Текст книги "В строю — сыновья"

Автор книги: Дмитрий Азов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

В строю – сыновья

«ПРИНИМАЙ ВАХТУ, МЛАДШИЙ БРАТ»

Резко открылась дверь, и в комнату ворвался Виктор. Он прибежал с работы, узнав о том, что из армии вернулся Петр.

Родные и знакомые уже были в сборе. Мария Андреевна, помолодев от счастья, сияющая, глядела на своего среднего сына, такого же крепкого, как отец. Военная форма ладно сидела на нем.

Увидев брата, Петр пошел ему навстречу, расправляя складки на гимнастерке. Встал по команде «Смирно» и шутливо отрапортовал:

– Товарищ солдат! Вчерашний пулеметчик младший сержант запаса Гребенюк пост номер один сдал, – он хотел произнести еще что-то официально-торжественное, но не смог сдержаться, крепко обнял Виктора, просто и мягко закончил: – Я, братишка, пришел. Теперь твой черед заступать на вахту.

Присутствующие молча наблюдали эту сцену. И каждый подумал: «Как порадовался бы Евтей Моисеевич, будь он здесь».

«Похожи, до чего же похожи на отца», – промелькнуло в сознании матери.

– Быстро летят годы, – сказал ее старший сын, колхозный шофер Николай. – Кажется, совсем недавно я сдавал свою боевую машину молодому солдату, прощался со Знаменем и ехал домой…

– А другой поезд мчался твоему навстречу, – продолжил Петр, – вез меня к месту службы, тебе на смену… Нет, – тут же поправился он, – я в это время, наверное, уже присягу принимал.

– Что ж, – Николай обвел всех торжествующим взглядом, – поднимем тост за встречу с младшим сержантом запаса, за то, чтобы не забывал он военного дела, и за добрую службу новобранца. Может, ему посчастливится попасть в часть, где воевал отец.

Виктор, до сих пор молчавший, не удержался:

– Хорошо бы!

«Ох, трудно будет тебе, сынок, – подумала Мария Андреевна. – Своенравен, рано самостоятельным стал. Горяч: подвиги ему подавай скорее». Признаться, баловала она немного своего младшенького, кое-что и прощала.

– Да, – вспомнил Петр, – а как наш школьный сад, который мы всем классом в честь батьки заложили?

– В рост пошел славно, – ответила мать, – уже яблоки розовые, сливы сизые, абрикосы румяные этим летом появились.

– Отстаешь, Петро, – дополнил родственник Леонид Кулик, – недавно школу вашу именем отца назвали.

…Призывников провожали всей деревней. От села до самой станции заливалась бойкая гармошка. Звенели девичьи голоса. Клубилась пыль под каблуками пляшущих пар.

И наконец последнее, материнское:

– Сынку, ридный, дай обниму.

И вот он в поезде. Задумчиво смотрит в окно. Мелькают столбы телеграфные; словно огромные жернова, крутятся убранные поля, щетинятся свежей стерней, горбятся ровными рядами пашни, зеленеют молодой озимью. Временами набегают рощи и вдруг, будто испугавшись, отступают от дороги, уплывают вдаль. А в бездонном синем океане, кажется, застыли на якоре белогрудые корабли – облака.

Виктор вынимает из кармана пожелтевший листок фронтовой газеты. Присланный товарищами отца, он передавался в семье из рук в руки. Первым получил его от матери старший брат Николай, когда уходил в армию.

Старший сын Е. М. Гребенюка рядовой Николай Гребенюк.

Достойно нес службу Николай в Группе советских войск в Германии. На полевых занятиях ночью и днем отлично водил машину. Более двадцати поощрений заслужил военный шофер за успехи в боевой и политической учебе. Настоящий праздник был в семье, когда от командира пришло письмо:

«Сообщаем, дорогая Мария Андреевна, что ваш сын Николай отлично выполняет завет отца. С него, комсомольца, берут пример сослуживцы. Спасибо вам за то, что сумели воспитать его трудолюбивым, сознательным, верным патриотом советской Родины».

Когда Николай вернулся домой, в трудовую семью колхозников, и снова сел за свой видавший виды «газик», в армию ушел Петр. Теперь ему передали вырезку из фронтовой газеты. Сменив на боевом посту брата, Петр служил безупречно. Словно по наследству от отца передались ему упорство, боевой накал.

Петр настойчиво изучал военное дело и стал отличником. Ему, как лучшему солдату подразделения, было присвоено звание «младший сержант». Его назначили командиром пулеметного расчета. Это доверие Петр Гребенюк оправдал. Он вывел свой расчет в число отличных. С первой очереди поражал метким огнем цели, стремительно атаковал «противника», стойко оборонял занятые рубежи. За высокие знания, за умелое обучение и воспитание подчиненных командир не раз поощрял пулеметчика.

Средний сын Е. М. Гребенюка младший сержант Петр Гребенюк.

И вот теперь этот листок фронтовой газеты перед Виктором, пожелтевший, заботливо скрепленный на сгибах светлыми, полосками целлулоида.

Взгляд юноши останавливается на заголовке: «Слава в веках герою-воину Евтею Гребенюку».

– Слава, – задумчиво повторяет Виктор, – подвиг…

Как его сейчас совершить? Чем бы таким доказать, что он не кто-нибудь, а сын героя.

– Хлопцы, та чому ж мы мовчим! – услышал Виктор незнакомый голос в соседнем купе. Смуглолицый паренек подошел к окну, весело посмотрел вокруг, показывая в улыбке ослепительную подковку зубов. – Заспиваймо.

И сам запел. Дружные, молодые голоса подхватили припев. В нестройный хор вплетался глуховатый басок Виктора:

 
Играй, мой баян,
И скажи всем друзьям,
Отважным и смелым в бою,
Что, как подругу,
Мы Родину любим свою.
 

А над ближним вагоном птицей взлетела песня о партизане Железняке, что лежит под курганом. Где-то рядом задушевно-удалая спутница боевых походов расплескалась по полям Украины:

 
Вдарил шпоры под бока,
Эх, конь летит стрелою…
 

Летит стальной конь. Торопливо стучат колеса. Вихрится пыль за последним вагоном. А в памяти Виктора всплывает знойный день, картофельное поле, блестящие, до рези в глазах, рельсы, и черная грива, застывшая на небе, – напоминание о промчавшемся мимо отцовском поезде, и горячая материнская рука. Ласковая, шершавая, в мозолях, она гладит поникшую голову мальчугана… Далекое, трудное детство…

* * *

Случилось так, что в ту минуту они почти все были в сборе. Мать только что пришла с поля. Ей сегодня с утра нездоровилось. К обеду и вовсе ослабела. Бригадир отпустил.

– На тебе лица нет, Андреевна, – сказал он. – Ступай-ка домой.

Во дворе играли младшие сыновья Петр и Витя. Четырнадцатилетняя дочь Нина орудовала у печки, доставала чугунок с картошкой в мундире. Старший сын, Николай, куда-то уехал с колхозным шофером.

Из открытого настежь окна увидела Мария Андреевна бегущего по улице человека. Еще издали он крикнул:

– Мария, ходи сюда!

Она поспешила навстречу и только теперь узнала своего родственника Леонида Кулика, работавшего на железнодорожной станции Терпение. Он чем-то взволнован. Карие глаза его под густыми черными бровями излучают радость:

– На, читай. От Евтея Моисеевича.

Мария Андреевна, которую давно уже все считали вдовою, резко пошатнулась, будто кто-то толкнул ее в грудь:

– Не шути, Леня… Зачем рану бередишь? Дети ведь…

Около безмолвно стояли ребятишки.

– Да читай же, Мария, читай, – торопил Леонид. – Жив-здоров твой муженек. Кланяться велел. О детишках дюже беспокоился.

Мария Андреевна силилась разобрать строчки, торопливо набросанные карандашом, и не могла. Бумажка, словно осиновый лист на ветру, дрожала в загрубелых руках. Взгляд ее, затуманенный слезами, остановился на последней строке, подчеркнутой двумя жирными линиями:

«Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».

– Где он? Где?

Леонид неопределенно махнул рукой:

– Уехал, наверно. Их из Крыма на другой фронт перебрасывают. Сказал, напишет.

– Ребята, погодите… Я сейчас… Я скоро.

Напрасно уговаривал Кулик женщину остаться. Бессмысленно бежать три километра под палящим июньским солнцем. Эшелон мог уже покинуть станцию. Но Мария Андреевна и слушать ничего не хотела. Рванулась в хату, набросила на голову серенький платок и, хлопнув дверью, побежала по улице. Ребятишки – за нею. Маленький Витя вскоре устал и заплакал. Мать схватила его на руки. За околицей на секунду остановилась. Бежать прямо к станции? Нет, лучше через поле, наперерез. А потом уж повернуть к вокзалу. В крайнем случае, на ходу поезда хоть на миг промелькнет родное лицо, хоть мгновенный приветный взмах руки запомнят дети, увидит она, исстрадавшаяся, раньше времени поседевшая жена солдатская.

Они бежали гуськом. Босые ноги утопали в сухой земле, путались в картофельной ботве. Виктор крепко держался за шею матери, боясь упасть. Она остановилась в изнеможении:

– Витенька, родненький. Побеги немного сам. Да не отставай.

– Хорошо, мама.

Сердце его замирало от радости. Вот сейчас увидит своего ридного батьку. И он, как перед войной, поднимет мальчонку высоко над головою, весело крикнет:

– К солнышку полетели!

Отца Витя помнил смутно, лишь по отдельным, накрепко врезавшимся в память эпизодам. Вот в такой же летний день пришел он из правления колхоза, посмотрев на мать, произнес тихо:

– Мужайся, Марийка. Война…

А через несколько дней уехал. Нужно было спасать колхозный скот. В последний раз прижал сынишку к своей широкой груди:

– Не горюй, Витюлька. Скоро вернусь. Через пару – тройку недель.

Но не вернулся ни через три недели, ни через год. Фашисты заняли село вскоре после того, как его покинул Евтей Моисеевич, и тут же заявился полицай:

– Собирайся, председательша.

– Да куда же я… такая, – смутилась Мария Андреевна.

Полицаи брезгливо покосился на ее располневшую фигуру:

– Собирайся, говорю!

Витя бросился было к матери, но полицай оттолкнул его. Сначала дети молчали, не понимая, в чем дело. И лишь горько заплакали потом, когда Мария Андреевна в сопровождении полицая вышла из комнаты.

Двое суток держали ее в участке, допрашивали, где муж, и, не добившись ответа, отпустили, зная, что все равно никуда не уйдет: детей полная хата.

Узнали ребята, что такое враги и что несут они с собою. Радостная жизнь сменилась муками, пытками, истязаниями. Но ничто не могло сломить веры народа в победу. Злобные слухи ползли по селу: «Немцы в Москве. Скоро конец Советам». А в ответ на это вранье алым огоньком вспыхнул над школой советский флаг, кто-то наклеил листовки:

«Смерть гадам! Не верьте фашистской пропаганде. Врагу не видать Москвы».

Три года оккупации, тяжелых, изнурительных. Но самое трудное – неведение. Где отец? Что с ним? Может быть, погиб давно. До села дошли слухи, что в Таганроге все колхозное хозяйство разбомбили. Попал под бомбежку и Евтей Моисеевич. Мария Андреевна, потускневшая, горько смотрела на ребятишек. Перед отъездом, обнимая жену, Евтей Моисеевич прошептал ей на ухо: «Не унывай. А если сынок народится, Васей назови». В горькую годину предстояло появиться на свет новому человеку. Что будет? Мария Андреевна уже примирилась с мыслью, что муж убит. Но где-то в дальнем уголке своего сердца лелеяла мечту, смутную надежду на встречу. «Евтей, неугомонный, дорогой человек мой, – думала Мария Андреевна. – И где же ты есть? Какие ветры обдувают могилу твою? А может, и нет могилы…» Не придет Евтей, по-ребячьи задорно не рассеется, не расцелует новорожденного, тайком пробравшись в больницу. Да и больницы-то нет теперь. Нет колхоза, нет сельсовета. Невесть откуда кулачье появилось. Уже приходил Шквыря Александр – фашистский холуй. Грозился из хаты выгнать. «Нам, – говорит, – твой Евтей богато насолил в свое время».

Витя хорошо запомнил его тяжелый и злобный взгляд, презрительный смех, редкие желтые зубы и выкрик, полный ненависти:

– Уходите из дома, большевистские выкормыши! На мороз!

Жили в недостроенном свинарнике. Здесь и родился четвертый сын. Как и хотел Евтей Моисеевич, Васей назвали его. Но не уберегли. Зимой в свинарнике холодно было, простудился малыш и умер…

Но все это в прошлом. Сейчас Виктор бросится в цепкие объятия отца. Уже позади осталось картофельное поле. Всего с полкилометра до железной дороги! Батько! Витя обязательно скажет ему: «Бей фашистов поганых до самой их смерти». Мальчик далеко отстал от матери. Петя и Нина, взяв его за руки, торопили:

– Скорее, скорее же!

Мария Андреевна уже подбежала к сверкающим рельсам, остановилась на секунду и повернула к станции. Но когда поднялась из лощины на пригорок, увидела, что поезда уже нет. Силы покинули ее. Опустилась на землю, погладила шершавой рукой блестящий, словно зеркало, рельс и прислонилась к нему щекой. Ребята подняли мать, и все они пристально поглядели в ту сторону, куда ушел состав. Далеко на горизонте неподвижно повисла черная грива дыма – единственное, что напоминало о поезде.

Мария Андреевна только сейчас вспомнила о записке, разжала кулак, в котором крепко держала ее, расправила и начала читать вслух:

«Здравствуйте, дорогие мои Марийка, Микола, Петро, Нина, Витя и самый маленький гражданин (не знаю кто – сынок или дочка)! Все нормально. Воюем. Когда нас разбомбили в Таганроге, пошел в горвоенкомат, попросился на фронт. Простите, родные, что оставил вас в трудный час на муки. Не знал, что так получится. Подробности потом. Ждите писем. Остаюсь любящий вас Евтей Гребенюк».

Впервые за все эти годы Мария Андреевна улыбнулась. Правда, слезы по-прежнему застилали ее глаза, но это были слезы радости, надежды. Витя долго смотрел на сверкающие рельсы, щурил глазенки. Потом, прижавшись к матери, сказал:

– Ничего, мамко, не плачь. Не догнали сегодня батьку, завтра обязательно догоним.

– Правда, сынок, – ответила она. – Много терпели. Еще потерпим.

После той записки письмо получили да фотокарточку, маленькую, выцветшую. С нее смотрел пристально, в упор Евтей Моисеевич. Левый глаз немного прищурен. Плотно сжаты губы. Из-под фуражки виднеются белые виски. На плечах погоны старшего сержанта. На груди гвардейский значок, орден Красной Звезды, медаль.

А вскоре принес почтальон весть о гибели Евтея. Долго стоял у порога, уговаривал:

– Крепись, Мария. Сейчас почти в каждом доме горе.

Вместе с извещением командир роты прислал вырезку из газеты, наказ от имени боевых друзей Евтея и письмо, которое не успел он отправить. Его нашли в полевой сумке. Николай прочел завет однополчан:

«Евтей Моисеевич геройски пал за нашу Отчизну. Сыны его, берегите светлую память об отце, хорошенько учитесь, трудитесь и боритесь с врагами, как ваш папа. И если Родина доверит вам оружие, крепко держите его в руках».

Письмо отца было длинное. Но в память сыновьям врезались такие строки:

«К вам, ребята, орлы мои, – особое слово. Маму берегите. Вы сами испытали немало, сами убедились, что несут народу враги. Растите крепкими, здоровыми, а главное, понятливыми. Со смыслом живите, с прямого пути не сворачивайте. С пульсом Родины, партии сверяйте биение своих сердец».

Много лет прошло с тех пор. Сменялись на боевых постах наследники – сыновья и младшие братья тех, кто в лихую годину грудью заслонил дорогу врагу, кто шел вперед под свинцовыми ливнями, промерзал до костей на ветру, стоял насмерть, не зная сна, не ведая страха.

И вот теперь Виктору Гребенюку, его сверстникам предстояло встать в сомкнутые и грозные солдатские ряды, под знамена, обагренные кровью старших однополчан.

ГОТОВ ЛИ ТЫ К ПОДВИГУ?

С радостью писал Виктор братьям:

«Вот я и прибыл на место. Только не попал в отцовскую часть. Дали мне машину легковую: вожу начальника».

«Ничего, – успокоил его Петр в ответном письме, – где бы мы ни были – везде стране своей служим».

Виктор не успел освоиться на новом месте, как вдруг однажды вызывает его командир и сообщает:

– Имею для вас новость. У однополчан вашего отца юбилей части. Просят в гости.

– Меня?

– Да.

Виктор так выразительно посмотрел на офицера, что не было нужды спрашивать, поедет ли он.

– Документы оформлены. Собирайтесь, – улыбнулся командир и крепко пожал ему руку.

В части Виктора встретили радушно. На торжественном собрании он, смущенный и радостный, сидел в президиуме, на самом почетном месте. В глубине сцены стояло боевое Знамя, алое, цвета крови, родное и близкое. В грозные годы проплывало оно перед глазами бойцов, зажигая страстью борьбы с врагом. И в строю этих бойцов стоял его отец, смотрел на Знамя, целовал его, присягая Отчизне. Может быть, он тоже не раз проносил это Знамя перед железными рядами товарищей, и на древке до сих пор хранится тепло его рук – крепких рук кузнеца, воина, сына своей Родины…

Во время перерыва, перед концертом, к Виктору подходили солдаты, дружески беседовали с ним.

– Переезжайте к нам служить, – предложил воину помощник начальника политотдела по работе среди комсомольцев капитан Россоха. – Если согласны, будем ходатайствовать перед командованием.

Отовсюду послышались голоса:

– Соглашайтесь!

Разве можно было отказаться!

И вот потекла обычная, будничная жизнь в новой части. В связистах, куда определили Виктора, свободной машины не было. Да и нельзя ему было доверить сразу специальный автомобиль. Предложили подождать. Подналечь на политическую, огневую, строевую, физическую подготовку. Постараться с первого же года в отличники выйти. Но не сразу удалось Виктору встать вровень со всеми в солдатский строй.

Особенно много огорчений доставляли ему спортивные снаряды. Крепкий, здоровый, любящий физическую работу, он, однако, не мог даже подтянуться на турнике.

– Ты, видно, никогда не занимался этим делом, – сказал рядовой Семенов.

– Не приходилось, – неловко улыбнулся Виктор.

Семенов с виду казался не таким уж крепким, а когда ловко вскочил на перекладину да перевернулся раза три, Виктор удивленно вскинул брови.

– Физкультура и шоферам нужна, даже тем, кто начальство возил.

Виктор вспыхнул. А Семенов улыбнулся:

– Не обижайся. Уж и пошутить нельзя.

Он соскочил вниз. Дружески предложил:

– Командир отделения просил помочь тебе. Давай каждый вечер заниматься.

Трудно, ох как трудно было сначала. После занятий болели плечи, словно по ним долго били молотками, ныли натруженные мышцы. Но прошло несколько недель, и Виктор стал уже уверенно подтягиваться на перекладине.

– А теперь перейдем к подъему переворотом, – сказал Семенов.

Новый прием давался не сразу. Напрасно, повиснув на турнике, силился Виктор поднести к перекладине ноги: никак не слушались, будто на стопы гири повесили.

– Это дело поправимое, – успокаивал Семенов, – старайся почаще подносить носки к перекладине. Постепенно войдешь, как говорится, в форму.

Однажды не выдержал Виктор. После неудачной попытки подняться на турник резко повернулся и пошел прочь от снаряда.

– Ты чего же это, Витя? – догнав его, спросил Семенов.

Виктор повернул к нему побледневшее, злое лицо:

– Терпение лопнуло.

– Подожди, а поручение комсомольское как же я…

– Оставайся со своим поручением!

Виктор бегом поднялся в казарму Здесь он долго сидел у окна, наблюдал, как крупные капли дождя сбегали по стеклу, оставляя узорчатые следы.

– Такую пустяковину не могу сделать, – вслух досадовал он.

– Это не пустяковина, – услышал Виктор. – Выносливый, крепкий солдат – гроза для врага.

Обернувшись, Виктор встретился с проницательным взглядом незнакомого старшины. Черноволосый, брови густые, смоляные, срослись у переносицы. Гимнастерка туго перехвачена ремнем.

– Гаврилов, – представился он.

– Гребенюк, – буркнул солдат, вставая.

– Знал я одного человека, – сказал старшина. – У него выдержки больше было. Помнится, ехали мы на фронт мимо его дома. Мог бы остановиться, а потом догнать поезд. Не захотел. Дисциплина, говорит, всех касается, а не только парторга. А ведь человек не видел семью три года. В оккупации она осталась. В память мою на всю жизнь врезалось название той станции: Терпение.

– Это же наша станция! – оживился Виктор. – А как звали того человека?

– Евтей Моисеевич Гребенюк. – И увидев, как резко подался солдат к нему, старшина воскликнул, лукаво усмехаясь:

– Что с тобой, парень, уж не знакомый ли тебе этот Гребенюк?

– Отец он мне.

– Знаю, дорогой, знаю, – старшина положил ему на плечо широкую ладонь. – Воевал я вместе с отцом твоим. Кавказ обороняли, Севастополь, Прибалтику освобождали. Видел я, как погиб он.

– Товарищ старшина, – Виктор умоляюще взглянул на старшину Гаврилова. Ведь этот человек был рядом с отцом, слышал его последние слова, видел, как он ходит, говорит, смеется. – Вы, товарищ старшина, все мне должны рассказать! Все, до капли.

– Обязательно расскажу. Но сначала хочу спросить: отчего вам физподготовка не нравится?

– Нет, почему же! – возразил Гребенюк. – Просто я думаю, что не в ней главное.

– А вам не приходилось по пятьсот километров пешком топать? – спросил старшина.

– Нет. В колхозе на машине ездил. В части, где раньше служил, возил командира на легковой.

– А-а, – понимающе протянул старшина. – Белая кость, значит…

– Как это: белая кость?

– Да есть такая категория людей, – уклончиво ответил старшина, – которые считают, что для них особые законы писаны: им-де на машинах ездить, а другим пешочком ходить… Так вот, о выносливости: мы с Евтеем Моисеевичем в общей сложности много тысяч километров пешком прошли, да не всегда по гладкой дороженьке, а под пулями, и не в рост, а по-пластунски.

Виктор опустил голову.

– Ты уж извини меня, – пожалел его старшина. – Хотел об отце от меня узнать, а я тебе нотацию читаю. Обиделся?

Солдат молчал.

– Хорошо, – Гаврилов жестом пригласил Виктора. – Подойдем к стенду.

Около лежавшего на полу стенда стоял на коленях ефрейтор Бурлетов, светловолосый, наголо стриженный солдат. Он был так сосредоточен, что не слышал, когда подошли Гребенюк и Гаврилов. Перед ефрейтором стояла рама с натянутым на нее полотном. Ловкими мазками он наносил на полотно смелые линии. Виктор узнал знакомые черты. Бурлетов рисовал портрет его отца – Евтея Моисеевича Гребенюка. Заметив старшину, ефрейтор встал, виновато посмотрел ему в глаза.

– Извините, увлекся.

– А портрет хороший получается, – похвалил старшина. – Евтей-то Моисеевич как живой. Верно, Виктор?

– Пожалуй, – ответил Гребенюк.

– Еще не закончен, – произнес Бурлетов. – Когда завершу, совсем похожий будет. Пошлем твоей матери. А для нас еще напишу.

Старшина подвел Гребенюка поближе к стенду.

– Вот, смотрите, какой путь проделали мы с отцом, – и он указал на красные стрелы, которые убегали на запад, стремительно огибали опорные пункты врага.

Гвардии старшина сверхсрочной службы Иван Андреевич Гаврилов беседует с воинами о боевом пути части. Крайний справа Виктор Гребенюк.

– Хлюпикам не пройти бы…

– Так то война была, товарищ старшина.

– А сейчас мы к теще на блины готовимся? Так по-вашему?

– Может, и не так, да уж больно все обычно. В подвиге боевом – настоящая поэзия, а тут – проза.

– Вон как! – старшина улыбнулся. – Вы, оказывается, парень с претензиями. А помните, у поэта сказано:

 
Мужество рождается и зреет
В повседневных будничных делах.
Кто в труде героем быть умеет,
Тот героем будет и в боях.
 

Бурлетов так и застыл с кисточкой в руке, боясь пошевелиться. Солдаты, оставив свои дела, тоже подходили к стенду. Гаврилов будто не замечал их. Он по-прежнему обращался к одному Виктору. Да, когда-то и он, старшина, тогда еще молодой воин, считал солдатские будни прозой, но потом на фронте убедился, что это не так. Мы все мечтаем о чем-то необычном, значительном, о подвиге с большой буквы. Но как совершить его, если ты выполняешь самые обыкновенные дела. Идешь в караул, а на пост никто не нападает, отправляешься за «языком» в разведку, а «язык» – свой парень, из соседней роты. Но именно в этой обычной обстановке и рождается настоящий солдат. Неважно, где и кем служишь. Главное – с огоньком служить, от чистого сердца, на совесть, так, чтобы в трудный для Родины час мог смело сказать: «Да, я готов!» На любые испытания, подобно отцу своему и миллионам старших однополчан, которые в борьбе с врагами совершили бессмертные подвиги. Мы заменили их в боевом строю, а замена должна быть надежная.

Старшина еще что-то хотел сказать, но в это время раздался голос дежурного:

– Рота, выходи строиться на ужин!