Текст книги "Принц Вианы"

Автор книги: Дмитрий Старицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Белье – тонкого льна короткая рубаха, которую Микал обозвал камизой [93]93
  Камиза– нижняя рубашка. Могла быть просторной или облегать тело благодаря шнуровке, которая собирала ткань на боках. Женская камиза была длиной до пят и часто без рукавов.


[Закрыть], и нечто вроде трусов-боксеров до середины икр примерно, с гашником на поясе и тесемочной подвязкой над коленом, под названием брэ [94]94
  Брэ– нижнее мужское белье по типу «семейных» трусов длиной ниже колен.


[Закрыть].

Шоссы [95]95
  Шоссы– штаны‑чулки. Изготавливались из шерстяного сукна либо на теплую погоду – из льна. К низу шосс могли пришивать кожаную стельку. Чтобы не сползали, их крепили к брэ и делали подвязки под коленом из ткани или кожи, с пряжкой или без. В холодную погоду на первую пару шосс могли надевать еще одну, укороченную (иногда – до колена). В XIV в. в Италии появились сшивные шоссы, первоначально только сзади.


[Закрыть]– чулки тонкого сукна. Одна штанина сине-желтая, разделенная по вертикали, другая – красная. В таких только украинским национал-коммунистам ходить.

Пуфы вислые без наполнения, по цвету синие, в разрезах желтые, а гульфик красный, что меня отдельно развеселило.

Синего цвета, набитый паклей как ватник, с вертикальными швами приталенный жакет на крючках от горла до пупка – ниже короткая баска, но рукава еще привязные, и если их пришить, то назывался бы колет.

На голову – синий бархатный берет на красном околыше. Без перьев. Но крепления для пера есть.

Кое-где сукно побито молью, но если особо не приглядываться, то и не видно. Наверное, это остатки одеяний придворных Рене Доброго, сохраненные бережливым управляющим.

Оторвал от полотна простыни две полосы на портянки. Вбил ноги в сапоги – и одет. Остался только пояс со шпагой и кинжалом.

Тут и Микал из бочки вылез, вытерся простыней, затем облачился в такие же одежды, что и у меня. Разве что вместо берета снова у него длинный красный шаперон с оплечьем, понизу вырезанный треугольниками. И сразу он стал похож на карточного джокера, вызвав у меня этим улыбку.

Опоясался Микал своим ремнем с тесаком. Собрал свою старую одежду и вынес. Вернулся быстро. Глянул на столик и сказал:

– Вы, сир, особо на сыр не напирайте – скоро обедать будем.

– Ты куда свою одежду унес?

– В стирку. Вашу баронские прачки уже постирали – сохнет.

– Ладно, доедай сыр и пошли.

– Я есть не хочу, сир, но если вы приказываете… Вот сидра бы я выпил.

– Пей и рассказывай новости.

Вытерев капли сидра с уголков рта, Микал доложил:

– Вернулся сержант с баронским слугой. Они вроде как барку наняли до Нанта. Отсюда до пристани четверть дня пути пешком. Так что, если вы прикажете, сир, то завтра выдвигаемся.

– А почему я могу не приказать? – поднял я бровь.

– Ну мало ли… – подмигнул он мне. – Чувствуете себя не готовым к дороге. Здоровье не позволяет… Или пока чепчик красный еще не смятый.

И смеется одними глазами.

– А кроме нас никто мыться не будет? – удивился я пустоте помещения.

– Кому было крайне необходимо омыть ту или иную часть тела, те уже обошлись ведром у конской поилки, – совершенно серьезно Микал мне это выдает. – Но большинство, особенно франки из Фуа, слишком суеверны: боятся от мытья заболеть. А инфант омылся еще с утра, до завтрака.

– Попил? Пошли, – дал я команду.

Вместо обычной мессы патер Дени (Денис, если по-русски, хотя по-французски Дениз – это женское имя) служил сегодня благодарственный молебен об избавлении нас от напастей. В общем, «да воскреснет Бог, и расточатся врази Его».

И не прерываясь, «вторым отделением концерта» отбарабанил молебен о плавающих и путешествующих. О нас, сирых, значит.

Не пойти на такое мероприятие я не мог, хотя не очень-то и хотелось. Я ведь даже не атеист, скорее – агностик [96]96
  Агностик– человек, который не верит ничему, что не может быть подтверждено органами чувств, и который считает, что доказать существование или несуществование Бога невозможно.


[Закрыть]. Но отрываться от коллектива в церковных мероприятиях Средневековья – это будет похлеще, чем манкировать партсобраниями в советское время, в период сталинизма.

Пошел – и не пожалел.

Боже, какой великий актер пропал в этом старом и плюгавом провинциальном священнике. Какой голос! Мощный, красивый, богатый обертонами баритон, заполняющий все пространство пристроенной к стене восьмиугольной капеллы с хорошей акустикой. Голос проникал во все углы и, отразившись там, возвращался и уязвлял, как казалось, самую душу.

Некоторые прихожанки обливались слезами умиления, и чувствовалось, что это им привычно.

С таким патером верилось, что Бог есть и что он нас любит. И что Бог есть сама Любовь. Душа стремилась вырваться из тлена своей оболочки и публично очиститься покаянием. Но это для меня было бы извращенным способом самоубийства. Внедрившись в тело юного принца, мне оставалось только всю оставшуюся жизнь лгать на исповеди. Для окружающих меня людей внедриться в человека может только бес. Даже Жанну д'Арк в этом веке сожгли, а у девушки всего лишь были слуховые галлюцинации.

А театр одного актера все продолжался, и хотелось неистово бисировать, кричать «браво!» и не отпускать со сцены маэстро без комплимента. Но всему приходит конец, особенно прекрасному.

Откровенно говоря, я до дрожи боялся исповеди именно у этого священника. Но патер всех нас причастил плоскими пресными облатками без нее. Попустил как плавающим и путешествующим.

После довольно скучного, но обильного обеда, все еще находясь под впечатлением мессы, прогуливаясь по двору замка, неожиданно столкнулся с Иолантой.

Я сделал учтивый поклон и спросил:

– Дамуазель, не удовлетворите ли вы мое любопытство?

В ответ она сделала реверанс и кивнула головой, поощрительно похлопав ресницами.

– Почему вы носите одежду вилланки, а не платье, приличествующее дочери барона?

– Ваше высочество, вы когда-нибудь носили железный корсет, который на ребрах так стягивают шнурами, что невозможно дышать?

И не дождавшись ответа, продолжила:

– А мне приходится хлопотать тут по хозяйству, потому что дедушка везде не успевает на своей деревяшке. Вот и представьте меня на хозяйственном дворе в корсете и юбках на обручах. Много ли я успею? Сразу скажу: гораздо меньше, чем дедушка на протезе. К тому же других благородных дам тут нет – некому меня за мое поведение осудить. Я полностью удовлетворила ваше любопытство, ваше высочество?

– Нет. У меня к вам будет еще просьба: не покажете ли вы мне укрепления замка?

– Охотно, ваше высочество, следуйте за мной.

– Иоланта, я же просил называть меня Франциском.

– Как прикажете, ваше высочество, – снова присела она в реверансе. – Для меня это честь.

– И еще один вопрос: как давно служит здесь патер Дени?

– Всю свою жизнь, ваше высочество. Был бы он моложе, не видать нам его – забрал бы его с собой в Прованс Рене Добрый, который очень любил его мессы.

Мы стояли на площадке угловой башни и любовались прекрасным пасторальным видом на виноградники, поля, ветряную мельницу и лес, закрывающий горизонт.

– Удивительный вид по совершенству линий и гармонии. Даже чем-то душу размягчает, – говоря это, я обнял девушку сзади, ласково положив ей руки на живот и осторожно поглаживая.

Вопреки ожиданию, это не вызвало острого отторжения или робкого протеста; наоборот, меня поощрили к дальнейшему действию, положив голову мне на плечо.

Микала я оставил внизу у лестницы в башню, так что помешать нам неожиданно никто не мог.

– Вы мне так и не договорили, ваше высочество, о музыкальной игре, утром, – голос у девушки подпустил низкую хрипотцу, которая так остро возбуждала естественное мужское желание.

Одна моя рука переместилась на ее грудь, очень удобного размера, полностью заполнявшую мою кисть, а другая осторожно двинулась исследовать низ живота, осторожно подбираясь к лобку. Представлял я себя при этом явно Волком из сказки. Однако соски Красной Шапочки затвердели и были готовы порвать батист рубашки. По ее телу пробежала легкая дрожь. Одновременно я вдувал в ушко прекрасной дамуазели какую-то куртуазную чушь, высвободив аккуратную розовую раковинку из-под чепчика собственным носом. Тут все равно, что говорить, лишь бы воздух сотрясать около уха. И не представлять себя неотесанной деревенщиной, которому только бы грубо лапать, никогда не слышавшему куртуазной пословицы: «взялся за грудь – скажи что-нибудь».

– Ох, принц, – прогресс, однако, девушка перестала меня титуловать «высочеством» в обращении, это уже прямое приглашение к интиму, – вы, наверное, всем девушкам такие слова говорите, зная, как наша сестра падка на лесть. Особенно такую тонкую.

А на меня она уже просто навалилась. Пришлось даже самому прислониться к каменному зубцу, ограждающему башню.

– Ну так где ваша кожаная флейта и как на ней играть? – Она положила свою ладонь на мою, под которой была ее грудь, и слегка надавила.

Ладно, девочка, сама напросилась. Я снял руку с ее груди, расслабил завязки на гульфике, потом взял ее руку и резко засунул к себе в святая святых.

– Что это? – растерялась девушка от неожиданности и слегка напряглась.

Рука Иоланты чуть дернулась назад, но я ее удержал, поясняя:

– Это и есть кожаная флейта. Сейчас я тебя буду учить, как на ней играть изумительные по красоте мелодии.

«По всем методикам двадцать первого века», – добавил я мысленно.

– О, Франсуа, что вы делаете? – выдохнула девушка осуждающим тоном, однако ничего не выпуская из руки…

Ничто не остается незамеченным и ничто не остается безнаказанным. Особенно в таких маленьких общностях, как замок. За ужином, изрядно приняв на грудь, старый барон, сверля меня глазом, как буравчиком, все же выдвинул мне претензию:

– Ваше высочество, при всем моем уважении к вашему сану, я бы все-таки попросил не кружить голову моей девочке, которая только-только вышла в мир из монастыря кармелиток, где проходила обучение. Никто в ее возрасте не сможет устоять перед принцем, особенно если он такой златовласый красавчик, как вы. Но вы-то должны сознавать свою ответственность…

Наверное, человек пятнадцатого века был бы уже надежно приперт к стенке несложными аргументами, которые на меня обрушил старый барон. И человеку пятнадцатого века ничего не оставалось бы иного, как сознаться и покаяться. Рубаху рвать, пуп царапать… И в итоге чем-то компенсировать свое прегрешение. Возможно даже свадьбой. Как там в шутку говорили в России миллениума: за руку брал, в глаза смотрел – женись! Нет, жениться бы никто не заставил, невелика птица – дочь провинциального барона. Но нарушение закона гостеприимства – это несмываемое пятно на репутации. Это серьезно. И чревато последствиями.

Но, слава богу, за годы советской власти, а особенно последующие десятилетия «дерьмократии» и господства пиара, демагогии русских людей обучили так, что я бы мог давать уроки Макиавелли. Это учитывая, что я был далеко не самый продвинутый в данной общественной дисциплине. Хотя, если взять мой многолетний опыт написания годовых отчетов, то…

– Барон, – поглядел я в его буравчики чистым и ничем не замутненным взором. – Могу дать вам честное слово кабальеро, и даже поклясться на Святом Писании, что после встречи со мной ваша внучка осталась такой же целой, как и до нее. Девственность ее никак не пострадала, если вы об этом печетесь. Просто она показала мне великолепные виды с ваших стен – они действительно очаровательны. И между нами не было ничего, кроме пары касаний губами друг друга. Можете смело выдавать ее замуж, претензий от будущего супруга не будет. Но и Иоланта может записать себе на щит куртуазную победу над настоящим принцем, что несколько поднимет ее самомнение. Если хотите, я завтра объявлю ее своей Дамой [97]97
  Дама(дама сердца) – культ прекрасной дамы появился в Провансе из особого поклонения Деве Марии, «кроткой Даме небес», в честь которой не только возносились горячие молитвы, но и слагались стихи. Ее изображения на иконах увенчивались короной. Чувственное поклонение Богородице возвеличило в свою очередь и земную женщину, и земная любовь становилась более возвышенной и окрашивалась особыми поэтическими тонами. Это был культ любви в основном духовной, платонической. Окружая почитанием даму сердца, рыцарь, в сущности, служил не ей, а некоему отвлеченному идеалу красоты и непорочности, который он создавал в своей душе. По установившимся взглядам, рыцарь и не должен был стремиться к разделенной плотской любви, дама сердца должна быть для него недосягаемой и недоступной. Такая любовь, как считалось, становилась источником добродетели и входила в состав рыцарских заповедей. В кодексе рыцарской любви центральное место занимали ратные подвиги в честь прекрасной дамы и ее прославление. Рыцарь бился на турнирах, прикрепив перчатки своей дамы к шлему и прибив к щиту табличку, превозносившую ее добродетель и красоту. В эпоху Возрождения в честь прекрасной дамы слагались стихи и исполнялись серенады. Обычаи рыцарской любви были неторопливы. После нескольких месяцев ухаживания рыцарь получал право поцеловать руку своей дамы. Точно следуя принятым в обществе правилам, он постепенно продвигался по ступеням близости, завоевывая сердце своей избранницы. При этом успех у любимой женщины всецело зависел от степени заслуг рыцаря. В сословной системе Средневековья имела значение не личность человека, а та роль, которую он играл в обществе. Такой же функцией была и женщина. И только в любви она была сама собой, только в любви рыцарь относился к женщине как к личности. Гимны любви, слагаемые трубадурами, были страстной мечтой об идеальных, человечных отношениях. Обожествляя женщину, они представляли ее как воплощение лучших человеческих свойств – красоты, доброты, грации, ума, человеколюбия. Дама могла быть замужней, и это ее не компрометировало, т. к. идеалы такой любви считались изначально только «высокими».


[Закрыть]и буду носить ленты ее цветов.

Уф. Вот это спич. Да еще на старофранцузском. Хотя он мне вроде как родной в этой тушке.

– Хорошо, если так… – протянул барон уже без уверенности в себе.

– Можете вызвать врача, чтобы он осмотрел Иоланту на этот предмет. Я не восприму такие ваши действия как урон моей чести, а лишь как ваш эксцесс чадолюбия.

Хорошо, что вовремя прикусил себе язык. Первоначально я хотел предложить пригласить повитуху.

– Нет, только не это. Я не хочу сплетен по округе, – замахал на меня руками барон. – Даже не уговаривайте, ваше высочество. Мне достаточно вашего слова.

И махнул залпом кубок вина граммов на триста.

Я тоже пригубил свой кубок – пить хотелось. Все же это тяжелый труд: сознаться в проступке, и ни в чем не соврать, просто отмести в сторону компрометирующую информацию как несущественную. Прав все же был Билли Оккам, францисканский монах из Южной Англии, когда полторы сотни лет назад, если отсчитывать от нашего застолья, заявил: «Не умножай сущностей без необходимости».

– Вы вложили свой меч в ножны, барон?

– Да, ваше высочество, – ответил он, пододвигая мне очередное блюдо. – И в знак смирения позвольте мне поухаживать за вами.

– Я очищен вами от недостойных подозрений, господин барон?

– Да, ваше высочество, и нижайше прошу вас простить меня за них.

Все же доверчивый народ живет в эту эпоху. Намного чище душой, чем мы – их потомки. Даже совестно стало.

Некоторое время мы жевали, поглядывая на другую сторону стола, откуда в нашу сторону стреляла глазками юная Иоланта, одновременно смеясь тому, что ей втирал сьер Вото.

Наконец барон разродился:

– Ваше высочество, а вы серьезно сказали насчет ношения вами цветов Меридора в честь Иоланты?

– Более чем, барон. Я буду носить их на каждом турнире. При условии, что вы не будете запрещать нам невинные прогулки по стенам замка и беседы о музыке. Это развлекает нашу скуку здесь.

– Хорошо, – судя по собравшимся морщинам на лбу, барон что-то спешно калькулировал, – но вы объявите ее своей Дамой сердца при отъезде.

Утвердил он это уже как свое условие.

– Я сам это предложил и давать задний ход не собираюсь. Слово принца тверже стали.

– Но ничего большего, кроме поцелуев, ваше высочество. И чтобы никто этого не видел. Изворачивайтесь сами как хотите.

– Меня коснутся только губы Иоланты. Клянусь, – ответил я на голубом глазу и не соврал.

Даже поднял правую руку в подтверждение. Чувствовал себя при этом последней свиньей, реально обманывающей этого ч у дного старика, но ни словом не соврав.

Но страсть, страсть юного тела подталкивала меня и к большему, хотя мне и удавалось старым сознанием удерживать пока гормональный шторм юнца в узде. Припомнив свои ощущения на башне от «французского поцелуя» Иоланты, я чуть не застонал за столом. Память услужливо повторила то наслаждение, которое я испытал. Блин! Да сколько ж можно?

– Я надеюсь, вы разрешите нам вдвоем посмотреть со стен вашего замка закат солнца? Это так романтично.

– Хорошо, только не оставайтесь там, в темноте, – дал свое разрешение барон, – опасно на лестнице.

– Я обязательно прихвачу с собой слугу с факелами. На всякий случай.

Упоминание присутствия слуги на культурном мероприятии окончательно успокоило барона.

Е-э-эс!

Надо же, я снова становлюсь мальчишкой. А еще чувствую себя козлом, которого запустили в огород.

Рано я обрадовался. Старого барона кем-кем, а вот только дураком считать не надо. Так он и пустил козла в свой огород без присмотра. Три «ха-ха». Присмотр был надежно обеспечен в виде дородной бабы из служанок лет под тридцать, одетой так же, как Иоланта, только чепец на ней был черный. Впрочем, надо отдать должное вкусу барона, сия особа была весьма привлекательной на личико и щедро одарена выдающимися выпуклостями и впуклостями в нужных местах фигуры. На местный вкус – так и вовсе неотразимая красавица с очень обещающим взглядом блудливых синих глаз.

Обещающих все.

Именно мне.

«Знойная женщина – мечта поэта». Все просчитал старый барон, в том числе и «квадратные яйца» малолетнего шалопая после продолжительной «тискотеки» с его внучкой.

Так мы и прогуливались ближе к закату по замковому саду парами. Я с Иолантой впереди, отступя от нас на десяток шагов – Микал с дуэньей моей пассии.

Пришлось, слегка придерживая локоть внучки барона, действительно разговаривать с ней о музыке.

Тоска.

Утешало только то, что такая же тоска читалась и в глазах Иоланты.

Погуляли немного в саду, а потом всей компанией пошли к угловой башне, чтобы действительно насладиться закатом с высоты замковых крутин, раз уж так все пошло наперекосяк.

Перед входом в башню Микал запалил факел, но меня с баронессой на винтовую лестницу пропустил вперед.

Вид с башни на закат был потрясающий. Тень от леса постепенно набегала на поля и виноградники, с которых неторопливо уходили припозднившиеся пейзане. Солнце уже прогуливалось по верхушкам деревьев на горизонте. Пруд, бликуя, окрашивался в фантастические цвета.

Иоланта прислонилась ко мне спиной и из моих мятежных рук, ласкающих ее грудь и живот, с восторгом наблюдала за быстро сменяющимися метеорологическими эффектами природы.

– Почему я раньше пропускала такое волнующее зрелище? – спросила она как бы саму себя.

В этот раз на ней было надето меньше юбок, судя по ощущениям.

– Наверное, потому, что раньше не с кем было поделиться охватывающими при этом чувствами, – ответил я ей немного самонадеянно, слегка прикусив за мочку уха.

– Ты прав, Франсуа; когда меня переполняет любовь к тебе, краски природы кажутся мне ярче и сочнее, – закинула девушка пробный шар.

Я оглянулся посмотреть на наших спутников, ища в них смены щекотливой темы, но никого не увидел на площадке.

– А куда делись наши соглядатаи? – спросила Иоланта, оглядываясь вместе со мной, одновременно проводя рукой по моему бедру.

Люк на боевую площадку оставался открытым, и в него с лестницы были видны сполохи отраженного пламени факела. Наши сопровождающие тактично нас покинули.

Ну, Микал, ну, сукин сын, еще один плюсик заработал. Не ошибся я с ним. Скоро этот нахаленок меня еще «мин херц» обзывать будет.

Не обнаружив рядом эскорта, мы немедленно бросились друг другу в объятия, скрепляя обоюдное желание крепким поцелуем, давая волю изжаждавшимся рукам, и самозабвенно предавались стоя глубокому петтингу до тех пор, пока не услышали раздававшиеся из люка ритмичные охи, переходящие в тихий взвизг. Иоланта непроизвольно отстранилась от меня, но я снова прижал ее к себе. Я сразу понял, что это Микал отдувается за меня на дуэнье. На здоровье. Должен же человек, хотя и раб, получать хоть какое-то удовольствие от службы.

Под юбками у моей пассии были суконные чулки, похожие на шоссы со смешными завязками выше колена. Как и шоссы, вверху они крепились к поясу. А вот больше никакого нижнего белья, в отличие от мужчин, дамы тут не носили…

Поспать удалось недолго. Перед рассветом я был безжалостно разбужен своей «ступенькой», наскоро им же умыт и чуть ли не за руку оттащен все к той же угловой башне «любоваться рассветом».

На крутине нас уже ожидала Иоланта в обществе улыбающейся до ушей дуэньи. Только сейчас все взгляды и улыбки этой валькирии были предназначены не принцу, а рабу.

Охотно исполнив ритуал «французской любви», которую, наверное, в этой местности теперь уже назовут «наваррской», Иоланта просветила меня, что инициатива любования рассветом исходила от дуэньи и что она была разбужена так же безжалостно, как и я. Но нисколько об этом не жалеет.

Это как раз я давно заметил: женщина считает правильным все, на что решилась.

И мы действительно успели налюбоваться восходом солнца под охи и взвизги, которые издавали с винтовой лестницы те, которые по идее старого барона должны были блюсти нашу с Иолантой мораль, если у нас с ней не останется нравственности.

Встреча рассвета неожиданно закончилась в замковой капелле, где патер Дени отслужил нам мессу Прощения, согласно которой у всего нашего отряда на будущее образовалось сорок дней индульгенции [98]98
  Индульгенция– в католической церкви: освобождение от временной кары за грехи. Вопреки распространенному заблуждению, индульгенция не имеет никакого отношения к отпущению грехов, которое дается только в таинстве исповеди. Отпущение временной кары христианин получает через действие Церкви из сокровищницы заслуг Христа и святых. Индульгенция может быть частичной или полной, в зависимости от того, освобождает ли она частично или полностью от временной кары за грехи. Каждый верующий может получать индульгенции как для себя, так и за умерших. Злоупотребление – продажа письменных индульгенций за деньги. В 1567 г. папа Пий V запретил любое предоставление индульгенций, включающее какие‑либо денежные расчеты, но было поздно – Реформация уже началась.


[Закрыть].

Такое известие всех моих людей настроило на благостный лад. Прошлые грехи простили вчера, сегодня простили будущие – как не радоваться верующему человеку… Тем более что все задарма. Платил за всех дон Саншо, оставив на алтаре жертву в дюжину турских денье [99]99
  Денье( фр.denier от лат.denarius – денарий) – средневековое подражание римскому денарию. Разменная французская монета, которая ходила в обращении во всей Западной Европе. Серебряная монета, в которой от 1/3 до 1/2 меди, общий вес 1,3 г. Самая мелкая монета 1 обол = 1/2 денье. 12 денье = 1 грош (гро, су). 20 денье = 1 солиду. 1 ливр = 240 денье = 1/4 луидора. В XIV в. появилась монета достоинством 3 денье – лиард. Английский пенни – подражание денье.


[Закрыть].

После церковной службы осталось нам только позавтракать, собраться – и в путь. Однако торжественные наши проводы из замка Бож е начались со скандала.

На совете командиров, состоявшемся после завтрака в моих покоях, при обсуждении движения отряда от замка до реки я категорически отказался от носилок, напирая на то, что чувствую себя вполне сносно.

– Меня уже не тошнит и головокружения стали редки, – выдал я свои аргументы. – Тем более что носилки сильно тормозят движение всего отряда. Отлежусь потом на барке, если что.

Меня пытались отговорить.

Я упрямился.

Слово за слово.

Фразой по столу.

И с каждым новым предложением поднимался тон и накал дискуссии. А я еще злой и не выспавшийся.

Под конец орали друг на друга в моей спальне так, что гобелен на стене трясся.

Точнее, орали только я и дон Саншо.

Шевалье со сьером голоса повышать на меня не смели, но шипели аспидами, а не говорили. И все в заботе о моем драгоценном здоровье.

Сержант не позволял себе ни повышать на меня голос, ни шипеть со злобной интонацией. Он доставал меня спокойными резонами заботливой бабушки, которая кутает внука, потому что на улице уже минус… Минус два. Или столько же в плюс. В общем, несущественная температура для того, кого кутают. «Собирала на разбой бабушка пирата…»

– Мы приведем доктора, и пусть он решает – можно тебе ехать в седле или нет, – наконец произнес дон Саншо, как мне показалось, окончательно выдохнувшись.

– Спасибо, брат, ты уже приводил мне доктора, который даже руки не моет, – съехидничал я в ответ, – в итоге обошлись цирюльником.

– Да дались тебе его руки! – снова взорвался дон Саншо.

– Грязные руки в ране – это серьезно, – наставительно сказал я. – Это ведет к гарантированной gangrene.

– К чему? – переспросил сержант.

– К Антонову огню, – пояснил я.

– В конце концов, это твое здоровье, – вдруг сдался кантабрийский инфант.

Остальные командиры воздержались от каких-либо комментариев.

Однако на этом скандал – вернее, его последствия – не кончился.

Я вдруг обнаружил, что становлюсь эгоцентриком, как нормальный подросток. И все выверенные линии поведения, которые выстраивает старик, с легкостью сметаются спонтанным гормональным штормом юнца. В принципе, мне бы еще вылежаться – по-доброму недельку как минимум, но вот шило в заднице не дает мне спокойно лежать. Оттого и скандалю: чтобы по-моему было. Я окрестности осматривать желаю, а не в небо с носилок пялиться. В то же время понимаю, что дольше в замке оставаться не следует – недалеко до греха. Девочка первая не сможет удержать девственность в своем сосредоточии чести. А это будет тяжкое оскорбление гостеприимства. У нас совсем не та ситуация, чтобы врагов плодить.

Выскочил в коридор, а там слуг человек пять в разные стороны сразу порскнуло от моей двери. Я и дуэнью своей пассии в этой толпе углядел, как она, высоко подобрав юбки, быстро перебирала ногами в красных чулках по коридору в сторону башни. Только ударял в потолок стук от ее деревянных сабо.

Когда я вышел на свежий воздух, как раз во двор замка въезжали старший лучник сьера Вото и баронский слуга, верхами на мокрых лошадях. Они с утра самого наладились в разведку: проверить дорогу до реки и барку для нас в аренду разыскать. Видно, вечерней разведкой все же сержант был недоволен.

По моему повелительному жесту стрелок соскочил с коня и встал передо мной на одно колено. Повод его коня тут же принял баронский слуга.

– Встань, – приказал я.

Воин повиновался.

– Докладывай.

– Ваше высочество, барку арендовать удалось до самого Нанта, хоть и лишний час проторговались с хозяином. Только вот на борт можно взять всего двадцать четыре коня – больше в трюм не влезет.

– А люди?

– Люди поместятся все, и даже еще место останется.

– Молодец. Я тобой доволен. Только никому про лошадей не говори, – и добавил торопливо: – Кроме своего господина. Но и ему передай, чтобы он об этом не трепал.

Стрелок кивнул, показав, что все понял.

– Ступай – поешь чего-нибудь на кухне. Ускакали-то, наверное, еще до завтрака?

Пока мы беседовали, баронский слуга увел лошадей на конюшню. И разговора нашего не слышал. Двух коней придется бросить – жалко. Кроме двух рыцарских тяжеловозов под полный комплект рыцарской брони – дестриэров [100]100
  Дестриэр,дестриэ, декстер – средневековая порода рыцарских боевых коней. Очень высокие мощные кони, достигающие ок. тонны веса и роста в холке 180–200 см, хотя особенно ценились выучкой, выносливостью и породой, а не большим ростом. Широкая грудная клетка и мощная мускулатура позволяли такому коню свободно нести полностью одоспешенного всадника и собственные доспехи, при этом он мог бежать быстрым галопом (но не более 1 км), круто поворачивать, отвечая шпорам наездника и поводьям. Но в походе и выдвижении на рубеж атаки всегда шли шагом. Боевые кони всегда бывали жеребцами, отчасти по причине их естественной агрессии – их приучали бить копытами и кусать лошадей противника. Некоторые сеньоры платили за дестриэра от 100 до 200 фунтов серебра – целое состояние по меркам тогдашней жизни. Другие боевые рыцарские кони – курсэ, фризской породы или английские шайры, были менее дорогими, чем дестриэр,но тем не менее весьма ценными боевыми конями. Фриз – лошадь крупная, 170–180 см в холке, массивная, очень костистая, но элегантная, несколько высоконогая, с ярко выраженным упряжным складом. Корпус широкий и глубокий, но немного растянутый, спина длинная и нередко мягковатая. Рыхлость конституции скрадывается высоким ростом и растянутостью форм. Шея у фриза очень высоко поставленная, с красивым легким изгибом, а голова крупная, длинная, с почти прямым профилем и длинными ушами, очень длинные и густые щетки, покрывающие костистые мощные ноги от скакательного до запястного сустава и ниспадающие на большие черные копыта (так называемая фризистость). Кроме того, непременным атрибутом фриза являются пышные и очень длинные грива и хвост. Был еще у рыцаря запасной конь – полфри. Курсэ – дорогой боевой конь, который по рангу несколько уступал дестриэру, а полфри – покладистая ездовая лошадь, имевшая ровную поступь. В зависимости от размеров своего состояния рыцарь позволял себе несколько ездовых и несколько боевых коней. Слуги рыцарей – валеты,обычно ездили на более дешевых рунси или ронсенах.


[Закрыть], у шевалье и сьера, остальные кони были андалузской породы [101]101
  Андалузская порода лошадей– порода из Испании, пользовавшаяся всемирной славой в XVI–XVIII вв. Андалузские лошади стояли в конюшнях практически всех европейских монархов и многих вельмож. Этих лошадей считали лучшими «для парада и для войны». В те времена значение этой породы для мирового коневодства было сопоставимо со значением чистокровной верховой породы в поздние эпохи.


[Закрыть], которая здесь ценилась, но нагружать этих коней чрезмерными латами не рекомендовалось. Максимум – простеганной попоной от стрел.

Кстати, а где мои латы, что-то я их не видел? И ведь не спросить никого прямо в лоб. Впрочем, дон Саншо также без шлема и рыцарских лат. Видно, из замка Паука сбегали мы с ним совсем налегке. Надо будет еще выяснить, что будет с нашими людьми, которые нас прикрывать там в воротах остались.

Подошли дон Саншо со сьером Вото.

– Вы уже в курсе, что двух лошадей надо будет бросить? – спросил я их.

– Не беспокойся, Феб, оставим их хозяевам в благодарность за гостеприимство, – ответил мне дон Саншо. – Денег с нас не возьмут, а вот от таких лошадей отказаться… не у каждого получится.

Сьер Вото только головой покивал в знак согласия и выразил общее мнение:

– Щедрый отдарок за два дня постоя.

– И когда дарить будем? – спросил я.

– А как только, так сразу, – улыбнулся дон Саншо. – Лучше всего непосредственно перед отъездом.

– Вы позволите высказаться, ваша светлость? – робко встрял в наш разговор сьер Вото.

– Говори, – поощрил его дон Саншо.

– Я так думаю, что лошадей надо подарить не барону, а молодой хозяйке, как только его высочество возложит на себя ее цвета и признает своей Дамой. Это будет куртуазней. Я готов отдать из своего копья белую кобылу. Какая лошадь будет выбрана второй на жительстве в этом шато, решайте сами, сеньоры.

– Ладно, отберите коней сами, но так, чтобы мне не было позорно за подарок принца. – Ну прям действительно как монарх повелел, причем людям не из моего государства.

Нахал.

Кто нахал?

А я и нахал.

Подбежала дуэнья моей пассии и проворковала, присев перед нами раскорякой в неловком реверансе:

– Ваши высочества, его милость господин барон велел передать, что обед будет накрыт в большой зале.

– Пошли, Феб, послушаем божеского соловья, – скаламбурил дон Саншо, направляя свои стопы в сторону замковой капеллы. – Заодно аппетит нагуляем.

После обеда все население замка собралось у парадного крыльца. Причем как-то все приоделись опрятнее и даже несколько празднично. Это касалось и слуг. Наши люди снова вздели на себя гербовые котты, которыми, как я уже понял, они гордились.

Барон, припадая на свою деревяшку, взошел по ступеням, ведя за руку внучку, которая по торжественному случаю была облачена в парадное платье из золотой парчи и светло-зеленого бархата. Глубокое декольте стыдливо прикрывала нижняя рубашка из полупрозрачной ткани, присобранная на шее в некое подобие фрезы. Само платье на спине застегивалось по новой моде – на крючки, а не шнуровку. Мне даже жалко стало девушку: все же стальной корсет и железные фижмы в сочетании с тяжелым текстилем в несколько слоев весили не меньше, чем рыцарский доспех. Зато гляделась она просто шахматной фигуркой.

На голове прекрасной Иоланты блестела в ярких лучах солнца жемчужная сетка, сделанная в виде шапочки, из-под которой ее волосы крупными локонами ниспадали на спину, закрывая ее до пояса.

Пара дам в ее окружении горделиво возвышались над толпой узкими коническими колпаками, с которых ниспадала длинная кисея. Все остальные представительницы прекрасного пола красовались разнообразными чепцами.

Слева от хозяев стоял, перебирая четки, патер Дени в неизменной холщовой рясе. И четки у него были деревянные, но как шепнули уже, привезенные с самого Иерусалима. По спокойному лицу падре казалось, что данное мероприятие святого отца совершенно не волнует. И весь он в горних сферах.

Мои люди и люди дона Саншо встали напротив лестницы в два ряда углом, оставив внутри этого построения место для меня, инфанта и рыцарей. Даже сержант встал в строй.

Я вздохнул – сам же напросился, теперь выкручивайся, – и твердо шагнул вверх по ступеням, звеня золотыми шпорами.

Поднявшись на площадку у парадной двери во дворец, я подошел под благословение священника, встал на одно колено и принял его.

Прошептав надо мной своим бесподобным баритоном: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen», [102]102
  Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь (лат.).


[Закрыть]он перекрестил меня, возложил свою ладонь с четками на мое чело и сказал уже на языке франков, уже громко, для всех:

– Будь этого достоин, принц, ибо Дама для башелье есть земное олицетворение Пречистой Девы – Богородицы. Теперь иди.

Я встал, обернулся к толпе. Подождал, пока гул ее постепенно стихнет. Ощущение было, как в тот день, когда я первый раз вышел на сцену в студенческой самодеятельности. Даже легкий мандраж по телу такой же. Поднял правую руку и громко, отчетливо сказал:

– Слушайте все, и не говорите, что не слышали. А кто слышал – передайте другим, что отныне и навсегда демуазель Иоланта де Меридор является моей Дамой сердца. Это заявляю вам я – дон Франциск де Фуа-Грайя по прозвищу Фебус. Божьей милостью инфант Наваррский, принц Вианы и Андорры, суверенный сеньор де Беарн, дюк де Немур, де Монблан и де Ганди, конт де Фуа, конде де Бигорр и де Рибагор, виконт де Кастельбон, де Марсан, де Габардан и де Небузан, пэр Франции. И порукой мне в том Богородица и святой Фермин.

Тут я размашисто перекрестился, не попутав, что слева направо, а не справа налево, как меня по русской привычке тянуло на этот жест.

Затем повернулся к Иоланте и встал перед ней на одно колено. И глядя прямо в ее каштановые глаза, несколько выспренно воскликнул:

– Принимаете ли вы мое преклонение перед вами, Госпожа моя и Дама?

Иоланта, стоя с каменным лицом – ноближ оближ, епрть, – показала свои руки, которые до тех пор прятала за спиной. С ее ладоней свисали три атласных ленты – белая, красная и синяя, которые на одном конце были искусно сплетены в розетку.

– Примите мои цвета, мой кавальер [103]103
  Кавальер– рыцарь.


[Закрыть], – Иоланта выбрала нейтральный итальянский термин, означающий рыцаря между испанским кабальеро и франкским шевалье, чтобы ненароком не обидеть ни ту, ни другую сторону, – и носите их с честью.

Ей подали золотую иголку со вставленной ниткой, и девушка умело, буквально тремя-четырьмя стежками, пришила розетку к моему левому плечу.

Я попытался после этого поцеловать ее руку, но Иоланта отдернула свою ладошку, памятуя о том, что по всем правилам куртуазии негоже Даме в первый день поощрять своего рыцаря, пока он не совершил подвигов в ее честь. Настаивать я не стал.

– Мой кавальер ранен, а ему предстоит трудный путь, – улыбнулась мне Иоланта, – поэтому я решила сделать вам дар, дон Франциск. Надеюсь, он вам понравится.

Она два раза звонко хлопнула ладонями, и сквозь расступившуюся толпу слуг конюх вывел под уздцы на середину площади симпатичную кобылку сивой масти под богатым седлом из черной кожи, прошитой серебряной нитью. Точнее, седло было вышито серебряной нитью замысловатыми узорами. И вся остальная упряжь была украшена серебряными бляшками и прошита серебром.

– Это Флейта, – пояснила мне девушка и неожиданно задорно подмигнула левым глазом. – Она – иноходец. Ездить на ней все равно что в кресле. Я надеюсь, что гордость Анжу – эта милая камарга [104]104
  Камарга– старейшая, еще кельтская, французская порода лошадей, облагороженная арабской кровью. Рост 135–148 см в холке, необыкновенно нарядная светло‑серая масть.


[Закрыть], – поможет вам перенести путешествие с большим комфортом и пользой для здоровья. Возьмите повод, кавальер, теперь она ваша.

Кобылка была невысокой, в холке где-то метр сорок, не выше, но очень красива, особенно своим нарядным светло-серым окрасом. Узкой головой, изящно изогнутой шеей и тонкими сухими ногами она по экстерьеру походила на арабскую лошадь, но я знал, что это невозможно, так как арабы в это время продавали в Европу только меринов. А редкие репродуктивные кобылы и жеребцы попадали от них на север Франции только как военный трофей Крестовых походов. А потом припомнил, что камаргинская порода – древнейшая во Франции, ее еще галлы выращивали до завоевания их Цезарем. А так как она не годилась ни под тяжеловооруженного латника, ни в крестьянский плуг, то поголовье ее постоянно сокращалось. Много ли надо аристократическим дамам коней под седло? Дорогой подарок. Наверное, Иоланта отдала мне свою собственную коняшку, а седло, судя по потемневшему серебру, оставалось тут от времен короля Рене Доброго.