Текст книги "Фебус. Принц Вианы (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

– Кто из вас будет самый старший по титулу?

– Я, – отозвался молодой человек с откинутым на спину хаубергом, восседающий на караковом ронсене*, его вьющиеся рыжие волосы разметались по плечам, а зеленые глаза казались умными. – Виконт Дункан Грозби, Ваша милость, седьмой сын маркиза Макбета. Лучник тела короля*. Простите, но я не имею чести знать ваш титул.

– Я – дон Саншо, инфант Кантабрийский, наследник короны дукадо*, – инфант ловко обмахнул свои ботфорты беретом и добавил ехидно. – Первый сын.

– Ваша Светлость, – вежливо поклонился молодой шотландец насколько мог сидя в седле.

– Ваша милость, – Саншо сделал ответный поклон, но намного мельче, показывая тем самым, что представление сторон состоялось, и кто из них главный бабуин в стае они выяснили.

– Вынужден вас огорчить, Ваша Светлость, но мы имеем приказ руа франков Луи об аресте инфанта Наварры Франциска Феба, – виконт подбоченился в седле, – и препровождении его в шато Плесси-ле-Тур. Здесь недалеко…

– Вы лично имеете такой приказ? – спросил дон Саншо. – Вы можете его мне предъявить, ибо такие приказы по отношению к соседним наследным принцам монархи устно не отдают.

– Приказ был у барона. Мы только получили устное распоряжение от сенешаля* его сопровождать и оказать ему всяческую поддержку, – честно ответил юноша.

– Микал, – повернулся инфант к моей свите, усердно обдиравшей баронский труп, – там есть какая-либо бумага с печатью монарха франков?

Микал встал на колени и на голубом глазу ответил.

– Нет тут никакой бумаги, Ваша Светлость. Только кошелек кожаный, шитый золотой нитью и в нем ровно сто золотых франков*. Конских. Я уже пересчитал.

Далеко пойдет этот ловкий шельмец в этом мире. Я сам видел, как он засунул пергамент, свернутый сплющенный трубочкой в свою сумку, но промолчал – оно мне надо?

– Как видите, мон сьеры, – дон Саншо снова обернулся к шотландцам, – Письменного приказа у вас нет. Куда его дел барон – мне неизвестно. Также как неизвестно мне, а был ли такой приказ у него вообще. Вам же такой приказ лично никто не отдавал, даже устно. Может, никакого письменного приказа и не было? И здесь вообще-то Анжу – земля Неаполитанского ре*, на которой приказы руа франков не действительны. А имеем мы на данный момент куртуазный поединок двух кавальеров, поспоривших, чья прекрасная Дама самая прекрасная на белом свете, в котором вашему барону просто не повезло. Глядя на молодость противника, он недооценил его. Хотя всем прекрасно известно, что лучшие учителя фехтования на континенте именно у детей коронованных особ. Я ясно выражаюсь? Всем понятны мои слова?

– Нам надо посовещаться, – сказал юный виконт.

Шотландцы, несмотря, что были под прицелом наших арбалетов, спокойно спешились, сбились в кучку и что-то терли там между собой, иногда подавая возмущенные голоса. Храбрые люди!

Через пять минут виконт спросил.

– Могу я подняться на борт и осмотреть тело барона?

– Имеете от меня на это устную охранную грамоту, – ответил дон Саншо.

Пока юный шотландский стрелок шел до сходен, Микал слегка подался назад, дернул плечом и от этого мимолетного движения лямка его матерчатой сумки упала ему в руку. И он практически незаметно даже для меня – который на него смотрел, скинул сумку в открытое окошко кормовой надстройки, которое возвышалось над палубой всего на локоть.

– Вы признаете, что по правилам благородного поединка, принц имеет все права на доспехи, коня и носимое имущество барона? – спросил дон Саншо виконта, когда тот поднялся на палубу барки.

– Никаких сомнений. Поединок я видел сам.

– Тогда прикажите вашим людям, чтобы они сняли с коня доспехи, седло и упряжь, а также все оружие, которое навешано на жеребца покойного.

Виконт отдал такой приказ, ну мне так кажется, потому что я снова не понял, что он там крикнул. Но внизу все закипело. Сразу пятерка гвардейцев стала раздевать коня.

А виконт, подойдя к телу барона, проверил мощницу*, поясной подсумок и левую латную перчатку. Выпрямившись, он отрицательно покачал головой и снова что-то крикнул вниз с борта.

– Виконт, если вам угодно, то все благородные люди моей свиты поклянутся вам, что никакого пергамента с приказом они не видели, – предложил я, зная, что Филипп, пока Микал воровал пергамент, был занят боковыми застежками баронской корацины*.

Ничем я не рисковал. Ни капельки. Микал у нас ни разу не благородный. Я же сам совру – не дорого возьму, под любой присягой. Остальные вообще ничего не видели.

– В этом нет необходимости, Ваше Высочество, я все видел сам, – ответил благородный шотландский юноша.

– Тогда, виконт, вы можете забирать тело вашего предводителя для достойного христианского погребения, – разрешил я.

Четверо гвардейцев поднялись на борт и снесли на берег тушку барона, на котором из ценностей остались только шелковая рубашка и ладанка* на шейной золотой цепочке.

Затем гвардейцы французского короля по одному стали вносить на палубу мое новое имущество.

Большой кованый конский нагрудник с упряжью его закрепления. Нагрудник был славной работы – умелый мастер делал, – абсолютно новый, белого металла и посеребренный – королю такой не зазорно. По краю его шла красивая резьба по металлу, растительный орнамент: розы, листья и шипы. Нижние края нагрудника выгибались вперед, создавая пологие ребра жесткости, закончившиеся выступающими углами. Неслабо достанется тем пехотинцам, в строй которых врежется на полном скаку тонная туша дестриера в такой нагрудник одетая. Сомнет, стопчет.

Железную маску с лошадиной морды, выкованную под образ мифического зверя с тупым рогом во лбу и султаном из трех страусовых перьев: белым, зеленым и красным. Также посеребренную и покрытую искусной гравировкой.

Сегментную броню с конской шеи.

Кольчугу с шеи же.

Седло с высокой спинкой почти до лопаток и ярко выраженной передней лукой. Седло сплошь было покрыто резной слоновой костью. Даже седалище. Всем понтам понты на таком жестком седле задницу отбивать.

Длинный вальтрап под седло из красного бархата, по бокам изнутри подбитый кольчугой – от стрел.

Попону с крупа коня – тяжелую, ее несли свернутую как ковер сразу три стрелка. Снаружи она была стегана ромбами набитыми паклей. Ромбы были белые и зеленые. С изнанки попона была подшита мягкой шерстяной тканью. А между этими слоями ткани попона была полностью из металлических колец.

Посеребренные широкие стремена с путлищами.

Богатую уздечку, крытую красным бархатом с серебром.

Страхолюдный боевой топор барона.

Меч-бастард*.

Клевец*.

Короткий арбалет-аркебуз* с дугами из рога пятнистого оленя в чехле из замши. Со стременем и хитрым бронзовым механизмом заряжания с седла рычагом.

Кожаная лядунка с двумя горстями свинцовых пуль, запасной тетивой и пулелейкой.

Заседельный чемодан толстой кожи на серебряных застежках. Я даже не предполагал, что такие удобные вещи делали столь давно. Что в чемодане лежит, я потом посмотрю, не будем терять лицо.

Бурдюк с вином.

Бурдюк с водой.

Сумка с походными харчами.

Плащ суконный бурого цвета, который, скорее всего, использовался как одеяло. С него даже не все репьи были вычесаны.

Вроде все – конь стоит голый в одном недоуздке.

Может, что еще от имущества барона у его валетов* осталось, но они, надо думать, не разбежались это отдавать мне.

– Коня заводить? – спросил виконт, который молчаливо простоял на палубе всю церемонию отдачи имущества проигравшего в поединке.

– Виконт, вы согласны со мной, что самая прекрасная девушка на свете – это демуазель Иоланта де Меридор из замка Боже в Анжу? – завел я старую пластинку.

– Как будет угодно Вашему Высочеству, – дипломатично ответил шотландец, – Я ее не видел, но я верю на слово столь умелому бойцу и благородному кавальеру. У меня самого пока нет Дамы, честь которой я должен был бы оспаривать.

И поклонился мне, приложив руку к сердцу в знак своей искренности.

– Тогда не будет ли вам в беспокойство отвести этого коня ей в шато Боже. Тут недалеко и вам по дороге. Только обязательно сказать Иоланте, что сегодняшний подвиг я совершил во имя своей Дамы и под ее цветами, – я показал на розетку, которая была пришита Иолантой к моему левому плечу. – Вам это не трудно, а ей будет приятно. Кстати старый барон де Меридор очень гостеприимен и без чаши отличного вина вас не отпустит. И к тому же в замке есть капеллан, который может свершить заупокойную службу по вашему барону.

– Буду счастлив, сослужить вам эту службу, Ваше Высочество, – сдержанно поклонился виконт.

– Вот и прекрасно. Мы расстаемся добрыми друзьями и это хорошо. И помните, виконт, что в Наварре, Бигорре, Фуа и Беарне также нуждаются в смелых благородных всадниках, как и в Туре, только мой двор веселей будет, чем у Паука. Не обещайте ничего. Просто запомните это. Мало ли какие в жизни бывают повороты. А теперь прощайте, нам пора отплывать.

– Виконт, если вашим людям будет не трудно, пусть отвяжут наши канаты с надолбов, – попросил в свою очередь дон Саншо.

– Почтут за честь, Ваша Светлость, – поклонился виконт инфанту и опрометью слетел по сходням, пока эти дурные принцы не нагрузили его еще какой работой.

Через три минуты на пляже никого не было, а матросы, занеся на барку сходни, вытягивали на борт освобожденные шотландскими дворянами канаты.

Нас больше ничто не держало во Франции.

Глава 6 Круиз по Луаре

Только отчалили, как рядом нарисовался дон Саншо Лоссо де ла Вега с дурным вопросом: зачем я отдал такого замечательного турнирного коня, стоимость которого не меньше полутора сотен двойных турских ливров*, если не больше?

– Понимаешь, брат, – сообщил я одноглазому инфанту свои резоны, – очень уж хотелось быстрее от берега отвалить, пока скотты напрягают мозговую мышцу, где мы их надули. К тому же места в трюмах у нас все заняты. Вводить этого монстра на борт, это значит кого-то, все равно кого из наших коней пришлось бы выводить на берег и бросать его там, что подозрительно, потому как наши андалузцы и дешевле стоят, но таким воякам, как эти скотты они все равно не по карману. Это раз. Время потеряли бы – это два. Рокировка коней выглядела бы странной, а любая странность вызывает подозрение – это три. К тому же в шато Боже они убедятся, что Иоланта действительно моя Дама сердца. Так что я из безвыходного положения сделал широкий и красивый жест, который мне ничего не стоил.

– Так уж ничего и не стоил? – поднял инфант бровь над здоровым глазом.

– Я этого коня не покупал, – усмехнулся я.

– А твой великолепный дестриер, оставшийся в Плесси-ле-Тур, уже не в счет идет?

– Скупой платит дважды, – выдохнул я.

– Не слышал такой пословицы, – покачал головой инфант.

– Теперь знаешь.

– Феб, ты такой умный стал после того как тебя по голове приложили. Может, стоит это чаще делать? – засмеялся дон Саншо.

– Все бы тебе зубы скалить, – попенял я ему.

И отметил, что дон Саншо ни на секунду не усомнился в том, что виконт отведет коня в шато Боже к Иоланте, а не присвоит такую ценность себе. И понял, что мои привычные перестраховки тут могут этих людей просто оскорбить в лучших чувствах. На пустом месте.

Стрелки спустились в трюм, откуда слышался ощутимый запах навоза и принялись вычищать стойла, выбрасывая ценное органическое удобрение прямо за борт. Дом шкипера, оказалось, был далеко – под Орлеаном.

Другие устраивали себе спальные места заранее на палубе.

Марта – жена приблудившегося ко мне литейщика, на носу барки, где было устроено что-то вроде очага, занялась готовкой на всю компанию. Девочки ей в этом посильно помогали, чего не сказать о ее муже, который сидя на фальшборте с тоской глядел на восток.

Дети литейщика, пока еще осторожно и не поднимая шума, сунули нос в каждый угол на барке, пока старшего не припахали колоть дрова для очага. А младший успел сойтись с пажом дона Саншо и они о чем-то уже увлеченно спорили. Мальчишки! Сословные различия имеются, а вот сословной розни в таком возрасте еще нет.

Скоро запах свежего навоза стали перебивать запахи вареных копченостей. Судя по всему, на ужин у нас будет так надоевший еще в лесу кулешик. А еще говорят, что Франция страна изысканной кулинарии. «Все врут календари…»

Луара, Луара…

Охи-ахи…

Бель Франс…

Ничего особенного. Скучные поросшие ивой берега как на Кержаче, по которому я студентом катался в байдарке. В лучшем случае – Десна, Двина, верховья Волги. Ничего экзотического, акромя, время от времени, выползающих на берег махин феодальных замков. Те да – в ассортименте и разнообразии. Есть на что посмотреть. Впечатляет. А потом все та же зеленая глубинка с редкими рыбачьими лодчонками.

Барка сплавляется медленно, синхронно скорости течения реки, которое тут довольно сонное. Шкипер кормовым веслом крутит, а все остальное не отличается от сплава плота. Главное кораблик на стрежни удержать и на мель не посадить. А мели и песчаные косы тут частые.

Встречные барки вверх по течению идут под парусом. Или стоят на якоре, когда ветра нет. Якоря тут интересные – из отслуживших свой срок мельничных жерновов. Я и не подозревал, какие в этом веке они мелкие – метр в диаметре, максимум. Но большинство мельче.

И что самое поразительное – никаких бурлаков как на Волге и в помине нет. Даже лошадей или волов, чтобы по берегу бечевой тянули барку против течения. И не понять сразу, в чем тут засада. Толи в том, что труд французских бурлаков очень дорог (но и русские бурлаки были одной из самых высокооплачиваемых профессий, а то, что Репин их в рванине рисовал, так, то рабочая спецодежда), толи в том, что земля по берегу кому-то вся принадлежит и за прогон бурлаков платить надо местному феодалу. Причем через каждые десять километров новому.

По этому поводу по ночам мы и сами на якоре стоим посереди общественной воды, вывесив на носу и корме по фонарю со свечкой. В темноте на мель сесть, как нечего делать. Вот и стоим. Часовых ставим своих, не надеясь на команду. И спим с оружием под боком, по выработавшейся уже привычке. Опасаемся даже не людей Паука, а местных баронов-разбойников.

Или просто разбойничков, без баронов. Таких тут тоже хватает.

Если бы не город Анжер, то и не заметили бы, как с Луара мы вышли в знаменитую в мое время Луару, которая поглощает половину русских туристов во Францию.

Анжер также прошли спокойно, неторопливо полюбовавшись на громаду герцогского замка.

Пытались, правда, вооруженные протазанами местные таможенники неаполитанского короля взять с нас свою мзду, потому как им за державу обидно, но обломались и лодочки свои обратно к берегу повернули. Принцы с рыцарских коней провозного не платят, а чтобы побережное взять, так это нам надо в черте города швартоваться, а мы проездом.

Рыба еще с борта ловилась хорошо даже на ту примитивную снасть, что я позычил у команды баржи – ветка орешника, леска плетеная из конского волоса и костяные крючки. Один, правда, бронзовый. Грузило из свинцовой дробинки и поплавок из гусиного пера. Хорошая рыба ловилась. Кому у нас скажешь – засмеют, как Мюнхгаузена, что пяти килограммовые судаки практически голый крючок хавают без прикормки. На полоску от портянки. А вот когда я на такую примитивную удочку девятикилограммового карпа вытащил, то почудилось, что просто в рай попал. Правда водить его пришлось, чуть ли не с полчаса и подсачивать всем чем под руку попало.

Жаль только всласть не посидеть мне так с удочкой: полтора-два часа и все. Больше даже нашим сорока человекам не съесть, то, что я за это время наловлю. Это, учитывая, что мелочь – до пяти килограмм, я обратно в реку выкидывать стал уже на второй день.

Жена моего литейщика уху готовила просто великолепно. В большом казане на всю ораву. С черным перчиком, лимончиком, оливками и каротелью. Так что и горячей юшки похлебать и рыбки вареной отдельно под белое вино из Боже употребить с ноздреватым серым хлебом, которым местные пейзане торговали на реке прямо с лодок. Картошки только не хватало для полного счастья. Мля буду, всех Колумбов отловлю раньше кастильской короны, и пахать заставлю, потому, что какая это жизнь – без картохи-то?

Но как бы ни была стряпня литейщиковой жены вкусна, к концу нашего речного круиза рыба в меню, к моему сожалению уже всем встала поперек горла. Неблагодарная скотина человек – разнообразия во всем требует. Жаль – рыбалка давала мне время не торопясь раскинуть мозгами над очередной порцией информации, что я впрямую выпытывал у Микала и окольными путями у дона Саншо.

Приелась народу рыба, хотя Марте удавалось даже паштет из рыбы для нас испечь. По вкусу что-то типа еврейской фаршированной рыбы, только без шкурки. А вот чередование рыбной диеты с классическим немецким бигусом пошло на ура. Так что объели мы всей баржой лошадок на капусту изрядно, пока до Нанта добирались.

Ну и какое путешествие без курьеза. Уже после того как проплыли Анжер подошел ко мне сержант и долго мялся, пока не выдавил из себя просьбу показать ему мой «смертельный» удар шпагой. Обещал, что как только поправлюсь, так обязательно его этому обучу. Мне не жалко, а уважение такого опытного вояки дорогого стоит. Тем более у меня на него планы прямо наполеоновские.

Но и на тему навыков своего тела всерьез задумался: как бы их в управляемом режиме поиметь? Не берсерковать же каждый раз. И так чую, что с церковниками меня напряги ждут.

Но сначала был очень серьезный разговор с Уве по поводу Фемы. На целый вечер. Дона Саншо очень задели слова мастера, что если он такого слова не знает, то и рассказывать ему о ней незачем. Я же о Фемгерихте знал кое-что – все-таки целый кандидат, и, специализируясь по германиям, трудно пройти мимо такой темы, но хотелось бы услышать из первых уст, правду ли в наших книжках пишут, или как про Сталина только байки травят?

В германских землях фемгерихт отказался ночной тенью фрейгерихта или как пишут в учебниках – суда шеффенов. Присяжных значит. Они в основном и судили, а поставленный властью фрейграф* эти решения только оформлял. Считалось у нас, что фрейгерихт более продвинутый и демократичный суд, чем непосредственное разбирательство императорского судьи или суда местного феодала. Только разница была в том, что на императорский суд стражники за шкирку приволокут, да еще древками копий по дороге напинают, а на Вольный суд явка вроде бы как добровольная, никто принудить не может в принципе.

Вот и занималась Фема поначалу теми, кто уклонялся от явки в Фрейгерихт. Но это только поначалу. Потом Фема прибрала себе власти по самое не могу. Забавно, что фемгерихт вообще не касался дворян и евреев. Ее жертвами было исключительно третье сословие, исправно платящее десятину в костел. И в большинстве дел основу составляли толкования веры, точнее нарушение десяти заповедей. Но самое страшное было даже не в этом, а в том, что суд Фемы был тайным, даже от подсудимого. Причем особенно от него.

– Вы мне не поверите, но достаточно голословного обвинения, которое подтвердят несколько человек под присягой. При этом они могут вообще ничего даже знать о том, что произошло. Они подтверждают лишь убеждение истца в его правоте, – горячился Штриттматер, торопливо нам это рассказывая. – И все – приговор вынесен.

Я еле успевал за ним толмачить синхронным переводчиком.

– И каковы наказания? – заинтересованно спросил дон Саншо.

Я перевел.

– Всего два, Ваша Светлость: изгнание или смерть. Но первое присуждается редко. Только если среди шеффенов есть у подсудимого заступники. Подсудимого на это судилище не вызывают, он даже не знает что стал объектом заочного разбирательства. И делается это лишь из того соображения, чтобы он не сбежал от наказания. Как правило – повешения.

– Ну и что же ты натворил drug sitnyi? – поощрил я мастера к дальнейшим откровениям.

– Точно не знаю, сир. Вроде в колдовстве меня обвинили, потому что мои колокола звучат красиво, без хрипоты, божественным звоном и слышно их далеко. А с последней работой ко мне просто очередь выстроилась. Но меня предупредили, что такой приговор надо мной навис. Я и сорвался со страху, покидав в повозку, что под руку случилось. Был у меня там и фургон большой, да я коней продал – кормить их накладно, а если куда ехать придется, то их всегда купить можно. Осла этого мне доносчик мой и презентовал вместе с вестью, что я приговорен. Думаю даже, не по особой доброте душевной он это сделал, а оттого, что если меня повесят, то все конфискуют в пользу города, а так практически все что я нажил, осталось ему – моему партнеру, через которого я работал в Малине. Он мастер там цеховой. А так для властей получается, что как бы я свое имущество вывез с собой полностью. В том числе не только вещи, но и секреты моей новой разработки ему достались. Сам-то я мастер бродячий – не каждый день в городах колокола нужны. Вот и кочуешь из города в город. А в Малине хорошо – город с репутацией. За небольшими колоколами туда купцы сами приезжают.

– Ты про Фему давай подробней рассказывай, а не про колокола. Про колокола в Беарне говорить будем, – подтолкнул я его к основной теме допроса.

– Сир, – просто взмолился мастер, – не выдавайте меня им. Я отработаю, я все, что хотите вам отолью. Я много умею.

– А мортиру из бронзы мне отлить сможешь? – спросил я его.

– Могу. Я отливал уже короткие бомбарды. Как колокола. Для Кельнского архиепископа.

– А из чугуна?

– Не пробовал из чугуна, сир. Врать не буду.

– А по чертежу сможешь?

– Был бы чертеж, Ваше Высочество, тогда что угодно смогу. Только из бронзы.

– Как poroch делать знаешь? – и осекся, потому как припомнил что слово «порох» по-русски изначально означает всего-навсего «мелкая пыль» – прах, да и само это слово русское, и поправился. – Огненное зелье.

– Простите, не понял, сир, последних ваших слов.

– Пульфер? – употребил я немецкий термин.

– Знаю я этот секрет, – с облегчением мастер закивал бородой. Только вот китайский снег* – вещь редкая. По крайней мере, у нас.

– Вот и laduchky. Теперь проясни нам: почему ты так далеко убежал от места судилища.

– Так я, сир, к тому и веду. Приговор привести в исполнение должен каждый присутствующий на фемгерихте шеффен – кто первый доберется до жертвы с веревкой. А могут убийцу и нанять. Потому как они должны меня преследовать до тех пор, пока не повесят. Правило у них такое. Неотвратимость называется. Я всего на шаг впереди от своих убийц. Еле ушел. А тут осел пал… Я и впал в смертный грех отчаяния.

– И за море за тобой с веревкой побегут? – спросил Саншо.

– Нет. За море не пойдут, – убежденно сказал Штриттматер. – Но по землям франков, по Бургундии, по Свисланду*, по Тевтонскому ордену, по Поланду* рыщут как у себя дома. Про империю я уже не говорю.

– Вот и успокойся. Ты под моей защитой. Скоро в Нанте наймем большой корабль и уплывем в Пиренеи. А в моих землях любой дойч за лигу виден, – похлопал я по плечу мастера. – Думай лучше, что тебе для работы будет потребно. И еще я тебе учеников дам – один не справишься с тем, что мне нужно. А ты мне из них мастеров выучишь.

– Дай Бог, дай Бог, – прошептал мастер.

Все-таки, несмотря на всю науку третьего тысячелетия, недостаточно знаем мы о гормональном аппарате человека. Можно сказать, вообще ничего не знаем. С меня, как историка, какой тут спрос, если современные мне врачи человека в целом вообще человека лечить разучились. Каждый из них знает какую-либо часть нашего организма. Ее и лечит тремя десятками зазубренных в институте апробированных методик. Не подошла одна, применят другую, с иной химией. Лекарства могут месяцами подбирать, пока ты загибаешься. Названий-то в десятки раз больше чем самих лекарств. Бл-и-и-и-и-н, а здесь и йода-то примитивного и то нет. А вот пыряют друг друга разным отточенным железом в разы чаще, чем дома.

У меня от этих гормонов не только все время елдак стоит как деревянный, но и зуд в лапочках появился. Не о том, что вы подумали, а обуяла невероятная жажда деятельности. Причем такая – вперед и с песней, «задрав штаны за комсомолом», потом посчитаем, во что это нам обойдется. Пушками брежу даже ночью – медными, зеркально блескучими символами фаллическими. Рецепты черных порохов пытаюсь вспомнить. Америка так вообще свет в окошке и звезда в лукошке: картошка, подсолнух, баклажаны, кукуруза, какао, САХАР!!!. Одновременно хочется сделать всех счастливыми и писать стихи. «Я помню чудное мгновенье…»

Остановились как-то на деревенской прибрежной ярмарке – десяток возов и два десятка лодок. Добрать свежих продуктов – кур в основном, меда, сушеных яблок, хлеба и сыра. Так не удержался и купил, не глядя, местную гитару. Задорого. Для местных крестьян задорого. Потому как инструмент не совсем местный, а привозной из Валенсии. И только потом, когда отплыли, увидел, что в это гитаре аж десять струн из воловьих жил. На грифе колки веером. А сама больше на мандолину – переросток похожа. А то и на индийский этот, как его… под звон которого Кришну харят?

А-а-а-а-а, где наша не пропадала. На двенадцатиструнке играл, и к этой приловчился. Настроил струны попарно, без шестой. Корявенько, без основного баса, но тренькать можно. Что и делаю, облокотившись на надстройку, мелодии молодости пощипываю – из осторожности только медленные. А то, как «Рамштайн» про два патрона включу, так меня свои же люди сдадут в инквизицию на перевоспитание. И не подумайте о них чего плохого. Не от корысти или злобы – только от страха Божьего за спасение моей души.

Детишки литейщика расселись рядом на палубе – никакого чинопочитания, и канючат «еще», да «еще».

Не понял, я что, со своим десятком блатных аккордов у них тут за крутого шоу-трубадура проскакиваю? Похоже, что так.

Пощипал на бис «Зеленые рукава», сугубо инструментально. Мелодия на все времена и на все возраста.

Тут и стрелки подтянулись, матросы, и хотя дистанцию держат, но уши у всех как локаторы.

Стемнело.

Фонарики повесили.

А они все ждут продолжения концерта. Ненавязчиво так, словами не просят, но атмосферой давят. Сенсорный голод у людей. Понять можно.

Подумал я здраво и обокрал БГ на стихи, как он сам у итальянцев с ирландцами музычку тырил. Грубо перевел для детей на немецкий «Под небом голубым» и запел про то, что «есть город золотой…».

А голос-то у меня оказался нехилый: сильный, бархатный и красивый. Басков отдыхает. Хотя я и так принц, Феб – красавчик златовласый, девки благородного звания сами на шею вешаются. Это уже перебор с бонусами или такое чувство юмора у того кто меня в это тело засадил.

Потом перевел ту же песню на язык франков и спел уже для всех.

– Чьи это стихи? – спросил дон Саншо.

Пришлось потупиться скромно и сказать

– Мои.

– Тебя точно надо чаще бить по голове, – покачал он головой. – Надо же какая прекрасная куртуазия… А раньше ты только на дудочке свистел, как пастушок.

Что только про самого себя не узнаешь вот так ненароком.

Потом я еще несколько медленных композиций сбацал, чтобы избыть накатившую тоску по податливому женскому телу – в школе мне это помогало. Тут тоже этот рецепт оказался универсальным. Все же возраст у тел одинаков. После «Гёрл» и «Мишель» давление спермотоксикоза на мозги малехо отпустило.

Снова в голос пою и думаю: «А не сболтнул ли я чего-нибудь лишнего?». Все же я попаданец. А попаданец просто обязан дуть советы в уши Сталину, убить «кукурузника», создать промежуточный патрон и командирскую башенку на Т-34. Да, и перепеть Высоцкого. Полный набор, да не к этому времени. Потому, как и Сталин, и «кукурузник» тут я – един в двух лицах. На все остальное просто технологии недоросли. А Владимира Семеновича еще адаптировать и адаптировать к местным реалиям. «Значит нужные книжки ты в детстве читал…» – вроде как про этих жителей, но они просто не поймут, о чем я глотку надрываю. Где монастырские послушники, а где рыцари? Дистанция несовместимая.

Сам удивляюсь, как наблатыкался я моментом переводить с языка на язык. А тянется хорошо, душевно.

 
Вдоль Эбро гуляет, вдоль Эбро гуляет, вдоль Э-э-э-эбро гуляет,
Эскудеро младой.
А донна младая, прекрасна, свежа и … С под кружев мантильи
Льёт слезы рекой.
– О чем дева плачешь, о чем дева плачешь, о чем дева плачешь,
Воды Эбро солоня?
Я рыцарь без страха, упрека и лени. Готов защищать тебя
Твердой рукой.
– За два мараведи гитана гадала, старуха гадала
За ручку брала
Не быть тебе дева, – гитана сказала. Не быть тебе дева
Идальго женой.
Поедешь венчаться, в Туделу, в соборе. Поедешь венчаться…
Обрушится мост.
Вдоль Эбро гуляет, вдоль Эбро гуляет, вдоль Э-э-э-эбро гуляет,
Кабальеро младой.
А донна красива, но бледно-зелёна. Лежит себе вечно
Под быстрой рекой.[2]2
  Текст Юрия Борисова.


[Закрыть]
 

Тренькнула последняя струна. В образовавшейся тишине только жена литейщика откровенно всхлипывала, тихо плача и утирая слезы передником. Совсем как русская баба.

Разрывая тишину, раздались аплодисменты с темного берега.

– Шарман, шарман, – с некоторой ехидцей в голосе сказала темнота. – Не чаял встретить в такой глуши сильного поэта. Вот только с размером строф у вас просто беда, молодой человек. Вас разве не учили стихосложению…

– Кто там так дерзко голос подает, – гневно рявкнул шевалье д’Айю.

– Франциск дю Валлон де Монкорбье, мессиры, – спокойно отозвалась темнота. – К вашим услугам.

А не слишком ли близко мы строим от берега, – моментом подумалось мне. – В самый раз для бандитского налета на лодочках.

А вслух сказал.

– Я с удовольствием возьму у вас пару уроков, мессир, но только утром. Приглашаю вас к завтраку. Ночь предназначена Богом исключительно для сна, а то разное может приключиться по дьявольскому наущению, пока Бог спит, в том числе можно будет проверить, узнает ли завтра шея, сколько весит зад.

– Вы меня озадачили, мон сьер, – донеслось из темноты. – Что ж, сомневаюсь в явном, верю чуду. А за приглашение: спасибо. Непременно постараюсь почтить ваш завтрак.

Ночь прошла спокойно. Наверное, потому, что выставили тройной караул. Один явный и два секрета. Но пронесло, в темноте нас никто так и не побеспокоил, хотя я очень опасался нападения, зная репутацию этого «мессира Франсуа» из книжек моего времени.

Но господин дю Валлон де Монкорбье нарисовался утром один, без подельников. Так сказать, без ансамбля…

Послали за ним лодочку с одним матросом. Эта долбленка все время за нами так на привязи и плыла. Вот и пригодилась.

Лицо пришельца было морщинистым и старым. Глаза светлые. Выцветшие. На вид ему было лет шестьдесят, а вот как на самом деле? Трудно сказать. Тем более под седой недельной щетиной. Бродячая жизнь быстро старит. Достаточно на сибирских бичей посмотреть.

Одет пришелец был по-господски, но потасканно и потерто, хотя и аккуратно. Все что надо было зашито и заштопано заботливой женской рукой. Судя по свежим ниткам – недавно. На боку у него висел фальшион* с медным эфесом в сильно потертых кожаных ножнах. На поясе – тощий кошелек и небольшой кинжал, похоже – мизерикорд*. Колет зеленого сукна на крючках выглядывал из-под бурого плаща с капюшоном, сработанного из материала, который я не мог определить даже отдаленно. Свободные штаны ниже колен, а не шоссы с пуфами. Стоптанные порыжелые сапоги до середины икр (видно было, что ботфорты с них обрезаны). Довершал облик длинный посох с привязанным к нему небольшим узлом.