Текст книги "Записки русского бедуина"

Автор книги: Дмитрий Панченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

ФЛЕНСБУРГ

В августе 2003 года Европа изнемогала от жары. Для меня жара – родная стихия, но моя машина возмутилась и перестала считать пройденные километры. Утром и вечером чуть покрутит счетчик, а днем – ни за что. Первая остановка за Рейном, в окрестностях Безансона – выжженная трава и воздух, в какой прежде никогда не окунался: щедрость разогретой земли. Хранимое в багажнике вино превратилось в глинтвейн, а яблоки источали аромат компота. Впрочем, я недолго продвигался на юг, сначала повернул на запад – узнать, что такое океанские приливы и отливы, а затем поехал на север, удаляясь от жары, неторопливо приближаясь к дому. В немецкой земле Шлезвиг-Гольштейн, на выезде из Германии в Данию, лето казалось уже обыкновенным. Трава и листва были такими, какими им и положено быть в середине августа, разве что на дорогах бывало неожиданно пусто.

В давно наступившей темноте я свернул с дороги на Фленсбург – последний немецкий город перед границей. На подъезде к центру остановился у щита с планом города и перечнем имеющихся в нем отелей. Выбор был предопределен, и я немедленно двинулся на «Берлин».

Попасть в отель мешали хитрости с поворотами и односторонним движением, но все же с третьей попытки я припарковался под гостеприимной вывеской. Заглянул – именно то, что нужно неприхотливому путешественнику. В баре мужики пили пиво. Его наливала симпатичная расторопная женщина, и она же распоряжалась ключами. Я успел как раз вовремя – свободна лишь одна комната. Протягиваю паспорт, который мне возвращают как-то по-особенному – весело. «Вы откуда?» – «Из Петербурга». – «А я из Полтавы. Меня зовут Марина».

Марина когда-то вышла замуж за немца, дети скоро окончат школу; жила в Баварии, здесь недавно. Мы соглашаемся, что и Бавария, и север хороши по-своему. Конечно, я пойду прогуляться по городу, но сперва занесу вещи в номер.

Обыкновенный недорогой отель – скромно, аккуратно, чисто. Но комната удивила и, после долгих странствий, показалась родной: вместо белой штукатурки выцветшие обои, сиротский умывальник в углу, прожженный пластиковый абажур и шкаф, контрабандой вывезенный из СССР.

Русский дух веет, где хочет, и я задаюсь вопросом – а что, если по странной затее русского голштинца мы повоевали бы с Данией за Шлезвиг?

Петру III досталось от российских историков, построивших свои суждения на записках Екатерины – той самой, в пользу которой император был лишен власти и затем убит. Он точно не был таким ничтожеством, каким его принято изображать, коль скоро люди Екатерины сочли необходимым его умертвить (письмо Алексея Орлова – «Матушка! Сам не знаю, как эта беда случилась…» – лишь мастерски имитирует пьяное бормотание человека, испуганного поневоле содеянным). Может даже показаться, что Петр III был толковым правителем. За отпущенные ему полгода он остановил участие России в войне, в которой та непонятно что делала, издал указ о вольности дворянства, упразднил тайную полицию, запретил преследовать раскольников, приступил к секуляризации церковных владений. Такого деятельного начала не было ни при одном из Романовых. Однако все, что он затевает, отмечено бестактностью. Немец по рождению, он спешит вмешаться в дела Русской церкви. Он пытается приструнить русскую гвардию, окружая себя голштинскими солдатами и офицерами, и приказывает перешить мундиры по образцу вчерашнего противника. Мир с Пруссией заключает человек, настойчиво твердивший о своем восхищении Фридрихом Великим, и получается, что Россия выходит из Семилетней войны не из принципиальных соображений, а в силу личных симпатий монарха. При таких обстоятельствах затеваемая война с Данией неизбежно должна была восприниматься как неоправданная забота о Голштинии, а не удаль или защита попранной справедливости. И я завершаю свое рассуждение в духе чтимого мной Сыма Цяня: замыслы Петра III были обширны, но он не умел считаться с людьми.

Что же касается Дании, то она была тогда нешуточной державой. Она владела Норвегией, Исландией и Гренландией. Правда, управлялась она в восемнадцатом столетии плохо, и даже такие подарки судьбы, как поражение в Северной войне досаждавшей ей Швеции, не шли ей впрок. Монархи то принимались за преобразования, то отступали назад. И все же с крепостным правом покончили на два поколения раньше, чем у нас. Шлезвиг держали, а в суматохе Наполеоновских войн присоединили и саму Голштинию. Тут-то и начались сложности. Голштиния была тесно связана со Шлезвигом, и датчанам, по существу, пришлось иметь дело не с двумя разными владениями, а с неким единым целым. Голштиния при этом была немецким государством, даже формально входила в Германский союз. В Шлезвиге численно преобладало датское население, но образованные классы предпочитали говорить по-немецки. Иголка в руках датчан рядом с немецким магнитом – вот чем оказался Шлезвиг. Внук Петра III, император Николай Павлович, великодушно отрекся от притязаний на голштинскую прародину, так что датчанам пришлось выяснять отношения с пруссаками и австрийцами. Надо сказать, они не робели, но вместе с Голштинией пришлось отдать немцам и Шлезвиг.

Имперское прошлое до сих пор зримо в Копенгагене, и его не-легко совместить с нынешним мирным и человеколюбивым об-ликом страны. Нелегко соединить и датский восемнадцатый век с Данией норманнов и викингов: тогда все было преисполнено отвагой и свободой, а власть королей сочеталась с народоправством вооруженных землевладельцев – почти как в Греции.

Я немало ездил по Дании. Ее зеленые холмы, широкие поля, шершавые скоростные дороги мне нравятся, но дух страны остается для меня неуловимым.

Загадочная датская душа! Когда-нибудь я возьмусь разгадать тебя.

INSEL REICHENAU

Я пишу эти записки в райском месте – на острове Райхенау. Согласно географии Райхенау – один из островов Боденского озера, но согласно здравому смыслу – это не совсем так. Попробую пояснить. Боденское озеро находится на самом юге Германии, или, что равно справедливо, на самом севере Швейцарии, а его восточный берег принадлежит Австрии. Среди местных жителей многие верят в то, что Боденское озеро самое большое в Европе, и оно действительно велико – до шестидесяти километров в длину. Из Боденского озера вытекает Рейн, и очень скоро река то ли образует новое небольшое озеро, то ли протекает через него. Там-то и находится остров Райхенау. Дамба соединяет его с материком, но все же благодаря протоке, через которую перекинут мост, Райхенау остается островом. По ту сторону Рейна – высокий швейцарский берег, со стороны озера – берег немецкий.

Далее и вплоть до знаменитого водопада Рейн течет обычной рекой. По нему ходят небольшие теплоходы, которые попеременно пришвартовываются то к левому, то к правому берегу. Граница проведена затейливо. Левый берег неизменно швейцарский, а на правом берегу оказываешься то в одной стране, то в другой. На Райхенау есть своя пристань, и на швейцарский берег можно переправиться на речном трамвайчике.

Райхенау вытянут в длину приблизительно на четыре километра, а в ширину едва достигает одного. Посредине острова горбинка, здесь и там дорога плавно поднимается вверх, и в одном из таких мест устроена смотровая площадка, куда люди приезжают издалека полюбоваться на заход солнца.

Я живу почти у самого въезда на остров, а на противоположный край хожу или езжу купаться. На местном пляже никакого песка, зеленый газон, могучие деревья. Вы плаваете с видом на высокие берега, украшенные селениями и шпилями, вдали романтично вырисовываются потухшие вулканы, мимо проплывают лебеди. Можно взять напрокат лодку. Временами слышен звон колоколов или шум проходящего поезда – там, за озером, на немецком берегу.

Лебеди – полноправные посетители пляжа. Летом, когда оживленно, они выходят на берег и требуют угостить их мороженым. Эти птицы – семейные и трогательные существа. Однажды придя на пляж, вы обнаруживаете, что они обзавелись потомством, и если вы надолго задержались на острове, вы увидите, как малыши из серых становятся белоснежными.

Остров не слишком заселен. Его большую часть занимают виноградники, капустные поля, да парники, где выращивают знаменитые в окрестностях помидоры. На ничьей земле растет ежевика, грецкий орех, попадаются старые яблони, грушевые и вишневые деревья. Здесь вообще все растет – от плакучих ив до киви.

Остров украшают три романских церкви. В одной из них фрески чуть ли не оттоновского времени. Когда-то Райхенау был знаменит, как Оксфорд или Сорбонна, – когда университетов еще не существовало. В 720-е годы сюда из Ирландии пришел Святой Пирмин и основал монастырь, который вплоть до одиннадцатого века служил прибежищем образованности. Самым знаменитым монахом Райхенау был Герман Хромой – разносторонний ученый, историк и музыкант, но ныне много чаще вспоминают Валафрида Страбона. Он написал латинскую поэму Hortulus, о целебных растениях. Сад, описанный Валафридом Страбоном, заново разбит близ монастырских стен Райхенау: белые лилии, тмин, мак, мята, ромашка – несколько коротеньких грядок. Тут же таблички с латинскими названиями растений и цитатами из достославной поэмы.

Имя Валафрид продолжает быть популярным на острове. Так зовут моего автомеханика, и когда я ему звоню, нередко слышу, как жена кричит ему: «Валя, это тебя!»

Территория острова поделена на три прихода, каждый со своей средневековой церковью и небольшим приходским кладбищем. Средневековые дома оборудованы заново, современные – той же высоты, с двускатными крышами, не лишены элегантности, многие утопают в цветах и зелени. На острове два замка – а может быть, и три: есть огромный, загадочный участок, за кустами и деревьями которого не разглядеть строение. У пристани стоит старомодный отель.

Первый раз я поселился на Райхенау ради красоты места, а не ради его славы. Это было семь лет назад. Теперь я снова на острове, в том же доме, только из нижней квартиры переместился в верхнюю, на третий этаж – домовладелица пустила меня в свою летнюю резиденцию. В искусстве считать копеечку фрау Ф. не новичок, но зато у меня теперь есть балкон с видом на швейцарский берег. Я навожу на него подзорную трубу и рассматриваю в нее альпийских коров. От дома, где я живу, до церкви Святого Георгия – это где фрески – двести шагов, и между домом и церковью лишь дорога и просторная парковка. Это мой вид из окна.

Я делю мое прекрасное обиталище с осами. Мы не мешаем друг другу. Я с некоторых пор и комаров стараюсь отпускать с миром – тем более что немецкие комары оказались уж очень простодушными.

Круг общения на острове не широк. В основном я общаюсь с окрестными кошками, и с этими кошками, отпущенными погулять, всегда одно и то же: принимают ласки, а все-таки увиливают. Ладно, там, в Петербурге у меня есть своя замечательная кошка – Кисточка, которая меня нежно любит.

Здесь привольно гулять, читать и писать. Но я не единственный поклонник этого острова.

В прошлом, кажется, году Райхенау официально объявили культурным достоянием человечества. Мы не наивные люди (как сказал один политический деятель, отдавший приказ сбить пассажирский авиалайнер), мы сразу схватываем, что речь идет о дополнительном финансировании. Но не все так просто. После двух недель раннеосеннего ненастья выдалось погожее воскресенье. И тут я понял, что человечество – это не пустой звук. Я недоуменно поглядывал то из окна, то с балкона и, в конце концов, будучи другом человечества, сел в автомобиль и уехал в близлежащий лес. Я с грустью думаю о том, что грядущие поколения обречены быть в существенном отношении несчастливей нас. Из Токио, говорят, чтобы выбраться на природу, нужно три, а то и четыре часа.

В девяти километрах от моего дома Констанцский университет. Семь лет назад я начинал с того, что ездил туда на двух автобусах, затем пересел на велосипед и наконец обзавелся машиной. Часть пути пролегает по дамбе, трудом и временем превращенной в роскошную аллею, обсаженную пирамидальными тополями. Вдоль шоссейной дороги идет пешеходно-велосипедная. В субботу-воскресенье народу многовато, но обычно тихо. В такое время гулять по дамбе – редкое удовольствие. Вокруг птичий заповедник. Цапли, лягушки, ранним утром шныряют лисы. (Вообще, случай множество раз сводил меня с лисами, с одной, обитавшей у Гудзона, я почти что приятельствовал.)

Университет замечателен своей библиотекой. Она огромна и устроена на американский лад: вы не заказываете нужную вам книгу, а сами ищете ее среди полок, а заодно находите и множество других интереснейших книг. И это царство доступно денно и нощно.

Констанц был основан еще в классической древности, а громкое имя приобрел благодаря церковному собору, по ходу которого осудили за ересь и сожгли Яна Гуса. Средневековый Констанц хорошо сохранился. Почти каждый дом на рыночной площади похваляется старым добрым именем и годом своего основания: дом золотого орла (1538), дом пеликана (1539), дом белого орла (1489), дом белого медведя (1523), дом красной корзины (1384). Дома украшают эмблемы, так что можно сразу увидеть, что белый медведь совсем не полярный. Дом золотого орла гордится тем, что в нем останавливались Александр I и Наполеон III. Привлекательность города не ограничивается рыночной площадью, величественными соборами и узкими улочками. Город выстроен там, где Рейн вытекает из Боденского озера. Идущая вдоль озера набережная украшена нарядными домами и стрижеными платанами. Она просторна, достаточно места и для тех, кто просто гуляет, и для тех, кто предпочитает ролики, доски или велосипеды. Расставлены скамеечки. На них сидят старички и смотрят на лебедей. На озере множество яхт и парусных катеров.

На окраине Констанца паромная переправа. Можно заехать на корабль, подняться на второй этаж, полюбоваться видами, перекусить и приплыть на другую сторону озера в Меерсбург. А это, кстати, один из самых красивых миниатюрных городов Германии.

Боденское озеро – это озеро трех государств, и оно соединяет, а не разъединяет людей. Обычное дело – съездить из Констанца на концерт в Брегенц или в оперу в Цюрих. Когда где-нибудь устраивают фейерверк, принято съезжаться соседям, а видно сразу на всех берегах. Летом по вечерам где-нибудь непременно палят и озаряют небо огнями. А днем над озером и его окрестностями парят воздушные шары и дирижабли.

АЛЕКСАНДР, ЦЕЗАРЬ, НАПОЛЕОН

Я только что был у Наполеона в Арененберге. Это в Швейцарии, на высоком берегу Рейна напротив острова Райхенау. В доме, в котором я был, жил Наполеон III, а не тот, о котором вы неизбежно подумали. Мне оба не очень-то нравятся – чисто физиогномически, но один мне интересен тем, что много сделал для археологии Галльских войн Цезаря, а другой меня занимает как эхо собственного и чужого мальчишества. Столько побед! И хотя понятно, что и мы, и немцы предпочитали слыть битыми гением Наполеона, нежели французами, послушаем умнейшего современника событий. Наполеон, объяснял Гете Эккерману, перед боем и во время боя, после победы и после поражения был непоколебимо уверен в себе и всегда знал, что теперь следует делать.

Здесь указано ключевое свойство, присущее всем трем величайшим полководцам европейской истории – Наполеону, Цезарю, Александру. Тому порукой характерная для них стремительность перемещений, сочетающаяся с быстротой и неожиданностью принимаемых решений. Уверенность приносит успех, потому что уверенные люди не теряют времени на то, чтобы осмотреться, чтобы подумать, правильно ли я делаю, выбирая столик налево, а не в углу. Отсюда огромная экономия энергии и сосредоточенность именно на том, что этого требует.

Об успехах Наполеона пусть рассуждают его почитатели, а я возьмусь объяснить, каким образом Александр одерживал свои победы. Начну с того, что лично к нему не относится. Персидская империя в последние десятилетия своего существования вела гораздо меньше войн, чем Македония, при этом цена отдельных поражений для необъятной державы была совсем иной, чем для небольшой страны. Генералы и офицеры Дария были не ровня сражавшимся рядом с Александром, и боевой дух персидской армии намного уступал македонской. А вот там, где персы жили в опасном соседстве с воинственными кочевниками, Александр встретил упорное сопротивление. Географическое положение Македонии доставило ее армии чрезвычайно разнообразный опыт: приходилось воевать и с организованными греческими армиями и избегать засад полудиких племен, сражаться в горах и на равнинах, осаждать города и штурмовать горные крепости. Разнообразие опыта было сознательно дополнено универсальностью армии в смысле родов войск, от пращников до специалистов по сооружению осадных машин; тот или иной род войск был нередко представлен специализировавшимися на них племенами и народами; греческая математика и ловкость горцев были равным образом поставлены на службу.

А теперь то, что касается лично Александра. Решающее сражение за Тигром мог выиграть только непоколебимо уверенный в себе человек, сочетавший качества опытного полководца и неустрашимого воина. Только такой человек мог осуществить маневр, разработанный в штабе Александра. Напомню, Александр имел против себя превосходно подготовившуюся армию, по числу воинов намного превосходившую его собственную. Александр двинул свою конницу не вперед на врага, а вправо. Единственный обоснованный шанс на победу заключался в том, чтобы строй противника, растягивающего и перестраивающего свои линии в ответ на это движение, в какой-то момент стал рыхлым, причем именно в центре, где находился персидский царь. Дать верный сигнал к атаке в такой ситуации мог только полководец, готовый первым ринуться в гущу врагов и при этом вовсе не собиравшийся принести себя на заклание.

Храбрость или отсутствие ее, по-видимому, обусловливаются генетически. Но сочетание качеств, о котором я говорю, – идеальный воин и изобретательный стратег в одном лице – имело историческую природу. Македония была полугреческой, полуварварской страной. Наличие обширных, по меркам Южных Балкан, равнин создало здесь благоприятную почву для рыцарства, но ни размеры страны, ни исторические обстоятельства не располагали к тому, чтобы это рыцарство, как позднее в Европе, выстроилось феодальной лестницей. Македонская аристократия, как и греческая, была аристократией равных, и царь был лишь первым среди таковых. Это означало, что сын царя не должен был уступать сверстникам в тех качествах, которые ценились в рыцарской среде, – в силе, ловкости и храбрости. Если бы Александр не обладал ими в должной мере, ему бы просто не дали стать царем по смерти Филиппа либо вскоре лишили власти. С другой стороны, при македонском дворе стало традицией привечать выдающихся греков, и Александр получил превосходное образование.

Наряду с храбростью самая яркая черта Александра – расчетливость. Я говорю это потому, что историки, как мне кажется, несколько заблуждаются в отношении этого человека. Они стремятся постичь мятущуюся душу Александра, но об этой душе можно почти не говорить. Вместилище для мужества и энергии, она проста, как ангар самолета. Это душа варвара, подпавшая под управление изощренного интеллекта.

Во всем и всегда выверенный расчет. Потратив год на борьбу с летучими партизанскими отрядами в Согдиане, Александр ловит момент, когда все повстанческие вожди разбиты, а новые не успели еще объявиться, и в этот момент вступает в неравный брак с местной княжной Роксаной, показывая тем самым, что он оценил выдающуюся храбрость своих противников. Мало того, он увлекает их разделить его славу и подвиги – вместе на Индию! – и в результате получает замиренную страну и ценных союзников.

Даже в безудержный гнев Александр впадал по трезвому расчету. Когда для поддержания единства в войске он принимает решение убрать Клита – молочного брата и человека, спасшего ему жизнь, он делает это своими руками, а не через подосланных убийц. Мужество никогда не покидало царя. Сколько Александр в тот вечер выпил вина и сколь искренними были его слезы на следующее утро – не имеет ни малейшего значения: люди готовы были идти за полубогом, ум которого внезапно помрачился, но не за мелким негодяем.

Уверенность питается опытом, но ведь Александру, Цезарю, Наполеону приходилось принимать решения и вдалеке от поля битвы. Жизненные обстоятельства разнообразны, и даже храбрый человек не всегда тотчас знает, как себя повести. И здесь мы замечаем различия.

Цезарь формировался в среде, которая управляла городом и миром. Он уверен в себе всегда. Писатель, первым обративший внимание на колебания Цезаря у Рубикона, прекрасно уловил, сколь особым было его поведение в этот момент.

Александр умел быстро принимать верные политические решения. Но у него не было опыта управления обширным государством. Ему не вполне было ясно, что делать с завоеванными землями, он чувствовал себя в этом отношении неуверенно, ссорился с друзьями и, не зная, где пора остановиться, вел войско вперед и вперед, к краю света: людям нравится заниматься тем, что у них хорошо получается.

Наполеон не выдался ни происхождением, ни ростом, ни образованием. И я скажу: такие люди могут быть по-своему замечательными, но им лучше не ходить в политику, а если уж пришли, то пусть уходят как можно скорее. Доверять страну не уверенному в себе человеку так же умно, как селиться рядом с атомным реактором. Такой человек может быть вальяжным за столом переговоров, но походка предательски обнаруживает, что на него нельзя положиться. Он приготовился блеснуть перед публикой, но неудобный вопрос застал его врасплох. Вспоминая свои неудачи, он огорчается и пытается убедить себя в том, что в следующий раз он непременно будет молодцом и вызовет всеобщее умиление. Химеры свили гнездо в его сознании, а зависть входит туда не стучась.

Газеты восхищаются Александром фон Гумбольдтом и следят за перипетиями его путешествия в бассейне реки Ориноко. Великий Наполеон уязвлен равным вниманием общества к другому человеку и готовит артиллерийский залп. При встрече с Гумбольдтом он удостаивает его лишь одним ехидным замечанием: «Вы занимаетесь ботаникой? Моя жена этим тоже балуется». Острослов, как он поставил Гумбольдта на место! Нужно ли удивляться тому, что такой человек загубил великую армию?