Текст книги "Автобиография Дмитрия Раевского. Сокровище чаши"

Автор книги: Дмитрий Раевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

этом очень хорошо знала своё дело. Как-то у знакомых ребёнок заболел рожистым воспалением, и, когда более половины его тела стало тёмно-красного цвета, а врачи разводили руками, Елена

Ивановна, по моей просьбе, вылечила ребёнка за три дня без всяких лекарств. Как? Я не знаю, но

она это сделала.

Вот и сейчас она стояла позади меня и со свечой в руке делала что-то неведомое, я же ощущал

лёгкое щекотание в позвоночнике.

– Удар ты выдержал, но тряхнуло тебя сильно. Скорее всего, будешь болеть, но недолго, организм

твой крепкий, быстро справится.

– Что за удар?

– Ну, ты ночью спал?

– Угу…

– Хорошо спал? Выкладывай, как дело было.

Мы пошли на кухню, она налила чай из душистых трав, мы пили, а я рассказывал: и о духах воздуха, и о женщине на ночной поляне, и о странном змее, и о Серафиме.

– Сам Серафимушка пришёл тебя спасти? Вот дела… Ну и досталось же Петеньке в ответном-то

ударе, ох досталось…

Я рассказал о победе, и об избавлении, и о Золотом Городе…

– Хорошо, значит, сам и победил. Ну, не сам, конечно же, Серафимушка тебя облагодетельствовал, но очищение надо закончить.

– Это как?

– А вот вставай, сейчас я буду руку вдоль позвоночника вести, а ты жди прихода радости, эйфории, ну, как пьяный, но только она сама придёт, радость-то.

– И что это будет?

– Ещё гений-самоучка Кандыба говорил, что когда вся хворь магией из тела выходит, душа радуется.

Ну-ка, вставай, не ленись.

Всё произошло в считанные секунды. Поток тепла по спине, и – настоящая, чистая радость.

Удивительно, как стало хорошо и… свободно. Я вздохнул полной грудью, глаза мои засветились.

– Ну что, пришла радость, а?

– Ага…

– Вот тебе и «ага».

Она весело рассмеялась:

– И ко мне тоже пришла. Радость… Она к обоим приходит, и ко мне тоже вот пришла.

Она весело хохотала, и я тоже, так вот вечер и закончился – на весёлой ноте.

Следующие два дня прошли в нервном напряжении.

По-прежнему почти не спал и ничего не ел, всё думал о ночном происшествии, даже на занятиях в

институте.

На третий день после посещения Елены Ивановны первым занятием в медицинской академии

была пропедевтика внутренних болезней. Изучали методы диагностики внутренних болезней, пальпацию, перкуссию и аускультацию. За этими мудрёными названиями скрывались ощупывание

11

и простукивание тела с целью выяснить в первом приближении – что там, собственно говоря, не

так?

Занятие вёл профессор, старичок лет семидесяти, с признаками начинающейся глухоты, но

колоссальным опытом.

Начиналось всё буднично, и, пока обсуждали теорию, было довольно скучно.

Но вот дело дошло до практики.

Профессор обвёл нас взглядом, пальцем показал на меня:

– Ну-с, молодой человек, раздевайтесь – на стол, будем вас обследовать. Рубашечку снимайте, торс

догола, не стесняйтесь, смелее.

Я разделся до пояса, лёг на стол.

Профессор продолжил:

– Метод перкуссии хорош при определении размеров внутренних органов. У здорового человека

его родные и, что немаловажно, здоровые печень и селезёнка полностью прикрыты рёбрами, не выступают за нижний край, и потому звук, исходящий при перкуссии, на всём пространстве

подреберья более-менее одинаковый. Вот смотрите…

Он положил средний палец левой руки мне на нижние рёбра с правой стороны, а средним пальцем

левой несколько раз по нему стукнул. Раздался характерный мелодичный звук – под рёбрами была

печень, паренхиматозный (не полый) орган, и звук был глухой.

Профессор продолжал:

– Вот послушайте, тут лёгкие, они звучат несколько иначе, не правда ли?

Действительно, лёгкие звучали иначе, чем печень.

– А вот печень, чувствуете разницу?

Все чувствовали разницу, и, удовлетворённый результатом, профессор продолжил:

– А теперь область подреберья. Она, как я уже говорил… Девушки, без смешков, перед вами пациент, что вы там шушукаетесь? Так вот, при простукивании она должна быть… Что за чёрт?

Он стал быстро стучать то выше, то ниже.

– Молодой человек, как вы себя чувствуете? Ничего не тревожит?

– Да нет, доктор, я, в общем-то, здоров.

– А вы не пьёте?

– Доктор, вы что? Я трезвенник…

– Ну да, ну да… А тогда что же ваша печень на три пальца ниже рёбер висит, как у старого алкоголика?

– Что???

– Так, селезёночку…

Он стал быстро простукивать теперь уже с левой стороны. Девчонки громко шептались, ребята же

рассматривали меня как подопытного кролика. Слева была та же ерунда.

– Ага, молодой человек, позвольте осмотреть ваши склеры…

Он уже осматривал белки моих глаз, что-то беззвучно говоря самому себе.

– Ну что ж, молодой человек, у вас тапочки с собой?

– А зачем?

Я стал слезать со стола и натягивать рубашку.

– А потому что прямо сейчас вы едете в инфекционное отделение, так вот, тапочек вам там не дадут.

У вас серьёзнейший гепатит, и не спорьте. Я вызываю «скорую».

Я стал уговаривать профессора дать мне возможность побывать дома, и спустя минут десять он

сдался. Когда я уходил, он бурчал себе под нос:

– Впервые такое со мной, а думал, что уже всё повидал…

Приехав домой, я сразу же позвонил Елене Ивановне.

– Ну, я же тебе говорила, что ты будешь болеть.

– Но почему гепатит? Это же очень серьёзная болезнь!

– Серьёзная, когда вирусный. Печень первая принимает на себя удар, селезёнка и вовсе является

обителью астрального тела, они приняли на себя удар, вот и распухли. Не переживай, поболеешь

пару недель и пройдёт.

– Точно не страшно?

– Конечно, отдохни, тебе полезно будет. В какую больницу кладут?

– На Фрунзе.

12

– Заднепровье?

– Да, за Днепром.

– Это хорошо.

– Чем же?

– Элементалы, которые будут продолжать идти по твоему следу, как гончие псы, теряют нюх, когда

переходишь реку, они действуют по принципу электричества, а река вносит сильные помехи.

Я ничего не понял из этих слов, решил подробнее расспросить позже.

– Хорошо, Елена Ивановна, я вам буду звонить.

– А что звонить? Выпишут, приезжай, поговорим.

Россия, 1995 год

Гепатит оказался механическим повреждением печени, вирусы не были обнаружены, и после

выздоровления началась обычная жизнь. К родителям вернуться я не мог: там сразу же начинал

буквально сходить с ума. Пришлось жить у друзей.

Елена Ивановна не проявляла интереса к моей жизни, да и мне больше хотелось жить надеждами

надвигающейся весны, а не проблемами уходящей зимы.

Но весна принесла горечь. Никогда не знал, что такое депрессия, а тут душа буквально рыдала и

стенала, заставляя искать причину этого горя. В чём оно?

Постепенно я стал замечать за собой признаки беспричинных омрачений сознания, когда, сам не зная почему, впадал в состояние крайней тоски или даже черноты жизни, но потом всё

выравнивалось. Но каждый следующий месяц приносил большую тоску, чем предыдущий, и к лету

моё психическое состояние оставляло желать лучшего.

Хуже другое: я стал «терять» себя. На фоне депрессивного состояния понимание себя как целостной

личности стало отходить на второй план, и часто я с ужасом понимал, что ощущаю себя не как та

личность, которой себя всегда считал, а … ну, например, как человек, на которого я в тот момент

смотрел. Причём, эти внезапные ассоциации себя с другими были такими полными, что я даже

чувствовал перемены в своём теле, если человек был другой конституции, нежели я. Если он был

тоньше или выше, я чувствовал себя именно таким. Если это была женщина, я чувствовал себя

женщиной, и этот факт моей жизни меня уж никак не радовал: быть андрогином никак не входило

в мои жизненные планы. До меня стало доходить, что это – распад личности: она умирает и бьётся

в судорогах и конвульсиях, так что если ничего не делать, то сначала – в дурдом, а затем и в ящик.

Но что делать?

Начались разные фобии, видения, сопровождаемые резкими всплесками эмоций; ну, в общем,

«чердак поехал», как говорит народ, и сделать с этим было ничего нельзя: он (чердак) был сам по

себе, а я – сам по себе, и ехал он совершенно независимо от моей воли.

Наступило лето, и друзья предложили мне большой компанией поехать на природу недели на три, в

отпуск. Озёра «Селигер» славились своей магнетической силой и животворностью можжевельника

с соснами – я согласился, не раздумывая.

На автобусе мы, сорок взрослых человек и три ребёнка, приехали на лодочную станцию, в течение

двух часов оформили все документы, вместе с продуктами и палатками сели в лодки (десять

четырёхвесельных баркасов) и отчалили по ровной водной глади куда-то вдаль.

Со мною в лодке были две женщины, муж одной из них, Сергей, и их ребёнок.

Отдых был замечательный! Каждый экипаж занимался кухней целый день, а на следующий день

дежурство переходило к экипажу другой лодки. Проводник был опытный, ядро отряда составляли

бывалые туристы, так что времени на всё хватало. Но у меня начались фобии. Я стал бояться воды.

Она манила меня в свою глубину, и я шарахался от неё, как только мог. И всё это в самом озёрном

крае России!

После трёх дней отдыха мой напарник Серёга, тридцатидвухлетний весёлый капитан милиции, всю ночь пил водку с каким-то новым знакомым и после пятой бутылки (столько пустых бутылок

обнаружили утром удивлённые дежурные) заснул у костра. А когда проснулся, выяснилось, что

он простыл. И не просто по-человечески – гландами, а не по-человечески: у него разболелся

13

зуб. И даже не зуб, а уже практически сгнивший корень развалившегося зуба. Щеку разнесло, поднялась температура, и Серёга слёг. Он лежал и болел, болел и лежал. Он болел и лежал, пока

мы снимались со стоянки, грузились в лодки и отчаливали на другую стоянку. Он болел, пока мы

причаливали, и лежал, пока выгружались и ставили палатки. Он лежал, когда все ели, и даже в

туалет до ближайшего дерева выползал на карачках. Анальгин ему не помогал, до ближайшего

зубного врача было километров сто пятьдесят на вёслах, так что приходилось терпеть.

Нас в команде было двое – тех, кто умел снимать боль руками. Я и Анечка, «экстрасенс», всем

своим внешним видом старавшаяся походить на «беленькую» из «АББА».

Мы старались помогать Серёге по очереди, каждые час-два сидя возле него с участливым видом

по полчаса.

Серёге наши усилия помогали, но как только мы покидали пост, ему тут же становилось хуже.

Слабость и температура стали его спутниками, и он угасал на глазах.

Мои фобии доставали меня и делали рассеянным. Сергей объяснял мне, что моё наложение рук

отличается от Анечкиного тем, что я постоянно отвлекаюсь на какие-то мысли, ток теряется, боль

сразу возвращается. А раз так, то зачем тратить время? Я старался не отвлекаться, но депрессия

давила: хотелось жалеть себя, хотя болел он.

Два дня на этой стоянке пролетели быстро, и вот мы опять снимали палатки, загружали лодки, а

Серёга лежал на дне лодки на тюках с провизией и позволял мне грести всю дорогу вместо него, без перерыва. Сменить меня он не смог бы, даже если сильно этого желал: он и себя с трудом

держал, не говоря уже о тяжёлых трёхметровых дубовых вёслах.

Переход был большой – семнадцать километров через широкий плёс, при сильном ветре и высокой

волне. К концу перехода (а это четыре с половиной часа) я настолько выбился из сил, что, когда

лодка уткнулась носом в берег новой стоянки, я просто упал и минут пять лежал ничком.

Придя в себя и уняв дрожь в руках, помог девушкам и участливым соседям разгрузить нашу лодку, поставил палатку и упал в неё с сильным желанием лежать часа два.

Место стоянки было удивительно красивым: сосны – насколько хватает взгляда, а под ними – кусты

крупной черники. Чтобы поставить палатку, я минут десять ел чернику, чтобы раздавленные ягоды

не испачкали материал моего походного дома.

Но совесть позвала меня в палатку к Сергею: он давно не принимал «прививку жизни» из моих

ладоней, и боль стала сильно одолевать его ещё на половине пути, а сейчас, наверное, уже совсем

доконала. Я оказался прав. Он лежал в палатке ничком, как мешок. Лоб был в испарине, температура

градусов тридцать восемь, а то и больше.

Дрожащими от усталости руками я помог ему сесть и положил правую руку на раздутую щёку, а

левую – на затылок.

Началась борьба с усталостью.

Во мне горело сильное желание помочь этому измождённому многодневной болью человеку -

желание столь сильное и искреннее, сколь и бескорыстное. Но усталость брала своё, минут через

десять я стал неспособным к сосредоточению и провалился в забытьё.

Всё ещё держа руки, я увидел сон, который был реальнее яви.

Что это было? Трудно сказать. Важно даже не то, что я видел в тот момент, а то, что я понимал. А

понимал я многое.

Огненный шар, летящий над чёрной землёй… Я понял, что именно так нужно стремиться к Высшему

– к совокупности всего святого и чистого, какое вообще только возможно на этой земле и над ней.

Человек в странной шапке, сидящий перед морем огня... Я понял, что таким бывает бесстрашие; что и мне надо быть таким бесстрашным, что и я так могу.

Несколько сменяющих друг друга картин поразили меня в самое сердце. Прошло несколько секунд, я был потрясён тем, как много смог узнать такого, что в совокупности можно назвать смыслом

жизни! Причём не какой-то там жизни, а – Жизни, прекрасной в своей чистоте и стремительности и

удивительной в своей цельности!

Зрение вернулось ко мне, я посмотрел на Серёгу и убрал руки.

14

Он выглядел не менее потрясённым, чем я. Глядя на меня непонимающим взглядом, он спросил:

– Что это было?

Видно было, что он волнуется и что нечто очень озадачило его.

– Трудно сказать… Долго рассказывать… А что?

Я был в себе и все еще осмысливал то, что понял. Весь мир был для меня теперь совершенно другим.

От моих несовершенств и фобий не осталось и следа, моя душа была сильна, как тысячелетний дуб, и чиста, как омытое ливнем небо.

– Просто я перестал болеть.

Тут и меня проняло, я отвлёкся от своих мыслей:

– Это как???

– Ну, как если бы меня запихнули в огромный колокол… В голове сначала был гул, потом звон… А

потом в челюсти… ну, во всех натруженных болью местах вдруг появилось такое облегчение… Как

ты это сделал???

Я смотрел на него как баран на новые ворота, и тут до меня стало доходить: озарение, которое я

испытал и которое занимало сейчас всю мою душу, как аромат распустившегося удивительного

цветка, спасло моего друга, излечив его от болезни! Вот это да!

Мы вышли из палатки, пошли к костру. Все бродили где-то или отдыхали, и мы были одни среди

всего этого великолепия. Было не жарко, пятый час вечера; середина июля дарила теплом небес

и прохладой воды. Серёга изучал своё новое состояние, ощущения в челюсти, трогал лоб и с

удивлением отмечал, что не только температура ушла, но даже слабость отошла на второй план.

Он может идти!

Не удержавшись, Серёга вошёл по колено в воду, зажмурившись от удовольствия, через минуту

вышел, сделал несколько взмахов топором, расколов пару чурок. Видно было, что от всего этого он

получает несказанное удовольствие.

И тут я стал рассказывать. Я стал описывать моему другу увиденные картины и те смыслы, что они

несли, и вообще всё моё теперешнее состояние, которое так же отличалось от прежнего, как и

его. В нас обоих произошли удивительные, весьма ощутимые перемены в считанные минуты, и

скорость и сила этих перемен удивляла обоих.

Выслушав мой рассказ, Сергей сказал:

– То есть получается, что твой альтруизм спас и тебя, и меня?

– Получается, что так.

– Значит, бескорыстие – это сила в этом мире?

Он выглядел глубоко изумленным.

– Значит, что так. Но сила стремления того шара ещё чище альтруизма.

– Быть устремлённым – значит быть выше альтруиста?

– Получается, что так. А ещё бесстрашие.

– Но ведь эти качества не человеческие…

– Но я же их понял. Значит, они могут быть и моими, и твоими…

– Да, ради этого стоит жить и умереть…

Мы стояли перед костром, глядя в огонь, удивленные и потрясенные, и слов не надо было, чтобы

понять, что ни тени неискренности нет в словах обоих. В тот день я стал сильным, а Сергей –

здоровым, и оба мы поняли что-то очень важное для себя.

В тот же вечер новость облетела лагерь. Пока Сергей болел, все сочувствовали ему, подбадривали, он же только устало улыбался одной половиной лица.

Теперь все хотели поговорить с ним, все подходили, участливо заглядывали в рот, удивленно

щупали сдувшуюся щёку, безмерно удивлялись и тихонько обсуждали. Серёга рассказывал всем, как я его вылечил, и сам этому удивлялся вместе со всеми. Искренне и часто.

Так длилось пару часов перед ужином. Но потом все как-то замолчали и стали обходить эту тему, переводя разговор на другое.

Почему? Люди стали побаиваться меня, старались обходить стороной. Я сразу же почувствовал

появившуюся стену отчуждения, но мне было не до них. Меня занимал другой вопрос.

Я почувствовал, что между моим ночным декабрьским кошмаром и сегодняшним чудом была

15

связь. Какая? Это Озарение ещё теплилось во мне – как, бывает, теплятся угли после пожара. И в

свете того необычного всепонимания я ощущал, что погружение в подземелье и ослепление духами

воздуха – это было то, что происходило со мною последние семь месяцев. Я понимал, что явление

Серафима соответствовало сегодняшнему озарению, а восхождение и достижение чудного Града

– это то, что мне счастливо предстоит. Самое удивительное, что спокойствие, впервые обретённое

мною за последние месяцы, делало мой внутренний мир похожим на состояние того богатыря в

белой рубахе с огненным узором и горящим мечом. Я был полностью в сознании силы и спокоен, как гора. Что мне мнение людей? Так, суета сует…

Следующим утром – смена стоянки. Быстро собрав палатки и загрузив лодки, мы отчалили к самой

удивительной стоянке Селигера – Серебряному озеру.

Находясь в своём мире, я на удивление чётко понимал многое, очень многое. В спокойствии этом

было нечто от былинных богатырей и от Титанов древности.

«Никто не может уязвить тебя, а раз так, то зачем избегать Битв?»

«Ничто не может ранить тебя, а раз так, то где твоё бесстрашие?»

«Стремительность полёта стрелы – твоя суть. А раз так, то куда тебе спешить? Ты уже успел, как

только помыслил дойти».

Так можно описать моё состояние.

Метрах в двадцати от нас спокойно шла лодка с Анечкой, она поглядывала на меня острым, быстрым взглядом, и я понимал: что-то нехорошее творится у неё на душе. Она что-то нервно

говорила подругам (они были вчетвером на лодке). Те кивали и соглашались.

Часа через два мы прибыли. Усталости не было, спокойствие, как штиль на море, разлито было в

душе, и, не торопясь, я начал обустраиваться. Тут бросилось в глаза, что все четыре женщины ходят

с раздутыми от герпеса губами. Когда успели? Это у них эпидемия такая? А, какая разница...

К вечеру, перед ужином, ко мне подошла одна из них и поведала историю сегодняшнего дня.

– Ты знаешь, мы очень виноваты перед тобой… Ну, мы, экипаж нашей лодки…

– С чего так?

– Ну, Анечка очень болезненно отнеслась к тому, что не она, а ты вылечил Сергея.

– Понимаю…

– Пока мы плыли, она тебя всячески осуждала, мы соглашались… Результат – у нас у всех четырёх

раздуло губы от герпеса…

– Ну, так и что?

– С Анечкой совсем плохо… она задыхается…

– От герпеса?

Мне было забавно: они осуждали меня, а теперь вот парламентёр приходит и всё это мне

рассказывает с виноватым видом.

– Нет, у неё раздуло горло… герпес – это ерунда. А вот горло… Она задыхается и не может говорить, мы… боимся за неё, тут нет врачей.

Она чуть не плакала от унижения и от страха за жизнь подруги.

– А я тут при чём?

– Анечка сказала, что это оттого, что она на тебя напраслину возвела… Ну, в общем, она хочет

извиниться…

– Мне это не надо…

– Помоги ей, а? Она же умрёт, вон шипит только…

Мне было смешно и неудобно. Сознание силы делало как бы отстранённым от всей этой жалкой

человеческой суеты с наговорами и осуждениями… С другой стороны, умрёт ведь. А у неё ребёнок

дома…

– Ладно, пусть приходит.

Через пять минут с виноватым, понурым видом она появилась в моей палатке.

– Ты поняла, что была не права?

– Ага.

Она действительно хрипела и слова сказать не могла. Ужас!

Мне стало жаль её.

16

– Садись ко мне боком и не двигайся.

Левая рука около затылка, правая ладонью вверх около горла.

Что мне делать? Известное дело, вспоминать Силу. Я сосредоточился и постарался вспомнить

атмосферу того Озарения, которое царило вчера во мне. Получалось не очень, но некую

стабильность я всё-таки ощутил. Почему-то вспомнились слова Будды:

«Знайте же, нищенствующие Бхикшу, что нет в вас постоянного принципа».

И лишь наставленный ученик, приобретая мудрость и говоря: «Я Есмъ», – знал, что он говорит.

Вот этот самый постоянный принцип, единственно верный в море человеческого естества, я смог

уловить в тот момент. Я зафиксировал это воспоминание-ощущение в сознании и остановил

течение ума: Сила позволяла мне теперь делать это без труда.

Я увидел тёмное, почти чёрное небо, камыш у берега, колеблемый ветром, и молнию, пронзающую

небо над камышом. В этот миг сознание постоянного принципа вспыхнуло во мне, как та молния, и

я понял, во всей серьёзности осознал, что Анечка излечилась. Так поняв, я сказал:

– Иди, ты здорова, и не повторяй своей глупости.

Она прокашлялась и уже вполне нормальным голосом сказала:

– Хорошо.

Мгновенно вернувшийся голос поразил её сверх всякой меры, и она, пятясь, быстренько выползла

из палатки.

После этого мы больше не общались. Она старательно избегала меня, и, судя по тому, что голос у

неё не пропадал, обо мне она не говорила.

Глава 2. Поиски Учителя

Россия, 1999 год

Прошло несколько лет после тех славных дней. И вот я приглашён Буддистом. Как встретить

судьбу? Чую сердцем, верно будет. Но как стать достойным? Множество битв позади. Ещё

больше впереди, так чего ж думать?

Летом ещё раз посетил Елену Ивановну.

Она без лишних расспросов наладила Престол. Буддист пришёл сразу же.

– Что делать мне?

– Мой закон ты знаешь – средства будут. Если к сроку думаешь быть в Шигацзе – шаги ускорь.

– Но как узнаю Тебя?

– Я сам приду.

Ничего нового. Я ждал. Подвернулась работа, и за два коротких месяца я совершенно неожиданно

для себя заработал нужную сумму. Можно было купить квартиру, которой у меня не было (они

были в то время удивительно дешевы), но, не медля ни дня, я оформил загранпаспорт, купил билет

до Катманду и полетел. Прибыв в Непал, я вдруг осознал, что попал в это удивительное место точно

в тот самый день, который был назначен мне в феврале Буддистом.

С первых шагов по этой благословенной земле я почувствовал, что чьё-то могущественное внимание

непрестанно почиет на мне. Это было похоже на взгляд родителей за плавающим ребёнком –

ненавязчиво, но постоянно и с готовностью в любой момент действовать быстро и решительно.

Сначала я думал, что в этой волшебной стране такое чувствуют все. Но, пообщавшись с народом, понял, что это чувствую только я. Все остальные радовались, отдыхали, ходили за покупками, ели и

пили, планировали дальнейший отдых, но ощущаемое мною волшебство было лишь моим.

В самолёте познакомился с ребятами из Севастополя. Они мечтали побродить в Гималаях, а в

Непале это сделать проще всего. Прилетев в Катманду, они же познакомили меня с Татьяной –

русскоговорящим гидом одного из туристических агентств. Она посоветовала мне гостиницу «Синяя

17

птица» в туристическом районе города.

Четырёхэтажный большой коттедж – так можно было её описать. Мой номер находился на самой

крыше, и с террасы открывался впечатляющий вид на горы, небо и окружающие кварталы.

Не медля, я заказал тур в Шигацзе на машине и обратный билет на самолёт из Лхасы через месяц.

Визы в Тибет китайцы давали не больше, чем на месяц, а меньше мне пребывать там не хотелось

– «гулять так гулять».

На следующий день пошли в китайское посольство получать визу.

Это было небольшое одноэтажное здание грязно-красного цвета. Мы вошли в небольшой

зал, полсотни китайцев и непальцев стояли у трёх окошек, терпеливо ожидая своей очереди.

Сопровождающий меня хорошо одетый представитель агентства протиснулся к окошку без

всякой очереди, приглашая меня пройти за ним. Очередь уважительно расступилась. Местные

с удивлением рассматривали мою бороду – такое они видели редко. В окошке мне приветливо

улыбался китаец, лет сорока, с сединой на висках.

Я протянул ему свой паспорт.

Взяв его в руки, он удивлённо вскинул брови:

– Улусэ!?

Я понял, что так он спрашивает, русский ли я.

– Ес. Улусэ.

– О, улусэ! Друг! Товарисч! Мосака!

Ага, Москва, значит.

– Ес, Мосака, Мосака.

Китаец стал улыбаться ещё шире:

– Друг, харашо!

Быстро выполнив какие-то операции с бумагами, он протянул мне паспорт обратно – в нём уже

красовалась месячная виза.

Толпа вокруг меня удивлённо гудела. Видимо, русских, да ещё и с бородой, тут видели очень редко.

Мы вышли. Мой сопровождающий завёл машину и на английском сообщил мне:

– Удивительно быстро ты получил визу. Обычно это занимает несколько дней.

– Может быть, китайцы любят русских?

– Да, похоже.

Всё складывалось как нельзя удачно.

– Когда едем?

– Послезавтра рано утром. В пять утра.

Доставив меня до гостиницы, он уехал, а я с лёгким сердцем пошёл искать место, где можно было

бы пообедать.

Вся столица Непала, Катманду, представляла собой туристическую Мекку, с магазинами и

ресторанами, в три, а то и четыре этажа, приветливо распахивающими двери сотням тысяч

туристов. Кухни представлены самые разнообразные, от китайской до европейской, и всё это очень

недорого. На 3-5 долларов можно было наесться до отвала.

Выбрав итальянский ресторанчик, уютно расположившийся на третьем этаже под открытым небом, я заказал пасту и «лемон ти» – это стеклянный стакан кипятка, в который выжата половина лимона, с сахаром.

Начало осени дарило тепло.

Высота полтора километра над уровнем моря делала это место очень уютным: не очень жарко, не

холодно, в общем, райское место.

Вдруг я услышал русскую речь. Уже смирившись с тем, что русских тут почти не бывает, я удивился

несказанно. Двое парней и девушка о чём-то очень жарко спорили, не обращая внимания на

окружающих. Надо сказать, что туристов в Катманду всегда много. При том что жителей города, вместе с приезжими на заработки из окрестных деревень непальцами, обычно не более

полумиллиона, в сезон в этом городе одновременно находится около семисот тысяч туристов.

Иногда на улицах было не протолкнуться, иностранцы присутствовали всюду, и в очень больших

количествах. Тесные улочки Катманду делали это столпотворение реально осязаемым, ощутимым.

18

Как огромный муравейник, город кишел представителями различных национальностей и стран, преимущественно Европы и Америки.

Мои соотечественники были совершенно равнодушны к этим чудесам, они спорили до хрипоты, и, когда острота спора стала убывать, а мой обед закончился, я пошёл к ним знакомиться.

– Привет. Я Глеб.

Они несколько с неохотой посмотрели на меня, но, убрав со свободного стула вместительную

сумку, предложили мне сесть.

Оказалось, что ребята были не совсем соотечественниками. Родились они в разных союзных

республиках, но в начале 90-х переехали в Израиль. Может, они были евреями, может, нет – я так и

не понял. Но они однозначно ими стали. Эти еврейские нотки в голосе я не забуду. Разговор быстро

перешёл на меня, а потом – на Тибет. Оказывается, они там уже были не так давно. Это было как

раз то, что надо, – советы бывалых.

Саша и Лена были мужем и женой, а Сергей – их друг. Его жена не захотела в этот раз ехать, хотя

раньше они обычно путешествовали вчетвером.

Работая не покладая рук в двух местах в Израиле, ребята копили деньги, чтобы потом проматывать

их в отпуске. Почему? Сергей так ответил на этот вопрос:

– Во многих отелях мира израильский паспорт как чёрная метка, такая, знаешь, сигнализация о том, что этих людей лучше не брать в постояльцы. Они устраивают пьянки, дебоши, считают себя высшей

расой, бьют посуду и морды официантам. Обычно, получив аттестат, молодёжь в свои семнадцать

растекается по миру просто поотрываться. Почему? Да потому, что в Израиле всегда идёт война.

Всегда кого-то взрывают, кто-то умирает, мы все как на пороховой бочке. Каждый живёт, понимая, что завтрашний день может просто не наступить. Это философия такая – жить одним днём, но жить

так, чтобы запомнить этот день, понимаешь?

Я понимал. Но принять такое оправдание хамству мой разум отказывался.

Однако я молча слушал излияния тридцатилетнего еврея-не-еврея.

– Вот потому мы, Глеб, и путешествуем по четыре месяца в году, и работаем восемь месяцев, чтобы

эти четыре попутешествовать.

– А как вас отпускают так надолго?

– Нас ценят на работе.

– А как денег хватает на четыре месяца отдыха?

Я был искренне удивлён. По моим представлениям, отдых за границей – дело весьма недешёвое.

Две недели отдыха – это зарплата за несколько месяцев, а еще и жить надо как-то, пока работаешь…

– И как вы давно так путешествуете? Где были?

– Да уже лет, наверное, восемь. А были мы вообще везде. Я зарёкся привозить сувениры – уже вся

комната в них. А выбрасывать жалко.

Постепенно разговор с их еврейской прикольной жизни перешёл на Тибет.

Оживились Саша с Леной:

– Мы в тот раз ездили к Кайлашу. Вместе с двумя американцами наняли автобус и поехали. Ну, поездочка! Дорог нет – одни названия и направления. Автобус трясло нещадно, американцы, студент и профессор, очень страдали от тряски. Студент залёг в самом конце автобуса – там, где

трясло сильнее всего, и всю дорогу кричал: «Профессор, вен ай дид!?» и «Профессор, вай а дид!?»

То есть хотел узнать, когда же он умрёт и почему, вот умора!

– А как сама поездка, как Кайлаш, как волшебство?

– Ну что поездка? Пока ехали, наблюдали обыкновенное расистское противостояние. Тибетцы

ненавидят китайцев тихой ненавистью, периодически кого-то из них убивая. Китайцы тихо спаивают

тибетцев дешёвым пойлом. Мы видели даже целые заборы вокруг домов, сделанные из пустых

бутылок.

– Не, ну политика – это понятно. А природа? Что там?

– Ну что, степь да горы вокруг. Волки, лисы, зайцы встречаются, от машины убегают. Поля, пшеница, страна-то аграрная. Были в местах, где туристов видят редко, так на нас всей деревней посмотреть

приходили. Спишь, открывается молния палатки (отелей там нет), просовывается десяток голов и

рассматривают тебя, жену, вещи… В диковинку им там всё. Мы сначала – драться, а потом поняли, 19

что они как дети.

– А что Кайлаш?

– Это вообще отдельная тема. Представь себе – плато, посредине гора стоит огромная. Тёплые

источники бьют из-под земли, мы ванны принимали – джакузи природное такое. Так вот, вокруг

Кайлаша – тропа. Кольцом, представляешь? Длина – больше, чем ваш МКАД, около 120 км. И вот

паломники ходят вокруг этой горы, кто как может. Кто пешком, а кто на пузе проползает.

– Зачем на пузе-то?

– Ну, как зачем? Чтобы грехи искупить. Буддисты – они же тоже люди, тоже грешат и также каются.