Текст книги "Сбоник короткой прозы Дмитрия Санина"

Автор книги: Дмитрий Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Дмитрий Санин

Сборник короткой прозы (на 14/11/2009)

ИСТОРИИ БЫВШЕГО КОТА ВАСИЛИЯ.

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ: ЗА РЕШЁТКОЙ.

«Иди–иди–иди!» – запричитал домофон. Петя с ненавистью толкнул заиндевевшую стальную дверь и вывалился из парадного. Стужа мгновенно пробила одежду, больно дохнула на скулы. Нахлобучив поглубже капюшон, Петя потащился через двор – ёжась, голодно затягиваясь сигаретой, звякая дужкой мусорного ведра.

Над городом нависли тяжёлые шлейфы дымов ТЭЦ, розовые в лучах февральского восходящего солнца.

Вынести мусор – дело нудное, как стоять в пробке. Двадцать лет назад было проще: помойка имелась в Петином дворе – пока первоклассник Петя с друзьями её не спалили. Тогда помойку укрупнили, разместив в смежном проходном дворике – там она, верой и правдой, долго служила всему кварталу. При Собчаке помойкам устроили люстрацию – вместо помоек приезжал мусоровоз, по расписанию. А теперь и от мусоровоза отказались; помойку вернули, только ещё больше централизовали, и установили в двух кварталах от Петиного дома, заняв детскую площадку – ибо громадные нарядные евробаки, врытые в землю, требуют очень много места, «соответствующей инфраструктуры», как говорят городские чиновники. Помойка ныне солидностью и обводами напоминает французскую атомную электростанцию, и почему–то вызывает смутные мысли об укреплении вертикали власти.

Петя, наглухо упакованный в пуховик (наружу торчали только нос и сигарета), в сапогах на меху, уныло шаркал по наметённому снежку к выходу на улицу – тому самому проходному дворику, в котором раньше была помойка.

И тут его подстерегло огорчение. Привычный дворик, вчера ещё доступный всем – вдруг стал навсегда чужим. Дорогу преградила решётка. Тяжёлая решётка, крепкая, дорогая. Она глумливо блестела шёлковым налётом инея, словно фата невесты, выбравшей другого: «Всё, дорогуша! Иди отсюда, свободен!» За решёткой, в похорошевшем вдруг дворике, вольготно расположился новенький чёрный «ауди», а за ним – ещё машины.

Петя, справившись с первым приступом обиды и ревности, с надеждой подёргал калитку – вдруг ещё не заперта? Но увы: замок уже стоял. И не примитивный шифровой, который любой откроет в два счёта, а надёжная «таблетка» – только для своих… Петя вспомнил, как вчера тут разворачивалась бригада гастрабов. «Быстро…» – с неприязнью подумал он.

Однако долго расстраиваться Петя не стал, будучи большим оптимистом. Ничего не поделать – придётся обходить через главный вход. Халява кончилась… «А молодцы соседи… Предприимчивые…» – великодушно порадовался он за жильцов дворика. – «Теперь к ним во двор никто не будет шляться, их машины в безопасности. Не то, что наши тюти лопоухие…»

– Вот ё–моё! – вдруг послышался знакомый зычный голос. – Совсем ох–хренели, ворюги!

Петя оглянулся: это был дед Матвеич. Деда Матвеича, высоченного, как оглобля, красноносого, ещё крепкого пожилого мужика, тащил огромный лохматый терьер Штыц. Штыц отчаянно рвался гулять, суча и буксуя косматыми лапами, натужно хрипел на конце длинного поводка, выпуская облака пара. Дотянув до решётки, могучий Штыц уперся в неё намордником, и недоумённо остановился, обнюхивая.

– Совсем охренели! – взревел дед Матвеич, злобно разглядывая решётку, торчащую остриями пик вдвое выше его роста. – Сорок лет тут хожу – и на тебе!

Матвеич дедом являлся только по возрасту и семейному положению – а так выглядел чуть за пятьдесят и был вполне бодр – долговязый, с угловатыми плечами, румяным носом, и чрезвычайно громогласный. Он оттащил Штыца от калитки, и вдруг пнул её – резким, хорошо поставленным ударом. Дед Матвеич некогда был офицером–десантником – и, говорят, весьма непростым десантником. Удар тяжёлого ботинка оказался очень сильным – но калитка устояла, только звон побежал волной по решётке, и посыпался иней.

– Вот воррюги! – взбеленился окончательно Матвеич. Он широким лыжным шагом заметался вдоль забора, глухо ругаясь и ища что–нибудь, подходящее для расправы с калиткой. Штыц (грозный Штыц!) сидел, испуганно вжав огромную голову в узкие собачьи плечи и, заискивающе повесив уши, большими жалобными глазами косился на бушующего хозяина. Ему очень хотелось примирительно дать лапу; лучше даже обе, для верности.

– Почему обязательно – ворюги? – вежливо спросил Петя Матвеича. – Что у Вас за совдеповские предрассудки, что все успешные люди – непременно воры?

Совки Петю раздражали – своей узколобостью и чёрной завистливостью…

– А потому, Петюня, что это – психология вора! – с весёлой злостью, веско заявил Матвеич, остановившись. – Если место человека за решёткой – то он и будет всю жизнь окружать себя решётками. Судьба у него такая. Судит об окружающих – по себе. Всех такими же ворами считает. Вот и обносит себя решётками, сигнализациями, высоченными глухими заборами. Ещё и колючку протянуть норовит, и вертухая на вышке поставить. Воры думают о себе, и никогда не думают о других.

Матвеич внушительно показал длинный палец. Глазки у Матвеича были голубенькие, шальные и злые – но притом какие–то внимательные, пристально прищуренные. Как у человека, имеющего рефлекторную привычку всё замечать. Для такого злость злостью – была и пройдёт – а блик оптики в лесу пропустить нельзя. Необычный он дед, Матвеич… Хоть и любит отвесить ерунду для красного словца. Руина империи.

Петя, сдерживая раздражение, уже собрался дать Матвеичу хорошую отповедь – мол, заврался дед насчёт вышек и вертухаев, это всё бред совкового воображения – как вдруг осёкся. Он вспомнил позавчерашнюю поездку – к Петровым, в их чудесный коттеджный посёлок, в десяти километрах от Питера. Петров, надо сказать, хоть свой в доску человек, и дружат они со школы – но на руку малость нечист. Водятся за ним кое–какие шалости… И вот вокруг коттеджного посёлка, припомнил Петя с неприятным удивлением, действительно, имелся огромный глухой забор. И охранники при въезде сидели – в уютной кабинке, из которой видно территорию, и которую иначе как вышкой назвать трудно… Раньше он как–то не обращал внимания… Надо же, что получается: коттеджи–бараки, высокий забор, и вышка с вертухаем… «Тьфу ты», – с досады от такого совпадения плюнул Петя, – «всё равно Матвеич пургу несёт!»

Тем временем, Матвеич откопал под снегом обрезок трубы, и стал просовывать в калитку, для рычага. Петя скептически смотрел на неугомонного Матвеича: дед с трубой – против качественной решётки… А Штыц преданно сидел по стойке «смирно», и глаз его не было видно из–за свисающих со лба лохм.

И тут Петя заметил: в одном из окон приникло к стеклу лицо – бледное, перекошенное злобой… Круглое лицо, холёное, с пухлыми откормленными губами. Бизнес–лицо. Явно принадлежащее кому–то из поставивших решётку. «Ай–яй–яй!» – тревожно подумал Петя: запахло большим конфликтом. Пете очень не хотелось стать его участником, и он заторопился к другому выходу со двора.

Огибая дом, Петя обратил внимание на решётки. Многочисленные решётки, понаряднее и попроще – но все как одна крепкие, аккуратно выкрашенные и красиво принаряженные инеем – виднелись всюду, тянулись вдоль улицы, уходя в ледяную даль. За годы демократии вокруг появилось множество решёток: решётками наглухо отгорожены дворы, и школа теперь огорожена решёткой, и даже скверик, в котором маленький Петя гонял с мальчишками в войнушку – тоже оказался обнесённым решёткой – основательно, по–хозяйски.

«И это правильно», – оптимистично размышлял Петя. – «Людей, жильцов, уважать надо. Уважать их право – право на приватность. Уважать право школьников на безопасность. Хотят ставить решётки – пусть ставят! Это их дело, их право. Теперь у людей есть права – и это здорово! У нас теперь свободная страна!»

Размышляя так, он поравнялся со злополучным двориком. Там, на повышенных тонах, разбирались холёный бизнесмен и Матвеич, который таки проломился через калитку. Бизнесмен стоял, как чугунный, тяжело упершись расставленными ногами в снег, и зловеще цедил Матвеичу какие–то жуткие слова. У бизнесмена было очень нехорошее выражение лица, бычья шея, чёрное дорогое пальто и белый шарф. Очень, очень нехорошее выражение лица было у бизнесмена… Зарвавшийся Матвеич, в своём потёртом китайском тряпье, метался перед деловым, не зная как выпутаться из истории – словно долговязая дворняга перед питбулем. Воистину, руина империи – так и не понял, дурной пенсионер, что жизнь уже совсем другая, и другие люди теперь всё решают… Серьёзные люди, а не Слава Капээсэс. Петя ускорил шаг, миновав зарешечённый внешний проход дворика.

Сзади донёсся зычный рёв правдолюба Матвеича, пытавшегося хорохориться:

– А ну пошёл отсюда! Ни хера ты не имеешь права – отчуждать территории общего пользования! Я тебе эту решётку сейчас разберу нахрен, и по прутику в одно место затолкаю – и буду прав! Тоже мне выискался, частный собственник!.. Ты о тех, кто здесь ходит – подумал? Как пожарные сюда поедут, если что? Э!!! Ты что, охренел?!

Пак! Пак! – отвратительно резко хлопнули два выстрела, и Петя, инстинктивно пригнувшись, пулей влетел за угол. «Я ничего не видел!» – метнулась паническая мысль, и тут же, следом: «Бедный Матвеич…» Петя остановился, сдерживая дрожь в коленях, машинально полез за сигаретой, и тут – пак! – донёсся ещё выстрел. «Контрольный…» – с бессильной липкой тоской понял Петя, нервно отшвырнул незажжённую сигарету, и помчался галопом дальше, не чуя ног, тихонько подвывая от ужаса – и не замечая этого. – «Бедный дед… Надо же соображать, с кем связываешься…»

…От помойки Петя возвращался по другой стороне улицы. Сердце тяжело прыгало. Но не будет же он поджидать, верно?.. Поравнявшись со злополучным двориком, Петя осторожно покосился направо и остановился от удивления. Подошёл поближе.

Обе решётки – и на входе, и на выходе из дворика – валялась, покорёженные, словно через них пронёсся бронетранспортер. Посреди дворика стоял чёрный «ауди», от него к поваленной решётке тянулся буксирный трос. Лобовое стекло «ауди» пошло трещинами, а на капоте имелись большие вмятины, словно били неким тупым предметом, размером с человеческую голову…

Возле «ауди» на снегу сидел её хозяин, холёный бизнесмен. Бизнесмен бессмысленно смотрел сквозь Петю. Пальто его было вываляно в снегу, пуговицы оборваны, на покатом лбу краснели две свежие шишки. Руками бизнесмен держался за волосы – трагически, с таким видом, словно ему, как минимум, выстрелили жаканом в голову, и требуется удержать растекающиеся остатки до прихода судмедэкспертов.

– Вы должны засвидетельствовать… – обрадованно забормотал бизнесмен бабьим голосом, заметив Петю. – Вызывайте милицию! Частную собственность… И резинострел отнял! Мы его посадим!

Он тихонько застонал – раненым зверем, вторые сутки сидящим в капкане.

– Я ничего не знаю! – нервно отрезал Петя, и торопливо пошёл домой, от всей души надеясь, что его не узнают в глухом капюшоне.

«Вот ведь козёл Матвеич! Подумаешь – решётки ему мешают!» – думал он на ходу. – «Зато теперь у нас – свобода! Выбирай, что хочешь. Хочешь – селись в центре, в приватных двориках за решётками. Хочешь – в новостройке. Люди могут делать, что раньше нельзя было. Это называется свобода. А Матвеич – безнадёжный совок. Так в себе раба и не преодолел… Раб!»

И ходит свободный Петя, что показательно, между решётками, за которые его больше не пускают. Покорно ходит, безропотно – ибо шаг влево, шаг вправо с улицы теперь невозможны. Потому как теперь свобода. А раньше, когда не было решёток, и всякий ходил где хотел – свободы не было, известное дело.

Вот такой свободный человек – в свободном мире, тесно огороженном решётками.

***

Это самая первая история, рассказанная мне Василием. Окончив рассказ, Василий смерил меня равнодушными жёлтыми глазами, и занялся вылизыванием лапы.

– Это ты к чему?.. – осторожно спросил я. Я и сейчас–то побаиваюсь Василия – а тогда…

– А ни к чему, – фыркнул Василий. Он прекратил надраивать лапу, и пристально посмотрел на меня, забыв убрать кончик языка. Глаза его полыхнули зелёными фарами. – Тебе разве неинтересно?

– Интересно, – горячо признался я. – Мне очень интересны современные люди…

– Разве тебе неинтересно, что со всеми происходит – в том числе с тобой?

Я, совсем в смятении, всплеснул руками.

– Дай ещё пожрать, – пригасил взгляд Василий, – да пойду я, пожалуй… Пусть это будет моей благодарностью.

– Значит, в следующий раз тоже что–нибудь расскажешь?

Василий промолчал. Он немного вредный: никогда не ответит на ненужный, по его мнению, вопрос.

И я пошёл к холодильнику.

О том, кто такой Василий, и почему он бывший кот – в другой раз…

– – – – – – – -

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ: ЗДРАВСТВУЙ, ВАСИЛИЙ!

Знаете, как свора собак играет с котом? Это очень весёлая забава. Командная игра, развивающая дух товарищества, чувство собачьего локтя, и всё такое… Для начала находится зазевавшийся кот. Кота обступают, постепенно сжимая хоровод. Тут главное – делать это игриво, дружелюбно, чтобы не спровоцировать кота немедленно начать дорого продавать жизнь. Жертве всегда надо оставлять надежду. Кот пока танцует, вертится, выгнув спину – и горе тому кто подставит морду под его восемнадцать когтей. Пёс без глаз не жилец. Но спереди никто и не нападает, дураков нет – спереди только отвлекают. Подонок Дик, например, это умеет делать просто виртуозно. Талант. Яростно наморщив морду, остервенело рявкнув – чтобы аж слюна брызнула для убедительности – делает ложный выпад, и кот совершает последнюю в жизни ошибку: бросается на Дика. Тогда Гадёныш Фоша мгновенным броском хватает кота за хребет – и начинается весёлый волейбол. Девяти кошачьих жизней хватит на всех, всем достанется живого котика…

Вот и сейчас Подонок выходит на свой коронный номер. Гадёныш уже сзади, кот уже заподозрил Подонка… Дурашка… Шаг… Ещё шаг… Пора! Х–х–гав–в!!! ТРАХ!!! Посыпались искры, ошалевшего Фошу отшвырнуло на пару метров, Дик завизжал и кубарем покатился. Завоняло собачьим ужасом и палёной шерстью.

В отличие от людей, собаки соображают быстро: уже через три секунды стаи во дворе не было, только мелькнул облезлый хвост Дика, забегающего за угол последним. Взлохмаченный кот проводил их горящим недобрым взглядом и распрямил спину. Стоящая дыбом серая шерсть его постепенно разглаживалась. Обошлось… Сейчас бы ещё мягкие бабушкины руки погладили… И поесть бы… Есть, есть–то как хочется! Логисты, где вы?! Бабушка бы уже пару хвостов минтая дала… Бабушка Татьяна Елисеевна…

Но бабушки больше не было в его жизни. Бабушка навсегда осталась за чертой одного недоброго весеннего утра, когда пьяный от шального солнца Василий решил рискнуть и перебежать дорогу. Не было никаких гудков, никакого визга тормозов… Его накрыло, ударило, перевернуло несколько раз, он приземлился на все четыре, секунду постоял, удивлённо глядя на непривычно кривую лапу и на удаляющуюся машину, потом мучительно кашлянул на асфальт красным и забился в тоскливой смертной судороге. Мир исчез, наступила полная темнота. А потом и темнота исчезла.

Но исчезло не всё. Время не исчезло… Оно ещё где–то призрачно существовало. Еле ощутимо трепыхалось – словно дрожащая паутинка колышет воздух из угла комнаты – бледно, замирая… Складывалось в секунды, минуты, часы небытия…

Время прошло – и в конце его вдруг появилось слово. Слово встало, заполнило собой всё, оно стало миром, Вселенной, оно значило, оно было тёплым, ярким, оно БЫЛО! Слово было: ВЕЛИКАЯ. Затем было другое слово: БАСТЕТ.

Великая Бастет! Удивительно, как много смысла имели эти слова… Великая – это сущность женского рода, непостижимая, перед которой преклоняются… А Бастет – это вовсе не сброшенная со стеллажа статуэтка хорошенькой кошечки, за которую Василию надрали уши, а несравненная богиня… Как много слов потянулось, как много смысла! Великая Бастет, я жив! Под правым боком ощущалось что–то тёплое и мягкое, кругом раздавалось еле слышное гудение. Сильно пахло – чем–то неживым. И кто–то живой был рядом. Василий приоткрыл глаза. Он лежал на процедурном столе, освещённый ярким синим светом. Рядом, за границей света, стояли двое – Добрый и Вежливый. Они ждали его.

От Доброго отделилась мысль и раскрылась внутри Василия. Это не было видно зрением, это просто ощущалось.

– Здравствуйте, Василий! Как Вы себя чувствуете?

– Спасибо… Спасибо… Спасибо… – мысли входили в Доброго и Вежливого, они в ответ ласково кивали.

– Вы будете теперь наблюдать.

Так Василий стал наблюдателем. Отныне у него была новая жизнь – и она ему уже не принадлежала. Его кошачий мозг усилили, разогнали, научили мыслить, в него поместили массу нужных и ненужных наблюдателю сведений… Сколько видов разумных существ живёт на Земле (три, не считая одного разумного кота – наземные, подводные и пернатые; плюс ещё один полудикий вид пернатых, паре представителей которого Василию в своё время доводилось пускать эти самые перья)… Какие типы цивилизаций имеются вообще и на Земле в частности (на Земле одна техногенная и две этико–иерархических)… Как летает тарелка (до безобразия просто, и как это только авиаконструкторы до сих пор не догадались – дисковидный несущий фюзеляж стабилизируется вращением, самая обыкновенная фрисби)… Как добывать информацию и как с ней работать… И ещё терабайты всяких «сколько», «как» и «что». Великая Бастет, не сведения эти, в конце концов, важны – ведь они же жизнь вернули ему! Жизнь! Уже только за это он был им благодарен и обязан до гроба. Вернее, до полной выработки ресурса. А бабушку Татьяну Елисеевну нужно было забыть, бабушка осталась далеко от Питера – в Опочке. И маму забыть, и папу, и ябеду Катюшку, и восемь томов Конан–Дойля, и сытную жизнь ленивого любимчика…

Да, сытная жизнь закончилась. С едой дело обстояло неважно. Красть – нельзя. Охотиться на грызунов – тратить драгоценное наблюдательное время; да и опасно для здоровья. Не в магазин же идти, золото отоваривать? Логистов было всего двое, и они тоже были заняты в работах на пределе возможностей, и не могли они три раза в день приносить еду… Оставляли в условленных местах, и не всегда было время до этих мест добраться, и не всегда еда там дожидалась Василия… Сегодня, например, его объел хозяин чердака, рыжий Митька. Всё сожрал, весь суточный запас, и на радостях наоставлял вокруг своих торжествующих меток, паразит… И как он только тайник унюхал?

«Есть, есть–то как хочется!!!» – хрипло взвыл Василий. Судьбу он не проклинал, конечно – не слабак. Просто очень хотелось есть. А вот вы – знаете, что такое не есть больше суток? На воздухе, в постоянном движении?

Тут с железным оглушительным грохотом распахнулась дверь парадного, и вылетел на улицу разъярённый мужик – лицо небритое, помятое спросонья, в глазах слепая злоба, в руках ведро и арматурный прут. Мужик страшно замахнулся арматуриной на Василия:

– ФУ!!!

Василий прижался к земле и попятился назад.

А мужик удивлённо остановился, оглядывая двор. Посмотрел на целого и невредимого кота.

– Фу… – выдохнул он с облегчением. – Удрали? Повезло котейке… Кс–кс–кс!

Василий угрюмо смотрел на мужика.

– Кс–кс–кс! Да иди, иди! Напугался, да? Сосисок дам! Вкусные сосиски… Ням–ням…

Мужик поставил ведро с водой, отложил прут. Он держал лодочкой пустую ладонь, наивно подманивая Василия. Он сюсюкал и строил умильные рожи, и вообще был страшно доволен собой, что заступился за кота. Наивный и безобидный мужик, ему и в голову не приходило, что кот без него справился…

Любой благоразумный кот сбежал бы, замахнись на него арматуриной – но Василий, не будь дураком, подошёл. Великая Бастет! Сосиски – стоящее дело, если не врёшь…

«Жра–а–ать… Да–а–ай…» – проскрипел он по–кошачьи и хитро зыркнул сияющим глазом.

Так мы с Василием и познакомились. Я его подкармливал, гладил; он поджидал меня у двери, радовался, тряс хвостом и бодался об ноги – в общем, вёл себя, как самый обычный кот, подселившийся при доме. Иногда он неделями пропадал, иногда заявлялся каждый день.

И никогда б я не узнал, кто такой на самом деле Василий, если бы не занесло меня однажды в Затерянную Империю Добра. По моей дурости занесло, честно скажу; сам виноват. До сих пор стыдно вспомнить… И вытащил меня оттуда именно Василий; без него я бы пропал. Когда–нибудь, может, я расскажу вам об этом. Вот с тех пор мы и подружились по–настоящему…

– – – – – – – -

Третья история бывшего кота

Наследство Мидаса.

Фр–р–р–р! – это блесна Юсси взлетела, таща паутинку лески, блестящую на солнце, и летела долго–долго, как в замедленном кино. Лодку мощно качнуло. Микко, щурясь от бликов, важно кивнул: блесна плюхнулась у дальних тростников. Да, Юсси – мастер дальних забросов, Микко так не умеет… Хотя тоже заядлый рыбак.

Тут он заметил сумку Юсси – как всегда, валяющуюся – и заботливо убрал под банку. Юсси перкеле, когда научишься убирать вещи?!

– Хочешь водки? – спросил Юсси, сосредоточенно накручивая катушку спиннинга. – У меня в сумке есть.

Он говорил по–английски.

– Не хочу, спасибо, – ответил серьёзный Микко – лобастый, голубоглазый и светловолосый, тоже по–английски.

Он тихонько подгребал, молча наблюдая как Юсси азартно работает спиннингом, и неторопливо обдумывал, как бы поделикатнее отпроситься домой. Щекотливость положения заключалась в том, что вчера, за пивом, Микко наобещал Юсси рыбачить с ним целый день. Кружка за кружкой – пообещал показать и Щучью протоку. Юсси тут же загорелся. Но с утра задул северный ветер, и чем сильнее он дул, тем меньше Микко хотелось рыбачить. Клёва не будет – значит, нет и смысла сидеть на воде. Но вот проблема: обещал. И ещё проблема: Юсси – рыболов–маньяк, ему наплевать на клёв и северный ветер, на потраченный впустую день. Он и Микко считает таким же – в своём русском бесцеремонном компанействе. У себя в Пиетари он каждое утро, вместо пробежки, ходит на Неву ловить рыбу; а два раза в месяц приезжает порыбачить к Микко. Приезжает в Финляндию, потому что в России рыбы мало – русские не умеют следить за своими лесами и водоёмами. И, похоже, Юсси не интересует, почему так – и что надо, чтобы у них тоже стало хорошо. Они не строят вокруг себя уют – они просто приезжают за уютом в Финляндию. А так жить неправильно, что–то в этом паразитическое – и Микко это огорчает и немного возмущает; и только деньги смиряют его возмущение.

Вернулась пустая блесна, разочарованно закапала водой с крючьев.

– А я, пожалуй, хлебну… Ветер бодрит, – легкомысленный Юсси выудил из сумки бутылку и крепко приложился. Рослый и тощий, в стёганой безрукавке, в зелёной кепке с длиннющим козырьком, он был похож на крокодила Гену – такой же добродушный и нелепый.

Микко неодобрительно покосился – пить на воде нехорошо… Он загрёб посильнее.

Да, надо строить уют… Отпустил бы ты меня, Юсси, чёрт такой! Микко с сожалением посмотрел в сторону своего дома. С такого расстояния дома казались игрушками – яркими, милыми и добрыми, как пластмассовые домики «Лего» из детства. У Микко немного потеплело на душе. До чего же прекрасна его Финляндия! Тихая и благоустроенная, вся украшенная нарядными домами, уютно расставленными по ухоженным лесам… Он вздохнул. Русским этого не понять – дикари они неорганизованные, всё у них наперекосяк. А дома масса дел. Немытый почтовый ящик, немытый джип… В магазин надо, и газон полить.

Эх, Юсси–рюсся, ничего ты не понимаешь в нормальной уютной жизни!..

Вообще–то Юсси зовут Иваном – Микко доверительно переиначил его имя на финский лад; так у них и повелось. Ведь какой из него Иван, в самом деле?.. От него совсем не пахнет щами и махоркой. Юсси не наглый и не злой, не гогочет и не орёт неприлично на всю улицу. Не норовит обжулить, или что–нибудь украсть, или сломать. Не тупой – по–английски вполне понимает, и даже финский немного подучил. Не мусорит, за него не стыдно перед соседями. Выпить любит – но не напивается до скотства и мордобоя. Не пристаёт с пустыми разговорами насчёт контрабандной водки и травки – только ловит рыбу и собирает грибы. Микко всегда радовался, что у него такой приличный постоянный дачник. А немного безалаберный и неорганизованный – то куда уж русскому без этого…

Сам Юсси, правда, утверждает, что он как раз нормальный русский. Просто за границу, по его словам, ездят в основном те русские, кто недавно разбогател – бывшие спекулянты, воры, гангстеры, и их продажные женщины – люди очень специфические. И иммигрируют – тоже в основном в поисках лёгкой богатой жизни. Вот по этой пене, утверждает Юсси, и судят о русских. Но он, конечно, всё путает – по своей русской безалаберности и легкомыслию. Уж Микко–то повидал разных русских! Да и богатство даётся только трудолюбивым и хозяйственным – значит, это самые трудолюбивые и хозяйственные русские, а остальные ещё хуже…

– Не повезло нам сегодня, – наконец, осторожно начал разговор Микко. – Зря теряем время. Не будет… – он защёлкал пальцами, вспоминая английское слово «клевать». – …Ничего не поймаем, короче. Северный ветер. А?

Он многозначительно посмотрел на Юсси – но тот намёка не понял.

– Поймаем! – утешительно сказал Юсси, улыбнулся и снова замахнулся спиннингом. – Не переживай! Дойдём до Щучьей протоки – там нам ветер не будет мешать.

Микко мысленно чертыхнулся, на его добродушном гладком лице промелькнула еле заметная тень досады.

– Понимаешь… – начал он тщательно обдуманный второй заход, как вдруг…

… Как вдруг Юсси напрягся и замер, словно прислушиваясь. Микко мгновенно забыл меланхолию. Ну?! Юсси подождал секунду… Аккуратно, плавно подсёк. И тогда спиннинг изогнулся дугой, задрожал, удилище сильно повело в сторону – совсем, как в прошлом году, когда он поймал Ту Самую Щуку На Двенадцать Килограммов. Микко, ахнув, азартно схватил подсачек – не забыв, впрочем, приготовить багор, на всякий случай… Ничего себе, ай да Юсси – неужели опять такую громадину зацепил?!

Юсси, сделав страшное лицо, с усилием мотал катушку. Рыба была уже близко – леску водило из стороны в сторону; опытный Юсси не давал ни малейшей слабины. Это не был лосось или форель – свечек рыбина не делала. Это наверняка была щука. Огромная щука – уж очень тяжело идёт… Микко вглядывался в воду, свесившись за борт.

– Добрая рыба, добрая, – приговаривал он по–фински.

Там, в глубине, вдруг вспыхнуло жёлтым. Микко удивился – неужели большой карп сел на блесну? Так не бывает…

Он, волнуясь, сунул в воду подсачек. Снова вспыхнуло жёлтым – уже совсем близко. Микко, не замечая, что мочит рукава, ждал. Снова вспышка жёлтого – прямо возле сачка – и Микко аккуратно подхватил рыбу. Ахнув от натуги, он вывалил её в лодку.

Это была щука. Огромная, килограммов на десять.

С чешуёй из чистого золота.

Именно так.

Обычно у щук зелёная чешуя – вернее, камуфляжная. Пятна, полосы, светлое брюхо… У карпов чешуя другая – тёмно–золотистая. А у этой щуки чешуя была червонно–золотой, ослепительно полыхающей на солнце, как купола Исаакиевского собора в Пиетари….

Каждая чешуйка сияла, как новенькая золотая монета.

Юсси и Микко молчали, тяжело дыша. Они оторопело разглядывали удивительную щуку. На её золотое сияние было трудно смотреть. Она не билась, лежала спокойно, только шевелила жабрами и разевала золотистый рот. Микко на всякий случай накрыл её подсачеком – вдруг выпрыгнет из лодки?

Юсси взял плоскогубцы, осторожно завёл щуке в зубастую пасть, дрожащей рукой вынул крючки.

– У нас нет лицензии на такую щуку, – сказал Микко дребезжащим голосом. И добавил: – Это финская щука, её нельзя вывозить из Финляндии…

Микко сам удивился, какую чепуху несёт.

– Надо позвонить ихтиологам… – сказал Юсси, растерянный не меньше. Он удивлённо чесал тёмные волосы под кепкой.

– И телевизионщикам! – оживился Микко.

Точно! Это же их шанс прославиться! О них будет говорить вся Финляндия! А может, и весь мир. Он представил многочисленные интервью, участие в шоу… О, это – оседлать Удачу!

И вдруг звучный женский голос сказал, на чистом английском языке:

– ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА!

Микко и Юсси, совсем ошеломлённые, уставились друг на друга. Юсси недоверчиво покосился на бутылку водки, лежащую на сумке, потом снова уставился на Микко.

– Это ты сказал?..

– Нет… Я думал, мне померещилось…

– ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА! – повторила Золотая Щука, и скосила на рыбаков умный страдальческий глаз.

Юсси и Микко одновременно нагнулись к щуке, чтобы лучше слышать, и больно стукнулись головами.

Микко, с досадой держась за ушибленный лоб, подумал, что если Золотую Щуку отпустить, то не видать им славы. С другой стороны – говорящая щука, разумная… Её нельзя убивать.

О чём думал Юсси, по его быстрым карим глазам прочитать было нельзя.

– ОТПУСТИТЕ! Я ИСПОЛНЮ ЛЮБОЕ ВАШЕ ЖЕЛАНИЕ!

– Только одно?.. – быстро спросил Юсси.

– ДА.

Микко непонимающе смотрел на Золотую Щуку, всё ещё держась за лоб. Что значит – любое желание? Только одно…

– Даже сто миллионов евро? – уточнил он, в свою очередь, не веря.

– ДА. ЛЮБОЕ, НЕ ПРОТИВОРЕЧАЩЕЕ ЗАКОНАМ ПРИРОДЫ. ТОЛЬКО ОТПУСТИТЕ.

Тогда нет ничего проще! Он мысленно прикинул в уме, сколько пятисотевровых купюр влезет в лодку, чтобы они смогли доплыть до дома, и открыл было рот, как Юсси схватил его за руку:

– Погоди!

– Я хотел попросить сто миллионов евро – как раз влезут в лодку… По пятьдесят каждому.

– Погоди! – глаза Юсси остро блестели. – Погоди, я знаю это… Можно ведь попросить не только для себя. Можно попросить для всего человечества!

Микко, поражённый, уставился на Юсси. Действительно, можно попросить для всех людей сразу – как же он об этом не подумал?!

– Можно, мы вначале обсудим наше желание? – попросил Юсси у Золотой Щуки.

– ДА. ТОЛЬКО ПОЛИВАЙТЕ МЕНЯ ВОДОЙ.

Микко схватил черпак и аккуратно облил щуку. Что можно попросить для всех людей сразу? Счастья? Вечной жизни? Богатства?

Какой непростой выбор…

Он снова зачерпнул воды и задумался, хмуря белёсые брови.

– Давай попросим вечной жизни для всех… – наконец, предложил он.

– Правильно, – одобрил Юсси. – Я тоже так думаю.

– ЭТО ПРОТИВОРЕЧИТ ЗАКОНАМ ПРИРОДЫ.

Микко обиделся:

– Это ещё почему?

Но щука молчала, тяжело шевеля жабрами.

– Может, попросить счастья для всех? – с сомнением кусая губу, спросил Юсси.

– А вдруг нас всех сделают счастливыми идиотами? – резонно возразил Микко. – Не хочу я такого счастья… Давай лучше попросим всем долголетия, пусть все живут по сто пятьдесят лет!

– Тогда можно попросить кое–что получше. Ведь такого долголетия можно достичь и наукой. Давай попросим, чтобы наука бурно развивалась?

И тут Микко осенило:

– А может, лучше попросить, чтобы в мире больше не было войн? Это было бы добрым делом…

Юсси задумался.

– Просто прекратить войны – ещё ничего не значит. Вдруг для этого Щука уничтожит человечество…

Почему–то им обоим мерещился подвох. Что поделать – они навидались жульничества в своей жизни…