Текст книги "Точка возврата"

Автор книги: Дмитрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Инна вышла на знакомый голос. Она очень обрадывалась приходу Антона. Поэт застыл с вытаращенными глазами и побледнел.

– Евгений, почему ты его не пригласишь? Вы что, так и будете беседовать в прихожей? – спросила она, смеясь.

Евгений отошел от Антона и из-за спины Инны стал делать ему знаки, призывая приятеля, во-первых, молчать, а во-вторых, выйти.

– Я, это... – наконец обрел дар речи Светлый. – Мне срочно надо.

Он почти выскочил из квартиры.

– Странно, – удивилась Инна. – Никогда его таким не видела. У него какие-то неприятности?

– Сейчас выясню, – нашелся Евгений, выходя вслед за Светлым.

Антон стоял у входа в подъезд, словно точно знал, что Евгений выйдет.

– Ну что тебе сказать, – начал Охрин и вдруг разозлился из-за необходимости давать длинное и нелепое объяснение. – Короче, этот твой экстрасенс может не только отправить человека в прошлое, но и забрать кого-нибудь оттуда. Все!

Охрин испытал чувство облегчения, одним махом покончив с разъяснениями.

– Я думал, это какая-нибудь мистификация или галлюцинация, – тихо сказал Антон. – Но, если это действительно так, а это, похоже, именно так, то в какую историю я тебя втравил!

– В какую историю?! Ты даже не представляешь, как я благодарен тебе. Ты когда-нибудь слышал, чтобы я был кому-нибудь за что-нибудь благодарен? Это просто чудо! Это такой поворот!..

– Постой, но если все настолько реально, что можно не только отправлять людей в прошлое, но и кого-то забирать оттуда, то это просто ужас! Представляешь, какие могут быть последствия для всего нашего общества, для человечества вообще?

– Ах, оставь! Разберутся как-нибудь. И вообще: чему быть – того не миновать. Не будь занудой. Ты же поэт!

– Но если ты не будешь об этом думать, я не буду, он не будет, тут Антон неожиданно ткнул пальцем в сторону вышедшего из подъезда гражданина, заставив его опасливо покоситься на собеседников, – то кто будет это делать? Кто?

– Желающие найдутся, не переживай. Вон их сколько, снующих, мельтешащих, лезущих друг другу на голову! Телевизор включишь: какие лица! Какие речи!

– Не заводись. Скажи лучше, что теперь делать будешь.

– Что делать? Любить буду! Писать буду! Жить буду!

– Все это хорошо, но, помнится, мы мечтали жить не только в кругу своих мелких личных интересов.

– Искусство и любовь – вот все, ради чего стоит жить на этом свете. Все остальное – стойло и пойло.

– Она все знает? – спросил Светлый, оставив попытки в чем-то переубедить своего оппонента.

Евгений отрицательно покачал головой.

– Вот! – предупреждающим тоном сказал Антон.

– Да не переживай ты! Все образуется.

– Как-то неубедительно прозвучало.

– Не придирайся. И не обижайся. Заходи через пару дней – увидишь: все образуется.

Поэт понял, что разговор окончен. Евгений направился в подъезд.

– Стой! – крикнул Светлый. – А эти странные партизаны, которые мост...

Художник, не дослушав вопроса, утвердительно кивнул головой и удалился, оставив Антона стоять с открытым ртом.

V

– Ты проводишь меня? Я хочу пойти к маме на могилу. Надеюсь, это можно? – спросила Инна в тот же день.

– Да, конечно. Но, может быть, лучше завтра? Я думал, мы сегодня побудем вдвоем.

– Я хотела бы сегодня, – заупрямилась Инна. – Если ты не можешь, я пойду одна.

– Нет-нет, я пойду с тобой. К тому же, мы хотели купить тебе кое-что из вещей. Вот и зайдем на обратном пути. Мне кажется, тебе пойдет оранжевое платье.

– Я хочу синее.

– Может, лучше зеленое?

– Тебе что, не нравится синий цвет?

Евгений неопределенно пожал плечами.

– Как, тебе не нравятся мои синие глаза? – нарочито сердитым тоном спросила она.

– Синие глаза нравятся, а синее платье – не очень. Впрочем, если ты очень хочешь...

На кладбище было тихо и пусто. Пахло прелой листвой. Могила ее мамы неожиданно оказалась в довольно запущенном состоянии. Евгений не отходил от Инны ни на шаг. Часто ему приходилось буквально закрывать собой то, что находилось совсем близко и чего ей видеть было нельзя.

– Ты можешь пройтись, – попросила Инна. – Я минут пять посижу одна.

Евгений отошел, стараясь по-прежнему закрывать собой страшный объект.

– Сколько заброшенных могил! – сказал старик в видавшей виды рясе, похожий на старинного пустынника. И сколько зла развелось, алчности, никто ни о чем не думает наперед. А ведь сказано у пророка: "Горе тем, которые постановляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот. И что вы будете делать в день посещения, когда придет гибель издалека? К кому прибегнете за помощью? И где оставите богатство ваше?"

– Вы монах, что ли? – полюбопытствовал Евгений.

– Старец я, и удивляюсь всему увиденному здесь.

– Здесь, как везде. А решают в столице, дедушка.

– Да-а. И сказано у пророка: "Как сделалась блудницею верная столица, исполненная правосудия! Правда обитала в ней, а теперь убийцы. Серебро твое было изгарью, вино твое испорчено водою, князья твои законопреступники и сообщники воров..."

– Издалека идете?

– Ох, издалека. И дал мне Господь узреть грядущее...

Что-то проговаривая, старик скрылся среди деревьев.

– Позвольте, что вы сказали насчет грядущего? – Евгений устремился за ним, но монах словно сквозь землю провалился.

Тут художник спохватился и бросился обратно. Инны у могилы ее матери не было. Да, она была там, куда он не должен был ее допустить.

– Что это такое? – женщина дрожала, как от холода. – Ты знаешь, да?

– Пойдем отсюда, это просто случайное совпадение, – Евгений постарался сохранить спокойный, непринужденный вид.

– О чем ты говоришь? Ведь это же моя фотография – посмотри!

– Ну, может, это какая-то глупая шутка, – начал теряться художник.

– Какая шутка? Кто может так шутить? Кому это надо? – говорила она, жалобно всхлипывая. – Я же чувствую: что-то не так. Только не пойму, что. Ну скажи, не лги мне.

Она медленно села на лавку у своей могилы и заплакала навзрыд. Он опустился рядом, уткнулся лицом в ее колени и закрыл глаза. На него нашло какое-то оцепенение. Ему вдруг стало казаться, что это он умер и его закопали здесь, под этой плитой, а она всегда была жива и сейчас пришла к нему на могилу.

– Пойдем домой, – наконец сказал он после бесконечно долго длившейся паузы.

– Ты мне не скажешь?

– Скажу. Пойдем домой.

Инна достала из сумки платок и зеркальце, стала вытирать лицо.

– Я боюсь, – вдруг сказала она.

– Чего?

– Не знаю. Но я очень боюсь. Я хочу, чтобы мы пошли ко мне.

– Зачем?

– Не знаю. Но я тебя очень прошу.

– Хорошо, но мы же хотели зайти в магазин.

– Нет, не сейчас.

Ему все же удалось затащить Инну в магазин, затем в другой, третий. И она выбрала себе ярко-синее платье. Потом он сказал, что уже поздно, что он устал, да и она, судя по всему, – тоже, и что завтра они непременно пойдут к ней. И завтра же он расскажет ей о нелепой случайности, из-за которой ее посчитала погибшей. Потом они сидели у Евгения, и он старался всячески ее утешить, отвлечь от тяжелых мыслей. Когда он очередной раз взял женщину за плечи, она вдруг отстранилась:

– Подожди.

– Никак не можешь отойти от пережитого потрясения?

– Дело не в этом, – она отрицательно покачала головой. – Вернее, не только в этом.

– В чем же еще? – Евгения начало одолевать смутное, но ужасное предчувствие.

– Со мною что-то происходит.

– Я понимаю, тебе трудно. Ты расстроилась, не знаешь некоторых обстоятельств, тебя это тревожит, угнетает.

– Не только это.

– Ну что еще? Что?

– Что-то происходит с моим телом – оно как-то немеет, будто отмирает. Такое чувство, что я еще здесь и в то же время – уже не здесь.

Евгений посмотрел в ее неподвижные, затуманенные глаза и ощутил чувство ужаса, от которого похолодело внутри.

– Так что? – гипнотизирующим голосом спросила женщина, глядя в его лицо остекленевшими глазами. – Может быть, ты теперь скажешь мне?

Художник понял, что попался – не надо было так откровенно пугаться.

– Это усталость. Ты перенервничала, вот тебе и нездоровится. Я вызову врача, он пропишет лекарства. А пока тебе надо принять горячую ванну. Сразу станет легче. Вот увидишь. Сейчас...

Он заметался по квартире, засуетился, не зная, что делать сначала – вызвать врача или готовить ванну. Наконец он заскочил в ванную, открыл краны, стал регулировать температуру воды.

Когда Евгений вышел из ванной, в комнате было пусто. Разум, кажется, отказал ему. Ничего не соображая, он метался по квартире, заглядывая всюду, где может поместиться взрослый человек, а затем и туда, где не поместится даже ребенок. Наконец эта горячка у него прошла.

– Этого не может быть, – шагая взад-вперед по комнате и часто жестикулируя руками, заговорил он. Это мы – те, кто перемещается отсюда, возвращаемся. Потому что так задумано. А они – те, кто находится там, могут переместиться только с нашей помощью, когда мы возвращаемся. Перемещение снова туда без этих препаратов, рамочек с шариком никем не предусмотрено и потому невозможно. Тогда где же...

Он растерянно развел руками и вдруг схватился за голову. Затем бросился к выходу. Было уже темно. Моросил мелкий дождик. Комнатные тапочки не позволяли бежать в полную силу. Наконец один из них слетел с ноги. Второй Евгений сбросил сам. Улицы, улицы, улицы. Переулок. Мост. Разноцветные огни вокруг. Совсем близко тяжело громыхал вагонный состав. Ступеньки, ступеньки. На мосту – никого. И вот это место. Евгений перегнулся через перила, чтобы посмотреть вниз. Вдруг кто-то прыгнул на него сзади и опрокинул на спину. Охрину удалось подняться, но этот кто-то все еще висел на его плечах. Евгений захватил нападающего одной рукой за воротник, другой – за предплечье и в падении вперед бросил его через себя. Тот крякнул и обмяк. Стоя на четвереньках и морщась от боли в колене, Евгений пристально всматривался в непревычно перевернутое лицо перед собой. Это лицо было ему знакомо, но он никак не мог понять, чье же оно. Наконец, до боли вывернув шею, чтобы увидеть лицо нападавшего в более привычном ракурсе, художник узнал Светлого.

– Чего тебе надо? – спросил Евгений, пытаясь подняться.

Но поэт снова крепко вцепился в него.

– Пусти! – вырываясь, крикнул Охрин. – Я же только посмотреть! Пусти!

Руки Светлого разжались, и Евгений снова припал к парапету. Поэт пристроился рядом.

– Никого там нет, – переводя дыхание, сказал он.

– Ты откуда взялся?

– Иду к тебе, а ты бежишь. Я кричу, а ты не слышишь, – лаконично объяснил Светлый. – Хотел сказать, что тебя Драпов разыскивает.

VI

Утром Евгений проснулся с тяжелой головой и с предчувствием чего-то не менее ужасного, чем исчезновение Инны. Солнце давно встало. Звонок в дверь заставил художника вздрогнуть. Открыв, он увидел взъерошенного и возбужденного Драпова. Глаза ассистента подозрительно блестели.

– Все-таки я нашел вас! – воскликнул Генрих, пытаясь без приглашения протиснуться в квартиру.

– Зачем? – спросил Евгений, придавливая его дверью.

– Вы не представляете, насколько это важно.

– Для кого?

– Для вас, для нее, для меня – для всех.

– Черт с вами, входите.

Евгений отпустил дверь.

– Она здесь? – украдкой спросил Драпов, проходя и осматривая помещение.

– Вы пришли спрашивать или рассказывать?

– Хорошо, – согласился ассистент.

Он подошел к столу, налил из графина полный стакан воды и жадно выпил.

– Хорошо, – повторил он, с размаху плюхнувшись в кресло. – Все по порядку.

– Да уж, пожалуйста.

– Они его повесили, – начал ассистент и, подумав, уточнил:

– Партизаны повесили Шурина.

Он пристально посмотрел на Охрина, но лицо художника осталось непроницаемым.

– Он никогда не рассказывал мне всего, – продолжал Драпов. – До многого мне приходилось докапываться самому. Но ответов на некоторые очень важные вопросы я так и не узнал. И тогда я рискнул. После долгих попыток мне с помощью одного нашего пациента удалось переместиться. И я нашел его. Чему вы улыбаетесь?

– Я вдруг подумал, что при перемещениях я, вы и кто угодно другой могли в своем прошлом встретиться с собой.

– Нет, доктор сказал, что это невозможно.

– Почему?

– Не знаю. Он так сказал. Впрочем, я думаю, Шурин и сам до конца не понимал, что он открыл, и не знал всех нюансов этих... перемещений. Так вот, когда я нашел Шурина там... ну, в прошлом, я ему ничего не сказал о том, что с ним случилось. Но он как-то почуял неладное, догадался почему-то. И вот, когда у меня началось обратное перемещение, Шурин вдруг бросился ко мне, обнял меня крепко-крепко и не отпускал до тех пор, пока мы с ним не переместились. Но даже этого ему не надо было делать, потому что вместе с нами переместилось восемь случайных прохожих, находившихся от нас не менее чем в десяти шагах. И самое страшное: вместе с ними переместился телеграфный столб.

– Ну, столбом в наше время никого не испугаешь, – пошутил Охрин.

– Вы не понимаете! – Драпов подскочил с места. – По расчетам доктора, случайно переместиться при возврате мог лишь тот, кто находился в непосредственной близости от пациента, да и то с определенной долей вероятности, что и подтвердилось в вашем случае. Но потом выяснилось, что может переместиться целая группа людей. Затем опасное пространство еще более увеличилось, и никто не может сказать, до каких размеров может расширяться коридор перемещения! А теперь еще выяснилось, что перемещаться могут и крупные неодушевленные объекты! Вы представляете себе масштабы возможной катастрофы?!

– Все это очень занимательно, – спокойно сказал Охрин. – Но я-то тут причем?

– Ах, да. Я ведь не закончил. Мы с возвращенным Шуриным провели ряд экспериментов по сужению коридора. Но ничего не вышло. Сначала старушка-долгожительница перетащила сюда какого-то монаха – не то из пятнадцатого, не то из шестнадцатого года. Потом... Впрочем, это все детали. Когда я понял, насколько это опасно, то попытался уговорить доктора прекратить сеансы. Но его это очень разозлило. Он сказал, что большой опасности нет, что все они потом уходят.

– Куда?

– А-а, заинтересовались, наконец! Не знаю куда – он не сказал. Может, и сам точно не знает. А может, он сказал это лишь для того, чтобы меня успокоить. Поэтому я и спрашиваю: она еще здесь?

Евгений отрицательно покачал головой.

– Как это случилось?

– Я не видел. Просто исчезла.

– Когда исчезла?

– Вчера вечером.

Драпов сделал отрешенное лицо и, беззвучно шевеля губами, стал что-то подсчитывать.

– У него совсем немного времени, – заключил он, и это заключение его, кажется, обрадовало. Когда доктор понял, что я могу ему помешать, то скрылся от меня и явно продолжает эксперименты. А кроме того, если он успеет обучить кого-то этой процедуре, его смогут возвращать снова и снова, а это – почти бессмертие! Вопрос лишь в том, возвращается ли неумышленно перемещенный из прошлого обратно в прошлое или просто исчезает.

– И что вы думаете на этот счет?

– Как по-вашему, я похож на профессора?

– Честно говоря, не очень.

– То-то и оно, – огорчился ассистент.

Наступила долгая пауза.

– А меня чуть партизаны не подстрелили, – вдруг не то похвастался, не то пожаловался ассистент.

– Пустяки, – ответил художник. – Вот они мост взорвали – это событие.

Ассистент сначала обиделся, а потом разозлился:

– Да вы просто циник! Все вы, творческие деятели, циники и пошляки. Только воображаете из себя много. Видимость создаете. Глубокую духовность разыгрываете! – ассистент совсем рассвирепел. – А, впрочем, вас, похоже, в этой истории интересует только женщина.

Драпов остыл так же быстро, как и вспыхнул. Он замолчал и устало поплелся к выходу. Евгений еще какое-то время сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Затем встал и пошел на кладбище.

Он сидел у ее могилы. Вот здесь же, на этом самом месте, совсем недавно сидела она. Неужели это действительно было? А может, все это только сон, гипнотический сеанс доктора Шурина? А если она и вправду была здесь, то где она теперь? Вернулась в прошлое? Будет ли она там помнить все, что было здесь? Поступит ли иначе, чем тогда? Но если бы она поступила иначе, то сейчас все было бы не так. А ведь ничего не изменилось. Да и могло ли поменяться? И почему, собственно, она могла поступить иначе, ведь он ей так ничего и не объяснил? А, черт!

Евгений хлопнул себя ладонью по лбу, резко встал и побрел наугад среди могил.

– Стой! – послышалось сзади. – Стой, кому сказал!

Охрин решил не оглядываться – стоит ли связываться с какой-то шантрапой?

– Хальт! Их верде шиссен! – уже сердито крикнул тот же голос.

Охрин стал, как вкопанный. За спиной слышались тяжелые приближающиеся шаги трех-четырех человек. Художник медленно обернулся.

– Шпрехен зи дойч? – спросил старшина с Т-образными нашивками на погонах. В правой руке за шейку приклада он держал увесистый ППШ. С ним было еще трое солдат разного возраста.

– Отвечай! – угрожающе потребовал один из них.

Но Охрин уже не смотрел ни на старшину, ни на сопровождавших его воинов. Взгляд художника был устремлен между ними, туда, за кладбище, где на пустыре в направлении городка, над которым развевался трехцветный флаг, разворачивалась в боевой порядок колонна тридцатьчетверок. За танками, быстро размыкаясь, вытягивалось в цепь подразделение пехоты.