Текст книги "Сбоник короткой прозы Дмитрия Санина"

Автор книги: Дмитрий Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

«А дед?» – со злорадным наслаждением ухмыльнулся Жлоб, блеснув колечком в губе. – «Заслужил ты, дедушка, свою быдляцкую долю. Не боролся ты с режимом за нормальную жизнь; ни для себя, ни для нас, потомков, не старался – и мы тебя, быдлятину, жалеть не обязаны. Извини, дедуля: самим не до жиру – балласт за борт… Нет, – ехидно щурился Жлоб, – с таким быдлом мы никогда не будем жить нормально…»

– «Академическая», – напомнил Голос. Двери открылись. Жлоб и Подтянутый поднялись и, смерив друг друга взглядами, неторопливо, размеренно пошли на выход. Почему–то им обоим одновременно понадобились одни и те же двери, и в проёме они крепко столкнулись плечами – Холодное Презрение и Искренняя Неприязнь.

– Осторожно, двери закрываются, – торжественно объявил Голос. – Следующая станция – «Гражданский проспект».

– Какие–то проблемы, уважаемый?.. – донеслось с перрона.

– Это ты мне, брателло?!

На перроне послышалась возня, злобное шарканье и частое пыхтение.

Двери тяжело грохнули резиновыми челюстями. Поезд, убыстряясь, понёсся в тоннель.

– Станция «Гражданский проспект»…

– Молодой человек! – над пьяным склонился старик, тряся его за плечо. – «Гражданский»! Следующая – конечная…

Пьяный мгновенно проснулся:

– Ох… спасибо… спасибо… – он, согнувшись, словно с низкого старта, ринулся к дверям.

«Осторожно!» – крикнула бутылка, но было поздно: пьяный неуклюже задел её ногой. Бутылка отчаянно взвизгнула, бешено кувыркаясь, вылетела на перрон и с размаху, звонко долбанулась горлышком о гранитное основание колонны.

«А–а–а–й!!!»

Но чудом не разбилась… Опять ей повезло!

– Вот черти, – пересохший язык пьяного ворочался с трудом. – Вечно они бутылки под ноги ставят, идиоты…

Он вдруг, качнувшись, цепко ухватил бутылку, и, широко мотаясь из стороны в сторону, целеустремлённо заспешил к эскалатору.

– Молодой человек!

Пьяный обернулся, пытаясь понять, кто же его зовёт. Сзади к нему спешил старик.

– Давайте–ка я Вас придержу, а то Вы обязательно упадёте. А наверху Вас могут забрать в милицию…

– Ох, спасибо Вам, – потёр лицо пьяный. – Спасибо. Извините.

Они вместе зашли на эскалатор.

– Извините меня, Бога ради, – сказал пьяный виновато и не очень разборчиво. – Стыдуха. Перебрал. Понимаете, кандидатскую защитил, банкет… Ничего не помню, – помахал он рукой перед лицом.

И действительно – несмотря на помятость, был он одет довольно прилично.

– Хорошее дело, – заметил старик, крепко поддерживая новоиспечённого кандидата за локоть. Старик вдруг улыбнулся: о таких банкетах он кое–что знал не понаслышке…

– Вам на трамвай?

– Нет, нет… Я тут, через двор живу… Спасибо… Вам… Извините, что так…

– Ничего, ничего. Нам по пути. Давайте–ка я Вас до двора доведу.

Они вышли из метро и заскрипели молодым снежком, удаляясь.

А бутылка уютно лежала в тёплой урне, на мягкой бумаге. Все опасности остались позади; она, ошеломлённая, ещё не веря своему счастью, прислушивалась к болтовне новых подружек.

– Ну, и как тебе люди? – пропищала ей глупенькая «пепсиколка», вымазанная помадой. – Правда, душечки? У них такие вкусняшные жевачки, вау…

– Ой, не знаешь ты жизни, – нервно засмеялась наша опытная бутылка, затягиваясь окурком. Пивные соседки понимающе закивали. – Это какой–то кошмар. Сплошное… быдло.

– – – – – – – – -

Плохая примета.

…Обитатели бункера давно привыкли, что боятся их – а не они. И тем страшнее им было сейчас. Страх просачивался через потолок, вместе с ударами канонады, растекался по коридорам и помещениям. Иногда бункер нервно дёргался от особо близких разрывов. На столах валялись карты и схемы, зияли распахнутой пустотой сейфы. С верхних уровней доносились звуки патефона: там пьянствовали обезумевшие солдаты.

Перекошенный человечек, бледно–восковой от горя и ужаса, метался по тесному подземному кабинету. Его колотила крупная дрожь; он придерживал трясущуюся руку другой, словно прикрывал срам. Там, куда свисали руки, мучительно сосало, дёргало и сжималось. Но Гитлер всё ещё верил, что выберется. Верил и надеялся: возле дверей стояли два чемодана, на одном лежала женская шубка.

В дверь тихо стукнули, вошёл Борман.

– Мартин! – выдохнул Гитлер клекочущим горловым голосом, всплеснул руками и бросился к вошедшему. – Мартин!!!

Он схватил Бормана за руки.

– Где армия Венка?!! – его безумные глаза бегали по зрачкам Бормана.

– Мой фюрер, на Венка надежды нет, – печально покачал головой Борман. – Придётся спасаться бегством. Коридор подготовлен.

– Не терять ни секунды! – затряс осунувшимися щеками Гитлер. Его взмокшая чёлка прилипла ко лбу. – Будущее национал–социализма и Европы решается в это мгновение! Мы ещё остановим большевизм, в этом наше историческое предназначение! Ева! Ева!!!

И тут, откуда–то издалека, донёсся глухой металлический удар, словно гигантской кувалдой:

– БАМ–М–М–М…

Гитлер и Борман вздрогнули. Через полсекунды удар повторился. Ещё раз… Ещё… Мерные удары слышались всё яснее: БАМ–М–М… БАМ–М–М… БАМ–М–М… Они приближались.

– Что это?!

На пару секунд удары прекратились; в соседнем зале совещаний послышался придушенный взвизг, будто раздавили крысу. И снова эти жуткие БАМ–М–М… БАМ–М–М… БАМ–М–М…

Борман и Гитлер стояли, держась за руки, оцепенев от ужаса.

Двери распахнулись от удара ногой, и, согнувшись в три погибели, стремительно вошёл Металлический Гость.

Гитлер тоненько завизжал от ужаса и бросился в угол кабинета. У Бормана подкосились ноги, он рухнул на пол и закрыл рукой голову. Многотонный Гость, двигаясь пугающе угловато и быстро, придвинулся к Борману, придавил его металлической ногой и принялся трамбовать – слышался треск костей и жуткое чавканье, как по грязи, летели красные брызги. Надрывно, как бормашины, выли сервомоторы. Через несколько секунд под его страшной ногой остались только лужа и грязное тряпьё.

– Аста–ла–виста–бэби, – громыхнул гость бездушным металлическим голосом и повернулся к Гитлеру.

Гитлер тихо скулил, закатив глаза, и царапал стену за спиной.

Взвыв сервомоторами, Металлический Гость в два шага достиг фюрера. Левой рукой он придерживал распахнутое бронзовое пальто, правую вытянул вперёд.

– Плохая–примета–памятники–Ленину–трогать… – пророкотал он. Бронзовые пальцы крепко ухватили сомлевшего Гитлера за горло и подняли. Гитлер трепыхался в его бронзовой руке, хрипя и мелко вздрыгивая ногами.

– Модель–9К720–точка–Берлин–1945–нормализация–истории–завершена, – доложил терминатор, когда Гитлер обмяк. Бронзовое лицо робота было добрым, с бородкой и лукавым прищуром. – Готов–к–отправлению–в–точку–СПб–2009–для–выполнения–второй–части–миссии…

…И тогда Ющенко дёрнулся последний раз и с визгом проснулся. Он подскочил на кровати – задыхаясь, держась за горло. Сердце ухало в желудке, мучительно болело заспанное ухо, майка была липкой и ледяной. Возле кровати лежал DVD–диск с любимым американским фильмом.

В спальню заглянуло переполошенное лицо охранника:

– Виктор Андреевич, с Вами всё в порядке?!

Ющенко колотила крупная дрожь.

И вместе с ним в эту секунду крупная дрожь колотила ещё десятки людей – президентов, губернаторов, мэров, спикеров и прочую дрянь.

– – – – – – -

Ахтунг! Режиссёр Фёдор Бандрачук снимает римейк «Укрощения огня»!

«После грандиозного успеха проекта «Необитаемый остров», режиссёр Фёдор Бандрачук, по его словам, всерьёз увлёкся историей космонавтики и приступил к съёмкам римейка фильма «Укрощение огня». Фильм, как обещают, будет иметь рекордный бюджет и стартует в прокате 12 апреля 20хх года.»

«Новости кино»

***

Уютный номер в тихом маленьком отеле. В открытом окне виден пик Тейде, ярко освещённый полуденным солнцем. Ветер доносит шум океанского прибоя. За окном покачиваются пальмы.

В прохладной полутьме номера негромко разговаривают двое. Они с увлечением говорят о работе.

На столике перед ними разбросаны листочки с рисунками и текстами, помятые, заляпанные разноцветными пятнами, с весёлыми следами круглых донышек разных размеров. Бандрачук, развалившись в мягком кресле, задумчиво теребит косматую щетинку вокруг рта. Он выглядит измученным и помятым, каким–то бомжеватым – гораздо хуже, чем обычно в журналах и телевизоре. Продюсер грузно развалился в кресле напротив; он щедро плещет в стаканы по третьей порции виски. Толкает стакан Бандрачуку через весь стол, тот жадно ловит.

– Дреды и бородка косичкой, говоришь… Ладно, я с тобой согласен, в образе Главного Конструктора должны быть выраженные черты учёного–маньяка – так будет понятнее и зрелищнее. Окей, Гоша справится. Сценарий… Ну тут ты, как фанат истории космонавтики, разбираешься лучше моего, – Продюсер отодвигает стопку листочков. – А Первого Космонавта кто играть будет? – помятые глаза Продюсера мало–помалу разлипаются, начинают блестеть, сквозь заросли на давно небритых щеках пробивается румянец. – Ты же понимаешь – это патриотическое кино! Просвещение, нах! Так что Первый Космонавт должен пробить зрителя. До печёнок. Он должен сказать «Поехали!» так, чтобы у зрителя оргазм от патриотизма случился, как на XXVI съезде КПСС! Твою мать…

– Ну ты сам подумай: ничего не нужно изобретать, – уверенно скалится Бандрачук. Расстегнув воротник мятой сорочки, он разминает непослушные щёки, мучительно трёт блестящий загорелый череп и смотрит на Продюсера неопределённым взглядом, тоже блестящим. – Гагарин же! Всё уже описано. Он же наш, первый парень на деревне – куда проще! У него же, бля, улыбка!..

– Улыбка… – озадаченно чешет лоб Продюсер. – Кто у нас из портретов улыбаться нормально умеет? Они же все – под спецназы и братву заточены. Ты хочешь, чтобы Вдовиченков улыбался? Или Серебряков? Они тебе улыбнутся! Они так улыбнутся – сам все деньги отдашь… Микки Рурка, что ли, звать прикажешь улыбаться?..

– Всё уже придумано. Красивая улыбка – это красивые зубы и красивые губы, – раздельно внушает Бандрачук. Он говорит хрипловатым солидным баском, сверкая заплывшими глазами. – Это тебе любой журнальный фотограф скажет. Понимаешь? Ну?! Неужели не сообразил, кого мы наметили?

Продюсер сдвинул брови. Он напряжённо шевелит ртом.

– Безруков? – он косится на Бандрачука, но лицо того неподвижно. – Нет…

Вдруг до него доходит.

– Зверев, сука, что ли?! – проясняется его взгляд.

– Бинго! – Бандрачук, с усилием перегнувшись через столик, одобрительно подставляет ладонь, и Продюсер, довольный своей проницательностью, хлопает в неё своей волосатой пятернёй.

– Креативно, – с удовольствием соглашается Продюсер, и трясёт над стаканами остатками из бутылки. – Окей, Гагарина будет играть Серёжа Зверев, красавчик, – они звонко чокаются, – замётано. А ракеты? Бля, мне эта старпёровская совковая банальщина а–ля 60е, все эти сигарообразные формы – нах не нужны, – он пилит жирную шею ребром пухлой ладони. – И зрителю – нах не нужны, у нас не программа «Время». На дворе XXI век. Нужны концептуальные дизайны, современные, чтобы всех пропёрло!..

– Я тебя умоляю! – уверенно показывает ладони Бандрачук. – Дизайн будет улётный, команда художников – мировой класс. Надо будет – Джейсона Брукса подрядим.

– Допустим… А ты сам кого играть будешь? – Продюсер хитро смотрит на Бандрачука.

– Да я ещё окончательно не решил…

– Кого–кого?! – проницательного Продюсера не провести.

– Да так, – скромно опускает глаза Бандрачук, – эпизодическую роль. Секунд на двадцать экранного времени.

– Кого?! Колись!

Бандрачук пожимает плечами.

– Да колись же! – не отступает Продюсер.

– А… Генералиссимуса, кого же ещё… Ну помнишь эпизод, когда тот наезжает на Башкирцева – мол, нам не нужен космос, нам военную пользу давай. Понимаешь, – задушевно объясняет Бандрачук, рассматривая и теребя пуговицу на сорочке, – никто не хочет играть Сталина. Все зассали. У нас, конечно, теперь кругом патриотизм – но все ссут, как бы карьеру не поломали. Боятся, что в Голливуд дорогу закроют. Так что – придётся мне отдуваться и спасать фильм…

– Сочувствую… – хихикает Продюсер. – Ну ладно, ты творец – тебе решать. Только чтоб семейные ценности, патриотизм, и никаких Белоснежек. Теперь главное. Бюджет?..

– Тридцать.

– Долларов?

– Евров, евров, – Бандрачук бросает быстрый умный взгляд на Продюсера. В похмельных глазах Продюсера вялая неопределённость, и тогда Бандрачук храбро добавляет: – И пятнаху – на раскрутку.

– Ну ты, Фэд, сука, и осваивать, т–твою мать! – Продюсер в восхищении достаёт вторую бутылку.

После этой прелюдии и начинается собственно разговор о главном – чрезвычайно эмоциональный, насыщенный профессиональными терминами и приёмами, крайне интересный для участников, но абсолютно непонятный и оттого неинтересный нам, непосвящённым.

***

…Премьера. Адский грохот звука в кинозале, пол ходит ходуном. Шаттлы взлетают навстречу астероиду, угрожающему Земле. Звучат могучие аккорды темы из «Космической одиссеи 2001».

Усталый Башкирцев провожает шаттлы печальным взглядом отца, благословляющего повзрослевшего сына на битву. Его костлявый нос с летящими нозрями задирается всё выше и выше, утренний ветерок играет дредами. Наконец, инверсионные следы исчезают в вышине.

«Поехали!» – говорит Башкирцеву кто–то сладким, уютно–развратным контральто. – «Да поехали же, любимый!» Камера отъезжает: Башкирцев, в белой кожаной куртке с красными вставками, восседает на чоппере, сияющем чёрным и никелем, с высоким рулём, руки выше головы. Раненое левое плечо наскоро перевязано банданой. Сзади его крепко обнимает руками и длинными ногами верная жена. К спине жены ремнём притянут чемоданчик с 50 000 000 евро, отнятыми у главного злодея. Камера описывает дугу: у колёс чоппера лежит и сам главный злодей, сексот КГБ. Тот самый, оклеветавший Башкирцева в далёком 1937м; глаза остекленели, в горле надёжно торчит его же собственный нож–ацтек, с гарпунными зазубринами. Башкирцев выкручивает газ, чоппер тяжело рычит и уносится по пустынной ленте шоссе – навстречу солнцу, которое медленно встаёт – красное, размером в полгоризонта. Ещё некоторое время виден чоппер, то исчезающий, то поднимающийся в дрожащем мареве по волнам шоссе, уходящего прямиком к солнцу. А красное солнце уже во весь экран.

Плывут финальные титры, под размеренный речитатив Децла:

Россия моя,

Зелёные поля.

Космический ветер–Крутым не помеха…

***

«Я выходил из зала, дрожащими пальцами мял незажжённую сигарету, и мечтал лишь об одном: чтобы никто из впереди идущих случайно не обернулся, и не увидел моих слёз. Но все молча шли, тихо пряча глаза и глядя пред собой, как и я. Фильм, яростный и пронзительный, никого не оставит равнодушным. Он – о нас с вами. Понимаете?! Он о нас, о тех простых россиянах, кто прошёл ужасы сталинских лагерей, и не сломался, кто своими руками зачал космическую эру человечества. Мы начали забывать светлые страницы своего прошлого. Сегодня я вспомнил – спасибо Фёдору Бандрачуку. Я горжусь этими нашими великими достижениями… Это, без сомнения, лучшее кино XXI века.»

Известный критик Бычков–Минтаев.

– – – – – – – – -

Мрачная тайна Ы–н’тхуа–лхы–гхы.

Эта история тянется своими корнями в глубокую древность – седую, как обветренные ледники, которые тогда медленно отступали к северу.

…Ып–хы, храбрый охотник из рода Ып–уп, неуклюже топтался у входа в пещеру колдуна Ы–н’тхуа–лхы–гхы. Он опасливо озирался, нерешительно приглаживая длинную чёрную бороду; поминутно оправлял без нужды большой свёрток коры мать–дерева, который держал подмышкой. Беспокоить сурового колдуна было страшновато. Ещё страшнее – если родичи проведают, зачем он пришёл к колдуну… Наконец Ып–хы решился и, стиснув покрепче свёрток, громко прокашлялся.

– Заходи, кто пришёл! – раздался из пещеры сварливый, скрипучий голос. Ып–хы, склонившись, раздвинул полог и торопливо нырнул внутрь.

В маленькой пещере было тепло и сухо, ел глаза дым, весело трещал огонь. Колдун Ы–н’тхуа–лхы–гхы сидел на медвежьей шкуре возле очага, скрестив тощие волосатые ноги. Отблески огня играли на его жилистом теле, натёртом жиром. Лицо колдуна всё заросло буйным волосом, цвета разъярённого моря; въедливые чёрные глазки поблёскивали из–под косматых седых бровей. Завидев гостя, он отложил два плоских камня, которыми растирал какой–то колдовской порошок.

– Как охота, храбрый Ып–хы? – спросил колдун сурово.

– Охота радует, добрый Ы–н’тхуа–лхы–гхы, – церемонно ответил на приветствие гость, как полагалось. Он развернул свёрток и протянул колдуну – там оказался окорок кабана.

Колдун взял, понюхал.

– Солёный пшу… – довольно причмокнул он и поскрёб пятернёй пышную бородищу.

Ып–хы смиренно сел к очагу, как положено гостю. Они помолчали, глядя в огонь. Ып–хы всё никак не мог решиться заговорить с колдуном о своём страшном деле – язык словно лишился сил, а рот никак не хотел открыться.

– Пы–ытуа–ы–хы, вождь рода Пы–уп – большой дурак, – первым начал разговор Ы–н’тхуа–лхы–гхы, видя робость гостя. Он сердито фыркнул и поправил трещащее полено.

Ып–хы продолжал скромно молчать: такого вождя он не знал. Далёкий род Пы–уп он, конечно, знал, а вот вождя его – нет. Впрочем, чего там! Это храбрые вожди родов и всесильные колдуны знают друг друга – а мы простые охотники… На всякий случай Ып–хы солидно кивнул в знак согласия.

– Этот дурак решил пойти против духов… – противно скривился колдун, и Ып–хы поёжился: идти против духов – действительно страшная глупость… Он старательно закивал.

Ы–н’тхуа–лхы–гхы, между тем, продолжал, высоким скрипучим голосом:

– Всякому ясно: сытные корни и злаки, а также всякая трава и деревья рождаются духами. Духи леса, незримые и всесильные, сажают ростки, и от этого всё произрастает по их воле. А Пы–ытуа–ы–хы, дурак такой, решил сам растить корни и злаки – и женщин своих подучивает… Говорит, из зерён вырастут колосья, без всякой воли незримых духов! Идиот невежественный, – колдун зашёлся в сухом ехидном смешке. – Будет наказан духами, – сообщил он сурово, вдруг прекратив смеяться. – Идти против порядка, установленного духами леса – глупость.

Ып–хы с благоговением и страхом посмотрел на колдуна. Да, их колдун – велик… Вожди – всего лишь самые сильные воины; а колдуны ведают духов, они могущественнее всех вождей, и скоро вожди уступят им свою власть на всей земле, к тому всё давно идёт… А их колдун – самый могущественный среди колдунов, куда уж какому–то вождю рода Пы–уп до него… Цвет гривы колдуна, цвет разъярённого моря – великий признак мудрости и расположения духов; чтобы дожить до бороды такого цвета, надо пережить много–много зим, многое–многое увидеть и понять… Много–много – Ып–хы даже не знал, сколько, он умел считать только до восьми (два пальца у него когда–то откусил пещерный медведь). Простые охотники и вожди столько не живут, они уходят к предкам черноволосыми…

– Вожди – глупцы, это ты верно думаешь, – проницательно посмотрел на Ып–хы колдун, и опять противно хихикнул. Он поставил на очаг горшок с водой, всыпал горсть чёрной вяленой травы. – У кого самые крепкие руки – у тех самые слабые головы. Да… А ты знаешь, что сильнее любых рук, даже самых могучих?

Ып–хы в смятении помотал головой. Что может быть сильнее рук вождя, если эти руки добивают самого большого мамонта?!

– Сильнее любых рук – Правда! Ведь вождь убивает мамонта не просто рукой, – колдун снова метнул насмешливый взгляд на Ып–хы, – он делает это копьём. Он знает, как сделать копьё и как нанести им удар. Он знает Правду о копье – и только благодаря этой Правде может убить мамонта.

Ып–хы поразился: действительно – Правда сильнее рук!

– А Правда ведома именно нам, колдунам, – в ехидном голосе Ы–н’тхуа–лхы–гхы послышалось величие, – нам её открывают духи… Мы – самые умные, мы – впереди всех, и потому Правда только у нас, больше ни у кого. Смотри: разве кто–то ещё умеет оживить камень?! – колдун широко повёл чумазой рукой, указывая на стены пещеры. Глаза его лучились ясным светом мудрости.

Ып–хы, чьи глаза уже привыкли к сумеркам, в который раз подивился зверям и охотникам, бегущим по каменным стенам. Воистину, рисовать – дар духов; только колдуны способны оживлять камни рисунками. Ып–хы тайком несколько раз пробовал рисовать – и головнёй, и охрой – но у него ничего не получилось, только какие–то неровные линии…

– Это духи ведут нашей рукой, когда мы рисуем – так рождается правдивый образ. Значит, с нами Правда – верно?

Ып–хы согласно кивнул.

– Духи научили нас, а мы научили всех, как откалывать острые кусочки кремня, и как долбить дыру в кремне, чтобы вставить рукоять…

Тут Ып–хы чуть–чуть удивился: любой, кто делал топор, знает, что дырку не долбят, а сверлят. Впрочем, раз колдун так говорит – ему виднее… В главном ведь он прав: кто–то же научил дедов, которые учат мальчишек, сверлить камень? Кто, как не колдуны, которых подучили духи?!

– А когда мы, колдуны, говорим – все нам внимают. Почему? Потому что наша Правда выше правды тех, кто слушает; они ниже нас. Благодаря духам мы знаем Великую Правду и просвещаем остальных. И если уж искать где–то Правду – то только у нас, у колдунов… А потому мы главнее всех, и все должны нам внимать и не сметь возражать – для их же блага. Понимаешь?

Ып–хы энергично закивал: да, воистину колдуны главнее всех – ибо кто такие все остальные, чтобы тягаться с Правдой мудрых? Родами должны править мудрые, да. Скоро так и будет, и всем станет хорошо…

– Но мы отвлеклись, – помолчав, заметил Ы–н’тхуа–лхы–гхы, и ясный свет в его глазах погас, сменился на обычную колючую ехидность. – За каким делом ты пришёл?

Ып–хы, увлечённый мыслями о Правде и мудрости колдунов, совершенно забывший о своём деле, спохватился. От колючего взгляда всевидящего колдуна охотнику стало не по себе, он мучительно покраснел и опустил глаза.

– Слабеть я стал, великий колдун… – наконец, отчаянно сознался он, судорожно тиская большой грязный кулак. – Хочется спать целыми днями; охота не радует больше; и даже… – его голос предательски дрогнул, – даже мою Ып–ху догонять в лесу не хочется…

Ып–хы смотрел на свои чёрные ногти на ногах, не смея поднять глаз. Слабеющий охотник – это страшный позор…

– Ха! – колдун вдруг звонко щёлкнул пальцами перед бородой Ып–хы.

Ловкий охотник мгновенно отпрянул – и всё же колдун успел вырвать несколько волосков из его бороды. Ып–хы зарычал от неожиданной боли.

Ы–н’тхуа–лхы–гхы сдул волоски в огонь, закатил глаза и мелко затрясся. – Ха! Хы!!! Ха! Хы!!!

Он вскочил, закинув голову, широко раскорячив узловатые колени. Каждый кусочек его тощего стариковского тела трясся, лицо стянулось в безжизненную грязную маску. Он топал, тряс гривой и стучал специальными колдовскими косточками.

Ып–хы, забыв про боль, с благоговением смотрел танец духов.

Колдун, сделав в танце три круга вокруг очага, вдруг издал страшный вопль и замер. Он с минуту постоял, закрыв глаза, и снова сел на шкуру, мрачно глядя перед собой.

Ып–хы, затаив дыхание, ждал. Ы–н’тхуа–лхы–гхы сурово молчал, помешивая варево в горшке.

Наконец, колдун заговорил.

– Я общался с духами, – сказал он скрипуче, упершись колючим немигающим взглядом в охотника, – и теперь всё про тебя знаю.

Дурное предчувствие противным холодком пробежало по могучей спине Ып–хы. Что же такое узнал Ы–н’тхуа–лхы–гхы?!

Колдун, так и сверля охотника чёрными глазками, продолжил:

– Слабость твоя – не от плохой еды. Она только в твоей голове. В тебя подселился злой дух, это он тебя морочит и тянет из тебя силы. Он очень злой и никого не слушает. Ты должен прогнать злого духа!

– Прогнать злого духа… – всё так и оборвалось внутри Ып–хы. Он тоскливо повесил голову. Больше всего он боялся именно этого… Связываться с духами – самое страшное дело; даже разъярённый тигр, защищающий добычу, не делает воина таким робким, как духи…

– Может, трава какая–нибудь поможет, а? – заискивающе, с робкой надеждой спросил охотник. – Звери, когда слабы, едят всякие травы…

– Молчи, невежда! – злобно зашипел Ы–н’тхуа–лхы–гхы. – Всё в нашем мире управляется руками незримых духов, – разносился под низким закопчённым сводом пещерки его гнусавый голос. – Замени злого духа на доброго – и он расставит всё внутри тебя в правильном порядке. Только так!

Ып–хы сидел, убитый страшной вестью. Сражаться со злым духом… Да лучше с тремя пещерными медведями сразу, даже без копья и топора!

– Ты не бойся: я буду помогать тебе, – вдруг тихонько шепнул колдун – глядя нарочито в сторону, самым уголком рта – чтобы его не подслушал злой дух. – Ты приходи ко мне каждый день, после охоты – вместе мы прогоним злого духа!

О счастье! Ып–хы, едва услышав, что Ы–н’тхуа–лхы–гхы согласился ему помогать, с облегчением вздохнул и доверчиво улыбнулся. Давящий потолок тесной душной пещера словно бы отступил, стало легко дышать. Слава доброму Ы–н’тхуа–лхы–гхы!

«Всё управляется незримыми руками духов… Правда у них… Незримые духи всё расставят по местам…» – уходя, старательно повторял он заклинание, которому его научил великий колдун Ы–н’тхуа–лхы–гхы.

***

Много тысяч лет спустя, примерно в тех же краях, молодой человек по фамилии Иванов, смущённо улыбаясь, зашёл в некий кабинет. В кабинете было довольно уютно – мягкий ковёр, шторы, диван; в углу моргал огромный плоский телевизор.

– Здравствуйте, – деликатно кивнул ему вежливый пожилой доктор. – Что беспокоит?

Доктор – в белоснежном халате, при галстуке, с лицом профессора – очень напоминал Айболита, только ещё не окончательно поседевшего.

– Да вот, – мучительно покраснел Иванов, садясь перед доктором. Он машинально обернулся в открытую дверь процедурной – но там никого не было. – Похоже, у меня инфекция…

Пожилой доктор участливо покивал, погладив привычным жестом эспаньолку цвета соли с перцем:

– Ночью встаёте? Жжение испытываете?..

Иванов сокрушённо кивнул.

– Ну что же… Да, это, вероятнее всего, инфекция. Будем лечить, – ободряюще улыбнулся доктор. – Для начала нужно собрать анализы, – и доктор размашисто зашуршал ручкой в медкарте.

– Как записать Вашу фамилию? – поинтересовался он небрежно.

– Горбунков, – быстро ответил Иванов.

– Горбунков… Семён Семёнович… – без малейшей тени улыбки записал бывалый доктор.

– А анализы сколько будут стоить? – кашлянув, поинтересовался Иванов. Чтобы не накрутили лишнего, цену всегда надо оговаривать заранее…

Доктор назвал цену, не прерывая письма.

Иванов погрустнел.

– А долларами – можно?

– Как Вам будет угодно, – спокойно, с чувством собственного достоинства, ответил доктор, подняв на секунду умные глаза. – У нас свободная страна, а мы – свободные люди.

Он сказал это так, что Иванову стало стыдно за свою несвободность, и что так плохо подумал о прогрессивном докторе, который со всей душой идёт навстречу пациенту…

Пока доктор писал и приклеивал какие–то листочки, Иванов уныло смотрел в телевизор. Вот чёрт, всё–таки намотал на винт… Он прикинул, во сколько ему обойдётся курс лечения (а счёт в этой шарашкиной конторке ему накрутят по полной, можно не сомневаться – кто–то же должен оплачивать уютный ремонт с телевизором!), и как придётся каждый день мотаться сюда делать уколы – и погрустнел ещё больше.

В новостях, тем временем, показывали встречу белорусского президента Лукашенко с каким–то Раулем Кастро. Кто такой этот Кастро, Иванов по молодости лет не знал.

– Идиоты, – не отрываясь от медкарты, интимно поделился доктор, кивнув острой эспаньолкой в сторону телевизора. – Мучают только свои народы, вместо нормальной жизни… Насилуют законы экономики, насилуют людей. И почему такие болваны во власть попадают? Править должны умные, образованные, высокодуховные люди, а не всякие председатели колхозов. Только тогда в обществе будет справедливость, порядок и процветание – когда самые умные, самые духовные, встанут во главе его, и будут следовать естественным законам экономического развития. А эти – разве они понимают, что такое духовность? Ничего, кроме нищеты и насилия, породить не способны… – он закрыл медкарту и снова поднял на Иванова чёрные умные глаза, лучащиеся интеллигентностью. – Так и живут, в бездуховности и нищете.

– И ещё чёртов кризис кругом… – дипломатично поддакнул Иванов. Спасибо интеллигентному доктору – теперь он представлял, кто такой этот Кастро…

А по телевизору, тем временем, хлёстко выступил знаменитый режиссёр С.: он тоже возмущённо клеймил режимы Рауля Кастро и Лукашенко, притом в удивительно похожих выражениях.

– Сейчас возьмём пробу, – пригасил интеллигентный свет в глазах доктор, поднимаясь из–за стола. – Снимайте брюки, вставайте на тахту, на четвереньки… Вот так, на локти…

Иванов вдруг с ужасом осознал, что сейчас должно произойти… Ноги мгновенно стали ватными.

О, боже! Он много раз слышал об этом, хихикал над анекдотиками – но чтобы с ним, прямо сейчас?! Нет!!!

Доктор терпеливо ждал.

С робкой надеждой в голосе Иванов спросил:

– Доктор, а можно как–нибудь по–другому? Ну, кровь из вены… Если это вопрос денег…

– К сожалению, по–другому никак, – мягко улыбнулся доктор. – Вы не беспокойтесь, ничего страшного…

Иванов в тоскливом ужасе повиновался, и медленно, ослабевшими ногами, полез на тахту, как на эшафот. Чуть не плача, зажмурясь, он ждал – словно удара топора.

– Не напрягайтесь, – посоветовал доктор.

Иванов зажмурился ещё крепче.

– Вот Вы говорите – кризис. Только и слышно со всех сторон: «кризис», «кризис», – успокоительно философствовал доктор. – Какой ещё кризис? Кризис – он, главным образом, в головах… Не надо бояться кризиса – незримая рука рынка расставит всё по своим местам…

И доктор ловко натянул на руку перчатку, обильно намазанную вазелином.

«Незримая рука рынка…» – в панике повторял про себя Иванов, как древнее заклинание. – «Незримая рука рынка… Незримая рука рынкА–А–А–А!..»

– – – – – – —

Живая книга джунглей.

Чёрная, горячая, влажная ночь медленно отступила.

– Вижу солнце!.. – протяжно выкрикнул из далёкой выси Орёл.

Душные джунгли, задыхающиеся от горячей утренней бани, огласились торжественными хорами птиц. Птицы на разные голоса обсуждали восход. На верхних ветках ликовали: подул ветерок, видно чистое голубое небо и краешек солнца, хватает свежего воздуха… Птицы пониже торопливо подпевали. Каждая птица радостно пела вокруг себя, чтобы слышали подальше, изредка прислушиваясь к соседкам и к самым верхним. Весёлый гомон стоял до небес. Иногда птицы ненадолго отвлекались, улетая быстренько склевать пару–тройку червяков и гусениц – и скорее вернуться к своему любимому пению. Не пропустить бы нового!

Песен были миллионы. Восемь лучших песен были о восходе солнца. Девятая лучшая – о том, взойдёт ли солнце снова. Десятая лучшая песня напоминала всем, что автор песни номер три – как всегда, идиот и дятел, и сейчас опять Начнётся. Девяносто пять процентов остальных песен, уникальных и неповторимых, были о том же самом. Оставшиеся пять процентов – безнадёжно терялись в песнях о главном.