Текст книги "Сбоник короткой прозы Дмитрия Санина"

Автор книги: Дмитрий Санин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Тогда надо сделать так, – сказал Микко, – чтобы все люди жили хорошо. Хорошо трудились, жили в экологически чистом мире, среди благоустроенной природы. Чтобы всем хватало еды, чтобы у каждого был уютный домик. Чтобы все были честными и доброжелательными, уважали друг друга… Тогда и войн не будет, и преступности, и наука будет развиваться.

– Правильно! – горячо поддержал Юсси. – И чтобы человек был высшей ценностью.

– Ну, это разумеется…

– Значит, пусть на Земле установится коммунизм!

Микко вдруг сердито нахмурился.

– Не надо коммунизма! – зло замотал он головой. – Не надо. У меня дед погиб в тридцать девятом, защищая линию Маннергейма от коммунистов.

– Но ты же сам только что предложил коммунизм… Мы всегда мечтали именно о таком будущем. Это и есть коммунизм!

Микко упрямо тряс круглой головой.

– Не надо коммунизма! Я предложил, чтобы все жили, как сейчас живём мы в Финляндии. У нас хорошо, мы ни на кого не нападаем.

– Даже в восемнадцатом году не нападали? – криво усмехнулся Юсси. – И в двадцать первом, и в сорок первом?

Микко обозлился.

– А вы ещё больше нападали!

– Да–да, «своя страна – клубника, чужая – черника»…

Они смотрели друг на друга – пара быстрых карих глаз, и пара спокойных упрямых голубых глаз.

Неужели они поссорятся, когда можно добиться счастья для всех?

И тогда Микко мягко улыбнулся, протянул руку и сказал доброжелательно:

– Вот ты, Юсси, приезжаешь отдыхать именно в Суоми. Значит, у нас хорошо, тебя это устраивает. У нас уютно – и тебе этого не хватает. Ты приезжаешь за нашим уютом. Правильно? Почему бы всем так не жить? Пусть все живут уютно.

И тогда Юсси согласился, и пожал гладкую ладонь Микко. В самом деле, ну чего нам ещё нужно?! Пусть все люди в мире заживут, как сейчас живут в Финляндии. Пусть наш мир станет уютным, как Финляндия.

Так они и загадали Золотой Щуке, отпуская её обратно в холодные воды Кииви–ярве.

Вечером, в теленовостях, они увидели начало исторических Хельсинкских переговоров. Как известно, экономические и политические принципы, выработанные в ходе переговоров, положили конец печально знаменитой Великой Расплате, страшному долговому кризису начала XXI века, и привели Планету к нынешнему золотому веку. И никто так и не узнал, что обязан своим счастьем двум скромным приятелям–рыболовам.

***

Пятьдесят лет спустя, ветреным августовским днём, Микко и Юсси рыбачили в Отрадном.

Чистое небо полоскалось и играло в озере, оттого вода казалась акварельно–синей, с золотыми блёстками холодного северного солнца. Вдали молодёжь гоняла на аэротерах – прыгали десятиметровыми «блинчиками», закладывали крутые виражи, оставляя белые петли следов на воде – там, наверное, стоял рёв и смех. А здесь ветер шумел тростниками, стелил синие бархатные дорожки по воде и прощально махал красными гроздьями рябины. Последний день августа, последнего месяца лета, улетал вместе с ветром.

Фр–р–р–р! – взлетела блесна Юсси, и плюхнулась у тростников. Микко поправил толстые дальнозоркие очки и довольно хмыкнул: наконец–то он сравнялся со своим приятелем в дальности заброса. Но тут же ему стало тоскливо. Ведь на самом деле – они просто одряхлели. Юсси совсем сдал в последнее время…

Микко налил некрепкий кофе в термокружку, и заботливо принёс на корму Юсси. Тот докрутил катушку, вынул сияющую мокрую блесну и взял кофе. Долго молчал, отдыхая, держа двумя слабыми руками кружку – одетый как из коробочки, ярко и нарядно, но безнадёжно сутулый, совсем высохший, с бледноватой веснушчатой лысиной и дряблой шеей. И похож он был не на крокодила – а на тритона. На тощей волосатой лапке Юсси светился зелёным медбраслет, сообщая, что его хозяин более–менее здоров и в срочной медпомощи не нуждается.

– Страшно мне, Микко, – наконец, глухо сказал он, посматривая на приятеля выцветшими слезящимися глазами. – Страшно уходить. Наверное, это мой последний август…

Микко понимающе положил ему руку на плечо и слегка сжал. Лицо его стало расстроенным.

– Мне тоже страшно… Но что поделать, Юсси, такова природа. Нам не о чем жалеть – мы прожили долгую и достойную жизнь. И мы сделали людей счастливыми – есть чем гордиться, – глаза Микко, как всегда, светились ровным голубым светом. – Жаль только, мы в Бога не верим…

Юсси рассеянно слушал и смотрел вдаль, на качающиеся ветки рябин. Там, справа от рябин, стоял его прекрасный уютный дом, хорошо видный с воды. Но Юсси не смотрел на дом – он смотрел на рябину.

– Не будем себя обманывать: мы не сделали людей счастливыми. Я даже себя не сделал счастливым… – сказал он горько.

Микко мягко возразил:

– Посмотри, как уютно стало в мире. Вы ведь тоже об этом мечтали – чистый воздух, доброжелательные люди, уютные дома, нет войн… Вы мечтали о такой жизни в далёком будущем – а она вот, наступила сейчас.

На них упала тень патрульного дирижабля.

– Уют… – сварливо сказал Юсси. – В том–то и вся беда, что вся наша жизнь – сплошной уют. До чего ни дотронешься… В том–то и вся мерзость. Мы сидим на комфортабельных анатомических креслах, ездим в бесшумных автомобилях, живём в сверхуютных красивых домах, вокруг нас аккуратно отремонтированные фасады. Смотри – вот суперудобная ручка на кружке; сколько сил «Шмитт унд Браун» ухлопала на этот патент, только чтобы моей руке стало чуть–чуть удобнее, чем человеку, державшему кружку тысячу лет назад… все уши рекламой прожужжали.

Микко ласково потрепал Юсси по плечу.

– Ты просто старый ворчун. Как можно ругаться на то, что тебе уютно?

– Слишком дорого обошёлся мне этот уют! Никто ведь меня не спрашивает – меня окружают очень дорогими уютными вещами, и я должен работать и работать, чтобы их оплатить. Мне навязывают ненужный мне уют. Всё чуть–чуть красивее и уютнее, чем мне нужно, и чуть дороже, чем я готов отдать! «Живи достойно!» Зачем мне эта термокружка со сверхудобной ручкой?! Я бы и из обычной попил кофе! Зачем мне новый нарядный сайдинг на доме?! Зачем мне это мягкое кресло, если я готов сидеть на простом стуле – только верните дни жизни, потраченные на отрабатывание уютного кресла! Зачем нам со старухой восемь комнат в доме, если эти комнаты оплачены годами непрерывной работы? Зачем нам эти постоянные подновления фасадов на муниципальных зданиях и вычурная подсветка? Они всегда красивы, как из набора игрушек – но это слишком дорогая красота, потому что все силы общества отдаются ей.

Я жизнь отдал за этот чёртов уют. Всю жизнь занимался своим уютным гнёздышком. Уют стал смыслом жизни, заменив истинный смысл. А мы ведь мечтали о другом! Что когда–нибудь жизнь станет такой, что уют сам потихоньку войдёт в неё, не отнимая всех сил, не отнимая твоего предназначения. Ведь уют хорош, если он достался даром; но если на его достижение потрачено время – это время потрачено впустую. А уж если вся жизнь потрачена…

Микко развёл руками. Ну что за вспышка застарелого дикарства…

– Я не делал ничего для людей, понимаешь? – сказал Юсси высоким голосом. – Я прожил жизнь зря. Строил вокруг себя уют – для себя. Терпеливо, как мышка роет норку. Всю жизнь рыл норку. Рыл, рыл – так и прожил для себя. И теперь с ужасом чувствую, что прогулял свою настоящую жизнь, как школьник прогуливает уроки.

– Как это – не сделал ничего для людей? – удивился Микко. Он даже очки снял от удивления. – Ты же всю жизнь работал!

Юсси покивал, словно ожидал этих слов.

– Я работал для себя. Мне было безразлично, что я делаю – мне были нужны деньги, чтобы оплатить дом, машину, катер, красивую одежду, уют… Я вкалывал ради этого избыточного уюта – а не ради того, чтобы делать то лучшее, что могу. Я трудился ради уюта на работе, я трудился ради уюта дома. НА ЧТО Я РАСТРАТИЛ СВОЙ ТРУД?! И теперь страшно.

Юсси надолго замолчал, браслет его нехорошо пожелтел. Молчал и Микко. Он понял, о чём говорил его друг. Но что поделать – не всем дано стать великими учёными или творцами, оставляющими людям плоды своего гения… Простым людям нужно довольствоваться скромным. Раз уж так – то хотя бы просто живи достойно. Делай, что должен – и будь что будет.

Микко вдруг спохватился, что браслет друга пожелтел, и схватился за валидол.

– А вот когда уходил мой дед, он не боялся, – сказал Юсси, отказываясь разжимать кулак; Микко с силой пихал в него таблетку. – Дед уходил, а его дела оставались людям – и вот он действительно прожил не зря.

Микко трепал его плечо.

– Ты соси, соси таблетку… Твой дед был писателем или учёным? Ты ничего не говорил…

– Дед был просто учителем физики. Но он был учителем по–настоящему, а не ради денег. Его любили и ценили ученики, и он гордился, сколько его учеников стало настоящими учёными… Я уж и не помню, сколько. А ещё дед воевал, победил фашизм – и это тоже был его подарок людям… Понимаешь, тогда люди жили немного по–другому, не для богатства и уюта, а чтобы трудиться с пользой для человечества. Каждый делал, что мог – труд был отчётом о прожитом.

Микко недоверчиво пригладил белоснежные волосы. Когда это – «тогда»? При коммунистах, что ли? Труд… Вечно коммунисты про труд болтают, сплошной обман. Труд нужен для того, чтобы жить достойно…

Что–то вдруг щёлкнуло в его голове, как будто свет включили.

– Хорошо бы поймать снова ту щуку… – дрожащим голосом сказал Юсси, язык его плохо ворочался из–за валидола. – Зря мы попросили у неё уюта. Надо было просить…

– Сто пятьдесят лет жизни каждому?

– Нет. Надо было просить не это…

– А что?.. – в голубых глазах Микко светилась наивная надежда…

И вдруг – всё заколыхалось, рассыпалось, растаяло – и… оказалось, что они по–прежнему сидят на Кииви–ярве, в тот самый день и час, когда они поймали Золотую Щуку. И Юсси по–прежнему в старой зелёной крокодильей кепке и жилетке, молодой и страшно удивлённый.

Микко ошеломлённо провёл руками по своей куртке, потрогал чистое лицо. Что же, это всё ему померещилось? Ничего не было? Ни Золотой Щуки, ни желания, ни старости?..

Они уставились друг на друга и молчали не меньше минуты.

– У тебя, кажется, водка была, – запинаясь, пробормотал Микко по–фински.

Юсси его понял. Он мощно глотнул из горлышка и протянул бутылку Микко.

– Тебе тоже показалось, что мы были стариками?..

Микко булькал водкой. Наконец, он оторвался, крякнул в рукав и аккуратно убрал пустую бутылку, не забыв завинтить крышечку.

– Поплыли домой. У меня там виски есть.

Юсси торопливо закивал. Ему тоже очень хотелось как следует набраться. Всё–таки это было страшно – оказаться стариком…

Перед тем, как завести мотор, Микко спросил озабоченно:

– Юсси, а ты читал Маркса?

– Конечно!

– И у Маркса написано про труд, что это смысл жизни человека? И что труд можно организовать по–другому, не так, как у нас?

Юсси рассеянно пожал плечами:

– У него много чего написано. Но уж больно занудно, – он с удовольствием рассматривал свои руки, сильные и молодые.

– Это хорошо, – удовлетворённо кивнул Микко. – Значит, у него всё правильно написано. Вы, русские, неорганизованные – вот вам и кажется, что у Маркса занудно… Вечно вы всё не так делаете – поэтому у вас и не получилось с Марксом.

– Ты ещё нас коммунизму поучи!..

– Так не зря же ваш Ленин к нам ездил, в Финляндию, – очень серьёзно сказал Микко. У него немного порозовел нос. – Он здесь нашей мудрости набирался…

Заревел мотор и лодка понеслась к дому Микко.

А на берегу, на камне, сидел серый кот – издали похожий на фигурку богини Бастет. Он довольно жмурил жёлтые глаза. Серия экспериментов по социальной мотивации людей завершена; Вежливый будет очень доволен.

***

Это третья из историй бывшего кота Василия.

– – – – – – – – – -

Бронесказка.

От войны да от «кумы» не зарекайся.

Танковая пословица.

В крокодиловой коже динамической защиты, с противонейтронным подбоем, расшвыривая гусеницами ошмётки дёрна, выбрался из прибрежных зарослей танк. Настороженно прислушался, поводил красными глазками ИК–прожекторов – приземистый, пугающий, как нильская рептилия, такой же безжизненный, немигающий, неспособный на жалость…

Речка мирно шумела, перекатываясь по россыпям валунов. С того берега удивлённо смотрел крупный олень: такого чуднОго зверя с хоботом он ещё не встречал… Олень посмотрел, величаво повернулся и медленно скрылся в зарослях, недоверчиво подрагивая хвостиком. Заросли, в которых скрылся олень, вели вверх по склону – там, на залысой вершине, ждали олениха с оленёнком. Тоже никем не пуганые…

Следовательно – врага там тоже не было.

Тогда танк (оказавшийся новеньким Т–90А) коротко скомандовал – и следом на берег речки, с неприметной лесной дороги (а кое–где и прямо из зарослей, ломая кривые деревца), с тяжёлым грохотом вывалилась вся рота. Стало тесно, грязно и душно. Костяк роты состоял из срочников, «семьдесят вторых», чумазых, тощих и злых на весь свет после суточного марша. С ними были трое резервистов: «шестьдесят второй» и пара стариков «пятьдесят пятых». И молчаливый «тунгус» впридачу.

Усталые танки приладились было передохнуть, но тут, на беду, по размешанной в грязь дороге примчался прапор с обеспечением – потёртый, бывалый Т–80УД «Берёза», въедливый, как ржавчина – и завертелась занудная проза полевого быта. Выставили охранение, расчистили сектора обстрела, поставили маскировку. Танки, подгоняемые прапором, деловито гудели, дымили сизым выхлопом, вскрывали банки с солидолом и бочки с горючим. Самых грязных прапор погнал мыть катки. «Берёзу» побаивались – был он мордаст, плечист, и весьма вспыльчив… Командир неподалёку педантично сверялся с картами, колдовал над комплектом спутниковой связи. Прапор, убедившись, что все при деле, укатил к командиру за распоряжениями.

– Эх, «даночку» бы сейчас пощупать, – тут же растянулся в траве неугомонный разгильдяй Бэшка, показывая, какие объёмистые бока у «даночки».

– Смотри, Ромео, прилетит тебе в бок «ломик», оглянуться не успеешь, – хмуро пробурчал один из резервистов, лобастый «шестьдесят второй» по прозвищу Компьютер, возясь со скользкой от пролитой смазки бочкой.

Танки Компьютера уважали: он был настоящей энциклопедией на гусеницах – про военную технику и сражения минувших эпох знал всё, сыпал цифрами, датами, характеристиками, цитатами – побольше, чем в иной библиотеке; слушать его было одно удовольствие. Все лениво потянулись поближе: после того, как нечаянно раздавили бумбокс, словесные баталии между Компьютером и Бэшкой стали единственным развлечением в роте.

– А мы сначала позаботимся, чтобы «даночка» одна осталась, – вкрадчиво объяснил Бэшка. – На то мы и танчики! Всем вкатим по самые Нидерланды!

– А если там «абрашка» окажется, или «лёпа»? – подначил кто–то скептический.

– Командир его порвёт, как Тузик грелку! – убеждённо заявил Бэшка. – С нами же Командир!

Все солидно согласились: они тоже верили в Командира…

– Танки с танками не воюют, – напомнил Компьютер, по–прежнему хмурый. – Наше дело – взламывать оборону и идти в прорыв. А насчёт «абрашки» ты сильно неправ; не дай Мехвод с ним встретиться – даже Командиру… Ты что–нибудь про броню «чобхэм» знаешь? А про уранокерамику? Таких зверюг взять можно только тактикой – если повезёт…

– Наши танки всегда были лучшими в мире! – гнул своё упрямый Бэшка.

– «Лучшими…» – проворчал Компьютер. – У них даже без «абрашек» и «лёп» – у всех тепловизоры, спутниковая навигация, автоматические системы управления огнём… Обученные, натасканные, как овчарки. И хорошо знают, чего хотят; всё у них под цель заточено. А у нас?.. Срочники да резервисты. Тепловизор только у командира… – он сплюнул. – Бросили нас отдуваться – старьё, хлам доперестроечный… «Лексусов» с «кайенами» себе напокупали – вместо тепловизоров. Либеральная, м–мать, империя… А потом, случись что, ещё и скажут, что нас было больше… И не забывай, – он потыкал пулемётом вверх, – наш главный враг там, за облаками. Так и не увидишь, откуда «маверик» прилетел…

Танки трижды сплюнули.

– Ну, за облака я не достану – а вот «абрашку» отмудохаю, – шалопай Бэшка вдруг вскочил. – Ты мне только покажи, где у него боекомплект, я уж его нащупаю! – он по–боксёрски резко поднырнул. Жилистый и резкий, как разболтанная пружина, он настырно надвигался на пятящегося Компьютера, показывая хлёсткими хуками со всех сторон, как будет щупать у врага боекомплект. – А у командира – управляемое оружие! А у командира – «Штора»! Всех порвём!

Странные чувства испытывали танки, слушая их споры. Компьютеру они верили разумом, и всегда признавали его скептическую правоту; но следом делал ход лихой Бэшка – и будто тучи рассеивались, и выходило, что он тоже прав, и всё не так плохо… Хотя ничего умного он не говорил; просто была в нём какая–то дикая, вызывающая восхищение, всесокрушающая напористость, заразительная вера в возможное, в простоту жизни и в себя. Обладатели такой веры идут по жизни легко, не видя ни в чём препятствий, расправляясь с проблемами, о которых прочим и помыслить невероятно; всё им по плечу; они ухитряются уводить самых красивых и неприступных женщин – порой без копейки в кармане! – и считают унизительным уступить хоть кому–то из встреченных, в чём бы то ни было… Жизнь кипит и легко переламывается вокруг таких; всегда за удачу почитаешь быть с таким в одной команде; одна беда – трудно им удержаться в рамках дозволенного…

Так и спорили в роте две правды: правда знания, от которого многие печали – и правда веры в себя и своё оружие. Две правды…

– Отставить балаган! – угрюмо осадил Бэшку незаметно подкативший прапор. Недоверчиво вытянув ствол, он принюхивался к горючему и к выхлопам. Бэшка тут же присмирел. – Раз твоё шило в гузне не угомонилось – бери Компьютера – и дуй бегом на высотку осмотреться. Если чисто – глянете за склоном. Ищите любые следы. В эфире без нужды не шуметь, три щелчка – «порядок». Пятьдесят пятые, – хрипло кашлянул прапор, ткнув в стариков, – смените охранение. Остальным отдыхать – час. И хватит об этом.

Откатившись, прапор пнул бочку с горючим, прислушиваясь к звуку – бочка была полна.

– «И хватит об этом», – состроил ему вслед рожу Бэшка. – Подвигали, Компьютер.

– Я не понял!.. – удивлённо обернулся прапор. – Бегом – выполнять!!!

…Через пять минут пришли условленные три щелчка: Бэшка сообщал с вершины, что вокруг чисто, и они идут осмотереться вниз по склону. А ещё через пять минут вдруг бабахнуло, эфир взорвался стрельбой и криками. Докатило глухое эхо, встряхнуло до потрохов, принеся сосущее противное чувство, что это уже происходит – наяву и с тобой…

– Нарвались!!! Командир, десять часов вниз по склону, танки, не меньше роты! Отходи, Компьютер!!! Отходи!!!

Было слышно, как задолбил спаренный пулемёт, снова гулко бабахнула пушка. В эфир врывалась неразборчивая чужая речь, какие–то «альфа», «браво», «чарли». Кто–то истерически визжал «Йаху!!!»

– Пиндосы!!! – прорычал командир, взревев дизелем, и всем стало не до переживаний. – Берёза, Тунгус, третий взвод – высоту; остальные – за мной! Бэшка, Компьютер – держаться!

Снова резко бабахнуло, кто–то замысловато выматерился – кажется, Компьютер, и это было странно – слышать от него мат…

– Бей, бей суку!!! – оглушительно орал Бэшка. – Молодец, отлично!!!

Танки в молчании неслись напролом через жидкий лесок, с ненавистью сшибая деревья. Хлестали по броне ветви. Командир вёл чётко, безошибочно, как автомат – спускались, карабкались, переваливали, перепрыгивали – вперёд, вперёд! В эфире по–прежнему стоял треск стрельбы, и кто–то опять визжал «Йаху!!!»

– Всё… траки… – тоскливо просипел Компьютер. Было отчётливо слышно, как он с надрывом дышит.

– Отползай!!! – орал Бэшка. – Н–на, гнида!!!

– Не могу, – ответил Компьютер, уже совершенно спокойно. – Уходи.

– Трос!!! Трос готовь!

– Дурень! Уходи!..

Баханье пушек слышалось уже совсем рядом, и что–то очень сильно рвануло.

– Н–на, гнида!!!

– Йаху!!!

И тут Бэшка болезненно айкнул, а через секунду – ещё раз…

…Впереди открылась излучина реки – точно такая же, как на которой отдыхали пять минут назад. Стелился дым, ревели двигатели, вспыхивал огонь.

Компьютер, закопчённый, с красными пятнами грунтовки и сорванной взрывом боекомплекта башней, догорал. Чуть ближе дымились три чужака, глядя в разные стороны, уткнув в землю стволы.

А ещё ближе расстреливали неподвижного Бэшку.

Расстреливали вдесятером, встав веером. Как учили, как на полигоне, по очереди – с колена, лёжа, под башню, в борт. Кто–то по–прежнему после каждого выстрела в экстазе визжал «Йаху!». Бэшка молча горел, вздрагивая от попаданий. А неподалёку кого–то заботливо эвакуировали; молотил лопастями «ирокез» с красными крестами. Всё было красиво, правильно, аккуратно – как набор солдатиков из коробочки…

Бой был коротким. Вернее, боя–то уже никакого и не было… Только Тунгус угрюмо пролаял: «Вижу ударный вертолёт «ирокез»!» – и срезал его очередью.

Когда домчались до Бэшки, всё уже кончилось. Перед Бэшкой веером стояли вражеские танки – мёртвые.

Мёртвые – все, как один. С виду абсолютно невредимые – но мёртвые, как мистическим проклятием сражённые. Десять Т–72 – точно таких же, как подбежавшие наши. С импортными нашивками и обозначениями, в пижонском пустынном камуфляже… Люки настежь. И сам Бэшка, их близнец, только обгорелый до неузнаваемости, чёрный, осевший на брюхо…

И – всё… Снова мирно блестела на солнце речка, и леденил броню чистый горный ветерок, унеся дым и смрад. Ватная горная тишина съела все звуки… Как не было войны – красота и покой; наслаждайся и радуйся жизни, пока движок молотит…

В скорбном молчании, бережно подтащили Компьютера – страшного и скрюченного.

Закурили.

– Так они и не увидели своего «абрашку»… – наконец, сказал старик «пятьдесят пятый» горестно, дотронувшись до остывающего борта Бэшки. – Парни, парни…

Командир постоял ещё несколько секунд – как всегда, аккуратный и подтянутый – потом молча развернулся, подкатил к Тунгусу, уже спустившемуся с высоты, и принялся что–то выпытывать вполголоса.

– Я не видел, что он санитарный… – отвирался Тунгус заунывным голосом, угрюмо глядя в сторону. – Я читал… Я учил… Там было написано: «ирокез» – ударный вертолёт… Я так и доложил по радио – вижу ударный вертолёт «ирокез», все слышали…

Командир что–то тихо сказал, и Тунгус вдруг вытянулся и обрадованно залопотал:

– Так точно! Я думал, это крест, как на их флаге!..

– Вот тебе и бой, – в сердцах сплюнул кто–то. – С викторией, мля, славяне…

Снова стало тихо – только ветер шелестел травинками.

– Мы не дрались, – ясным голосом, не оборачиваясь, ответил Командир. – Дрались Бэшка и Компьютер. Значит, победили они. Это был их бой.

– И хватит об этом, – совсем севшим голосом добавил прапор. Мрачно бренча инструментами, он полез снимать с мёртвых врагов тепловизоры.

Все угрюмо стояли и думали – как же это так, как такое может быть – брошенные танки… Танк может чувствовать – не так, как люди, но может. Он умеет обижаться, ненавидеть, может любить, даже бояться – одного не умеет: удивляться. И уж тем более – удивляться до оторопи. Но сейчас… Это было непонятно, противоестественно – подло, наконец! В это не верилось. Оказывается, смерть бывает не только в ударе и взрыве – но и вот так, когда ветер гуляет в распахнутых люках… Оказывается, война бывает не только до победы – а ещё когда убил и сбежал. Оказывается, можно предать всех и вся – предков, товарищей, даже свой танк – и всё равно это будет война, а предавшего кто–то назовёт воином. Проклятая война, в которой настоящего врага ты даже не увидишь – и не потому что он высоко за облаками – а потому что сначала придётся драться с бывшими своими, которых подговорили против тебя, вцепившись друг другу в глотку…

За чью–то уютную любовь к деньгам.

За Родину.

Вот две правды об этой войне. Вернее, одна.

– – – – – – -

Приключения Залепищева, или кому завидуют богатые.

Богатым все завидуют, и оттого ненавидят. Это известно любому богатому.

А ведь разбогатеть совсем несложно – что бы ни говорили лентяи и завистники! Это тоже – хорошо известно любому богатому. Главное – иметь эту цель; упорно, самозабвенно и трудолюбиво стремиться, растить и терпеливо лелеять мечту. Это главное. А завистники, между тем, даже не пытаются! Как же можно разбогатеть, не пытаясь, не стремясь к богатству, не любя деньги всей душой? Поэтому они и бедны. Надо быть достойным богатства – и тогда оно немедленно придёт. Вот и весь секрет.

Доказательств требуете? Пожалуйста: вчера отчим подарил Залепищеву на день рождения деньги – восемнадцать новеньких гладких пятисотевровых купюр, и Залепищев стал богатым. Видите – ничего сложного. Ибо капитал неустанно рыщет, куда быть вложенным, ищет устремлённых, инициативных и эффективных. Вступайте в клуб богатых; забудьте, наконец, про бедность!

Купюры, жёсткие, как крылья майского жука, переливались радужными голограммами, мистически просвечивая чистыми водяными знаками. «Мы – безраздельно твои» – шуршали они. Они сладко нашёптывали тысячи сокровенных обещаний, от них исходила сдержанная сила, аккумулированная энергия тысяч человеко–часов. Множество людей, из самых разных уголков мира, вырабатывали эти человеко–часы – ради краткого обладания ими – и Залепищев был на седьмом небе, полночи созерцая и изучая подарок. Наконец, он заботливо уложил деньги в «Макроэкономику» Сакса (да–да, он теперь студент Финэка!) – и счастливо заскрипел пружинами кровати, мягко подхватившей его тело – молодое перспективное тело будущего хозяина жизни.

Залепищев парил в мечтах. С абсолютной точностью, достойной будущего финансиста, он знал, что будет делать с деньгами. На шесть тысяч он купит тюнинговую стритрейсерскую 'двенаху'-трёхлетку, не сильно б/у – но хорошо пролеченную, и вложит в неё дополнительно тысячу. Ещё две тысячи ему понадобятся, чтобы покорить Иванову.

Для покорения Ивановой был расписан специальный план – точнее сказать, бизнес–план. Конечно, Иванова девчонка не из дорогих и престижных – но именно такие самые верные. И ему она нужна не на вечер и не на ночь – а на всю жизнь, и он готов простить ей всё. Понадобятся только алые паруса, чтобы уладить дело… Залепищев представил себе, как каждый вечер, взрыкивая прямоточным глушителем, он подлетает к их парадной на своей красной зверюге, как небрежно встаёт из машины. Сабвуфер гулко прокачивает двор басами, а с другой стороны из машины поднимается верная Катя, насмешливо опустив тяжёлые ресницы – и идёт с ним под руку к двери, с каждым шагом эффектно закручивая лёгкую юбку взад–вперёд на своих крутых смуглых бёдрах. И все оборачиваются… И ни одна зараза не посмеет вспомнить, с кем гуляла Катька раньше – потому что она вам теперь не Катька, а госпожа Залепищева!

Сон всё никак не шёл, отогнанный волнующими мыслями. Залепищев встал, включил настольную лампу, и, любуясь, опять разложил купюры, словно карты Таро. Под стеклянной столешницей, между разложенных купюр, проглядывала желтоватая антикварная фотография Столыпина. Благообразный Пётр Аркадьевич, всегда такой холодный и праведно–высокомерный, сейчас взирал на своего ученика с умилением: стремление Залепищева к процветанию, методичное и терпеливое, стало приносить первые плоды. Как раз к исходу двадцати лет, предвосхищённых Столыпиным…

Наутро, перед выходом из дому, Залепищев в сладком волнении пригладил волосы, набриолиненные назад. В тихом полусвете обширной прихожей, окружённый со всех сторон дорогим деревом, он смотрел в чистоту огромного зеркала. Сегодня предстоял великий день. Пришло его время. Дураки и лузеры не понимают, что в жизни надо хватать – и делать это настолько быстро, насколько возможно. Успеть ухватить то, до чего пока не дотянулись другие, ненадолго задержанные делами. Разглядеть раньше всех; идти на шаг впереди остальных; хватать и опережать других в своей нише – вот залог успеха. Недаром «успех» и «успеть» так похожи! А начать надо с кусков помельче, которыми пока не интересуются сильные…

С высокого потолка лился мягкий сдержанный свет, похожий на освещение трибуны – и Залепищев, ощутив себя перед аудиторией, ещё некоторое время удовлетворённо жестикулировал перед зеркалом. Он то проницательно прищуривал свои быстрые глаза, то по–голливудски улыбался, то изображал холодную жестокость в адрес врагов – в общем, строил всевозможные солидные рожи. На его лице, чистом и круглом, не обнаружилось ни одного прыща. Да, он теперь взрослый. Он расправил плечи под джинсовой курткой, и пожалел, что безвозвратно минули благословенные времена котелков и тростей.

В приподнятом настроении, лёгкой светской походкой джентльмена, он прошёлся по магазинам – любуясь эластичностью спроса и товарным насыщением. Его город, сказочно похорошевший с приходом финансовых потоков, блистал и сиял на солнце, как новенькая серебряная юбилейная монета Сбербанка: улицы были подметены, фасады чисты и нарядны послеремонтной свежестью, и утреннее солнце ослепительно играло в заставленных товарами витринах. Залепищев хозяйски обходил район, мысленно помахивая тростью. С колокольни радостно трезвонили – и Залепищев, благочестиво спохватясь, солидно крестился. Жизнь пёрла асфальтовым катком, сметая препятствия, в процветающее будущее, в прекрасное далёко, которое ласково звало Залепищева – в свои богатые объятия. Люди охотно тратили деньги, качая кровь экономики – а в киосках, с обложек глянцевых журналов, сияли гладкой кожей первые красавицы страны. Все – сплошь светские львицы и знаменитости, стройными шеренгами выставляющие напоказ свою ослепительную наготу – как наглядное доказательство, что красота теперь надёжно измеряется в рублях, и что жизнь, наконец, твёрдо опирается на самый прочный фундамент – на товарно–денежные отношения. Залепищев мысленно сравнивал журнальных львиц с Ивановой, с удовольствием находя, что Иванова не хуже.

Он купил громадный букет алых роз, какой только смогли собрать у «Лиговки», в самом богатом цветочном ларьке. Неторопливо поднялся на пятый этаж к двери Ивановой, и, аккуратно поправив воротник, чтобы была видна золотая цепочка, позвонил. Раньше он никогда бы не решился на такое – но с деньгами он преобразился. Деньги насыщали его силой, делали мужчиной – смелым, спокойным, уверенным в себе, и отчаянно циничным. Специально купленный большой бумажник – для оставшихся семнадцати купюр – лежал в нагрудном кармане джинсовки и источал концентрированную энергию, словно маленький ядерный реактор. Деньги – это власть над миром. И у Залепищева теперь был кусочек этой власти. Власть над кусочком мира… Он, как ни крути – теперь самый состоятельный парень микрорайона…

А красивые женщины должны принадлежать богатым, и никому другому – так устроена жизнь! Самые красивые женщины – актрисы, певицы, какими бы неприступными они себя не изображали – все до одной – быстро оказываются раздетыми редакторами гламурных журналов. За деньги! Они наперебой слетаются на богатый гламурный блеск – потому что выбрали богатство. И не надо нищебродского ханжества: даже Грэй был богат, когда обрёл счастье с Ассолью… И пусть Иванова лёгкого поведения – но она ничем не хуже богатых знаменитых телешлюх, публично раздевающихся в «Максиме» или «Плейбое». Бляди теперь – тоже нормальные деловые люди, и нечего тут стесняться! Вы каждый день видите их по телевизору – они поют и ведут шоу, любят и ненавидят, страдают и радуются, они искренние и лживые, умные и глупые – как все. Такие же хорошие, как и вы. Любят деньги. Человечество движется вперёд, прочь от предрассудков, к демократичности и толерантности, и блядство постепенно обретает всё более уважаемый статус – сферы услуг и шоу–бизнеса, где вертятся колоссальные средства. Бляди рекламируют себя в журналах, продают себя миллионерам – да и сами имеют порой миллионные обороты, давно оккупировав высшее общество, сцену и телевидение… Ведь блядство – это нормально, это всего лишь обострённое желание богатства – максимально доступным естественным способом, и ничего больше. Кто–то торгует телом, кто–то – национально–историческими претензиями. Это абсолютно то же, что торговать своим трудом, знаниями, или нефтью – just a business. В постиндустриальной реальности доминирует сфера услуг. Так что забудьте это омерзительное бранное слово – навсегда! Экономикс не признает бранных слов – только блага, только удовлетворение потребностей общества.