Текст книги "Точка возврата"

Автор книги: Дмитрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Сергеев Дмитрий
Точка возврата

Дмитрий СЕРГЕЕВ

ТОЧКА ВОЗВРАТА

I

Евгений сосредоточенно накладывал мазок за мазком, проявляя на полотне изображение угрюмого длинноволосого человека, стоящего на фоне толпы, сгрудившейся под черно-красным флагом. На дальнем плане зыбко прорисовывался знакомый силуэт собора.

В большом зале, оборудованном под мастерскую художника, царила тишина. С утра Охрин, задрапировав беспорядочно расставленные по помещению мольберты, решил, наконец, изменить довлевшей над ним тематике и дописать некогда начатую, а затем надолго брошенную картину. Работа пошла, но Евгений знал, что к вечеру все может вернуться на свои места, и картина вновь останется незавершенной, а потому торопился и изо всех сил старался не отвлекаться.

Антон Светлый, местный поэт, пришел как всегда без предупреждения. Но Евгений был рад ему, тем более, что Светлый не требовал к себе особого внимания и не обижался, если Евгений в его присутствии продолжал работать. Антон лишь на несколько секунд приблизился к полотну и как бы между делом осведомился:

– Это кто ж такие?

– Анархисты у Казанского, – не отрываясь от работы, ответил Евгений. Он оставил центральную фигуру картины до ухода Антона и переключился на доработку антуража. – Я их набросал во время последней поездки в Петербург, но до сих пор не могу закончить.

– Сочувствуешь анархистам? – удивился Светлый.

– Совсем не обязательно. Мне вообще интересны люди. Посмотри, какая фактура лица, какое выражение!

– А я уж думал, ты теперь пишешь исключительно на одну тематику, и все остальное тебя просто не интересует.

– Только не начинай меня снова воспитывать. Мы с тобой это уже проходили.

Возникла продолжительная пауза.

– Знаешь, – переводя разговор на другую тему, снова заговорил Светлый. – С тех пор, как у нас все перевернулось, мне периодически снится гражданская война. И, представь себе, в этих снах я всякий раз воюю за красных. Проснусь, думаю: почему? Все равно лет через восемьдесят их идеи потерпят крах, революция и все, что с ней связано, будет осуждено, народ станет голосовать за белых. Потом снова усну тот же сон, и я снова воюю за красных. Из пулемета по белым строчу, строчу... Не знаешь, почему это?

– Революционные гены, наверное, покоя не дают, – продолжая работать кистью, ответил художник.

– Нет, серьезно.

– Не знаю, – Евгений положил крупный мазок и понял, что ошибся. Слушай, отстань от меня со своими красными, белыми. Тебе думать больше не о чем?

– Ну вот ты на моем месте за кого воевал бы?

Евгений снова неточно положил мазок, смазав деталь на полотне. Лицо его нервно передернулось, и он изо всей силы запустил кистью в дальний угол комнаты. Кисть ударилась о стену и отскочила, оставив на ней яркий багровый след.

– Ты можешь две минуты помолчать, в конце концов?! Чего ты ко мне пристал со своей гражданской войной?!

– Ладно, не злись. По-моему, твое затворничество тебе не на пользу. Нервным ты стал в последнее время, совсем издерганным. Сделал из себя мученика! – Светлый и сам вдруг разозлился. – Признайся, что ты сознательно истязаешь себя и, может, даже упиваешься этим, находишь в этом источник вдохновения, оправдания для самого себя... – Антон осекся, встретившись взглядом с Евгением.

– Ладно, – сказал тот. – Замнем, а то поссоримся. Почитай лучше что-нибудь из твоих новых стихов.

– Ты действительно хочешь послушать?

– Почему бы и нет?

Антон встал, сосредотачиваясь, прошелся по комнате, остановился у окна и, глядя во двор, стал читать:

И ночь прожить – не поле перейти,

Когда враждебна каждая песчинка

И целый мир с отвратною начинкой,

А мысль подла – она уже в пути...

Читая, Антон наблюдал, как за окном, в песочнице, играли дети, и девочка с рыжими, связанными синей лентой волосами, пыталась строить какое-то сооружение, но песок всякий раз предательски осыпался.

... И вот ты камнем падаешь с моста

Под поезд в точно выбранное время.

Зачем душе твоей такое бремя?

Закрой глаза и досчитай до ста...

Девочка за окном снова терпеливо возводила домик и уже дошла до крыши, но крыша вдруг обрушилась, увлекая за собой стены.

... И не ходи под утро в синем платье

Туда, где слышен гул и льется свет,

Ну кто поймет, что это не расплата

За те грехи, которых просто нет?

Наконец терпенье девочки лопнуло, и она сердито ударила совком по неподатливому строению, почти сравняв его с землей.

... Часы стучат. Становится виднее,

Но так тревожно, будто неспроста,

На стуле платье новое синеет...

Закрой глаза и досчитай до ста!

Художник слушал внимательно, слегка сощурив глаза.

– Ну как? – спросил Антон, сделав выжидательную паузу.

– Честно?

– Разумеется.

– Так себе. Только я не понимаю, зачем тебе понадобилось эксплуатировать эту тему и почему сейчас ты выбрал именно это стихотворение. Ты хочешь меня задеть как-то, о чем-то мне напомнить? в голосе Евгения появились задиристые нотки.

– Ну что ж, если ты сознательно идешь на откровенный разговор, я отвечу тебе, – принял вызов Светлый. – Ты сам зациклился на этой теме. Тебя никто и ничто больше не волнует. Эти твои анархисты – просто блеф. Ты всегда пишешь одно и то же. Я это знаю наверняка.

– Ну-ну, – в глазах художника появился недобрый блеск.

– Вот! – Антон сорвал драпировку с ближайшего мольберта.

На полотне показалось лицо молодой женщины с большими, широко раскрытыми глазами, в окружении зыбких разноцветных огней на фоне расплывчатых, словно набегающих рельсов и шпал.

– Вот! – крикнул Антон, переходя к следующей картине и сдергивая с нее покрывало.

На картине была та же женщина. Она, упершись ладонями в сплошную каменную стену, как-то испуганно смотрела с полотна.

– Вот! – снова крикнул Антон, проходя дальше.

– Остановись! – скомандовал Евгений предупреждающим тоном.

Светлый остановился, но не замолчал.

– Ты зациклился, и потому не можешь нормально жить и работать. Когда ты последний раз выставлял свои картины? И сам, наверное, уже не помнишь. Все это потому, что она погибла. А погибла она потому, что ты ей ничего не объяснил. Она так и ушла, считая тебя негодяем. Не смотри на меня так. Я говорю это не потому, что решил тебе досадить, а потому, что хочу тебе помочь. И тебе сразу станет легче.

– Не понял. Вернись на две фразы назад, – Евгений пытался надеть на лицо циничную маску.

– Я повторю: ты должен увидеть ее и все объяснить.

– Приехали, – Евгений медленно опустился в кресло.

– И я знаю, кто тебе может помочь.

– Ты, конечно.

– Не только. И даже не столько я... Короче говоря, есть такой человек. Ты можешь называть его экстрасенсом, гипнотизером, шарлатаном – кем угодно. Но сам он считает себя медиком, доктором, психотерапевтом.

– "Я поведу тебя к врачу, – сказал мне лучший друг", – нараспев продекламировал Евгений.

– Ты можешь смеяться сколько угодно, но, прошу, дослушай до конца. Я не знаю методики его манипуляций. Может быть, это гипноз, может мистика, какое-то общение с духами, но он считает, что отправляет людей в их прошлое. И это очень похоже на правду. Я бы не стал тебе рекомендовать, если бы сам не попробовал. Могу сказать лишь одно: это не сон, это – явь. И ты можешь встретиться с ней. Думаю, тебе это просто необходимо.

– А теперь послушай, что я тебе скажу, – лицо Евгения снова стало серьезным и сосредоточенным. – Сначала ты очень удивил меня, а потом немножко заинтриговал. Но если я пойду к твоему экстрасенсу, то, во-первых, из праздного любопытства, ибо единственное чудо, с которым мне приходится соприкасаться в жизни, – это чудо творческого вдохновения, и мне было бы интересно соприкоснуться с какими-то иными, пусть даже кажущимися чудесами. А, во-вторых, я готов пойти тебе навстречу, чтобы ты больше никогда не возвращался к этой теме. Слышишь, никогда...

II

Они вошли во дворик старого двухэтажного дома, расположенного почти на самой окраине их небольшого города. Такие дома должны подлежать сносу. Но во дворе его, усаженном раскидистыми тополями, было довольно уютно.

– Сюда, – сказал Светлый, пропуская Евгения в полутемный подъезд.

Пройдя вслед за художником, он постучал в ветхую ободранную дверь на первом этаже.

– К нам пациенты! – воскликнул плотный среднего роста мужчина лет сорока, открывая дверь.

– Да-да, я вас помню, – сказал встретивший их в квартире худощавый лысый человек в белом халате, прежде чем Антон успел открыть рот. – А это и есть тот самый ваш приятель? Очень хорошо!

Он подошел к длинному столу, застланному серым покрывалом, под которым невнятно прорисовывались очертания каких-то предметов, открыл замасленную старую тетрадь и спешно стал просматривать разноцветные записи.

Помещение со скрипучим деревянным полом и единственным, дававшим явно недостаточно света окном, выходящим на улицу, Евгению не понравилось. К тому же у художника появилось стойкое неприятное предчувствие.

– Это и есть врачебные апартаменты? – недовольно спросил он своего приятеля.

– Знаешь, – ответил тот, – мы договорились, я тебя привел, дальше решай сам. А я, пожалуй, пойду. Думаю, мое дальнейшее присутствие здесь совсем необязательно.

И он вышел.

– Драпов Генрих, ассистент, – протокольно представился плотный человек, подойдя к пациенту. – А это наш доктор, – Драпов сделал представляющий жест рукой, широко улыбнулся и, словно спохватившись, поспешил добавить, – Шурин...

– Ваш? – сухо осведомился Евгений, не дав ему договорить.

– Кто?

– Шурин.

– Да нет...

– А чей?

– Ничей. Фамилия у него Шурин, – с легким раздражением в голосе объяснил ассистент.

– А-а, – протянул художник, продолжая брезгливо осматривать помещение.

Он чувствовал себя довольно неловко, точнее, нелепо, и подумывал, не пора ли ему ретироваться. Но какое-то смутное чувство, вызванное не то обещанием, данным Антону, не то неиссякшим еще любопытством, не то тайной надеждой на обещанное чудо, не позволяло ему этого сделать.

– Простите, ваше имя и фамилия? – доктор с тетрадкой подошел к клиенту.

– Евгений Охрин, – угрюмо ответил тот.

– Запишите, – доктор передал тетрадку ассистенту и жестом предложил клиенту сесть на стул.

Сам он расположился в старом жестком кресле и заговорил так, словно продолжил некогда прерванный разговор:

– Так вот, избавить вас от ваших навязчивых воспоминаний и тяжелых размышлений, думаю, можно. И сделать это можно именно с помощью нашего метода, который я называю неординарной психотерапией. Вы можете верить или не верить в то, что я вам скажу по поводу моего метода, но, думаю, для вас важен результат, а не подоплека.

Доктор сделал паузу, внимательно посмотрел на клиента и продолжил:

– Принцип прост. Я возвращаю вас в прошлое, связанное с вашими навязчивыми идеями, и даю вам возможность решить вашу проблему. Вы, наверное, читали фантастические произведения или видели фильмы о путешествиях во времени с помощью каких-то машин. Так вот, все это чепуха – никакая машина сама по себе не может ничего перемещать во времени, ибо время нематериально, чего бы там на этот счет ни говорили. Путешествовать во времени можно, только используя потенциал человеческой психики, ее особую энергию. Я понятно говорю?

– Понятно. Но хотелось бы конкретнее, поменьше теории.

– Так вот: ваши воспоминания служат определенного рода энергетическими волнами определенной частоты, настроившись на которые, можно переместиться в конкретную точку, имеющую определенные координаты в пространстве и времени.

– Короче говоря, вы возвращаете меня в мое прошлое с помощью гипноза. Перейдем же к делу.

– Но если вы склонны считать это всего лишь банальным гипнозом, то у вас есть основания сомневаться в результате.

– Не беспокойтесь, доктор, – я уже так увлекся предстоящим сеансом, что буду рад и тем эмоциям, которые смогу испытать во время вашего необыкновенного сеанса. Я ведь художник, а художник всегда нуждается в свежих ярких впечатлениях. Я понятно говорю?

– Вполне. Но все же я хотел бы, чтобы вы настроились на лечебный эффект.

– Я постараюсь сделать все от меня зависящее.

– И еще надо выполнить одну меру предосторожности. Когда вы почувствуете, что вам пора возвращаться, а вы обязательно это почувствуете, отойдите от того, кто будет там находиться рядом с вами, на пять шагов.

– Существует какая-то опасность?

– Нет, не думаю. Но все же лучше перестраховаться. Договорились?

– Конечно.

Доктор встал и, повернувшись к длинному столу, сдернул с него серое покрывало. Под ним оказались разнообразные атрибуты средневекового алхимика: большая стеклянная колба, рядом – несколько поменьше, спиртовка, щипчики, пузыречки и коробочки с разноцветными жидкостями и порошками.

– Вам придется лечь, – сказал Шурин, указав на стоявшую у стены раскладушку, покрытую кожаным матрасом.

– Почему на раскладушку? – с иронией в голосе спросил Охрин. Экзотика?

– Она подходит нам по габаритам, – ответил вместо доктора ассистент. – Специального оборудования мы еще не приобрели.

Евгений неуверенно сел на край кожаного матраса. В это время входная дверь отворилась и в нее протиснулся седой человек преклонного возраста.

– Мне назначено, – нерешительно сказал он.

– Да-да, я вас помню, – кивнул ему доктор Шурин. – Ваша фамилия, кажется, Стрельцов?

– Стрельнов.

– Пройдите на кухню – там тоже есть оборудование. Посидите пока, сосредоточьтесь, настройтесь...

Стрельнов скрылся в дверном проеме.

– Старику-то зачем понадобились ваши сеансы? – спросил художник скорее из стремления как-то овладеть одолевавшим его волнением, чем из любопытства.

– Партизан, – охотно объяснил ассистент. – Разведгруппа у них там погибла. А обстоятельства были таковы, что его, Стрельнова этого, могли заподозрить в предательстве. Вот запереживал он на старости лет, затосковал. Хочет вернуться, чтобы объяснить им, ну, этой разведгруппе, доказать... Да вы ложитесь, ложитесь...

Евгений лег на спину и, скосив глаза, стал наблюдать за манипуляциями доктора и его ассистента.

– Не беспокойтесь, – сказала Драпов, извлекая из металлической коробки большой стеклянный шприц, – все стерильно.

– Это еще зачем? Вы что, будете делать мне укол?

– Без этого никак нельзя, – поспешил успокоить пациента Шурин.

– Но меня об этом не предупреждали, – еще больше забеспокоился художник.

Доктор и ассистент дружно промолчали. Теперь из беспомощного лежачего положения Евгению Охрину все виделось иначе, все казалось тревожным и подозрительным – прямо хоть вскакивай и беги. Помещение со всей его обстановкой вдруг стало казаться средневековой пыточной, доктор – жестоким и коварным инквизитором, а ассистент – закоренелым убийцей. Теперь художнику стало совершенно ясно, зачем на раскладушке лежал кожаный матрас – чтоб следов крови не оставалось, смыл – и все.

– Спокойнее, спокойнее, – мысленно приговаривал он. – Не стоит давать волю нездоровой фантазии. Эдак можно себя до истерики довести, а потом самому же будет неловко.

– Все должно быть хорошо, – сказал доктор, наезжая на раскладушку нелепым агрегатом на тонких, широко поставленных ножках. Агрегат состоял из огромного числа больших и маленьких проволочных рамок, среди которых затесался подвешенный на прочной нити или тонкой проволоке стеклянный шар величиной с небольшой мячик.

– Сначала выпейте вот это, – Драпов, приподняв одной рукой голову художника, другой поднес к его рту граненый стакан с фиолетовой, похожей на чернила жидкостью.

Евгению снова стало не по себе. "Что ж, если решился – надо идти до конца", – обреченно подумал он и, отняв у ассистента стакан, залпом выпил его содержимое. Сразу стало холодно. Тело пронзила мелкая дрожь, и все вокруг приобрело какие-то зыбкие очертания. Художник вопрошающе посмотрел на доктора.

– Все должно быть хорошо, – утвердительно кивнул головой Шурин, выглядывая из-за вращающихся рамок.

– Теперь давайте вашу вену, – Драпов поднес к руке Охрина большой шприц с бесцветной мутной жидкостью.

– Одноразовых шприцев у вас нет, что ли? – нервно спросил Евгений, приподнимаясь.

– Такого размера нет, – почему-то довольно ответил ассистент и нажатием ладони уложил пациента обратно. Затем ввел длинную иглу.

– Думайте о вашей проблеме, – низким тягучим голосом говорил доктор. – И не забудьте отойти на пять шагов.

Его рот, увеличенный висевшим напротив лица стеклянным шаром, казался огромным, а выглядывавшие из-за шара глазки – несоразмерно маленькими, как у бегемота.

– Ду-май-те о ва-шей про-бле-ме... – повторял гигантский рот.

– Если бы я мог о ней не думать, – с трудом ответил художник, чувствуя, что начинает терять дар речи.

"Накачали наркотиками, – вдруг прорезалась в его сознании четкая и ясная мысль. – Ну конечно! Как можно было сразу не догадаться!" – Он повел отяжелевшими глазами и увидел, как ассистент вороватой, танцующей походочкой подошел к столу и, укладывая шприц, как-то подленько улыбнулся. Евгений посмотрел на доктора. Стеклянный шар злорадно оскалился. Художник вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, пытаясь приподняться и дотянуться до Шурина.

– Ах вы... наркомафия! – преодолевая сопротивление собственного языка, еще успел выдавить из себя пациент, и его рука со шлепком безжизненно упала на кожаный матрас.

III

Сначала это было похоже на сон. Он стоял у ее дома, напротив ее подъезда. Был вечер, и в ее окне с задернутой кружевной занавеской горел свет. Постепенно все вокруг приобретало более реальные очертания. В какой-то момент ему показалось, что сном было его приключение с экстрасенсом, и в действительности он просто пришел к дому, в котором она когда-то жила, чтобы утешить себя воспоминаниями. И только знакомая кружевная занавеска, которой теперь на этом окне быть не должно, свидетельствовала о том, что происходит нечто нереальное. Евгений, задыхаясь не то от волнения, не то от быстрого подъема по лестнице, позвонил в ее дверь. Дверь отворилась и... Да, это была Инна. Евгений смотрел на нее не отрываясь, боясь, что она сейчас исчезнет, и он проснется у себя дома или на раскладушке у доктора Шурина – впрочем, не важно, где, главное, что все вокруг в одно мгновение может исчезнуть, и он уже никогда не увидит ее и не скажет всего, что хотел сказать.

– Я хочу тебе объяснить... – Начал он, нарушив молчание. – Я должен тебе объяснить...

– Ты пришел только за этим? – тихо спросила она, и в глазах женщины появилось выражение разочарования.

– Не-нет, не только...

– Тогда входи.

Он вошел не только в до боли знакомую квартиру с той неповторимой аурой, которую каждый человек создает в своем жилище своим присутствием, своей сущностью и всей своей жизнью. Он вошел в еще не столь отдаленное, но уже столь неповторимое, невозвратимое прошлое.

– Я все-таки должен объяснить, – снова начал он, опускаясь возле нее на диван и чувствуя, как неумолимо быстро уходит отведенное ему время.

– Может, мы сейчас не будем говорить о плохом, – попросила она. Может быть, как-нибудь потом?

– Хорошо, – неожиданно для себя согласился Евгений и с удивлением понял, что ему совсем не хочется говорить о том, зачем он пришел.

– Ты здесь, и это главное, – сказала она.

Они немного помолчали, выжидающе глядя друг на друга.

– Я напою тебя чаем, – вдруг спохватилась она и впервые за это время улыбнулась.

Они просто пили чай, просто смотрели в глаза друг другу и просто говорили. Ни о чем. Но к ним медленно и неотвратимо возвращались едва было не утраченные чувства.

Вдруг Евгений ощутил сильное головокружение и странное онемение в теле. "Пора" – мелькнула мысль. Он быстро встал и сделал пять шагов. Потом, на всякий случай, – еще один. Его ошибкой было то, что он пошел в сторону выхода.

– Постой! – крикнула Инна, срываясь с места. – Ты что, уходишь?

– Сейчас, подожди... – растирая ладонью висок, Евгений пытался унять одолевшую его головную боль.

Инна крепко вцепилась руками в ткань его одежды:

– Куда ты? Ну что случилось? Что?

Евгений попытался отнять ее руки, но она так крепко сжала пальцы, что это оказалось невозможным. В глазах художника завертелись большие концентрические круги. Руки Инны неожиданно сделались большими и сильными. Впрочем, это уже были не ее руки.

"Ты не отошел от нее! Ты не отошел от нее!" – неистово кричал доктор Шурин, приподнимая Евгения с раскладушки и тряся его за ворот рубашки.

Еще ничего не соображая, художник инстинктивно сопротивлялся, упираясь доктору ногами в живот и беспорядочно ударяя его по рукам.

– Перестаньте его трясти! Вы что, не видите – человеку плохо?! сказала Инна, отходя от окна. – Что вам надо от него?

Шурин отпустил художника.

– Послушайте, доктор, что за фамильярность? – возмутился Евгений, усаживаясь на кожаном матрасе и удивленно осматриваясь по сторонам.

– Это твои друзья? Куда ты меня привел? – спросила Инна, обращаясь уже к Евгению.

– Кошмар! – воскликнул ассистент, во все глаза уставившись на женщину. – Кош-ма-ар!

– Какой кошмар? Кто вы такие? – не унималась Инна, пытаясь осмыслить происходящее.

Евгений ошарашенно молчал.

– Ассистент, готовьте препараты! – скомандовал бледный, но уже овладевший собою доктор. – Вы слышали, что я сказал?

– А куда мы денем тело? – растерялся тот.

– Если тело проникло сюда – значит, есть способ отправить его обратно.

– Но мы же его не знаем!

– Перестаньте отговариваться!

– Да что здесь вообще происходит?! – вмешалась Инна.

Доктор молча покосился на нее, затем подошел к Евгению, крепко сжал ладонью его плечо и, наклонившись, решительно сказал на ухо:

– Женщину – на раскладушку! И постарайтесь подготовить ее морально.

Евгений стряхнул ладонь Шурина со своего плеча:

– Я не понял, вы что здесь, экспериментировать на людях собираетесь? – наконец выговорил он, окончательно выйдя из оцепенения.

– Мы уже час, как экспериментируем, – зло парировал Шурин. Кстати, рекомендации врача надо выполнять – тогда не будет осложнений.

– Евгений, кто эти люди? – снова обратилась к художнику Инна.

– Да так, случайные знакомые.

Евгений встал, подошел к Инне. Только теперь, глядя на нее вблизи, он вдруг осознал всю невероятность и значимость того, что произошло. Он протянул руку, тронул ее плечо, лицо, волосы.

– Не бойся, – сказал он. – Ты останешься со мной.

– Что он делает?! Вы посмотрите, что он делает! – засуетился ассистент. – Она же умерла! Поймите, она умерла!

– Тихо! – художник сделал угрожающий жест рукой.

Драпов отпрянул.

– Не слушай этих психов, – успокоил женщину Евгений. – Мы уже уходим.

Они двинулись к выходу. Доктор загородил им дорогу:

– Ты сошел с ума! Ты не понимаешь, что делаешь!

Евгений вежливо, но решительно отодвинул его в сторону.

– Ты сам псих! Маньяк! Тебя лечить надо! – выйдя из себя, закричал вслед художнику ассистент.

И тут произошло нечто, заставившее всех застыть на месте. В кухне вдруг послышался тяжелый топот и крики:

– Помоги! Помоги! Старика ранили!

– Откуда он взялся?

– Стойте! Дайте мне сказать!

– Тихо! Пусть скажет. Может, это важно.

– Я хотел сказать...

Голос оборвался.

– Умер.

– Как же его угораздило?

– А куда это мы забежали?

– Да мы, вроде, по лесу бежали.

– Спокойно! Сейчас все выясним.

Снова послышались тяжелые шаги, и из кухни, с автоматом наготове, вышел небритого вида суровый человек в потертой кожаной куртке и надвинутой на глаза кепке. За ним, тоже с оружием наготове, вышли еще трое, нет, четверо человек – молодой парень в шинели без опознавательных знаков с немецким автоматом, коренастый мужик с пышной черной бородой, одетый в некогда длинный и неровно подрезанный плащ, с ППШ, седой человек в ватнике, с винтовкой, и среднего роста интеллигент в потрепанном демисезонном пальто. Последний был вооружен маузером.

– Немцы есть? – спросил бородач, увидев в комнате людей.

– Немцев нет! – испуганно ответил Генрих.

– А где наш пациент? – озабоченно спросил доктор.

– Кто? Этот старик, что ли? – вопросом на вопрос ответил бородач. – Немцы его смертельно ранили. Откуда он взялся вообще?

– Кто это? – усмехнулась Инна, обратясь к Евгению. – Ну и квартирка!

Седой ринулся к окну:

– А там кто такие? – подозрительно спросил он, кивком указав на солдат со свертками, расположившихся на лавках возле городской бани.

– Это наши, – уговаривающим голосом заговорил Шурин. – Наши русские солдаты. Пришли в баню помыться. Вон те уже помылись, а эти, что поближе, – еще нет. Видите?

– Видеть-то мы видим. Вопрос: кого мы видим? Колька, погляди-ка, что-то мне эти банщики совсем не нравятся.

Парень в шинели подошел к окну и уставился в бинокль.

– Трехцветные, с орлами, – прокомментировал он. – Власовцы!

– Вы о-о-очень ошибаетесь, – неестественно растянул рот в улыбке доктор. – Да вы проверьте. Давайте сейчас вместе их позовем, – доктор вдруг заговорил голосом массовика-затейника.

Но едва он попытался открыть окно, как тут же стал оседать на пол, получив прикладом по затылку. Партизаны подхватили его под руки.

– Смотри, какой умный! – зло сказал бородач. – Сдать нас хотел. Ты за кого нас держишь, шкура?! Федотыч, что с ним делать будем?

– Что делать? – риторически переспросил небритый в кожанке и многозначительно ухмыльнулся.

Тут, окончательно оклемавшись, Шурин понял: дело – труба. Он рванулся изо всей силы, и ему почти удалось освободиться, но партизаны дружно ринулись к нему.

– Товарищи! Товарищи! Товарищи! – закричал Шурин. Он глубоко вдыхал воздух, пытаясь еще что-то сказать, но ничего другого, кроме одного этого слова, у него не получалось.

– А с этими что? – спросил седой, указав на стоящих у двери.

Евгений с Инной бросились к выходу и, прежде чем партизаны успели среагировать, выскочили в подъезд, а оттуда – во двор.

– Сдадут! – крикнул седой, передергивая затвор винтовки.

– Не успеют, – ответил небритый. – Колька, глянь, во дворе гадов нет? Силин, веревку! Быстро! Быстро!

IV

– Что это было? – спросила Инна, когда они остановились отдышаться.

– Забудь. Все это уже не важно, – ответил Евгений.

– А что важно?

– Важно, что ты вернулась.

– Разве это не ты вернулся?

– Я. И ты. Мы вместе вернулись. Так и должно быть. Ведь мы живем в конце двадцатого века. Ну зачем нам эти классические трагедии?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что все должно быть хорошо. Понимаешь?

– Надеюсь, что да... А я совсем не помню, как мы сюда шли, женщина прервала разговор и осмотрелась по сторонам.

Евгений промолчал.

– Ой, – спохватилась она, – наверное, надо куда-то сообщить, что там происходит.

– Сами разберутся.

– Но там могут кого-нибудь убить.

– Думаю, до этого не дойдет.

Вдали прозвучала автоматная очередь.

Когда в лаборатории доктора Шурина обнаружились партизаны, Генрих Драпов очень испугался, представив себе, какие осложнения могут возникнуть, если доктор или этот нервный пациент назовут его по имени. Он ясно осознавал, что имя, которое прельщало многих женщин, заставляя их угадывать в Драпове мужчину иностранного происхождения (что в действительности было неправдой), может теперь крупно подвести его. Поэтому, когда партизаны бросились на Шурина, а пациент с покойницей устроили побег, Генрих понял: надо воспользоваться моментом. Он незаметно присел и тихо забрался под стол в надежде, что из-за суматохи о нем могут забыть. Сначала так и произошло. Партизаны спешно покинули лабораторию, утащив с собой доктора. Но в подъезде дотошный бородач вспомнил, что они кое-кого забыли, и вернулся. Драпов тоже не заставил себя ждать: он выпрыгнул в окно как раз в тот момент, когда партизан распахнул дверь. Генрих изо всей силы побежал к бане, где располагались солдаты. Вслед ему прозвучала автоматная очередь. Ассистент упал на газон. Солдаты недоуменно огляделись. Когда же прозвучала вторая очередь и несколько пуль ударило в кирпичную кладку, солдаты со свертками забежали в баню и стали оттуда выглядывать.

– Красные! Партизаны! Красные партизаны! – закричал во все горло Генрих, не поднимаясь с газона.

Однако это не произвело ожидаемого впечатления на окружающих.

– Бандиты! Террористы! Грабят! Убивают! Караул! – ассистент перебрал все крики, которые могли бы привлечь внимание сограждан, но так и не получил никакого результата. Солдаты, правда, стали выглядывать из бани чаще и в больших количествах. Зато редкие прохожие с улицы испарились совсем.

– Никто не хотел умирать, – вслух прокомментировал Драпов и, вскочив на ноги, зигзагообразно побежал через дорогу.

Вслед ему из бани донесся дружный смех.

– Салаги! – не оглядываяь, но как можно громче крикнул напоследок ассистент и затерялся среди растянувшихся вдоль тротуара коммерческих киосков.

* * *

– Ты будешь жить у меня, – сказал Евгений, пропуская Инну в свою мастерскую.

Он ни на секунду не хотел оставлять ее одну, словно боясь, что она исчезнет тем же чудесным образом, что и появилась.

– Но мне надо забрать хотя бы часть своих вещей. И вообще, кто присмотрит за моей квартирой?

– Я присмотрю, но дай слово, что ты не пойдешь к себе хотя бы неделю. А вещи мы тебе купим. Ну что тебе стоит? Пообещай мне.

– Ну, хорошо, хорошо. Я обещаю, хотя и не понимаю, зачем это. Ты что, решил держать меня взаперти?

– Не взаперти, а в уединении. Как там у Бродского:

Мы будем жить с тобой на берегу,

Отгородившись высоченной дамбой...

– Нет, я тебя не узнаю. Так что все-таки произошло?

Вместо ответа он взял ее за руки и притянул к себе.

Проснувшись утром следующего дня, Евгений застал Инну у своих полотен.

– Извини, что я смотрю без разрешения, – несколько смутилась она. – Не дождалась, пока ты проснешься.

– И что ты скажешь на это?

– Здорово! Приятно, что здесь так много меня. Но почему все так мрачно и даже трагично? И что это за рельсы – здесь и вот здесь?

– Так, символика. Это те самые пути господни, что так неисповедимы.

Пока Евгений готовил завтрак, она смотрела телевизор.

– Что новенького слышно? – спросил Евгений.

– Какие-то партизаны взорвали мост и теперь не хотят сдаваться, сказала Инна и очень внимательно посмотрела на Евгения. – И еще говорят, что они кого-то повесили...

– Не бери в голову. Сейчас много всяких террористов и бандитов развелось, если из-за всех переживать...

Он на минуту задумался и вдруг, словно разговаривая с самим собой, сказал:

– Интересно, если бы наши войска времен Великой Отечественной каким-то чудом смогли переместиться в наше время, кто победил бы – те наши или эти? Отцы или дети?

– Не знаю, – растерянно ответила Инна. – Я во всем этом как-то не разбираюсь.

– И слава Богу, – улыбнулся Евгений. – Все это такая чушь!

Звонок в дверь заставил художника насторожиться. Едва он открыл, как в квартиру, – по привычке, словно к себе домой, – ворвался Светлый. Евгений даже не успел загородить ему дорогу.

– Ну что, скажешь спасибо или будешь выговаривать? – живо полюбопытствовал он.

Евгений судорожно искал причину, чтобы выпроводить приятеля, но она, как назло, не находилась. Тогда он решил сначала просто вытащить его из квартиры в коридор, и не успел.