Текст книги "Теплый сентябрь"

Автор книги: Дмитрий Притула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Глава 4
Спаситель

Да, все эти дни на Лешу постоянно накатывал темный и холодный страх. Ну, все время что-то ныло и ныло, однако стоило ему представить, как приходит милиция, уводит маму, и он остается один – и сразу накатывал этот темный и холодный страх. Ну, как если тебя во время сна бросят в черную и холодную воду.

При этом он как-то уж очень подробно видел приход милиции. Молоденький мильтон говорит: «А мы за вами, Анна Владимировна», мама затравленно смотрит по сторонам, вдруг она срывается с места, чтоб убежать, но молоденький мильтон этого только и ждет и он ловко прихватывает руку мамы и заводит заученным движением за спину. «Попалась, птичка», – довольно говорит он.

И вот когда Леша видел эту сценку, все переворачивалось у него в груди, и накатывала такая тоска, что он готов был завыть.

А вот дядю Юру Леша как-то не очень жалел. Он был сейчас как бы посторонним человеком, и если Леша представлял его себе, то без подробностей. Вроде того, что лежит человек в больнице и лежит, и его не ножом ударили, а так, к примеру, он слегка загрипповал.

Правда, за себя Леша боялся, вот это точно. Во-первых, все будут знать, что его мать посадили в тюрьму. И все станут говорить, что у Ляпы отец был пьяницей, а мать уголовница. Да, этот страх – страх позора – был очень сильным.

А во-вторых, Леша видел, как его отправляют в детский дом. И вот он сидит в какой-то холодной и темной комнате (причем видел эту комнату во всех подробностях – и какая там мебель и какие плакаты на стенах), и он каждый вечер плачет и зовет маму и просит, чтоб она поскорее вышла из тюрьмы и забрала его.

Он так и не смог привыкнуть к порядкам детского дома, и парни запихали его в ящик и выбросили в окно, и Леша ощущал, как он летит в ящике, и как ему не хватает воздуха, и как каждый миг он ожидает шмяканья ящика о землю. Да, за себя боялся, но все же страх за маму был сильнее.

Когда картинка, как приходит мильтон и крутит маме руки, примелькалась, он увидел другую картинку.

Мама уже в тюрьме, и Леша ходит под окном в надежде хоть мельком увидеть маму, он даже уж как-то догадывается, где мамино окно, он все ходит и ходит и машет рукой. При этом точно знает, что мама его видит, даже и окликает его, но он-то не видит и не слышит ее.

Так прошло три дня. На четвертый день, когда он делал уроки, ему неожиданно пришло в голову простое соображение – надо ведь что-то делать. Какое он тупое бревно, маму скоро заберут в тюрьму, а он сидит сложа руки. Он, видишь, уроки делает, он боится бабан схлопотать. Да, тупое бревно.

Но только что он может сделать? А ничего. Чтоб успокоиться, Леша взял лист бумаги и начал рисовать. И он нарисовал ящик, а в нем человека, который скорчился от ожидания шмяканья ящика о землю. На другом листе он нарисовал дом с зарешеченными окнами, а напротив него еще дом. И вот из верхних этажей этих домов два человека тянутся друг к другу, но их рукам не соединиться, потому что мешают решетки.

Он отбросил карандаш; вскочил и заметался по комнате – да, надо что-то делать. Но что от него зависит? В том-то и дело, что ничего. Но нетерпение было такое, что Леша и секунду не мог посидеть за столом. Присядет и вскочит, и прыгает по комнате, что блоха. Или же мечется, как зверь в клетке. Или же как заключенный в камере-одиночке перед судом.

Остаться в своей комнате он не мог, потому что непременно следовало как-то проявить себя, и, схватив куртку, он выскочил из комнаты.

– Куда? – крикнула из кухни мама.

– К Славе, – ответил он. – Алгебра не получается.

Да, он вдруг решил сгонять к Славе. Зачем и почему – непонятно. Надо было как-то себя проявить, с кем-нибудь словом перекинуться, и Леша не мог ничего придумать, как вот сбегать к Славе.

Но в лифте он малость очнулся – а чего это он прет к Славе. Да еще вечером. И днем-то не ходит, а тут девять часов. Если бы хоть повод какой был – ну, алгебра не получается, но повода-то не было. Мать Славы посмотрит удивленно – чего этот клоп приперся на ночь глядя. Леша считал, что мать Славы очень и очень не поощряет дружбу сына с Лешей. А не пара. И чего только от этих голодранцев не наберешься.

Но уговоры не помогали, и Леша все-таки пришел к Славе.

– Привет! – удивленно сказал Слава.

– Посидим? – предложил Леша.

– Проходи.

– Нет, во дворе.

Из ванной выглянула мать Славы – она была в цветном халатике и распаренная – видать, стирала белье.

Леша поздоровался с ней очень вежливо и так это несколько раз мелко-мелко поклонился – да, очень вежливый мальчик, умеет себя вести в хороших домах – не прет в квартиру в обуви и кланяется, здороваясь.

Она вопросительно взглянула на сына – куда это он намылился так поздно.

– Кое-что придумал, – сказал Слава, постучав себя костяшками пальцев по лбу, одновременно прицокивая языком.

Они вышли во двор. Было тихо. Сели на скамейку перед девятиэтажным домом. Небо было плоским и черным. Звезды зыбились, чуть перемещались, оставляя на прежнем своем месте едва различимые закруты. Неживым светом пылала белая луна.

– А я вот что придумал, – сказал Слава. – Вот, смотри, американский лунный модуль. А я делаю так, – и Слава веточкой принялся что-то рисовать на земле.

Леша слушал вроде бы внимательно, только он ничего не понимал. А потому что думал – а правда, на фиг он пришел, у каждого ведь свои заботы. У Леши, к примеру, как бы это маму спасти от тюрьмы, у Славы – как бы это половчее высадиться на другой планете.

Слава увлеченно рассказывал о близкой высадке, а Леша неожиданно для себя вдруг бухнул:

– А мою маму скоро посадят.

Именно неожиданно для себя бухнул. Вроде бы собирался сохранить тайну. С другой же стороны, а зачем было приходить.

– А за что? – спросил Слава, дорисовывая свой модуль.

– Она своего друга ножом ударила.

И снова это он выпалил неожиданно для себя. Надо было что-нибудь покрасивее придумать. То же самое, но покрасивее.

– А за что она его?

– Не знаю. Поддатые были. Поссорились, она его и ткнула. А просто так, я думаю. Сейчас, конечно, жалеет.

Ну, вот тут-то никто за язык не тянул. Чего в подробности влезать? Ну, ударила, ну, случайно, или, может, оборонялась, мало ли что можно придумать. Нет, тянет его уточнять.

А Слава продолжал себе рисовать модуль, словно Леша ничего ему и не говорил.

Но вдруг отбросил веточку, стер рисунок и торопливо заговорил:

– Вот ты скажи, Леша, почему взрослые такие гады? Им же на нас наплевать. Отец вот только приехал, так она сразу запела, мол, я больше не могу, мы чужие и все такое. Будто бы он не делом занимался, а водку жрал. А также вроде бы у нее друг, они вместе работают, и он прямо замечательный человек. Отец сидит, и вид у него виноватый – ну, ему стыдно, что она при мне эту пластинку завела. Я тогда и говорю – очень жаль, мама, нам с папой будет очень не хватать тебя. Она в слезы – жестокий мальчик, я для тебя все, а ты! Пусть теперь повертится. И посмотрим, для кого она живет – для нас или для себя.

Леша молчал. Он был просто ошарашен. Потому что уверен был: уж кто-кто, а Слава-то человек счастливый. Оно и понятно: отец – геолог, мать – врач. Он хотел как-то утешить Славу, но в голову ничего не приходило. А был туп. Вернее, умен, как электровеник. Да и что станешь говорить? Что все взрослые гады? Он очень жалел Славу.

Себя же он в этот момент не жалел вовсе. А что ему? Он ведь привык, что отец был вот таким-то замечательным человеком, а сестры – круглые отличницы и самого примерного поведения. Леша к этому привык и смирился с этим. Как и с тем, что никому он не нужен.

А Славе-то сейчас каково? Для него эти семейные выкручивания – впервые. Он-то еще к этому не привык. То есть Леша сейчас понимал: если бы он хоть чем-то мог помочь Славе – ничего бы не пожалел.

И еще Леша впервые в жизни почувствовал, что он хоть кому-то нужен. Вот хоть Славе, к примеру. И Леша не сомневался, что свою тайну Слава может доверить только ему. В этом он был даже уверен. Единственный друг, получается.

Он старался придумать, чем можно помочь Славе. И придумал: а он всегда будет верным другом. И они всегда будут вместе. Они даже без жен обойдутся. Потому что на фиг жены, если есть на свете такие верные друзья.

Более того, он знал, что когда совершит какое-то важное дело, и все люди разом станут счастливыми, Слава будет очень гордиться своим другом.

Луна то светила ярко, то заходила за низко висевшие облака. Но вот вылетел на чистое небо краешек ее, тонкий серп и, прорываясь сквозь облака, луна полетела вскачь, все быстрее и быстрее, и вот, полностью свободная от облаков, вспыхнув невозможным ярким накалом, она внезапно остановилась.

– А ты что собираешься делать? – спросил Слава.

– Не знаю.

– Ну, как это делается? Тюрьма там, суд?

– Не знаю. Вот боюсь – придут и заберут.

– Ну, там тоже ведь люди. Чего они будут ее забирать. Она же не шпионка и не собирается убегать.

– Не знаю.

– Так узнай!

– А где я узнаю?

– Пойдем к нам. Посоветуемся с отцом.

– Нет. Не могу.

– А чего?

– Не могу и все.

Слава чуть подумал.

– У тебя есть знакомые в милиции?

– Знаю тетку из детской комнаты.

– Нормальная?

– Вроде бы. Не вопит. И ногами не топает.

– Ты сходи к ней. Узнай, что к чему. Как это делается, когда забирают, и все такое.

– Да! – сразу согласился Леша. – Нормальная тетка. Завтра и схожу.

Днем сгонял в милицию, узнал, когда работает капитан Соколова Н. А. Ага, прием сегодня вечерний.

Он не очень и понимал, что ему надо от инспектора. Но уговорил себя: с кем-нибудь ведь надо посоветоваться. И потом – он не состоит на учете, и тетка не станет на него кричать.

Пришел к восьми часам. А у детской комнаты толпа. Леша забился в уголок и замолк на долгое время – а пока инспектор Нина Анатольевна не примет всех и не останется одна. Чтоб, значит, никто ее не дергал. Чтоб она целиком переключилась на Лешу.

Да, а толпа перед дверью состояла из парней четырнадцати-пятнадцати лет, попавшихся вчера на «моменте», и их родителей. Что удивительно – Леша никого из парней не знал. Город, вроде, маленький, думал, знает всех, а вот на тебе. И сколько же их развелось, этих «моментистов».

Сейчас они шумно валили друг на друга, выясняя, кто кого тащил в подвал, да кто покупал «момент», да кто за кем был в очереди на мешочек.

Рядом с Лешей сидел мальчик лет девяти, совсем хилый, глиста глистой, и мать туркала его все время – не шмыгай носом, не болтай ногами – ты в милиции, а не дома. А пацан сидел затурканный, готовый в любой момент разреветься.

Леша почувствовал себя уверенно – всех сюда вызвали, а он пришел сам. Все ждут втыка от товарища Соколовой Н. А., он же может в любой момент принять независимый вид да и отвалить. Свободный человек. Сам пришел, сам и уйдет.

Понятно, уходить он не собирался. Более того, дал себе обещание дождаться конца приема. Нужно ведь что-то делать. Так что сидеть будет до упора.

Толпа помаленьку рассасывалась. Наконец, остался только затурканный, шмыгающий носом парнишка со своей мамашей.

Когда вышел последний «моментист», вошли в кабинет они. Мамаша не до конца закрыла дверь, и Леша слышал, о чем говорят в кабинете.

Оказывается, этот пацан – клоп-клоп, а какой шустряк – постоянно убегает из дому. То он в электричке ночует, то милиция поймала его в депо. А вчера спал в электричке, которая была на ночном отстое.

– Ты почему убегаешь?

Молчание. Лишь легкое сопение,

– Тебе дома плохо?

– Хорошо.

– Так почему убегаешь?

Молчание.

– Плохо ему дома! – раздраженный голос матери. – Двухкомнатная квартира. Телевизор. Игрушки. Не в бараке живем. У него отдельная комната. Плохо ему дома!

Следовало понимать: не как мы в его возрасте. Хотя паренек, возможно, и придурок: есть у него отец-мать, а он убегает.

– Вы выпиваете?

Сперва легкое замешательство от прямоты вопроса, потом возмущение:

– Какое там! Если праздники или день рождения. Или гости.

– Понятно. А муж?

– Какое там! Ну, бывает иногда. Но как все.

– Понятно. Это все надо прекратить. Иначе потеряете сына. Больше занимайтесь с ним – он плохо учится. И следите, чтоб вовремя приходил домой.

– Но у нас же работа.

– Конечно, конечно, работа. Но у вас и сын. Запомни, Сережа, еще раз убежишь, будем оформлять в интернат.

Это было рассчитано на испуг малолетнего бегуна – откуда у них места для этих малолетних лягушат-путешественников. Да если родители прав не лишены. Но товарищ Соколова Н. А. дело свое знает – надо ведь чем-то напугать пацана.

Когда они собрались выходить из комнаты, Леша изготовился. Он должен был взять инспектора на жалость и потому вовсе забился в угол, ну, сирота, для верности взъерошил волосы и поднял воротник куртки – ну, то есть совсем несчастный ребенок.

Юный беглец и его мамаша ушли, следом за ними вышла красивая инспектор в красивой же форме, она уже вставила в дверь ключ, но тут заметила забившегося в угол мальчика в старой школьной куртке и со всклокоченными волосами.

Легкая досада мелькнула – ведь всех, кого вызывала, обслужила, а тут еще и маленький доброволец. Но досаду погасила – добренькая тетенька-милиционер.

– Ты ко мне, мальчик?

Леша кивнул:

– Тогда проходи.

Леша вошел в кабинет. Она чикнула свет.

– Ляпунов? Леша? – удивилась инспектор.

Чего ж не понять ее удивление – он на учете не состоит, чего ж добровольно приперся?

– Случилось что-нибудь?

Леша кивнул:

– Пришел узнать, устроилась Маша на работу или врет.

– Устроилась. Фасовщица. Молочный магазин. Завтра выходит на работу. Есть справка. И в этот раз я Маше верю – выйдет.

Тут дверь кабинета распахнулась, и заглянула взмыленная запыхавшаяся женщина.

– Ой, Нина Анатольевна, хорошо, что застала вас, – чуть подсюсюкивая, затараторила она.

Нина Анатольевна показала на Лешу – мол, у меня посетитель.

Но женщина не стала чикаться с такой малой букашкой, как, например, посетитель Леша.

– Я только на минутку. Только на минутку. Я от родительского комитета. Третий класс, пятая школа, – а сама уже вплыла в кабинет и, упершись кулаками в стол, нависла над Ниной Анатольевной.

– Хорошо, я слушаю, – покорно согласилась красивая инспектор.

– У нас в классе есть девочка, она всех лупит. Даже мальчиков. И очень зло лупит. И старается ударить побольнее. И руками, и ногами. Да все норовит под дых, и по почкам, и в пах. Поговорите с ней. Это просьба родительского комитета. Только обязательно в форме.

– Хорошо. Я завтра буду в вашей школе. Фамилия девочки.

Женщина назвала.

– И обязательно в форме.

– Хорошо, – грустно усмехнулась Нина Анатольевна. – В форме.

Женщина ушла.

Нина Анатольевна села на стул и молча устало смотрела на Лешу. Нет, не торопила, мол, вываливай, что еще у тебя там случилось. А сидела и смотрела. Вот именно усталая и грустная. Леша подумал, что у нее, пожалуй, дети есть, и они ждут ее, она же разбирается с «моментистами» и терпеливо ждет, чего ж это хорошенького скажет ей Леша.

И тогда он решил не задерживать женщину, не пудрить ей мозги чепухой, а сразу все и рассказать. И рассказал. Ну, как мама ударила дядю Юру, и как Леша боится, что ее заберут, а его отправят в детский дом, и вот что-то нужно делать. Только он не знает, что именно. Вот и пришел посоветоваться. Потому что больше не с кем.

– Для начала ты успокойся, Леша. До суда ее забирать не будут. У нее же дети.

Это уже была радость, и Леша облегченно перевел дыхание.

– Я не слышала, чтобы был сигнал, что Анна Владимировна ударила человека. Мне бы сказали. Но ты посиди, я схожу к дежурному.

Она вышла, и через несколько минут возвратилась.

– Нет, такого сигнала не поступало. Понимаешь, есть положение: если рана тяжелая, то дело возбуждается в любом случае, а если легкая, то по заявлению пострадавшего. То есть как раз дяди Юры.

И Леше сразу стало ясно, что нужно делать – уговаривать дядю Юру не подавать заявление. Если, понятно, рана легкая.

– А как мне его найти?

– Ты мыслишь правильно. Ты знаешь, когда Анна Владимировна его ударила?

– Знаю.

– А вот куда увезли, не знаешь.

– Не знаю.

– Это нам как раз сейчас скажут, – Нина Анатольевна потянулась к телефону, но сразу отвела руку. – Да, но ведь ты не знаешь его фамилию и адрес.

– Почему не знаю? Знаю. Мама оставила мне и фамилию дяди Юры и его адрес. Ну, на всякий случай. Если у нас что случится. Вот! – и он протянул Нине Анатольевне смятую бумажку.

Нина Анатольевна нашла в листке под тяжелым стеклом нужный телефон, набрала номер и спросила, где сейчас такой-то, его увезли по «скорой» тогда-то, с такого-то адреса. И для верности, чтоб те не вздумали возникать, Нина Анатольевна скромно назвалась – капитан милиции Соколова.

Те ответили.

– Где это? – спросила Нина Анатольевна и записала на бумажке адрес больницы. Протянула бумажку Леше.

– Езжай завтра туда. Дядя Юра в удовлетворительном состоянии, – и она рассказала, как добраться до больницы.

Попросил маму разбудить его на полчаса раньше – завтра политинформация.

Утром поднялся сразу, без повторных напоминаний, резво сделал зарядку, резво же позавтракал и выскочил из дому.

Никому не сказал, куда едет. Ни маме, ни сестрам. Маша впервые сегодня встала с ним вместе – первый трудовой день в магазине – все понятно. Как говорится, долгая и честная трудовая жизнь впереди – это тоже понятно. На свете нет прекрасней красоты, чем красота кипящего металла, как раз пели по радио. Это, значит, про нашу Машу.

Ничего не сказал и маме – а чтоб она зря не дергалась. А то захочет сама ехать и уговаривать потерпевшего. А ведь вовсе неизвестно, как пострадавший ко всему этому отнесется. Может, он при виде мамы рассвирепеет. Может, он и не думает подавать заявление, а увидит виновницу его беды и как раз заявление накатает. Так может быть? А почему нет? А вот Леша как раз все и уладит. В этом Леша не сомневался.

Да, выходя из дому, он отчего-то был уверен в успехе. Даже взведен был этой уверенностью. Уж как ему удастся уговорить дядю Юру – вопрос другой. Тут все средства хороши. На жалость будет брать – ну, не хочет гудеть в детский дом, ныть будет, хныкать, надо – так в ногах валяться, а только непременно уговорит. Потому что расчет здесь простой: лучше сейчас полчаса поныть и поваляться в ногах, чем потом годами ожидать, что мама заберет его из детского дома.

Да, расчет был простой, и Леша не сомневался, что выиграет. Такой сейчас в нем был напор. Прямо тебе таран, прямо тебе танк, который прет на деревянные сараи и заборчики.

Вообще-то Леша не мог бы внятно объяснить, как он относится к дяде Юре. Нет, мужик он не плохой, моряк и все такое, научил Лешу делать физзарядку, деньги как-то привозил, когда мама заболела, – нет, мужик вроде бы неплохой. Но только не мог он нравиться Леше, не мог – и все тут. Потому что не к кому-то, а именно к нему мама уезжает и подолгу не возвращается домой. Будь дядя Юра хоть самый раззолотой, он все равно бы не нравился Леше.

Он вышел во двор. На небе висела пустая оболочка луны. Да, утренние заморозки, и земля как бы звенела от упругости. Блестел каждый обмытый хрусткий лист. Трава во дворе была колкая и неподатливая. Всюду – на травах, на деревьях – блестел нежнейший иней. За деревьями виднелась малиновая полоса восхода, и небо над этой полосой ярко зеленело, над головой же оно было бледно-голубым и как бы замерзшим. Плыло легкое облачко, и тот край его, что ближе к солнцу, был нежно-розовым, дальний же – белесовато-серым.

И эти заморозки, и это раннее утро добавили Леше уверенности, что он победит. Он даже фигу показал неизвестно кому: а вот фигу вам он позволит, чтоб от него отняли маму, и фигу вам он расстанется с единственным другом, и фигу вам он пойдет в детский дом. Да, танк и ничто иное этот Леша Ляпунов.

В электричке его ждало первое испытание. Вот пробиваемый он или нет – такое испытание. А контроль. Тут так: если человек ни разу в жизни не брал билет, то почему ни с того ни с сего он должен изменять своим привычкам. Тем более что за билет принято платить деньги. Туда и обратно – почти рубль. А у Леши, и это уже известно, нет станка для печатанья дензнаков.

Леша сидел в центре вагона, и к нему разом приближались два контролера – молодой мужик и пожилая тетка. Тут и раздумывать было нечего – всегда лучше иметь дело с пожилыми тетками – их легче брать на жалость.

И он пересел так, чтоб наткнуться именно на тетку. И он суматошно стал искать билет в карманах, он даже и в сумку залез, ну, нет нигде билета. А тетка терпеливо ждала.

– Спешил?

– Да, тетя.

– И забыл проездной?

– Да, тетя. И совсем опаздываю. Я в Губине учусь. В английской школе.

Достал? А как же. Скромно одетый парнишка из, конечно же, простой семьи ездит в английскую школу из Фонарева в Губино. И это же видно, что он не сын начальников. Значит, толковый парнишка. И переживает, что опаздывает в школу. Нет, такому пареньку нельзя мешать, ведь это наша надежда, если так-то разобраться.

– Ладно, сиди.

– А мне на следующей выходить.

– Учись.

Он и в метро проник без денежки. А приткнулся к мужику и прошел с ним вместе.

Он нашел больницу – красивое старинное здание с белыми колоннами. Долго искал вход. Почему-то уверен был, что вход там, где колонны.

Но нет, входить надо было со двора, через узкую обшарпанную дверь.

Тетка у входа, худая и невыспавшаяся, даже и не глянула на него.

– Тетенька, как мне пройти в хирургию? – спросил Леша.

Нет, он не ныл и не шмыгал носом. Как-то уж догадался, что все как раз ноют и шмыгают носом и этим тетку сердят.

– Никак, – ответила женщина. – Сейчас не впускной день и не впускное время. Сейчас врачебный обход.

Леша уверен был, что все равно пройдет в больницу, но для верности чуть слез подпустил, причем не на глаза, а в голос.

– Папа здесь на хирургии. А я из другого города, – сказал он тихо.

Это, понятно, заинтересовать тетку не могло.

– Папу ударили ножом. Он исполнял свой долг. И тяжело ранен.

– Милиционер, что ли? – это было уже ничего, и тетка заинтересовалась.

Но Леша не знал, у милиционеров своя больница, или они лечатся где и все.

– Нет, он просто смелый. Он шел с работы, а хулиганы напали на женщину. И он ее защитил. А теперь ранен.

– Пропуск есть?

– Он у мамы. Я учусь во второй смене. А папа просил зайти.

То есть получалось ничего: отец герой, хочет видеть сына, но не может этого сделать, так как сын учится во второй смене.

– Только быстро, – сказала женщина. – Как пройти знаешь?

– Нет.

– Прямо по коридору. Потом налево. Упрешься в тупичок. Будет лестница. По ней вниз. Там хирургия.

Он шел длинным коридором с низкими потолками. Такие коридоры он видел в кино, когда показывают бомбоубежища. Он прошел, как велела тетка – налево, тупичок, вниз, дверь с надписью «Хирургическое отделение».

Тихо вошел. Снова длинный коридор, но он был залит лампами дневного света. И заставлен койками. Леша подошел к медсестре.

– Ты чего шляешься? Сейчас обход.

Леша сказал, кого ему надо.

– Только на минутку, – ныл он. – Я ведь издалека. Надо, чтоб он на доверенности расписался. Деньги за него получить. Семья-то большая, и надо что-то кушать.

– Подожди за дверью, – сказала медсестра. – Он в палате.

Леша отошел к двери и там сиротски переминался.

Тут и появился дядя Юра, сухой и жилистый, с курчавыми рыжими волосами и белым, неподдающимся загару лицом. Он был в полосатой почти новой и почти шелковой пижаме. И он обрадовался Леше, он обнял и прижал его к себе. Потом протянул узкую, сухую и сильную руку и они дважды тряхнули сцепленными ладонями – так они всегда здороваются.

– Как дела, дружище? Как школа? Зарядку делаешь? – Ну, это он спрашивал, как все взрослые, когда нечего спросить.

Правда, вид у дяди Юры был виноватый. Он у него и всегда виноватый, когда дядя Юра разговаривает с Лешей. Оно и понятно: приходит, к примеру, из плаванья, приезжает к Леше, но ведь это же чтоб забрать с собой его мать. Может человек в этом случае чувствовать вину? Да, может, если он не вполне стервозный.

– Да, ты чего приехал? – спохватился дядя Юра. – Как ты меня нашел? Что-нибудь случилось? Аня заболела?

– Нет, мама здорова. Но она все время боится за ваше здоровье.

Это он все хотел спросить про рану, но не осмеливался, и дядя Юра его понял.

– Все нормально, дружище, – он расстегнул пижаму, и показал на марлю, приклееную к груди. – Заслуженный партизан, верно?

– А мама боится, – тихо сказал Леша. – И совсем не спит.

Это обрадовало дядю Юру, и он потрепал Лешу по загривку.

– Скажи: пусть спит спокойно. Скоро выпишусь, тогда, скажи, и разберемся.

– А еще она боится, что ее в тюрьму посадят. Ну, если вы напишете заявление, – это Леша говорил, глядя на серые немытые плиты пола.

Дядя Юра долго молчал.

– Ты меня считаешь таким гадом? – как-то хрипло спросил он. – И Аня тоже? Так вот передай ей, что моряки друзей не предают. Так и передай.

Он очень разволновался, дядя Юра, на его белом лице даже красные пятна выступили.

– Обидно, – сказал он. – Особенно когда ты к человеку всей душой. А он? Ну, ладно. Особенно обидно, что она боится – накапаю.

И он нервно ходил по площадке перед дверью. Но потом, видать, сообразил, что Леша не товарищ по плаванью, а маленький мальчик.

– Все будет нормально, дружище. Только ты вот передай: дядя Юра никого и никогда не закладывал. Так я и милиционеру сказал. Он приходил сюда. Я, значит, ножом подравнивал ножку стула, рука сорвалась, и я сам себя ткнул, – и дядя Юра ловко показал, как он подравнивал ножку стула, и как ударил себя – он даже глаза закатил, когда нож вонзился в грудь.

– И он поверил? – спросил Леша.

– А им какая разница? Кому охота лишнее дело на себя вешать. Я так тебе скажу, дружище, все в жизни бывает. Даже и надоесть люди могут друг другу. Могут даже и дел наделать в это время. Все бывает. Как говорится, милые ссорятся – только тешатся. Но надо же человеком быть. Как же можно думать, что вот я накапаю? Не понимаю.

Как ни относился прежде Леша к дяде Юре, как ни сердился, что вот мама уезжает к нему, оставляя детей одних, сейчас он разом все простил дяде Юре. А потому что – хороший он мужик. Хороший, да и все тут.

Тут выглянула медсестра и велела дяде Юре идти на обход.

– Ты подождешь меня, дружище?

– Нет, мне надо ехать.

– Ладно, двигай. А я сейчас потребую, чтоб меня выписали. И сразу к вам. Дома и разберемся. И скажи маме, чтоб пирог испекла. Ну, скажи, устроим праздник. Так и скажи.

Когда ехал в электричке, очень неплохо чувствовал себя. А спасителем семьи. Сейчас приедет домой, обрадует маму, и все будет нормально, как и прежде.

Он приклеился лбом к прогретому солнцем стеклу. Мелькали дачные домики, шлагбаумы переездов, горящие красным и желтым леса, и над всей землей стоял теплый ослепительный сентябрь.