Текст книги "Отец, сын и сорок четыре пулемета"
Автор книги: Дмитрий Сорокин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Разобравшись с управлением, я с головой ушел в игру. Пять часов спустя тот же монстр, что и в начале, удивленно сообщил мне, что убивать больше некого, я могу расслабиться и послать какую-то там карточку по такому-то адресу, чтобы мне выслали приз за абсолютный рекорд скорости и меткости. Ухмыльнувшись, я достал сигарету. А прикуривая, заметил, что у меня дрожат руки.
Цапнув с полки первую попавшуюся видеокассету, пошел в занимаемые мной комнаты, чтобы поужинать и отдохнуть после затяжного сражения с примитивным компьютером.
Отдых получился не очень-то. По экрану бегали какие-то братья-маньяки, убивавшие на своем пути все, что шевелилось, а три тысячи полицейских так и не сумели с ними что-либо сделать, так что в финале убийцы, оставляя за собой горы трупов, благополучно куда-то удрали. У меня аж голова разболелась от такого кино. Выпил грамм триста виски и уснул.
Москва, 2027 год, 10 октября, 11:22
Позанимавшись на тренажерах и позавтракав, решил продолжить знакомство с этапами большого пути превращения моего сына из того милого бэби, каким я его еще помнил, в того подонка, каким он стал. Комнату, где я вчера полдня крошил всяких зеленых уродов, я решил пропустить и сразу же прошел в третью. Так. Это жилище четырнадцати-шестнадцатилетнего Бориса. На стенах помимо постеров раскачанных киногероев и кибермузыкантов – красочные плакаты с голыми красотками. Обои исписаны старыми, как мир, лозунгами типа "Смерть бюргерам! Да здравствует анархия!!!". Мне тут же вспомнилось, как в самом начале смутных времен, в 1999 году, отделившийся от России Приморский край провозгласил полное безвластие. И что из этого вышло. Бесконечную, бессмысленную резню обезумевших от голода и безысходности людей удалось остановить только силами регулярной российской армии, такой же нищей и голодной, да и то лишь заручившись поддержкой японского флота и американской морской пехоты...
Что же мне уготовил отпрыск в круге третьем? Обстановочка тут почти спартанская. Кушетка, тумба с видеовизором, холодильник, забитый пивом и склянками вполне медицинского вида. Стол с довольно мощным компьютером, перед ним кресло. На кресле аккуратно разложено полное обмундирование любителя прогулок по виртуальной реальности. Причем костюмчик явно был бы велик пятнадцатилетнему сопляку. А мне, ну-ка? Ага, как раз, я так и думал. Включаю компьютер, пока он загружается, прилаживаю шлем, надеваю перчатки.
– Привет, дружочек, рад тебя видеть! Давненько не заходил в гости! Никак, соскучился? – вкрадчивый, ехидный голосок проникал вглубь мозга и гудел где-то посреди головы.
– А... ты кто? – слегка растерявшись, спросил я. Тихий смешок был мне ответом. Выдержав паузу, загадочный некто расщедрился на дополнительную информацию:
– Совсем тебе папаша мозги выбил, что ли? Не узнаешь старых друзей? Эх, Боря, Боря, я ж говорил тебе, что ничего путного у тебя не выйдет... Наелся дерьма и мне по старой памяти жаловаться пришел? А по пути забыл, к кому и зачем шел? Ладно, если ты уж так настаиваешь... Я – операционная система Майкрософт Виндоуз-Миллениум-Два. Ты меня назвал Игорем, в честь собственного отца. Сколько раз ты избивал, убивал, расчленял мое ни в чем не повинное виртуальное тело... Все еще не вспомнил? Да, дела... Видать, настоящий отец врезал тебе посильнее, чем я. Ну, да ладно, память я тебе почищу попозже, а пока – куда пойдешь сегодня? Как обычно, или что нибудь новенькое придумал?
– Как обычно. – выдавил я через силу. Это же надо! Виртуальный отец... Я такого еще не слышал... А манеры у него те еще, надо будет подзаняться воспитанием своего двойника на досуге.
Тем временем перед моими глазами рассеялась темнота и я ощутил себя в каком-то подвале, вонючем и мокром. Напротив меня уходила наверх небольшая лестница, заканчивающаяся железной дверью. Поднялся, вышел. Арбатская площадь, в натуре. Народ тусуется туда-сюда, в старой доброй "Праге" какой-то грандиозный сабантуй, судя по шуму, который оттуда доносится. А я стою и пялюсь на все это дело, как будто в первый раз, блин, увидел.
– Эй, красавчик, скучаешь?– какая-то швабра, проходя мимо, соизволила обратить на меня свое драгоценное внимание. Да, ничего так кукла – два метра ввысь, 120-60-90, в общем, есть за что подержаться. Но я-то, блин, помню, что не за тем сюда пришел!
– Шевели ластами, курва драная,– ласково ей отвечаю,– пока я добрый.
– Узнаю старого доброго сынишку! – захихикал "папа" у меня в голове. Что мнешься, забыл, куда идти? Налево, к памятнику. Там к тебе опять подойдет эта невыносимая почтовая программа, много барахла, наверное, притащит...
О'кей, батяня. Поворачиваю налево, подхожу к памятнику Гоголю.
– Уй-ю-юй, шматритя, хто пжишол! – гаденько потирая ручки, семенит ко мне дряхлая карга с гигантской сумищей через плечо. Боженька! Щас, кашатик, ты у меня по полной пжогжамме полушишь... Што шнашала, пишмо или пошылку?
– Давай письмо, старая.
Старая захихикала и протянула мне большой лист на почтовой бумаге с вензелями, исписанный каллиграфическим почерком. Я прочел.
"Дорогой Борис!
Принимая во внимание твое прискорбное поведение, а также неоднократное злоупотребление психотропными средствами, я вынужден категорически отказать тебе в деньгах. Впрочем, понимая, что как-то жить тебе надо, я кое-что высылаю тебе бандеролью. Надеюсь, ты сумеешь грамотно распорядиться моим подарком. Возобновление нормального диалога между нами вполне возможно в случае, если ты сменишь образ жизни на более осмысленный и культурный, а также принесешь мне извинения по полной форме. Не теряю на это надежды.
Игорь Стрекалов, твой отец."
Не теряет он надежды, козел старый! Какие-то две драные сотни евро, которых мне не хватило на кислоту, а он зажал! У самого этих евров индюки не клюют, а ему родному сыну две жалкие сотенки дать западло! И интересно, чего это он мне прислал? Библию, что ли?! Эй, старая... Бабка уже услужливо протягивала мне немаленький ящик.
– Ответик писать будешь?
– Погодь, старая. Ща посылочку посмотрим, а там... – я извлек из ящика... бомбу! Старую, ржавую, кило на пятьдесят... Пока я соображал, что с ней делать, где-то сбоку открылся лючок, откуда выскочил чертик, рассмеявшийся противным голоском. Потом что-то грохнуло, и, как говорится, мир померк в моих глазах.
... черт побери, что происходит? Где я? Какое письмо? Какая бомба? Ведь я – это же я, и при чем тут какие-то деньги и какая-то кислота?!! Почему ничего не видно? Что, что со мной случилось? Неужели Борис...
– Эй, приятель, ты еще жив или на ресет завис?
– Похоже, коллега, наш пациент peractum est...
– Э-э-э... – промычал я и попытался сфокусировать взгляд. Понемногу удалось восстановить видимость в полном объеме, и я увидел склонившихся надо мной двух врачей в разной униформе. Нагрудная бляха одного сообщала, что он из клиники имени Касперского, второй же был из Lozinsky Hospital.
– Жив! Отличненько! А замажем на полсотни, что это моя вакцина пробудила его к жизни, коллега?
– Да ни хрена подобного! – взвился второй.– Только нашей 8976 версии под силу такие чудеса!
– Да идите вы к такой-то матери оба, мужики! Меня, блин, взорвали, а вы тут собачитесь...
– Так-так-так, посторонитесь, расступитесь, полиция... Ну, что мы имеем? – я уже встал, когда появился чертов легавый. Впрочем, сейчас он на руку – врачи смылись, они тоже не любят легавых почему-то.– Взорвали? – это он уже, значит, меня спрашивает.
– Ага... – отвечаю. – По всем правилам грохнули, козлы.
– Злоумышленник известен? – заинтересовался, смотри-ка.
– Кто? А, да. Вот. – конверт от письмеца протягиваю.
– Надо же, как... Родственник?
– Да, блин, отец родной.
– Никому не позволительно так хулиганить! – наставительно так говорит этот фараон.– Вот заблокируем мы вашему папаше все каналы месяца так на два, будет знать, как дурака на старости лет валять, так ему и передайте!
– Передам обязательно!– я окончательно развеселился, а полисмен, качая головой, ушел блокировать папашин канал.
– Как интересно получилось! – захихикал батя у меня в башке. – Он хотел тебе сладкой жизни, а обломал себе всю связь. Надо же, как интересно...
– Так, блин, ему и надо, не будет жмотиться... Бать, напомни, куда дальше-то?
– А теперь Волхонка, пять, строение шесть, подвал.
– А че там?
– Дойдешь, вспомнишь.
...Ну, добрался. Блин, какая-то трущоба допотопная. Нашел подвал. Ба, это ж бордель! Вот те на! А че, вполне можно подразвлечься. Краденых кредиток у меня – полный карман. Штуки на три в сети можно оттянуться. Жаль только, на реальные бабки их не разменяешь – вычислят за три секунды. А здесь как был бардак, так и... Кстати, о бардаке.
– Привет, киска. – говорю я подруге, вывалившей свои прелести на стойку. – Мне бы подразвлечься.
– И как желаешь развлекаться, красавчик? Учти, у нас только девочки. Все остальное – это не к нам.
– Все остальное меня не интересует. А одной вполне для начала хватит. Нужна тонкая брюнетка (странно, вообще-то пышные блондинки мне всегда нравились гораздо больше! Чего это я?).
– Сто евро. – я оплатил картой.– Твоя подружка ждет в пятнадцатой комнате, красавчик. Удачно повеселиться!
– И тебе не хворать... – машинально ответил я фразой, которую и сам не очень-то понял. И пошел в пятнадцатую.
У, какой пошлый буржуйский шик! Мягкая мебель, траходром под балдахином, свечки кругом, и сидит такая краля вполне тайского типа...
– Здравствуй, – говорит. Тихим таким голосом. – у тебя сегодня был непростой день. Тебе нужно отдохнуть.
– Ага,– говорю,– непростой был день, это точно. Ща как отдохну!
– Не нужно спешить.– мягко возражает она.– Торопливость разрушает очарование короткой случайной встречи. Сядь в кресло, выпей вина. И послушай стихи.
Ну, думаю, щас ты у меня все узнаешь про торопливость и все остальное тоже. А сам почему-то тем временем сажусь в это самое кресло и разливаю вино по бокалам. А она уже читает стихи:[1]
Баюкая птичью стаю,
под вихрем слабеют ветви.
Три раза мигнул зеленый
маяк. Ни сверчка на свете!
В какую даль ураганом
забросило дом от дома!
Как тропы непроходимы!
Как прежнее незнакомо !
Все чудится не на месте.
И только цветы в аллее,
как вечером накануне,
сквозят, изнутри светлея.
А я, вместо того, чтоб завалить ее, дрянь тонкокостную, сделать все, как положено, отвечаю. Причем, как ни странно, тоже стихами[2]:
Я ли хожу одиночкой
в комнатах дома ночного
или бродивший за садом
нищий сегодняшний? ..
Снова
вглядываюсь, и все здесь
то же и словно иное...
Я ведь уснул уже? Разве
не зеленел под луною
сад мой? Окно было настежь...
Небо цвело синевою...
Сумрачен сад мой, а небо
ветреное, грозовое...
Кажется, с черной бородкой,
в сером я был, вспоминаю...
Я – с бородой поседевшей,
в трауре... Эта ночная
поступь – моя? Этот голос,
что и томит и тревожит,
мой или эхо чужого?
Я – это я? Или, может,
сам я – бродивший за садом
нищий сегодняшний?
Снова
вглядываюсь... Ненастье...
сумерки сада ночного...
Дом обхожу... Или длится
сон? Борода с сединою...
Вновь озираюсь, и все здесь
то же и словно иное...
Вот зараза! В жизни не знал ни одного стихотворения! Откуда же, откуда? Батя, Игорь, откуда?!!
– Спокойно, Борис, я анализирую... Действительно, забавно. Продолжай пока развлекаться.
– Успокойся и расслабься – голос ее струится, подобно ручью, и я чувствую, что готов погрузиться в этот ручей (если влезу, конечно), и отдаться течению струй...
Какого черта?! Это она должна мне отдаться, я бабки заплатил! Я в борделе, или где?!
– ... не стоит злиться, расслабься. Вообрази, что ты – перышко, подхваченное потоком. Потоком теплых эмоций... Потоком... И ты внимательно слушаешь мой голос... Ты очень внимательно слушаешь мой голос... Дыхание ровное и глубокое... сердце бьется четко и ритмично...
...но кто ты, кто? И кто я? И где я? Я плыву... Плыву по волнам моей любви, у меня ее много, этой любви, хоть и растранжирил я ее уже немало... Где ты? Где я? Кто и что мы? И для чего? Может быть, я умер? Или сплю?
– Знаешь, дружок, прежде я считал тебя человеком, начисто лишенным фантазии. Но когда ты позволил весьма примитивной программе вогнать себя в транс, и стал проецировать галлюцинации, я изменил о тебе свое мнение... "Батя" ехидничал под крышкой моего черепа, перед глазами крутились абстракции скринсейвера, почти не претерпевшие изменений за последние тридцать лет, а я вспомнил, кто я, и где. И где был. Вспомнил все. Снял костюм, выключил машину, закурил и задумался.
Москва, 2027 год, 10 октября, 19:43
Я вернулся к себе, перекусил бездумно, автоматически влил в себя бутылку портера. Закурил опять и продолжил размышления о том, что имело место. Я определенно ощущал себя Борисом в тот момент, когда лазил по виртуалке. Как, черт побери, ему это удалось? К сожалению, мне не настолько хорошо знакомы современные технологии, чтобы хотя бы понять, что это было.
Но, с другой стороны, если научиться сохранять себя в тот момент, когда я – это он, то я смогу стать им! И понять, как с ним бороться. И как мне выйти отсюда. Все понять. А если тот Борис, которым я сегодня стал, натянув чертов шлем – такой же придуманный, как и тот "я", который озвучивает его компьютер? Или он как-то скопировал себя, свое сознание, либо часть его, либо... Но это же невозможно! А... а если возможно? Тогда это ужасно, чудовищно! Куда чудовищнее игрушечных монстриков, с которыми я до одури дрался вчера. Но в таком случае Борис крепко просчитался, и я побью его его же оружием! Заманчиво, заманчиво... А если все же нет? А ну, как да? Подкину монету. Орел – нет. Решка – да. Решка. Кто не рискует, тот не пьет. Больше никогда ничего не пьет, так как мирно помирает в собственной постели от СПИДа или банального туберкулеза... Стоп. Меня уже понесло. Надо выпить, расслабиться, отдохнуть. А эксперименты продолжим завтра.
Москва, 2027 год, 11 октября, 02:57
Вот же приснится такое! Аж проснулся. Встал, плеснул себе холодного кофе, отхлебнул, закурил. Не иначе, как взбудораженная похождениями в виртуальном теле с чужой душой психика изволит шутки шутить. А приснилось мне вот что.
... Лето, ранний вечер. Я где-то за городом. Времена – моей молодости, даже, скорее, юности. Я сижу на лавочке перед небольшим домиком (где-то я видел его, этот домик, что-то смутно знакомое, вот только вспомнить бы, где...), курю трубку. Когда табак прогорает, на меня вновь начинают обращать внимание комары, и тогда я встаю и неспеша иду к лесу, лениво отмахиваясь от занудных насекомых. Прохожу лесной тропинкой, пересекаю глубокий овраг, обхожу поваленное дерево. Лес кончается, выхожу на берег, иду по пляжу, вдоль кромки воды, пока не упираюсь в высокий забор. За забором – цековский санаторий. Я сажусь на берегу под забором, набиваю и раскуриваю трубочку. Легкие волны тихо набегают на песок, в реке переплескиваются рыбешки, в траве стрекочут цикады или кто там обычно стрекочет в траве. Сзади слышится скрип отодвигаемой штакетины, я напрягаюсь. Расстояние – двадцать метров. Если суровая мужская поступь, значит – охрана, будут проблемы и срочно надо что-нибудь изобретать. Если легкие женские – это она, и все хорошо. Шаги едва слышны, шелест платья – и то громче. Медленно оборачиваюсь. Она. Воздушное темное платье, на плечи накинута темно-вишневая шаль. Волосы зачесаны назад, и, видимо, сплетены в косу или собраны в хвост. На лице – печать таинственности и печальной задумчивости. Встаю, два шага навстречу.
– Здравствуй.
– Здравствуй. – И в голосе ее, таком родном и милом, засквозила та же печаль, что и во всем облике.
– Что случилось? – я начал волноваться.
– Ничего... ничего страшного. Просто я уезжаю. Очень далеко. И, боюсь, что надолго.
– Когда?
– Завтра.
– Жаль. Очень жаль. Я уеду только через две недели. Обратно, в Петербург. Мы увидимся еще?
– Вряд ли... Это ведь будем уже не мы, а совсем другие люди. Помнишь?[3]
Ты меня не догонишь, друг.
Как безумец, в слезах примчишься,
а меня – ни здесь, ни вокруг.
Ужасающие хребты
позади себя я воздвигну,
чтоб меня не настигнул ты!
Постараюсь я все пути
позади себя уничтожить,
ты меня, дружище, прости!..
Ты не сможешь остаться, друг...
Я, возможно, вернусь обратно,
а тебя – ни здесь, ни вокруг.– с последними словами она подошла ко мне вплотную, обняла, и...
Словно разряд электрического тока, и я проснулся. Мда. Во-первых, стихи Хименеса третий раз менее чем за сутки. А, если учесть, что Хуан Рамон отнюдь не самый мой любимый поэт, Гарсиа Лорку, например, я люблю гораздо больше, то странно это. Странно... Во-вторых, сюжет! Как пить дать, что-то знакомое... Ну да! Тургенев, Иван Сергеевич. "Свидание". Из "Записок охотника", кажется. Только с обратным знаком. Но к чему это? У подсознания чувство юмора отсутствует напрочь, так что заход был явно "по делу". Выводы? Не знаю.
А не попробовать ли мне заснуть еще разок?
Москва, 2027 год, 11 октября, 10:01
Рывком поднялся: как обожгло осознанием: это же Инну я видел в том "антитургеневском" сне! Буря эмоций пронеслась сквозь меня, я кинулся к своему компьютеру, чтобы через свой канал пробиться к ней, узнать, как дела, как протекает беременность, обнадежить, сказать, что вот-вот, скоро увидимся, вот только с делами сиюминутными разберусь, и что...
"Ваш канал заблокирован" – замерцала красная строка на пол-монитора. И тут же ударил по нервам зуммер телефона.
– Здорово, старик.– Борис лучился бодростью. – Я смотрю, ты уже и до музея добрался, и по виртуалке побродил, и сам себе канал заблокировал... Экий ты, право, неосторожный! Ну, как, не надумал еще раскошеливаться?
В ответ я выругался и бросил трубку.
Инна... Любил ли я тебя? И да, и нет. Я перелетал от женщины к женщине как пчела от цветка к цветку. Или как мотылек от фонаря до фонаря. Нигде подолгу не задерживаясь. Инна... Ты нужна мне. Очень нужна. Я схожу с ума, Инна. Мы поженимся и уедем отсюда далеко-далеко. В Аргентину, например. Я был там. Поверь, там чудесно. Ты родишь мне дочь. У нас будет маленькое уютное ранчо, или как там у них это дело называется, и, пока ты будешь возиться с дочкой, я всегда буду рядом. Я буду опять писать глупые стихи и пафосную прозу. Я никогда тебя не брошу, мы всегда будем вместе. Вот только не добраться мне до тебя сейчас, родная. Сорок четыре пулемета сторожат меня. И даже позвонить не могу – вычислят, и менее чем через месяц дадут десяток пожизненных заключений ни за что. Так что потерпи. Я вырвусь, верь. И я приду к тебе.
"Ну, Игорек, совсем раскис, бродяга." – сказал я сам себе, вытирая платком лицо. Рывком заставил себя подняться, заорал для пущей ярости, и, ворвавшись в зал, четыре часа изнурял себя непомерными нагрузками.
Москва, 2027 год, 11 октября, 16:14
Сейчас, или никогда. Промедление подобно смерти. Я почти бегом ворвался в "музей", сразу в ту комнату, где комп с "виртуалкой". Пять минут, и...
– Привет, сынок! Удивляешь – так быстро я тебя обратно не ждал!
– Здорово, батя. Пора погулять.
– Ну, что ж, погулять – это можно. Уплочено аж на пять лет вперед, гуляй – не хочу. Куда пойдем?
– Для начала – в поход по адреналин.
– О, острых ощущений возжелал! Что, с настоящим фазером пообщался?
– Типа того.
– Угу, с ходу могу предложить: бои без правил, исторический тур по Соловкам, смэш-бар по категории "пять иксов"...
– Стоп. Что такое смэш-бар, я знаю. А вот что это за "пять иксов"?
– Ничего особенного. Просто вместо обычного стриптиза – игрушки "садо-мазо" с экстрёмом: вплоть до убийств и расчлененки.
– О! Это то, что надо! Давай сразу туда!
.......................................................................
Москва, 2027 год, 11 октября, 17:09
С прискорбием вынужден констатировать, что эксперимент мой провалился. На сегодня, по крайней мере. К своей цели не приблизился ни на йоту, адреналина тоже не получил, – оно, может, и к лучшему, – только клавиатуру заблевал. Хорошо, запасная есть.
Москва, 2027 год, 15 октября, 21:43
– Короче так, козлик, – говорю я насмерть перепуганному пацаненку, не иначе, как в первый раз в жизни тайком от родаков залезшего в виртуал. Бабки гони. Ни за что, так просто. Про бандитизм слышал? Так вот, я самый обыкновенный бандит и есть. Давай-давай, нечего тут сопли жевать. А не то канал забью всякой шнягой. Месяц в свой астрал не вылезешь и от отца по ушам схлопочешь. Усек, щенок? – и "щенок" трясущимися ручонками передает мне свою кредитку. Мой баланс на сегодня – семнадцать штук. Не хило, да, папаня?
– Смотря на что тебе нужны деньги. – Меланхолично отвечает мой электронный папаня, и я представляю себе, как он пожимает плечами. – Если, скажем, хочешь бабу настоящую, не резиновую и не виртуальную, с доставкой на дом, то по нынешним ценам маловато будет...
Какие кредитки, какие бабы?! На что мне все это?! Этого ли я хотел? Боги, как же противно... – и я усилием воли заставляю себя очнуться и рву чертов кабель из разъема, пока еще не поздно. Тьма перед глазами. Для компа и виртуальности я мертв.
Нет. Так дело не пойдет. Что-то со мной не то происходит, совсем не то. А что, Игорек, не пойти ли нам в качалку, потягать железяки всякие? А пуркуа бы не па? И пойдем, прямо вот сейчас и пойдем.
Москва, 2027 год, 15 октября, 23:59
Нет, все-таки люблю я классику мирового кинематографа! "Заводной апельсин", хоть и снят черт знает сколько лет назад, актуален и по сей день. Классное кинцо, хотя и смешное донельзя.
Москва, 2027 год, 19 октября, 16:23
И тянет, тянет меня к этому треклятому компьютеру, тянет, словно магнитом. Хотя я уже совершенно точно знаю, что эта железяка чертова что-то со мной делает. Но искушение решить проблемы одним махом так сильно! Самому стать Борисом, понять его до мелочей – и победить его же оружием. А там, глядишь, еще и пойму, как отключить пулеметы и выбраться на свободу. Но... Но... Смогу ли я потом снова стать самим собой? Тот, кем я становлюсь, надев шлем, мне еще более отвратителен, чем настоящий Борис. Но, похоже, другого выхода у меня нет, кроме как сидеть, сложа руки, ожидая, когда сын совсем перекроет мне кислород, чтобы тогда уже капитулировать с как бы чистой совестью. Ну уж нет. О сдаче если и думать, то в самую последнюю очередь. Иду к компу.
– Здорово, Борька! Что-то ты зачастил в последнее время. Скучно живется, да?
– Здорово, батя. Не то, чтоб совсем скучно, но здесь как-то интереснее.
– Какой-то ты задумчивый стал, Борис. Раньше, вроде бы, ты был полегкомысленнее. Прямо не узнаю тебя даже. А, может, ты вовсе и не Борис?
– А кто же, папа Римский, что ли?
– Нет, но у меня такое впечатление, что тебя... двое. Одновременно. Два человека в одном, понимаешь?
– Ну и здоров же ты крышу грузить, батя! Тьфу, настроение попортил. Погоди, перекурю – и продолжим.
Я стянул шлем с головы, закурил. Вот так, значит... Что-то не слышал я о домашних компах, способных зондировать психику пользователя. Хотя в наш сумбурный век ничему удивляться не приходится. Может, и до такого безобразия уже техника дошла. Но вот только я думаю, что это Боренька, дражайший отпрыск мой, чтоб у него кишки в морской узел завязались, немного поколдовал над программой. Специально, чтобы сделать мне сюрприз. И заодно ускорить процесс съезда моей драгоценной крыши. Вот же гад! Ну, ничего. Я до него еще доберусь! Шлем на голову – и в ад!
– Ну, куда сегодня соизволишь? – привычно усмехнулся "батя" у меня в голове.
– А по фигу, куда. Лишь бы не скучно было.
– Тогда – добро пожаловать в Долчетт-хаус! – торжественно произнес "батя" и забубнил: – В конце прошлого – начале нашего века, жил да был и вдохновенно творил некий художник по фамилии Долчетт. Рисовал он, в основном, в столь популярном в Америке жанре комикса. Но только комиксы у Долчетта были, прямо скажем, не простые. Богатая фантазия художника рождала небывалые по жестокости и размаху оргии, где дело нередко заканчивалось убиением, а то и поеданием одного или нескольких участников. В десятых годах в Сети возник Долчетт-хаус, нечто вроде кинотеатра, где любой желающий мог посмотреть анимированные шедевры великого мастера.
– Батя, что это за бормотание?
– Это я тебе прогнал хелп-файл, чтоб ты вспомнил, куда идешь. Теперь умолкаю, а ты наслаждайся.
Блин, жаль, я в детстве этих мультиков не видел! Умора, да и только! Какой там, на фиг, Дисней... Когда один мужик анально удовлетворяет свою подружку трехдюймовой водопроводной трубой, а второй тем временем бензопилой отпиливает той же бабе ногу – вот это, я вам скажу, то, что надо! Там было еще немало интересного, и я недурственно провел время, пока "батя" не сообщил мне, что на дворе уже почти ночь, и вот уже три минуты звонит телефон.
– Алло.
– Здорово, Борис.
– Я не Борис, – возразил я устало, – Борис – это ты.
– Да, я Борис. – Он мерзко захихикал. – И я Борис, и ты Борис. Правда, здорово? Но только я – просто Борис, а ты еще и два Игоря. Не многовато ли? Думай! – резко бросил он и отключился.
Какие Борисы, какие Игори? Что за хреновня? Что это со мной? Нет, пожалуй, хватит экспериментировать с этим перевоплощением, а то и правда крыша съедет. Правда ведь, Игорь?
– Правда, – отвечает он мне... Нет, это я сам себе отвечаю! Уф, ну, точно, хватит! Бежать, бежать, вон отсюда! И больше никогда... И ни за что... Ни в коем случае... Верно ведь, Игорек? Конечно, верно... Так. Где здесь моя водка?
Москва, 2027 год, 22 октября, 11:11
Первый снег. Огромные лохматые снежинки с величественной неторопливостью оседают на мокрую грязную землю. Я уже второй час стою у окна, пью третий литр чая, бездумно курю. Просто смотрю на первый снег. Небо равномерно серо, ветра нет. Градусник показывает ноль. Конечно, уже вечером, ну, в крайнем случае, к утру, снег растает, и вновь обнажится грязь. Но это не важно. Сейчас все бело и спокойно. Так хочется выбежать на двор, счастливо вдохнуть влажный воздух, и запустить в кого-нибудь снежком! Но не стоит забывать о пулеметах.
Санкт-Петербург, 2005 год, ноябрь.
Я люблю сфинксов на Университетской набережной, это место памятно мне еще с юношеских лет. Поэтому всякий раз, приезжая в Питер, я непременно хоть раз да загляну сюда. Сегодня прохладно, и на каменной скамейке, кроме меня, никого нет. И идет снег. Первый снег. Густо валит, спеша раствориться в бурых водах Невы. Противоположный берег почти не виден. Мы – я и сфинксы – как бы отрезаны, отделены этим снегопадом от всего остального мира. Настало время просто погрузиться в спокойствие, даруемое созерцанием, и отдохнуть от всего и от всех, в том числе и от себя...
– Неужели вам не холодно?
Медленно всплываю обратно, в мир. Фокусирую зрение. Милая такая барышня, лет не больше двадцати. Стоит передо мной, спрятав ладошки в карманы искусственной шубы, и смотрит с таким неподдельным удивлением, будто я прыгаю тут на ушах в чем мама родила.
– Нет, мне не холодно. А вам? – Идиотский диалог в идиотских же обстоятельствах. Мне досадно, что прервали медитативное самопогружение, и вот теперь я и впрямь начинаю ощущать неудобства плохой погоды.
– Ну, если честно... Так, зябко чуть-чуть, – отвечает она, а сама все время вертит маленькой головкой, напоминая этим птицу.
– Что ж... могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?
– Не знаю... – Она, кажется, растерялась, что меня несколько удивило. Просто шла мимо, смотрю – человек сидит на скамейке, и подумала: "Неужто ему не холодно?".
– Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство?
– Вполне... – улыбнулась она.
В конце концов, я проводил ее на Петроградскую сторону. По пути мы зашли в какое-то кафе, выпили по чашечке крепкого кофе с коньяком... А потом я поехал на очередную вечеринку, продлившуюся едва ли не неделю, а потом, потом, потом...
Вот только почему-то часто вспоминается мне эта девочка-птица, имя которой я так и забыл спросить, и ее вопрос: "Неужели вам не холодно?".
Москва, 2027 год, 22 октября, 11:17
Холодно мне, девочка. Очень холодно. Хотя температура в помещении – плюс двадцать три. И нажатием нескольких кнопок я могу увеличить ее до сорока пяти включительно. Мне холодно. Этот тот холод, от которого можно замерзнуть насмерть в дебрях экваториальной Африки, страны вечного лета. Где ты, девочка-птица? В какой стране, под каким солнцем? Где наши сфинксы, где, черт побери, наш кофе с коньяком? И где... я?
Москва, 2027 год, 8 ноября, 12:19
Я непривычно долго болел. Лихорадило, жар сменялся ознобом, который сменялся новым жаром, и так до бесконечности. Я не знаю других лекарств, кроме аспирина, и трудно себе представить, сколько таблеток мне довелось проглотить за эти дни. Сегодня уже чувствую себя вполне здоровым. За окном белым-бело, кажется, зима в этом году будет ранняя.
Борис с тех по не звонил, что само по себе весьма приятно.
Бездеятельность – это бич. Именно от нечего делать я раз за разом иду по коридору в "музей Бориса", чтобы снова и снова корежить свою психику в поисках путей победы над сыном и острых ощущений... Бездеятельность в глобальных масштабах – это разрушительная сила не хуже войны или эпидемии. Когда в начале 90-х годов прошлого века в России рухнула промышленность, рабочий класс от нечего делать деградировал и спился за какой-то десяток лет. Так что, когда в десятых годах уже нашего, XXI века, многие заводы были восстановлены, обнаружилось, что работать-то на них почти что и некому. Пролетарская блуза не привлекала молодежь: пути молодых вели, в основном, либо в бизнес, либо в информационные технологии, либо в криминал. В результате, к сему моменту промышленность уже почти полностью роботизирована, а пролетариат как класс перестал существовать, полностью переродившись в люмпен. Впрочем, ну ее в задницу, эту политику с экономикой вместе! Я заперт в четырех стенах, и делать мне решительно нечего. Я мог бы, конечно, засесть за комп и написать роман-другой, но, зная, что несвободен, что являюсь узником, я не могу творить. Я, к счастью, не Чернышевский какой-нибудь. И не Сервантес, к сожалению. Остается подчинить себя идее освобождения, и, видимо, озвереть (или "оборисеть", что одно и то же) окончательно. Но клятая интеллигентская тяга к рефлексиям не дает сделать последний шаг, и взбудораженная совесть в сочетании с подвижной психикой и богатой фантазией приносят неимоверные страдания. Приходится идти в тренажерный зал и гонять там самого себя до тридцатого пота, чтобы выбросить эти мысли из головы. Вчера с интересом рассматривал в зеркале собственное отражение. Несмотря на долгую болезнь, выглядел я чертовски хорошо и даже эффектно. Этакий в меру раскачанный солдат удачи, особенно если добавить во взгляд металлическую циничность. В самый раз годится, чтобы стать кумиром для тянущихся к насилию от переизбытка энергии подростков. Нет, не пойду сегодня никуда. Посижу, посмотрю кино какое-нибудь.
