О ней и о ней (СИ)

Текст добавлен: 17 июля 2025, 00:53

Текст книги "О ней и о ней (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

Жанры:

Прочие приключения

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Назад к карточке книги

Annotation

Киноповесть – литературный киносценарий полнометражного игрового историко-приключенческого кинофильма по повести В. Зазубрина "Щепка" (1923 г.)

Дмитрий Старицкий О НЕЙ И О НЕЙ

О ней и о ней

Дмитрий Старицкий О НЕЙ И О НЕЙ

Дмитрий Старицкий

О НЕЙ

Киносценарий полнометражного игрового цветного историко-приключенческого художественного фильма по мотивам повести В. Зазубрина “Щепка” (1923г.)

Москва 1991 г.

ОБЪЕКТЫ:

НАТУРА:

1.Улица у церкви. Зима. Лето.

2.Улица у Губчека. Зима. Лето.

3.Улицы города. Зима. Лето.

4.Панорама города. Зима.

5.Степь(поле).Лето.

6.Двор Губчека. Зима.

7.Москва, бульвар. Осень.

8.Улица у дома Чудаева. Лето.

ИНТЕРЬЕРЫ:

1.Церковь.

2.Лестницы Губчека.

3.Фойе клуба Губчека.

4.Зрительный зал Губчека.

5.Театр.

6.Клиника нервнобольных.

ПАВИЛЬОНЫ:

1.Квартира Срубова.

2.Дом полковника Чудаева. (м.б. передекорировка квартиры Срубова)

3.Кабинет Пепела.

4.Кабинет дежурного следователя. (передекорировка кабинета Пепела)

5.Кабинет Срубова.

6.Камера в подвале.

7.Расстрельный подвал.

8.Расстрельный подвал в другом городе. (передекорировка №7)

Интерьеры с декорировкой:

1.Коридоры Губчека.

2.Фойе клуба ГубЧК.

3.Клуб ГубЧК.

Анимация:

1.Видение Срубова №1

2.Видение Срубова №2

3.Сон Срубова.

4.Видение Срубова №3

Комбинированные съемки

Титры и возможно отдельные кадры в прямых сценах (трюкмашина)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

1.Андрей Срубов – Председатель ГубЧК.

2.Исаак Кац – член коллегии ГубЧК.

3.Ян Пепел – член коллегии ГубЧК.

4.Алексей Боже – чекист.

5.Иван Мудыня – чекист.

6.Ефим Соломин – чекист.

7.Наум Непомнящий – чекист

8.Валентина – жена Срубова.

9.Мать Срубова.

10.Павел Петрович Срубов – отец Срубова.

11.Юрасик – сын Срубова.

12.Новодомская – арестованная.

13.Иванов – следователь ГубЧК.

14.Седов – комендант ГубЧК.

15.Отец Василий – Священник.

16.Моргунов – член коллегии ГубЧК.

17.Синеглазка – расстреливаемая.

18.Врач клиники нервнобольных.

19.Сорокин – квартирант Срубова.

20.полковник Крутаев.

21.полковник Чудавев.

22.подпоручик Усов.

23.капитан Мусиенко.

24.генерал Треухов.

25.прапорщик Скачков.

26.Ванда Клембовская, переводчица ГубЧК.

27.Поручик Снежицкий

28.гордый гвардеец – атлет

29.хорунжий Кашин

30.поручик Забавский

31.коммунист Стеклов.

32.человек в длинном пальто.

33.машинистка в кабинете Пепела.

34.водитель грузовика ГубЧК.

35.1-й красноармеец.

36.2-й красноармеец.

37.1-й посетитель Пепела.

38.2-й посетитель Пепела.

39.3-й посетитель Пепела.

40.1-й крестьянин.

41.2-й крестьянин.

42.3-й крестьянин.

43. горожане, крестьяне, чекисты, охранники-китайцы, посетители ГубЧК, гости на Пасху у полковника Чудаева, арестованные.

Марка студии

Сцена 1. Титры. Фон – монтаж хроники революции 1917 г.

Зрительный ряд: монтаж хроники революции и Гражданской войны от взятия Зимнего до взятия Новороссийска. Ленин, Троцкий, Бубнов, и др. вожди революции.

Звуковой ряд: Звучит классическая “Марсельеза” в исполнении академического хора.

Сцена 2.Улица перед церковью. Натура. Зима. Режим.

Купол церкви на сером небе блестит золотым крестом в восходящих лучах солнца.

Слышны последние слова церковного песнопения и перебивающие его чуть гнусавый голос священника:

– Святаго Евангелия чте-е-ение...

Камера медленно сползает вниз по зданию церкви. Закадровый голос священника продолжает:

– ... и услышал я из храма громкий голос, говорящий семи ангелам: Идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю. И пошел первый ангел и...

Сцена 3.Церковь. Интерьер. Режим.

Полумрак. Мреянье лампад и свечей. Священник на амвоне в зеленой парчовой рясе читает Святое Писание:

Плотная толпа прихожан разного сословия внимательно внимают словам священника, а тот продолжает:

– Второй ангел вылил чашу свою в море: и сделалось кровь как бы мертвеца и все одушевленное умерло в море. Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод и сделалась кровь. И услышал я ангела вод, который говорил: праведен ты, Господи, который еси, и был, и свят, потому что так судил...

Сцена 4. Улица перед церковью. Натура. День. Зима.

К церковной ограде подъезжает грузовик. Из кабины высовывается голова человека в черной кожаной фуражке.

Ярким пятном на фуражке красная звезда.

На звезде плуг и молот.

Он кричит в кузов человеку в длинном драповом пальто с каракулевым воротником:

– Сюда что ль?

– Сюда, сюда... В аккурат. – отвечает

Человек при звезде и маузере осмотрел нищих на паперти и сплюнул:

– Ну, смотри у меня, ежели и здесь нету.

Сцена 5.Церковь. Интерьер. День. Зима.

В толпе молящихся прихожан стоит Новодомская. Красивые глаза в молитвенном экстазе. Губы шепчут беззвучно. На голове узорчатый оренбургский платок.

Отец Василий у амвона водит по большой книге пальцем:

– За то, что они пролили кровь святых и пророков, ты дал им пить кровь: они достойны того.

Иванов молча, с грубоватой вежливостью, расталкивает молящихся.

Отец Василий:

– Четвертый ангел вылил чашу на солнце: и было ему дано жечь людей огнем.

Пятый ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно и они кусали языки свои от страдания.

Иванов, не снимая фуражки, протолкавшись, стал сзади Новодомской. Тихо зашептал в ухо вопросительно:

– Елизавета Васильевна?

Новодомская резко обернулась. Хлестанула непонимающими глазами...

Уперлась ими в красную зловещую звезду на фуражке и сникла.

Иванов:

– Разговорчик есть интересный.

Новодомская, возмущенно, но тихо:

– Не в церкви же...

Иванов:

– Время не терпит.

Отец Василий:

– Зверь, которого ты видел, был и нет его, и выйдет из бездны и пойдет на погибель, и удивятся те из живущих на земле, имена которых не внесены в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был и нет его и явиться.

Сцена 6.Улица перед церковью. Натура. День. Зима.

Чекист Иванов вышел из церкви. За ним Новодомская: перекрестилась, обернувшись, на надвратную икону, раздала милостыню нищим на паперти, и сойдя с нее обернулась к Иванову:

– Слушаю вас?

Иванов:

– Вы знакомы с Сергеем Аполинарьевичем Хитрово?

Новодомская радостно:

– Вы от Сережи? Где он? Что с ним?

Иванов:

– От него, голубчика. Вот ордер на ваш арест.

Тут же за спиной у Новодомской выросли два дюжих китайца-конвоира с винтовками. Но зря... Сомлела бабочка от слов роковых.

Новодомская разочарованно обронила полувопрос-полуутверждение:

– Так вы из Чека?

Иванов хмыкнул подленько:

– Нет, барышня, из Святейшего Синода.

И повернулся к конвоирам:

– Ведите.

Вышли из церковной ограды и посадили помягчевшую Новодомскую в кузов грузовика.

Иванов открыл было дверцу кабины, но махнув рукой, полез со всеми в кузов.

Грузовик, чихнув нефтью, застучал стальными ногами по проулку.

Голос отца Василия за кадром на фоне уезжающего грузовика:

– Потому, что Бог положил на сердце исполнить волю его, исполнить одну волю и отдать царство их зверю, доколе не исполниться воля его.

Сцена 7.Квартира Срубова. Павильон. Утро. Зима.

Рядом спит со счастливым лицом Валентина.

Старые высокие напольные часы с медным маятником бьют, шаркая этим маятником, как калека, припадая на деревянную ногу, одной стучит, другой приволакивает, шаркая.

Срубов с тяжелой головой просыпается и с широко открытыми глазами садиться на кровати.

Срубов встает, потянувшись, поправляет одеяло на кроватке сына, которая стоит рядом. Лицо его проясняется до умильного.

Юрасик спит посмокивая губами.

Срубов, зевая и почесываясь, проходит в угол к громоздкому “мойдодыру” и с наслаждением плещется холодной водой, фыркая...

Сцена 8.Улица перед ГубЧК. Натура. День. Зима.

Грузовик, стуча стальными ногами и фыркая нефтью, тормозит перед воротами ГубЧК.

В сером небе тяжело трепетало ярко красное бархатное полотнище.

В кузове следователь Иванов, арестованная Новодомская и четверо конвоиров.

По лицу и взгляду Иванова видно, что Новодомская ему очень нравится, как женщина.

Новодомская в ладной потертой шубке, высоких галошах на меху. По ее виду можно сделать заключение, что она в полуобмороке, но глаза ее с любопытством стреляют вокруг.

Иванов смотрит...

...на ее красивое лицо...

...с восхищением?

Когда машина остановилась, конвоиры не шелохнулись, ожидая команды. А Иванов медлил расставаться с лицезрением арестованной.

Водитель, наполовину высунувшись из кабины, рявкнул:

– Стоим!

Иванов с сожалением:

– Выводи.

Конвоир, единственный среди них русский, теребит за плечо плохо соображающую Новодомскую:

– Пошли, что ль, бабочка.

Сцена 9.Квартира Срубова. Павильон. День. Зима.

Вся семья в столовой, после завтрака пьет кофе.

Срубов читает письмо.

Юрасик, играя чашкой,

– Пап, а правда, что ты всех врагов победил?

Срубов:

– Почти всех, Юрасик. Немного осталось. И будем мы жить в стране радости и всеобщего счастья.

Валентина, отбирая у Юрасика чашку:

– Перестань баловаться и не приставай к папе. Видишь: папа занят: читает.

Мать:

– Ты внимательно прочти, что родной отец пишет.

Срубов спокойно:

– Я читаю, мама, внимательно.

Срубов складывает письмо. Конверт в карман. Встает:

– Ну, мне пора...

В глазах у матери усталость и боль.

В глазах Валентины и Юрасика гордость за сильного, обтянутого в кожу отца.

Валентина:

– Андрей...

Срубов оборачивается. В глазах вопрос.

Валентина робко-настойчиво:

-...Ты бы принес мандаринов ребенку. Говорят: в Губком партии завезли...

Срубов:

– Не положено. Мы свое в прошлом месяце по пайку получили.

Сцена 10.Улицы города. Натура. День. Зима.

Срубов едет в легковом автомобиле. Напряжен. Вынул из кармана письмо. Развернул, стал перечитывать.

Закадровый голос отца:

– Андрей, представь, что ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью осчастливить людей, дать им мир и покой, но для этого необходимо замучить всего только одно крохотное созданьице и на слезах его основать это здание...

Сцена 11.Кабинет Пепела. Павильон. День. Зима.

За столом в кабинете Ян Пепел, член коллегии Губчека, как в мастерской за станком. Пишет безграмотно, но быстро. Стружками летит бумага с его стола на стол машинистки. Звонит телефон. Пепел берет трубку быстро:

– Губчека.

Одно ухо слушает, а другое контролирует стук машинки. Перебой. Остановка.

У машинистки красивое лицо принимает затравленное выражение. Голова в плечи.

Пепел ей кричит:

– Ну, пошла, пошла, машина! – и в телефон уже кричит, – Карашо, оформить письменно. Только факты. Никаких филозофий.

Сцена 12. Улица перед Губчека. Натура. День. Зима.

Автомобиль Срубова подъезжает к воротам Губчека. Срубов легко выпрыгивает из автомобиля и четким пружинящим шагом, кивнув часовому, идет к крыльцу. Резко открывает дверь, входит.

Сцена 13.Коридор Губчека. Павильон или интерьер. День. Зима.

Конвоир провожает Новодомскую по коридору. Впереди комендант Седов. Иванов сзади, чуть справа.

Сцена 14.Лестница Губчека. Интерьер. День. Зима.

Срубов поднимается по лестнице. Мимо часовых на каждой площадке. Уверенно стучат сапоги по голому мрамору из которого торчат только кольца для ковровой дорожки, которой давно уже нет.

Закадровый голос отца преследует его:

– Согласился бы ты стать архитектором такого строя? Я, твой отец, отвечаю – нет, никогда! А ты?.. Ты думаешь на миллионах замученных, расстрелянных, уничтоженных воздвигнуть здание человеческого счастья... Ошибаешься... Откажется будущее человечество от “счастья”, на крови людей созданного...

Сцена 15. Кабинет Пепела. Павильон. День. Зима.

Пепел посетителя глазами схватил, как клещами, в кресло усадил – как в тиски сжал. И пошел вопросами, как молоточками:

– Соввласть сочувствуете?

Посетитель мнется:

– Конечно. – и теребит ворот драного овчинного полушубка, хотя по его лицу с интеллектом, было видно, что он не привык к такого рода одежде, но в ЧК все ходили в рванье.

Пепел, откинувшись на спинку стула:

– Карашо!

Посетитель мямлит:

– Тут, наверное, ошибка. Я благонадежный и лояльный гражданин...

Пепел обрывает:

– Что? Благонадежность? Карашо. Но будем логичны до конца...

И Пепел написал на бумаге, то, что не хотел говорить при машинистке.

Записка крупным планом (деталь):

КТО СОЧУВСТВУЕТ СОВВЛАСТЬ

ТОТ ДОЛЖЕН ЕЁ ПОМОГАТЬ ДАВАТЬ.

БУДЕТЕ У НАС СЕКРЕТНЫЙ ОСВЕДОМИТЕЛЬ?

Посетитель оглушен, бормочет:

– Я, я не справлюсь... недостоин такой чести...

Но Пепел его уже заносит в список. Сует ему напечатанный на машинке лист:

– Согласны? Карашо. Это инструкция, прочтите...

Посетитель сопит, читает.

Пепел сделал паузу и добавил:

– Дадим благонадежность.

Сцена 16. Коридор Губчека. День. Зима.

Срубов открывает дверь своего кабинета, заходит и неторопливо закрывает дверь за собой...

Сцена 17.Камера в подвале. Павильон. День. Зима.

...металлическая дверь с лязгом захлопывается. Новодомская стоит у дверей с пустыми руками. Глаза в полумраке.

Арестованные зашевелились. Взгляды на нее. Тускло светит лампочка под серым потолком.

Сцена 18.Коридор Губчека. День. Зима.

Снуют сотрудники с портфелями. Барышни с бумагами, красивые и не очень, хорошо и плохо одетые. Стоят чекисты – курят. Часовые.

Иванов возвращается к своему кабинету. Открывает дверь, заходит.

Табличка на двери:

Дежурный следователь

Сцена 19. Кабинет Срубова. Павильон. День. Зима.

На столе Срубова серой горкой пакеты. Вытаскивает наугад. Вскрывает конверт...

Без стука появляется Ванька Мудыня. Подошел к столу. Уперся в него красными кулаками вытянутых рук. Глаза красные:

– Седни будем?

Срубов отложил конверт. Поднял на Мудыню глаза и, после паузы, во время которой...

... Мудыню забила мелкая дрожь...

... ответил спокойно:

– Будем.

Мудыня просветлел, как будто бы с тяжелого похмелья его Срубов остограмил:

– Ладушки...

И в глазах блеск.

Срубов:

– Ты б, Мудыня, шел. У меня работы много.

И опять взял конверт. Вынул из него акварельный рисунок на хорошей слоновой бумаге.

Крупный план: На листке нарисован холм, крест и надпись:

Смерть кровопийцам – чекистам!

Срубов вслух:

– Ну-ну...

И бросил рисунок в корзину.

Мудыня обернулся вопросительно у двери:

– Товарищ Срубов?

Срубов замахал на него рукой:

– Не до тебя, Ванька. Иди...

Сцена 20. Коридор ГубЧК. Интерьер. День. Зима.

Мудыня выходит в коридор. Аккуратно закрывает за собой дверь.

На двери табличка:

ПредседательГубЧК

Сцена 21.Фойе клуба ГубЧК. Интерьер. День. Зима.

Ванда Клембовская, переводчица ГубЧК, играет на фортепиано “Прелюд” Рахманинова.

Красноармейцы батальона ВЧК режутся в шашки, лузгая семечки прямо на пол.

1-й красноармеец:

– Вечно эта Клембовская что-то непонятное играет...

2-й красноармеец:

– На то у них и воспитание буржуйское. Языки знает – за то и держат. А то бы давно уже...

И провел большим пальцем по горлу.

Сцена 22. Зал клуба ГубЧК. Интерьер. День. Зима.

В зале заседание комячейки. Докладывает Пепел:

– Инструкция – есть никакой фолозофий. Инструкция – есть прикас. Чрезвычайная комиссия – есть орган борьбы и в острые моменты Революция имеет право накладывать, при необходимость пресечения или прекратить незаконных действий, наказание в административном порядке, но не судом, как то: штрафы, высылки, расстрелы и тому подобный...

Члены комячейки ГубЧК аккуратно напряжены, как гончие перед гоном зайца.

Сцена 23. Улица перед ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

Идет редкий народ. Месит ногами грязный снег, торопясь побыстрее скрыться с этого жуткого места, в относительную безопасность жилищ.

Сцена 24. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

На дворе затопали стальные ноги грузовиков. По всему каменному дому дрожь.

Сцена 25. Улица перед ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

От шума моторов вздрогнула старушка, остановившись, втянула голову в плечи.

Санки сзади ударили её по ногам.

Воровато оглянувшись на чугунные ворота ЧК, она быстро дробно и мелко перекрестившись на ближайший церковный купол, запричитала:

– Прости нас, Господи, и помилуй нас грешных, ибо не ведаем, что творим.

Сцена 26. Кабинет Срубова. Павильон. Ночь. Зима.

На третьем этаже, у Срубова, звякнули медные крышечки мраморного чернильного прибора.

Срубов побледнел.

Члены коллегии и следователь торопливо закурили.

Сцена 27.Камера в подвале. Павильон. Ночь. Зима.

В подвале отец Василий поднял над головой нагрудный крест:

– Братия и сестры, помолимся в последний час.

Темно-зеленая ряса, живот, расплывшийся к низу, череп лысый, круглый – просвирка заплесневелая. Стал в угол, крестом осеняя камеру.

С нар, шурша, сползали черные тени.

К полу припадали со стоном.

В углу, за спинами, прапорщик Скачков с жаром шептал в ухо поручику Снежицкому:

– Не могу я сам себя порешить. Тебе легко – ты атеист. Но и под комиссарскую пулю – много чести красножопым. –

Шептал, а сам, не глядя, подтяжки с себя срывал, сыпал пуговицами с пояса.

– Задуши меня, будь братом. А тебе – вот.

И протянул ему осколок бутылочного стекла, тускло блестящего бурой зеленью.

Отец Василий:

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа...

Сцена 28. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

А автомобили стучали в темном дворе моторами.

Сцена 29. Камера в подвале. Павильон. Ночь. Зима.

Жирной волосатой змеей выгнулась из широкого рукава рука с крестом.

Поднимались с пола бледные люди.

Мертвые, тухнущие глаза лезли из орбит.

Отчетливо крест в полумраке камеры не виден, а только серебряная полоска.

Последним, из-за голов, вообще мерещится зловещая сверкающая звезда.

Остальные – пустоту черную.

У отца Василия язык прилип к нёбу, к губам. Губы лиловые, холодные:

-... паки Господу помолимся-я-я...

На серых стенах холодный пот.

В углу бежевые кружева мерзлоты.

Листьями опавшими шелестели по потолку слова молитв. Метались люди. Они тоже были в холодном поту, как стены, но дрожали.

А стены неподвижны – в них нерушимая твердость камня.

В углу, за спинами, атеистов, не принимавших участия в молитве, синея, хрипел прапорщик Скачков. Короткой петлей из подтяжек его душил Смирницкий. Офицер торопился, боялся – не заметили бы. Повертывался к двери широкой спиной. Голову Скачкова зажимал между колен и тянул.

Скачков хрипел.

Сцена 30. Кабинет Срубова. Павильон. Ночь. Зима.

На коменданте красная гусарская фуражка, красные галифе, темно-синяя гимнастерка, коричневая английская портупея через плечо, кривой маузер из-за пояса без кобуры. У него бритое румяное лицо куклы из окна парикмахерской. Вошел в кабинет бесшумно. В дверях вытянулся, застыл.

Срубов чуть приподнял голову:

– Готово?

Комендант ответил коротко, почти крикнул:

– Готово!

И замер. Только глаза с колющими точками зрачков, с острым стеклянным блеском были неспокойны.

У Срубова и других сидящих в кабинете глаза такие же – и стеклянные, и сверкающие, и остро-тревожные.

Срубов:

– Выводите первую пятерку, я сейчас.

И не торопясь набил трубку.

Все вышли, кроме Моргунова:

– Я с вами – посмотреть.

Срубов промолчал, поморщился. Надел черный полушубок, длинноухую рыжую шапку.

Сцена 31. Коридор ГубЧК. Интерьер. Ночь. Зима.

В коридоре Срубов закурил.

Высокий и грузный Моргунов в тулупе и папахе ссутулился сзади.

На потолке огненные волдыри ламп.

В коридоре никого, не считая часовых.

Срубов натянул шапку на уши. Закрыл лоб и наполовину глаза.

Смотрел под ноги. Серые, затоптанные, ледяные квадратики паркета. Их нанизали на ниточку и тянули. Они лезли под ноги Срубову и он сам, не зная для чего, быстро их считал, приборматывая в полголоса:

– Три... семь... пятнадцать... двадцать один...

На стенах белые квадратики – вывески отделов. Не смотрел, но видел. Они тоже на ниточке.

Секретно-оперативный отдел

Отдел

по борьбес контрреволюцией

Вход воспрещен !

Отдел

по борьбес бандитизмом

Срубов остановился, резко повернулся назад. Раздраженно посмотрел на рыжие усы Моргунова.

Ничего не сказал. Резко развернулся и застучал каблуками вперед. Мысленно затвердил:

– Сантименты... Санти-менты... Санти...

Сцена 32. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

Двор освещен фарами автомобилей, стучали двигатели.

Закадровый голос Срубова:

– Санти... менты... Санти... менты...

Сцена 33. Коридор ГубЧК. Интерьер. Ночь. Зима.

Срубов и Моргунов идут по коридору. Срубов все бормочет:

– Менты... санти... Менты... санти...

И видно, что он на себя злится, за то что не может отвязаться от этой бессмысленной фразы.

Сцена 34. Лестница ГубЧК. Интерьер. Ночь. Зима.

На площадке лестницы часовой.

Срубову противно, что на него смотрят так светло. А тут ступеньки и опять пошло:

– Два... пять... семь...

Площадка с часовым и снова:

– Два... пять... семь...

Второй этаж. Новый часовой.

Еще лестница.

Дверь.

Сцена 35. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

Снег в ярком свете фар искриться и играет. Сквозь него целый частокол штыков.

Бестактный Моргунов лепиться к рукаву.

Грузовики стучат и моргают фарами.

Сцена 36. Камера в подвале. Павильон. Ночь. Зима.

Отец Василий все с поднятым крестом.

Приговоренные около него на коленях. Пытаются нестройно петь хором. Но каждый пел отдельно.

– Со святыми... свя-я-я-я-ятыми... Упо... о-ко-о-о-о-й....

Новодомская, с выражением первохристианки на лице, пела даже умиротворенно, жертвенно...

Лязгнула дверь.

Комендант также надел полушубок. Только желтый. В подвал спустился с белым листком – списком.

У певших языков нет. Полны рты горячего песку. С колен все подняться на смогли. Ползком в углы, на нары, под нары. Стадо овец. Визг только кошачий.

Священник, прислонясь к стене, тихо заикался.

А Новодомская, оставшись одна на пятачке камеры, свободном от нар высоким звонким голосом выправляла батюшкино заикание:

– Упоко-о-о-о-й...

Комендант замахал руками:

– Тихо!

Отец Василий, и Новодомская, и все остальные застыли от этой команды. Тишина зловещая. Но комендант её разорвал своим сырым голосом. Назвал пять фамилий, как землей засыпал:

– Поручик Забавский, есаул Немченко, полковник Никитин, хорунжий Кашин и бывший товарищ, а ныне взяточник Стеклов.

Длинный есаул вскочил, спросил:

– Куда нас?

Комендант суров, серьезен. Вот так прямо, не краснея, не смущаясь ложью, глаза в глаза и заявил:

– В Омск.

Есаул хихикнул неестественно, присел и снизу спросил:

– Подземной дорогой?

Полковнику Никитину тоже смешно. Согнул широкую гвардейскую спину и в бороду:

– Хи-ха-ха...

Смеялся и не видел, что из-под него и из под соседа, генерала Треухова, ползли по нарам тонкие желтые струйки...

... а на полу от них болотца и пар.

Пятерых вывели, причем Никитина пришлось, хихикающего, поднять за шкирку.

Дверь плотно загородила вход.

Сцена 37. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

А автомобили стучали всем в уши.

Сцена 38. Камера в подвале. Павильон. Ночь. Зима.

Капитан Коженко встал у стены. Побоченился, голову поднял.

Под потолком мигала слабенькая лампочка.

Капитан подмигнул ей:

– Меня, брат, не найдут.

И на четвереньках под нары, в угол, где прапорщик Скачков показывал свой мертвый синий язык.

Поручик Снежицкий сидел рядом и вертел в руках зеленое стекло. Вертел и не решался...

А посередине камеры Новодомская молча шевелила губами в молитвенном экстазе, на коленях. Молилась она за всех сирых и нагих, у престола Божьего встать приготовляющихся.

Сцена39. Двор ГубЧК. Натура. Ночь. Зима.

Выведенным показалось, что узкий снежный двор – накаленный добела металлический зал. Медленно вращаясь на дне трехэтажного каменного колодца, двор захватил людей и сбросил их в люк другого подвала на противоположном конце двора.

Сцена 4О. Расстрельный подвал. Павильон. Ночь. Зима.

В узком горле винтовой лестницы у двоих захватило дыхание, закружилась голова – упали. Остальных троих сбило с ног.

На земляной пол скатились кучей.

Подвал был без нар и изогнут буквой “Г”. В коротком крючке каменной буквы, далеком от входа – мрак. В длинном хвосте – день. Лампы сильные через каждые пять шагов. На полу бугорки видны все, ямочки. Никуда не спрятаться. Стены кирпичными оскалами сошлись вплотную, спаялись острыми четкими углами. Сверху навалилась каменная пустобрюхая коробка. Не убежать...

Кроме того, конвоиры сзади, спереди, с боков. Винтовки, шашки, револьверы.

Комендант остановил приговоренных, приказал:

– Раздеться.

Приказ возник как удар. У всех пятерых дернулись и подогнулись колени.

Срубов бессознательно расстегнул полушубок, словно приказание относилось к нему. Овладел собой с усилием, посмотрел на коменданта, на двоих чекистов. Никто не обратил на него внимания.

Приговоренные раздевались дрожащими руками. Пальцы холодеющие не слушались, не гнулись. Пуговицы, крючки не расстегивались. Путались шнурки, завязки.

Комендант грыз папиросу, торопил:

– Живей, живей...

У одного приговоренного завязла в рубахе голова, и он не спешил её освободить.

Раздеваться первым никому не хотелось. Косились друг на друга, медлили.

А хорунжий Кашин совсем не хотел раздеваться. Сидел, скрючившись, обняв колени.

Смотрел отупело в одну точку на носок своего сапога, порыжелого и порванного.

К нему подошел чекист Ефим Соломин. Револьвер в правой руке за спиной. Левой погладил по голове.

Кашин вздрогнул. Удивленно раскрыл рот, а глаза на чекиста.

Соломин ласково:

– Чё призадумался, дорогой мой. Аль спужался?

А рукой все по волосам. Говорит тихо, нараспев:

Не бойсь, не бойсь, дорогой. Смертушка твоя далече. Страшного покудова ещё нету-ка. Дай-ка я тебе пособлю курточку снять.

И ласково, твердой уверенной левой рукой отстегивает у офицера френч, приговаривая:

– Не бойсь, дорогой мой. Теперь рукавчик сымем.

Кашин раскис. Руки растопырил, покорные, безвольные. По лицу горькие слезы. Он не замечал их. Соломин овладел им, ласково тетёшкая:

– Теперь штанишки. Ничё, ничё, дорогой мой.

Глаза у Соломина честные, голубые. Лицо скуластое, открытое. Грязноватые мочала на подбородке и верхней губе рыжей бахромой. Раздевал Кашина, как заботливый санитар больного:

– Теперь штанишечки...

Закадровый голос Срубова на фоне раздевающихся людей:

– А, может, каждый из них мечтал быть председателем Учредительного Собрания? Может первым министром реставрированной монархии? Может быть самим императором? Разве я не мечтаю быть народным комиссаром не только в РеСеФеСеэР, но и даже в Мировой Советской Федеративной Социалистической Республике.

Срубов стоял, теребил портупею, жесткую бороду.

Голый костлявый человек стоял, поблескивая пенсне. Он первым разделся. Комендант показал ему на нос:

– Снимите.

Голый немного наклонился к коменданту, улыбнулся. Срубов увидел тонкое интеллигентное лицо, умный взгляд и русую бороду.

Приговоренный:

– А как же я тогда? Я ведь тогда и стенки не увижу. – в вопросе, в улыбке наивное, детское.

Чекисты захохотали.

Комендант выронил изо рта папироску:

– Вы славный парень, черт возьми. Ну ничего, мы вас подведем. А пенсне все-таки снимите.

Другой, тучный, с черной шерстью на груди, тяжелым басом:

– Я хочу дать последние показание!

Комендант обернулся к Срубову.

Срубов подошел ближе. Вынул записную книжку. Приготовился, но записывать не стал. А толстый врал, путался, тянул,

– Около леска, между речкой и болотом, в кустах... Отряд, в котором я служил... Осенью девятнадцатого, по приказанию Колчака закопал часть золотого запаса Российской империи... около сорока пудов золота в слитках.

По лицам чекистов видно, что никто ему не верит, а приговоренный не унимался, стараясь выиграть время:

– Отложите расстрел... Возьмите меня проводником... Я покажу место... где зарыто золото... Много золота!...

Срубов положил записную книжку в карман. Комендант, смеясь, похлопал голого по волосатому плечу:

– Брось, дядя, вола крутить. Становись.

Разделись уже все. От холода терли руки. Переступали на месте босыми ногами.

Белье и одежда пестрой кучей.

Комендант сделал рукой жест – пригласил:

– Становись.

Тучный, в черной шерсти, захлебывался слезами.

Сухоногий ротмистр из карательного отряда воскликнул:

– Да здравствует Советская власть!

С револьвером против него широконосый, широколицый, бритый Ванька Мудыня. Махнул перед ротмистром жилистым татуированным матросским кулаком. И сочным плевком сквозь зубы:

– Не кричи, золотопогонник, не помилуем.

Коммунист, приговоренный за взяточничество, опустил круглую стриженную голову в землю, глухо сказал:

– Простите, товарищи.

А веселый, с русой бородкой, уже без пенсне, и тут всех рассмешил. Стал, скроил глупенькую рожицу:

– Вот они какие: двери на тот свет – без петель. Теперь буду знать.

Чекисты смеялись, а Срубов задумался (закадровый голос Срубова):

– Нет же, бред, никто и не собирается их убивать.

А комендант, все смеясь, приказал:

– Повернитесь.

Приговоренные не поняли.

Комендант:

– Лицом к стене повернитесь, а к нам спиной.

Лица у конвоиров, у коменданта, у Срубова, у чекистов с револьверами одинаковы: напряженно– бледные. Только Соломин стоял совершенно спокойно. Лицо у него было озабочено не больше, чем нужно для будничной работы.

Срубов глаза в трубку, на огонек, а все-таки заметил, как...

Моргунов, бледный, хватал ртом воздух, отвертывался, но какая-то сила тянула его в сторону пяти голых и он кривил от них лицо и глаза.

Огонек в трубке дрогнул.

Больно стукнуло в уши.

Белые туши мяса упали на пол.

Чекисты с дымящимися револьверами быстро отбежали назад и сейчас же щелкнули курками.

У расстрелянных в судорогах дергались ноги.

Тучный Кашин со звонким визгом выдохнул в последний раз.

Срубов (закадровый голос):

– Есть ли душа или нет? Может это она с визгом выходит?

Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на ноги петли, отволакивали их в темный загиб подвала.

Двое, такие же, с лопатами копали землю, забрасывая дымящиеся ручейки крови.

Соломин Заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно.

В следующей пятерке был поп. Он не владел собой. Еле тащил свое толстое тело на коротеньких ножках и тоненько дребезжал:

– Святый Боже, Святый крепкий... – глаза у него лезли из орбит.

Внезапно отец Василий упал на колени:

– Братцы родимые, не погубите!

А для Срубова он уже не человек – тесто. Нисколь не жаль такого. Четко, сквозь зубы:

– Перестань ныть, Божья дудка. Москва слезам не верит.

Его грубая твердость – другим чекистам толчок. Мудыня, крутя цигарку:

– Дать пинка в корму – замолчит.

Высокий, вихляющий Семен Худоногов и низкий квадратный, кривоногий Алексей Боже схватили попа, сволокли, стали раздевать.

Поп опять затянул, задребезжал стеклом в рассохшейся раме:

– Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный...

Ефим Соломин остановил их: