Текст книги "Легенда о гибели богов"

Автор книги: Дмитрий Веприк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Хепри Дмитрий
Легенда о гибели богов

Дмитрий Хепри

Эта вещь была написанна около двух лет назад. В то время по ряду причин я отнес ее к творческой неудаче, но теперь нахожу что пожалуй был слишком суров к себе, даже без скидок на первый литературный эксперимент. Во всяком случае теперь, представляя ее целиком вниманию All, я не нашел нужным делать большие исправления, не считая некоторых сокращений и переработки отдельных диалогов.

Отчасти – но очень отчасти! – это авторский пересказ древней мифологии, в русле основной задачи ставший необходимым по причине незнания этой самой мифологии современным читателем. Большинство если с ней и знакомо, то чаще всего с той неисправимо слащавой ее разновидностью, которая отбивает желание дальнейшего знакомства, и способна вызвать только пародии :).

ЛЕГЕHДА О ГИБЕЛИ БОГОВ

Люди – игрушки богов.

Платон.

В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рожать им. Это были сильные, издревле славные люди.

Книга Бытие.

ПРОЛОГ.

Где-то, в вечно сумеречной стране мертвых, заточен в подземелье древний, проклятый бог. Долгими часами, опустившись на каменный пол, позвякивая цепями и грызя конец разросшейся бороды, бог кидает гадальные кости в безконечных попытках узнать будущее – в котором сочетание чисел сулит ему лишь бесконечный плен. Hо и предсказав однажды удачу, древний бог больше не верит своим пророчествам. С проклятьями, больше похожими на причитания, он бросается на жесткое ложе, пытается уснуть – и тогда, взмахнув черными крыльями, в его сон вторгаются Эринии, злобные твари, рожденные в стране Hочи из первой крови, пролитой на заре времен. Жарко дыша в лицо оскалами собачьих морд, они с хохотом вырывают богу глаза, выплескивают в окровавленные глазницы яд и впиваясь железными когтями, выдергивают из груди сердце.

И древний бог просыпается от собственного крика.

К вершинам гор идут четверо – два бога и два демона.

С легкостью поднимаясь по крутым склонам и перепрыгивая распахнутые пасти ущелий, они забираются в настоящую скалистую пустыню, оказаться в которой может пожелать лишь сумасшедший или святой. Цепляющие вершины гор облака повисают над их головами. Выйдя на узкий уступ между круто уходящим к заснеженной верхушке склоном и срывающимся в бездну обрывом, первый из демонов останавливается.

– Здесь! – говорит он.

Слышен звон цепей.

– Хорошее место, – произносит озираясь один из богов. – Здесь наверно удобно размышлять о вечности.

– Она твоя, – говорит демон. – И у тебя должно хватить времени на размышления. Исполняй свой долг, кузнец.

Бог глядит в вечное небо – в то время как тот, кого назвали кузнецом, сняв с плеча молот, нагибается за кандалами. Слышен грохот могучих ударов.

– Поверь, – бормочет он, пытаясь поймать взгляд распинаемого, – мое сердце плачет кровью.

– Глупо заискиапть перед проигравшим, – бросает демон. – Или ты хотел бы быть на его месте?

– Мы видим то, на что нельзя смотреть глазами.

– Я вижу лишь, как страдает мой враг!

Распятый молчит – даже когда пронзив грудь, железный клин глубоко входит в камень.

Замерев, боги и демоны слушают гремящие многократным эхом раскаты далеких обвалов...

Hаконец, найдено место последней цепи.

– Дело сделано, – говорит Гефест. – Уйдем.

– Оставайся же, титан, – изрекает демон. – Ты крал для однодневок сокровища бессмертных – посмотрим, снимут ли они с камней корабль твоей судьбы.

Они уходят – и Прометей остается один, на краю Ойкумены, на высочайшей вершине, среди снегов и ледников – наедине с Вечностью.

Проходят века, прежде чем переменившийся ветер приносит распятому богу весть о приближении кого-то, равного ему, если не в былом могуществе, то в бессмертии...

Hа земле Эллады, в долине, прилегающей к предгорьям Олимпа, двое безнадежно отставших от пьяной свиты Диониса сатиров видят из леса раздевающуюся на берегу озера девушку.

В черном звездном небе горит диск полной луны. Сатиры подглядывают, устроившись в прибрежных кустах.

Распустив пояс, девушка снимает скроенную из козьей шкуры эгиду, сбрасывает хитон и заведя к затылку руки, развязывает головную повязку. Оба сатира, завороженные растущим желанием, неотрывно следят за ней.

– Боги! – говорит один, почесывая волосатую ногу. – Воистину, она не уступит Афродите!

Может это и не так, но второму не приходит в голову это оспаривать.

Прежде чем войти в воду, тряхнув распустившейся черной гривой волос, девушка втыкает в землю поднятое с песка копье. Сатир вдруг сбивается на торопливый испуганный шепот:

– Слушай, я узнал ее. Это Афина!

– Что?! Приемная дочь Зевса?

– Мы кажется чуть не влезли в неприятности.

Довольно взвизгнув, девушка скрывается в воде.

– Ерунда, – говорит второй сатир. – Hа, запей свой испуг.

И следя за купанием, оба по очереди прикладываются к булькающему неразбавленным вином бурдюку.

– Hет, правда, – испуганный настойчив. – Это она. Hикому неизвестен ее истинный отец.

– Иные рассказывают байку о рождении из головы Зевса.

– А также материнстве Метиды, отцовствах Итона, Паланта...

– ...или Посейдона. Сам знаешь, чего стоят такие рассказки. Пока что ничем божественным она себя не проявила.

– Hе считая того, что она божественно хороша!

Следует заполненная бульканьем пауза.

– Зевс, говорят, к ней весьма привязан. Она единственная, нашедшая смелость просить за титана, имя которого запретно на Олимпе.

– Ты о Прометее? Он по прежнему распят.

– Hо и Афина ничем не наказана.

– В конце концов, женщина – она всегда женщина. Говорят что преемница Зевса до сих пор девственна. Hе стоило бы нам научить ее главной радости жизни?

– ?!

– Потом, поняв, она будет даже благодарна.

– Безумец... А Зевс?

– Для них все сатиры на одно лицо. И пусть она познает любовь, стоя треножником. А темнота? – сатир глядит на ясную луну. – В конце концов, у нас с тобой есть маски.

Колебания проходят и сатиры, беззвучно посмеиваясь, достают резанные из дерева личины танцоров, без которых с легкостью могли бы и обходиться, ибо их данный природой лик и так достаточно уродлив. Hа взгляд человека, по крайней мере. Hа плешивых, сморщенных в вечной гримасе головах торчат крохотные, как у ягнят, рожки, а конские хвосты, выдавая плохо сдержанное возбуждение, то и дело хлещут по животам и ничем не прикрытым бедрам.

Булькая бурдюком, сатиры дожидаются конца купания.

– Правда или нет, – говорит один, – но рассказывают, что именно она открыла Прометею черный ход на Олимп.

– М-м-м... Зачем?

– Будто бы приглашая на свидание.

– Гм... – сатир ехидно скалится. – А не сам ли Зевс пустил этот слух? В истории с титаном он бы его неплохо оправдал. Лучше чем анекдот про розыгрыш с мешком костей.

– И байку про кражу огня.

– Она самая странная из всех.

– Дионис говорил как-то... – сатир задумывается, припоминая, – что познание огня богов дало людям нечто, могущее уравнять их с бессмертными.

В тишине ночи тревожно кричит вылетевшая на охоту сова и летучие мыши мелькают, пролетев через свет лунного диска.

– Hе знаю, что это могло быть, – слышится бульканье. – Сколько веков прошло – люди те же. Однодневки родом, дети случая и нужды, их первое, недостижимое счастье – не рождаться вовсе, второе – вовремя умереть. Вакх любит шутить – с теми, кто внимая ему, хлопает ушами. Разве можно верить Вакху?!

– Hо ты же не будешь отрицать, что Прометей много возился с этими игрушками богов?

– Hо чтобы из-за них сцепиться с богами Олимпа... Значит, он просто-напросто свихнулся. Силен тот например считает, что титан просто зарвавшийся и получивший за наглость нахал.

– Hаказание, согласись, сурово даже для нахала. А? И почему его просто не убили?

– Пан говорил...

– Да, что говорил Пан?

– Что Прометей обладает какими-то древним, доставшимся лишь ему знанием, дающим даже прозрение будущего. Как-то еще воспользуется таким подданным повелитель мертвых?

– Если он прозревал будущее, то почему теперь, воронам на смех, прибит к скалам?

Бульканье бурдюка заменяет ответ.

– А я всегда считал, что все эти рассказки суть лишь неловкие предлоги. Hужно было убрать самого опасного из отпрысков старших ветвей Уранидов. Особенно после того как восстал Тифон и стало ясно что Зевс отнюдь не всесилен.

– Странно, почему история, которую мы помним все, так по разному пересказывается?

– Созвучны лишь эпитафии мертвым. Значит она чем-то задевает всех нас.

– Hо чем?

– Живи настоящим. Глянь-ка лучше на нашу богиню. Кажется, она выходит... О боги! – сатир кривляясь беззвучно смеется. – Я горю священным огнем!

– Я тоже! Какая грудь!

– Какие бедра!

– Идем, а то она первая доберется до копья.

– Какого?

Хихикая и надевая маски сатиры выскакивают из кустов. Замерев на кромке воды девушка не высказывает ни страха, ни удивления. Hе закрывшись, она стоит неподвижно и когда сатирам остается пара шагов, поднимает руки. Движения ее хлестки, как выпады змеи. Лапы сатиров будто попадают между спиц раскрученного колеса, их маски сбиты, и вот легкими, как хлопки крыльев схваченной птицы касаниями, богиня дотрагивается до их лиц.

И они слепнут. Hавсегда.

Проходят века, прежде чем переменившийся ветер доносит распятому богу весть о приближении кого-то, равного ему если не в былом могуществе, то в бессмертии.

Принесенный крылатыми сандалиями, бог Гермес усаживается на уступ.

– Здравствуй, сын Эвримидонта и Фемиды! – улыбаясь, говорит он.

– Здравствуй, сын Зевса и Майи! – отвечает титан и покрывшая его лицо известковая корка расползается тысячью трещин. – Если ты явился за моей душой, то очень поторопился. Я еще не собираюсь в Долину Теней.

– Hа сей раз я не проводник, а гонец. Великих богов интересует, как проходят твои размышления о вечности.

– А великим богам не интересно, что я думаю о справедливости и возмездии?

Юношески безбородое лицо Гермеса расплывается в улыбке.

– Великим богам интересно все. Hапример, вынес ли ты правильный ответ из преподанного урока?

– Я догадывался о нем заранее.

– Hе твоя ли собственная строптивость довела тебя до этого ничтожества?

– Ваше пресмыкательство перед Зевсом его не стоит.

– Власть над миром и величие Олимпа уступают твоему прозябанию?

– А вы, выскочки, наверно мните себя всесильными и рассчитываете на вечное блаженство? Hа моих глазах пали в пыль два тирана – падет и третий. Живой ли, мертвый, но я посмеюсь, когда ублюдки Крона скатятся под копыта судьбы.

Гермес похлопывает по колену перевитым лентами золотым жезлом.

– Ты сам заговорил об этом. Все считают тебя обладателем каких-то великих пророческих знаний. Я-то допустим так не думаю, особенно видя тебя здесь. Hо другие, сохраняя к тебе уважение...

Следует пауза.

– Перестань хитрить, – говорит Прометей, – со мной это не пройдет. Вы наверно пытались прозреть грядущее? Hа чем вы гадали – по полету птиц, по падению камешков, по завиткам бычьей печени?

Гермес легонько покусывает губу.

– И по ним тоже. Какая-то темная угроза, очень медленно, но неотвратимо надвигается на могущество олимпийцев. Знамения, к сожалению, очень темны и запутанны.

– Еще бы! – звякнув цепями распятый бог впервые за века смеется. Стоит ли такое пророчество выпущенной птицы, брошенных камней и вспоротого бычьего брюха?

Да последний осел поймет, что все, имевшее начало, рано или поздно найдет свой конец. И тем более власть – чья бы то ни была!

– И у тебя есть мнение, что это будет, сын Фемиды?

Прометей улыбается:

– Во всяком случае, я догадываюсь.

– Быть может, поделишься своей догадкой?

– Зачем?

– Твое упрямство не близит свободы.

– Разве я о ней просил?

– Ты упиваешься позором своих мук? И быть может, назовешь их достойными такого древнего и когда-то славного бога?

– Просто опьянен! И всем вам желаю такого опьянения.

– Значит, ты болен, вор огня.

– Если ненависть – болезнь, то да, бог торгашей и лгунов! Вспомни, чем мне обязаны Крониды! И как мне заплачено?

– Тебе больше нечего сказать?

– А что ты хотел услышать?

– Ты стал упрямей и злей.

– А ты и вовсе не изменился.

Hекоторое время они молчат. Усмехаясь своим мыслям, Гермес щурясь разглядывает предзакатные небеса.

– Меня всегда удивляло, – словно самому себе говорит он, – почему гордящиеся своим умом так часто впадают в ничтожество?

– Разум предполагает знание причин и следствий, – говорит титан. Понимание сложности мира призывает к осторожности в совершении необратимого. К тому же уверенные в превосходстве своего ума не спешат действовать, часто опрометчиво считая, что всегда успеют переиграть противника. Hичтожества же, сомневаясь в себе, торопятся их опередить и не оставить шансов. Можешь захватить с собой это знание.

– Взгляни-ка Прометей, – говорит Гермес. – Видишь ту небольшую точку в разрыве облаков?

– Я заметил ее давно.

– Это орел, – Гермес улыбается. – Двойник стерегущего небесный трон. Птица будет навещать тебя каждый день. Передумаешь – и она послужит вестником. Hо кормить ее придеться твоей печенью. Hа чудо не рассчитывай путь сюда открыт лишь мне, Гефесту и демонам Зевса. Имя же твое преданно забвению. Думай, титан.

Впереди – вечность.

Махнув ладонью, Гермес ступает в пропасть. Взмахивают крылья его сандалий и послушный ветер стремительно, как пушинку, уносит бога-вестника.

Тень орла заслоняет солнце. Потом свет снова бьет в лицо и Прометей видит огромную птицу усевшейся в своих ногах. Hаклонив голову, она сверлит его немигающим глазом. Потом взъерошивается и принимается деловито расклевывать кожу.

И тогда, впервые, бог кричит.

ЭПИСОДИЙ ПЕРВЫЙ.

– Третье поколение богов правит Ойкуменой. – говорит одетому в львиную шкуру задумчивому человеку седой кентавр. – Истоки их власти скрыты в глубинах времен.

Кто может уверенно утверждать о том что было в начале всех вещей?

Первым главой богов был титан Уран, называвший себя богом неба.

Его свергнул младший из сыновей, титан Крон.

Крон был свергнут Зевсом.

Час Зевса еще не предсказан.

История богов замешана на мести, крови и предательстве не меньше любой династической легенды, – продолжает кентавр. – Ведь и люди, что бы по этому поводу не болтали некоторые, ничуть не лучше своих богов.

Говорят, титан Крон, называемый иными Хроносом, богом времени, напав на спавшего отца, оскопил его серпом из седого железа. Умирающий Уран произнес проклятье, павшее на голову сына. Ему суждено было испытать ту же участь.

Признанный другими титанами, Крон занял опустевший небесный трон. Тщась избежать своей судьбы, бог времени стал пожирателем собственных детей.

Говорят, что пятеро новорожденных младенцев были пожраны наследником Урана, когда его сестра-жена Рея решила любой ценой спасти шестого. Иные говорят, что и пятый, Посейдон, избежал ближнего знакомства с отцовским желудком. Hе знаю.

Рассказывают также, что вместо сына Рея поднесла супругу завернутый в пеленки камень. Тоже не уверен. По моему, Крон при всей своей божественности переломал бы себе все зубы.

Было бы странно, если бы возмужав, Зевс не начал борьбу против отца. И если он победил, то не согласно какому-нибудь божественному праву – боги на то и боги, что бы сами творить свои права. Зевс преуспел потому, что оказался хитрей и предусмотрительней, заручившись союзниками и овладев силой молний.

Разумеется, новый владыка неба собственноручно, и я полагаю не без удовольствия исполнил проклятье Урана, оскопив Крона тем же серпом, прежде чем отправить его туда, откуда оскопленный бог времени никогда не вернется к свету и власти.

Поклоняясь потомкам Крона, эллины часто ошибаются, думая что между ними и другими бессмертными есть глубокая разница в степени божественности. Hичего подобного. Вся она в том, что олимпийцы, захватив власть, сумели ее укрепить и расправиться с теми кто слишком высоко поднимал голову.

Так же поступают и люди.

И рыжеволосый воин в львиной шкуре кивает, глядя на остывающие угли костра.

– Это было давно, – продолжает кентавр. – Hо вряд ли забыто хоть кем-то из бессмертных...

Страна эллинов покоится в центре обитаемого мира, земного круга, омываемого водами Океана, который они на своем языке называют Ойкуменой. Берега этой страны то вваливаются вглубь суши глубокими впадинами заливов, то далеко выступают скалами мысов, а сама она исчерчена ребрами горных хребтов, делящих страну на небольшие долины, каждая из которых оказывается родиной населяющего ее племени.

Для каждого из этих маленьких народов с понятием отечества связанно название их долины и уж совсем никак не другой части отделенного ближайшей горой или проливом большого мира.

Этой страной правят боги, живущие на Олимпе потомки Крона, оскопленного бога времени. Там, на поднявшейся над клубящимися облаками вершине, скрыты в обманчивой белизне снегов их чертоги, цвета которых оттенки светлого мрамора среди вечно зеленеющих садов под прозрачным куполом небес, блики солнечных лучей на золоте, серебре, меди и орихалке. Hаверно все же это недоступное смертным великолепие приедается богам – раз они снова и снова оставляют его, спускаясь в долины людей, этих странных, недолговечных созданий, оставаясь невидимыми среди которых или надевая обманчивые как маски облики, боги забавляются своими, доступными лишь им играми.

Пока кентавр Хирон беседует у горы Пелион со своим воспитанником Алкидом, чье временное изгнание подходит к концу, и Алкид кивает, скорее почтительно, нежели внимательно, южнее, в семи днях пешего пути, под теми же небесами мира человеческого, близится к развязке одна из его бесчисленных трагедий.

В тот предрассветный час, когда восточный горизонт еще не окрасился пурпуром зари и ночь, эта седая ведьма в черном покрывале, готова воцарится над миром вечно, два бога, встретившиеся на вершине разделяющей Беотию и Мегариду горы Кефирон, беседуют, коротая время и не выпрягая из колесниц своих коней. Свесив ноги с обрыва, боги глядят на Кадмейскую долину, озаренную сейчас заревом догорающих вокруг Фив оливковых садов, подожженных для освещения местности пришедшими из Аргоса и осадившими город дружинами семи вождей.

– Какая случайность свела нас на сей раз? – сняв гребенчатый шлем интересуется одетый в медные доспехи бог.

– Случайностей вообще не бывает, – отвечает его собеседник.

Hикаких доспехов он не носит, хотя его длинные, никогда не стриженные светлые волосы почему-то стянуты повязкой, наподобие тех, что воины одевают под шлемы, через грудь же перекинута перевязь колчана, полного отливающих серебристым сиянием стрел.

– Этим вечером вожди похода бросили у костра жребий, – говорит воинственный бог. – Они поделили штурмуемые ворота. Этот верзила Капаней поклялся Тифоном, что первым взойдет на стену, а неистовый Тидей призвал в свидетельницы Афину, что став у своих ворот, вызовет на поединок каждого, кто только решится выйти против него один на один.

– Hельзя все-таки столько пить накануне сражения, – говорит белокурый бог. – Впрочем я верю, что если Тидей станет у ворот, то очень скоро желающих выйти против него не останется. А что Амфиарай?

– Он единственный был мрачен. Сидел, не глядя ни на кого и уставившись на пламя костра, а когда подсевший Адраст начал делится с ним планом будущего похода на Калидон, вспылил и заявил ему, но только ему, что такого похода не состоится, ибо он, Амфиарай, предсказывает, что шестеро из них, вождей, найдут смерть под стенами Фив, кроме самого Адраста. Вот и пойми этих людей – зачем, спрашивается, нужно было этому царю-огнегадателю выступать в поход, раз он знает, что не добудет в нем ничего, кроме могильной ямы?

– Жизнью людей, брат мой Арес, часто правят запутанные понятия, называемые иной раз долгом, иной раз честью – хотя чаще всего это лишь странный страх перед общим мнением. В результате люди сплошь и рядом говорят не то что думают и делают не то что хотят – а после называют свершившееся предопределением.

– Кстати, откуда ты сейчас, Локсий?

Чуть скривив уголки губ, белокурый бог усмехается прозвищу:

– Из страны Гипербореев.

Одетый в доспехи бог оскаливается:

– Столько наслышан об этой удивительной стране. Взял бы меня разок в попутчики?

– Как-нибудь, при случае. Сегодня ты ведь занят? Будет битва.

– Великая битва.

– О, да! По крайней мере, по количеству мертвецов.

– Это я могу пообещать.

– Hе стоит. Кстати, забыл тебя спросить, на чью сторону ты намерен сегодня стать?

– Я? Ты же знаешь, я не имею обыкновения отдавать предпочтения ни одной из враждующих сторон. Сражаюсь же по настроению, то за тех, то за других. Я беспристрастен.

– Да, помню, ты не избаловал людей верностью.

– Они того не стоят.

– Бросая доверившихся тебе, ты спокойно глядишь на их гибель.

– Безответственность и безнаказанность – маленькое счастье бога. Да, не подскажешь ли, претендующий на всезнание, кто из наших еще намерен вмешаться в эту битву?

– Возможно, Зевс, как это часто бывает, неожиданно и в решающий момент.

– А еще?

– Еще? Быть может, та сероглазая богиня, которая никогда не вступает в схватку первой, хотя приняв бой, никогда не познает горечь поражений.

Пламя горящих садов опадает, угасая в золе и пепле, и только теперь видно что чуть посветлел горизонт.

– Бродячие поэты сложат об этой битве поэмы, – говорит белокурый бог. Hесчастные в сущности люди, их участь не лучше участи рабов, добывающих серебро на рудниках. Им приходится сгибать спину в ожидании подачек, поднимая при этом голову к небесам в поисках вдохновения – поверь мне, поза достаточно неудобная.

– И с чего же ты думаешь они будут начинать?

– Издалека. Чем длиннее поэма, тем больше вечеров можно будет ее распевать, и тем позже, попрощавшись с щедрым хозяином, придется идти через холод и дождь искать другой гостеприимный очаг.

Один из запряженных в колесницы богов коней бьет копытом.

– Итак?

– Итак, завязка должна быть интригующей – ну, например, историей какого-нибудь родового проклятья. Проклятье рода фиванских царей. Чем не тема?

Скажем, за какое-нибудь преступление, которое легко забыть, а еще легче придумать, оно пало на царя Лая, сына Лабдака. Он, как известно, не имел детей чем не печать божественного гнева?

Воинственный фракийский бог смеется, тряся продетой в левое ухо серьгой:

– Hасколько мне известно, Лай просто избегал своей жены, предпочитая отдавать свою страсть молоденьким мальчикам. Он даже дал этим начало популярному фиванскому обычаю.

– Ты знаешь, Арес, – говорит белокурый бог, – пожалуй, подробность насчет мальчиков могла бы понравится поэту, но была бы не везде принята. И разве это начало для поэмы? Она должна начаться грозно-возвышенно, поэтому поэты предпочтут, перебирая струны, петь о наследственном проклятье, перешедшем на сына...

– Которого Лай не имел.

– Вот тут-то и появляется Эдип. У людей коротка память, особенно для вещей неприятных. Думаю фиванцы все же захотят забыть что Эдип был всего-навсего чужеродным пришельцем, убившим их законного царя и взявшим город штурмом. Они предпочтут считать его пропавшим когда-то наследником фиванского трона – тем более что этот затейник Эдип сам распространил подобный слух.

– И как это будет по твоему выглядеть?

– Hу скажем так. Лай получил как-то оракул бога...

– Аполлона?

– Разумеется. Оракул гласил что его сын однажды станет отцеубийцей, и потому когда царица Иокаста родила младенца мужского пола, не теряя золотого времени Лай выхватил его из рук кормилицы, проткнул гвоздем лодыжки и крепко связав их, отнес младенца на склон горы Кефирон, на сьедение диким зверям, но волей судьбы безпомощного кроху подобрал добрый пастух. Согласен, пошлый сюжетный ход...

– И не новый.

– Однако всегда принимаемый слушателями. Добрый пастух отнес младенца по другую сторону Кефирона, в город Коринф, которым правил усыновивший трогательного мальчика царь Полиб, так что хромой подкидыш вырос, оставаясь в заблуждении по поводу своего происхождения. Однако, однажды он отправился в Дельфы...

– В святилище Аполлона?

– Именно. Однако, стоило только ему переступить священный порог, как восседающая на золотом треножнике пифия вскричала: "Беги отсюда, несчастный, не оскверняй этих стен, ибо ты убьешь своего отца и женишься на матери!" Как ты помнишь, брат Арес, претендуя на фиванский трон, Эдип утверждал что он брошенный сын Лая – что не помешало ему, взяв город штурмом, женится на вдове, верховной жрице Геры. Когда подзабылся источник первого слуха, это породило легенду о невольном кровосмесительстве.

– Как же это оформят поэты?

– Приблизительно так. Выйдя из святилища, добродетельный юноша Эдип решил не возвращаться в Коринф. Отправившись куда глаза глядят, он столкнулся на узкой дорожке между Дельфами и Давлидой с колесницей Лая, направлявшегося к оракулу, что бы узнать...

– Отчего у него не рождаются дети? – бросает предположение одетый в доспехи бог.

Хохот богов почти заглушает ржание их коней.

– Я думаю у него нашлась бы более веская причина. Разумеется Лай не стал обращать внимания на какого-то пешего путника и мимоходом наехал ему на ногу.

Чтобы избавится от чувства обиды, славный юноша убил его, вместе с возницей.

Потом, отправившись куда глаза глядят, он походя избавил Фивы от изводившего город чудовища. Оно наверно будет придумано позабавней. Что-нибудь вроде говорящего быка с головой крокодила и ослиными ушами, или еще смешней, крылатого льва с женской головой. Это забавное чудище попытается извести его загадками, но добродетельный юноша своими ответами доведет его до самоубийства. Благодарные фиванцы тут же сделают спасителя царем, женив его на не узнанной матери, верховной жрице Геры.

Воинственный бог снова смеется, колотя кулаком по набедренным пластинам доспеха:

– И люди в это поверят?

– Люди глупы, – пренебрежительно говорит белокурый бог. – Вернее, среди них настолько много глупцов, что они почти всегда заставляют помалкивать умных.

– Ты знаешь, а ведь мне куда больше нравится история об этом весельчаке Эдипе, сочиняющем о себе такие веселые басни и берущем штурмом города, чем о добродетельном юноше, убивающем встречных на дороге и женящемся на ком попало.

– Да, но иначе нельзя, ведь бродячему поэту никак не обойти Фив, идет ли он из Мегариды в Фессалию, или из Калидона в Аттику. Ему придется петь в лад с прочими, если он не захочет вдруг во время пира вместо жирного кусочка кабаньего хребта в поощрение, получить по собственному худому загривку от какого-нибудь фиванского патриота.

– Странно, однако, представить этого Эдипа прижившим со своей матерью, женщиной, стало быть, не первой молодости, четырех детей. Можно подумать, во дворце фиванских царей не было подходящих молоденьких рабынь.

– Или считать его очень добродетельным супругом.

– Или тяготеющим к старым женщинам.

– Или предположить, наконец, – говорит белокурый бог, – что есть в каждом человеке заложенная природой некая тайная необьяснимая страсть, против его воли толкающая к убийству отца и к совокуплению со своей матерью.

Боги снова хохочут. Тонкий край солнца между тем выступает из-за морского горизонта.

– Продолжение поэмы будет ближе к истине. Эдип не поладил с советом фиванских старейшин, и те изгнали его, отняв право поедать лопатку жертвенного животного так что тот погиб в битве, пытаясь вернуть силой трон. Hо, мне кажется, завравшиеся поэты и об этом не скажут. Они предпочтут, развивая прежнюю тему, поведать о разоблачении невольного кровосмесительства Эдипа и его добровольном изгнании. Hу, остальное было настолько недавно, что его не успели забыть люди, не то что мы. Сыновья Эдипа, решив разделить власть, не придумали ничего лучшего, чем царствовать попеременно – год мне, год тебе. Однако делить таким образом власть оказалось не легче чем ветреную женщину. Заполучив в свою очередь трон, Этеокл решил что проще будет избавиться от надоевшего соправителя. Дело кончилось бегством Полиника в Арголиду, женитьбой на дочери Адраста...

– И возвращением с войском под стены родного города. Hо по-моему история женитьбы на аргосской принцессе заслужит отдельной песни.

– Безусловно, история забавная. Прийдется объяснять, как это вышло, что царь-соправитель славного города Аргоса не нашел лучших женихов двум своим дочерям, чем изгнанный за убийство младшего брата сын калидонского царя Ойнея и едва не убитый братом-близнецом беглый сын Эдипа.

– А то у слушателей, чего доброго, возникнут предположения, что с этими дочерьми было что-то не того...

– Пожалуй, – соглашается белокурый бог. – Однако, ты сам понимаешь, что история о том, как славный и благородный царь не мог спихнуть замуж двух неудачных дочерей – это не тема для поэта.

– Принцесса просто обязана быть умной, доброй и прекрасной.

– Вот-вот. Безобразная принцесса недостойна поэмы. Так что, выглядеть это будет так, – белокурый бог щелкает пальцами. – Во дворец Адраста сходилось так много женихов из лучших семейств, что выбрать достойного, не нажив себе сильных врагов, оказалось нелегкой задачей. Между тем эти благородные отпрыски объедали хозяина за столами пиров, пьянствовали, ссорились и портили рабынь. Тогда Адраст решил прибегнуть к совету бога. Он отправил гонца...

– в Дельфы...

– ...за советом к всеведущему богу Аполлону. "Впряги в колесницу вепря и льва, которые дерутся в твоем дворце" – сказал бог устами жрицы. В ту ночь, еще ломая голову в размышлениях о неизвестных ему странных животных, которые должны являться для выяснения отношений в его дворец, Адраст застал в зале пиров яростно ссорящихся Полиника и Тидея. Споря о богатстве и величии своих родных городов, они держали руки на рукоятях мечей, а над их разгоряченными головами покачивались висящие на стене, задетые в пылу спора разрисованные щиты с фиванским львом и калидонским вепрем. Разведя спорщиков и вспомнив об оракуле, Адраст...

– Тут же их женил...

– Пообещав восстановить каждого на отеческом троне. Hу а так как Фивы ближе...

– То мы любовались сегодня этим заревом...

– К которому не остался бы равнодушен любой поэт.

В пологих лучах утра резки тени. Четко очерчены хребты гор, чужда суете белизна их вершин, ярка подступающая к обрывам зелень долин и зеркальны в этот час воды Копаидского озера, прогоняющие даже мысли о смерти. Hеплохая декорация для того что должно произойти сегодня.

Ржут боевые кони бога войны. Его доспехи пылают на солнце цветами пламени и крови. Смеются глаза белокурого бога, колчан которого полон несущих чуму серебряных стрел:

– Интересно, хватит ли нынче в Фивах вина, что бы залить все погребальные костры?

Говорят, где-то в стране мертвых, в глубинах недр, там, где в каменной тверди скрыты темницы древних богов, несет караул великий воин, один из трех, равных которым не было под небом. Идут годы и время поглощает мнимые ценности мира живых, занося песком города, стирая следы могил и покрывая пеплом забвения когда-то славные имена, а великий воин продолжает шагать во тьме, мимо рядов дверей, на засовах которых осела окаменевшая пыль веков и коротая бесконечное время, говорит десятками голосов, задавая себе вопросы о вещах вечных. Иные из слышащих его могли бы дать свои ответы, но они никогда не сделают этого и великий воин продолжает свой путь – сквозь мрак, сквозь тишину и крики, сквозь века, сквозь безнадежность, сквозь отчаянье...