Брезгливость вызывал и смех, который не был ни веселым, ни заразительным. Смех становился своей не имеющей названия противоположностью и изливался не вовне, а вовнутрь порождающих его организмов.

Олег не столько страдал от агрессии, направленной против него как против чужака, непонятного и потому неприятного, вызывающего тревогу. Агрессии он мог противостоять – его кулаков побаивались, да и воспитатели были начеку. Но он чувствовал себя как энергичная рыбка-меченосец в давно не чищенном аквариуме, заросшем осклизлой тиной, загаженном испражнениями и размокшими остатками корма. Он мечтал о свежей, незамутненной проточной воде, о напористом течении времени, о самостоятельно добытом корме, о возможности выбора общественных контактов.

В поезде на обратном пути Олег во всей полноте вдруг осознал, что все придется начинать сначала, творить свой мир с нуля, разрастаться коралловым лесом, надстраивая самого себя.