Текст книги "Якудза"
Автор книги: Дмитрий Силлов
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
«Интересно, что же они такого жрут, что их так распирает? Ну Стас-то понятно. Коктейли там всякие по двадцать баксов за стакан. Может себе позволить, одним словом. А на ментовскую зарплату-то как оно получается? Спросить, что ли? Да нет, не стоит. Живо объяснят, что в несколько ближайших пятилеток то, что кушают они, лично мне вряд ли светит. И что жрать теперь я буду исключительно хлеб с водой. Хотя, это по-любому объяснят, спрашивай-не спрашивай. От меня-то точно теперь ничего не зависит».
Поток несвязных Витьковых мыслей внезапно прервался оттого, что капитан медленно повернулся и уставился на Витька, удивленно подняв брови.
С полминуты в кабинете висела тишина.
– Так… Стало быть, тебя Виктором зовут, – прервал затянувшееся молчание капитан. – Ну здорово, Виктор.
Это был тот самый мужик на «Ниве», который несколько дней назад спас Витьку жизнь, привезя его домой и дав денег на лечение. Только сейчас на нем вместо поношенной замшевой куртки был форменный костюм милицейского офицера.
Витек рассеянно кивнул.
– Понятно, – сказал капитан, садясь за стол. – Значит, вылечился, болезный?
Витек неопределенно пожал плечами.
– Да вроде как…
– Ну, если «вроде как», то позволь тебе искренне посочувствовать, – сказал капитан. – И пожалеть о том, что время нельзя вернуть назад, и сейчас мы с тобой, увы, не на проселочной дороге. Придется тебя сильно расстроить. Потому что тогда твои дела были намного лучше.
Витек молчал. О плачевном положении своих дел он догадывался. Сосед по камере просветил.
– Так что, Виктор, – продолжал капитан, – сегодня сразу по прибытии переводом из Москвы назначен я следователем по твоему делу. Имя мое ты знаешь, фамилия моя Макаренко, и встречаться мы теперь с тобой будем весьма часто.
Капитан, немного наклонившись над столом, тяжело посмотрел на Витька.
– И стало быть, друг ситный, сейчас ты мне как на духу расскажешь, как это тебя вдруг угораздило троих человек на тот свет отправить.
– Троих? – переспросил Витек.
– Именно троих. Ибрагим… Знаешь такого? Ага, вижу, что знаком. Так вот, он сейчас в больнице. Полагаю, уже пришел в себя после того, как ты его приласкал. Живучий оказался товарищ. И это еще одна причина, по которой тебе особо скрытничать не стоит. Помощь следствию и чистосердечное признание смягчают вину и учитываются на суде, а вот кровная месть и приговоры южных товарищей по ее поводу не смягчаются ни под каким видом.
Витек подумал немного, прикинул кое-что – и рассказал все. Вернее, почти все. В его рассказе отсутствовал только Стас Навин с его клубом, пантерой и девочками. Да и то правда – стоит ли рассказывать каждому встречному следователю, пусть даже спасшему тебе жизнь, о других людях, немного ранее сделавших то же самое?
Следователь слушал, на автомате ловко вращая между большим и средним пальцами руки цилиндрик дешевой авторучки и сверля Витька тяжелым взглядом. Бланк протокола лежал перед ним на столе в первозданном, девственно чистом виде. Видимо, авторучка служила капитану только в качестве тренажера для пальцев.
Витек закончил. В кабинете повисла тишина. Только слышно было, как отрывисто щелкает авторучка о ладонь капитана да тупо плюхается об оконное стекло какое-то разжиревшее за лето сонное осеннее насекомое.
Наконец, следователю надоело делать из авторучки вентилятор, и он воспользовался ею по назначению. Опустив руку на бланк протокола, он начал машинально на нем что-то рисовать.
– Это все? – спросил он, не прерывая своего занятия.
– Все.
– А револьвер где взял?
– Нашел.
– Заряженный. Угу, – кивнул следователь. – И полная запасная обойма к нему, естественно, рядом валялась.
Витек пожал плечами и принялся рассматривать дырку в линолеуме.
– А второй пистолет где? Или что там еще у тебя было?
Витек непонимающе уставился на следователя.
– Вот и я не понимаю, – сказал Макаренко. – Саид убит револьверной пулей. А двоих его друзей словно из пушки сорок пятого калибра отстрелили. У одного дыра в груди с его голову, а второй вообще без головы. Словно ее топором снесло.
– Нашли? – безразлично спросил Витек.
– Что нашли?
– Голову.
– Нет.
– Ну, значит, и Аллах с ней, – вздохнул Витек. И вновь удивился своему внутреннему спокойствию. Конечно, немного интересно стало ему, куда же все-таки та голова делась. Но лишь совсем немного. Ровно настолько, чтобы забыть о ней через мгновение.
– Ты хоть знаешь, какой срок тебе светит, остряк-самоучка?
Витек продолжал молчать.
– Значит, знаешь. Ну, если ты все знаешь, то не смею больше задерживать.
Витек медленно оторвался от созерцания пола и поднял глаза на следователя.
– А можно вопрос?
– Спрашивай, – пожал плечами Макаренко.
– Как вы узнали… ну, что мы там…
– Про разбор ваш? Да сосед твой, доброжелатель обкуренный, прибежал в отделение, глаза в кучу. Говорит, друга убивают. Из лучших побуждений, одним словом. Только время стрелки вашей указал неправильно. Еще б немного – и не успели.
Витек криво усмехнулся и хрустнул кулаками, отчего заныли не до конца зажившие запястья и засвербило обожженное тавром Ибрагима плечо под так и не снятой повязкой.
«Сева-Франкенштейн сдал, зараза!»
– И хорошо, что успели, – сказал следователь. – Сейчас бы земляки убитых тебя на ремни резали. Еще вопросы будут?
Витек молчал. Какие еще могут быть вопросы?
– Ну, если вопросов нет… Мартынюк, проводи арестованного.
Вошел Мартынюк, всем своим видом выражая оскорбленную невинность. Вывел Витька за дверь и зло рванул за собой китайскую дверную ручку, так что с нее осенним листом слетел существенный клок позолоты.
Макаренко хмыкнул, спрятал за пазуху ручку и, встав из-за стола, подошел к окну.
За окном сгущался вечер и шел дождь. Скучный, ленивый осенний дождь, похожий на длинные серые куски бесконечных проводов, падающих с неба. За этой мутной завесой метались смазанные тени машин и одинаковые силуэты людей, вечно спешащих куда-то.
«И так – всю жизнь, – пришла мысль. – Одно и то же. На работу, с работы, семья, дети… Вечная суета. Только зэкам спешить некуда. Все за них другими решено, на годы вперед расписано. Хоть парня этого возьми. Сейчас его – р-раз! – и на десяточку, а то и на все пятнадцать, пусть и прав он по-человечески на все сто. А нам – галочка. Преступление раскрыли. Премию – в карман, дело – в архив. На полку, гнить и пылиться. Вместе с жизнью этого пацана».
Макаренко отошел от окна и направился к выходу. Пора домой, работа закончена.
«Работа, – криво усмехнулся он. – Ладно, когда Чикатилу какого-нибудь, а тут…»
Взгляд его упал на собственный рисунок, и Макаренко на секунду запнулся на пороге.
На рисунке была изображена женщина, распятая на стене. И странной формы меч на полу. И костер, в пламени которого корчилась черная фигура… И хотя рисунок не был выполнен рукой профессионала, тем не менее, на лице женщины читалось… облегчение. Облегчение, которое приносит страдальцам смерть.
Следователь опустил голову, зажмурился, после чего тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и резко рванул дверь на себя, сдирая с китайской ручки жалкие остатки дешевой позолоты.
* * *
– И ты повелся? Да чтоб мент человеком был? Ни в жисть не поверю. Это все мусорские прокладки, помяни мое слово. И не вздумай кому-нибудь в хате тюремной или на зоне прогнать, что мент тебе жизнь спас и, – Афанасий поднял вверх указательный палец, – подогнал капусты на лепилу. Если только на дурку вместо зоны поехать не хочешь. Ты такое лучше ментам заряди – так точняк дурка тебе обеспечена. Скажут, чувак реально от переживаний кукушкой двинулся.
Афанасий валялся на железной кровати в позе скучающего Обломова и с умным видом разглагольствовал «за жизнь». Витек лежал на соседней и смотрел в потолок, особо сокамерника не слушая и крутя про себя в голове так и эдак ту самую навязчивую мысль, которая не давала ему покоя целое утро. В то же время сама мысль была относительно несложной. Сложнее было с ее осуществлением.
А что если дождаться вечера, притвориться, что ему прям совсем уж погано от перенесенных побоев, подождать, когда Мартынюк откроет дверь, вломить ему ногой по причинному месту, переодеться в его форму, спокойно выйти из этого «ивса» – благо, выход он запомнил по пути к кабинету Макаренко и обратно? Там как раз чуть дальше решетка кованая с огромным камерным замком коридор перегораживает, а еще дальше – дверь, за которой выход на улицу. И не иначе ключ именно от этой двери Мартынюк постоянно с собой на поясе таскает… А что, если ключ не от этой двери, а от камер? И зайдет ли он сам в камеру, или позовет кого-то еще? Ног-то хватит всем вошедшим по гениталиям стучать?..
– Ладно, шутки шутками, но ты сам подумай, – между тем не унимался Афанасий. – Вот даже если твой такой хороший и правильный капитан тебя не закроет, то на хрена нужен в ментовке такой следак? Правильно, на хрен не нужен. И даже если у него там совесть проснется, что вообще по сути своей будет чудо нерукотворное, и он тебя с крючка сымет – то ему сверху сразу дадут по шапке, мол, ты что, паскуда, делаешь? План срываешь, показатели портишь. У них ведь как? У них, у ментов, как у шахтеров, план есть, сколько людей за месяц закрыть. И если число закрытых с планом хронически не срастается – будет твой следак не в теплом кабинете бамбук курить, а на бану вагоны разгружать. Или же вообще под Нижний Тагил поедет.
– Под Нижний Тагил?
– Ага. Зона у них там ментовская. Там совестливых мусоров нормальные мусора перевоспитывают.
– Слышь, Афанасий, – тихо сказал Витек, не отрывая взгляда от потолка. – А как сделать, чтоб Мартынюк к нам в камеру зашел?
– Так что следак твой…
Афанасий прервал свой монолог и уставился на Витька.
– Мартынюк? Это вертухай наш лоховатый?
– Лоховатый?
– Ну, – кивнул Афанасий. – Какой же вертухай такому страшному бандиту, как ты, браслеты в камере одевать станет.
– А как?
– Положено через кормушку. Ты туда сначала руки суешь, браслеты на тебя одевают и только потом тормоза раскоцывают.
Про «тормоза» Витек уточнять не стал. Не о том думалось.
– Так как сделать, чтоб он к нам зашел? – упрямо повторил Витек.
– А ты никак чистосердечное решил написать? – задушевно спросил Афанасий.
Голос его остался прежним. Но куда подевался благодушный увалень? Человек на соседней кровати изменился резко и страшно, как меняется волк, сбрасывающий овечью шкуру. На его лице резко обозначились скулы, уши как у животного прижались к затылку, а в прищуренных глазах появилась пустота, жуткая своим отсутствием жизни. Словно из живого лица кто-то вынул глазные яблоки и вставил холодные фарфоровые шарики.
Но Витек не видел странной метаморфозы, происшедшей с соседом по камере. Он продолжал смотреть на лампочку в центре потолка, обернутую в ржавый стальной стакан с дырками, сквозь которые сочился слабый свет.
– Да не в чем мне особо-то признаваться, – сказал он. – А сидеть столько лет неохота. Хочу вот дать Мартынюку как следует по организму, чтоб он вырубился, и в его фуражке отсюда свалить. Что скажешь?
Сбоку молчали. Витек перестал гипнотизировать похожий на дуршлаг стакан под потолком и перевел взгляд направо.
На соседней кровати по-прежнему полулежал Афанасий, почесывая пятерней слегка растерянную физиономию.
«Афоня ты и есть Афоня, даром, что блатной, – подумал Витек. – Вот уж кто деревня деревней. На морде написано, паспорт листать не надо».
– Ты точняк решил?
– Точнее не бывает.
– А чо, можно, наверно, – сказал Афанасий, растягивая в ухмылке толстые губы. – Тебе то сто пудов терять нечего. А отсюда дергать много проще, чем из тюрьмы… Только погоди маленько. Сейчас ужин будет, вертухаи сменятся, а заместо Мартынюка вглухую конченый лох заступает. С ним попроще будет. Мартынюк-то не смотри, что лошина, змей еще тот. И подождать надо. Ночью все вертухаи наши дрыхнут без задних ног, и пока они там спросонья очухаются, ты уже черт-те где будешь. Так что не пори горячку. Поужинаем, покемарим, а часа в четыре – в пять я тебя растолкаю. Самое время для срыва, это я тебе говорю.
«Хоть и деревня, а мужик дельный», – подумал Витек и стал дожидаться обещанного ужина.
Время тянулось медленно, словно резиновое, и когда в металлическое окошко «кормушки» въехали две алюминиевые плошки с до боли знакомой по армии кашей «дробь шестнадцать», спать уже хотелось неимоверно.
– Так вот зачем они дырку в двери пропилили, – сказал Витек, позевывая.
– Ага, за этим. У нас она так и называется – кормушкой, – синхронно разевая пасть, отозвался Афанасий. Видимо, ему тоже порядком надоело сидеть на одном месте и учить салагу премудростям тюремной жизни.
Запихнув в себя кашу и залив это дело стаканом подкрашенной воды, гордо именуемым чаем, Витек почти мгновенно вырубился. «Только бы не проспать, – мелькнула последняя мысль. – В четыре подъем. Максимум в пять. Только бы…»
– С вещами на выход, – сказала физиономия, захлопнула дверцу кормушки и принялась отпирать дверь.
«Это вот это „вглухую конченый лох“?! Ну, спасибо, Афоня, насоветовал, разбудил, – горько думал Витек, идя вдоль коридора. – Такого „лоха“ вырубать, пожалуй, ноги отвалятся. Вместе с руками и головой в придачу… Будешь как эта… как ее… Ника Самофакийская?.. Ну и черт с вами со всеми. Не отсюда, так с тюрьмы или с зоны дерну. Отовсюду люди бегут. Мы еще посмотрим, кто кого. А на будущее таким Афанасиям с их советами буду прям в грызло бить, чтоб голова не шаталась».
У знакомой фанерной двери с облезлой ручкой его аккуратно тормознули и легко поставили лицом к стене – Витек не успел и «ох» сказать.
«Надо ж, как мешок с дерьмом валяет. Туда-сюда. Ну, кабан! А чего ж он наручники-то не одел? – запоздало удивился Витек. – Хотя, на фига ему наручники. Поди сбеги от такого. Блин, качаться что ли начать? Вон в фильмах американских все зеки там только и делают, что железо тягают. Интересно, как у нас на зонах с этим? Похоже, скоро узнаю… А Афоня все-таки сука…»
У двери «кабан» повторил вчерашние манипуляции Мартынюка, только гораздо более солидно – мощно, плавно и без суеты. Открыл дверь, просунул голову.
– Товарищ капитан, арестованного доставил.
– Заводи.
Его завели – ладонью словно железным поршнем между лопаток надавили. Не обидно, но и так, чтоб задержанный заодно понял, проникся и не рыпался. Хотя Витек проникся уже давно и рыпаться даже и не думал.
Он перешагнул порог.
И снова дежавю.
Десять квадратных метров, два стула, стол, шкаф и следователь. Хотя нет. Дежавю – это когда картина или событие повторяются один в один. На этот раз капитан сидел за столом лицом к вошедшему, и на этом самом непроницаемом лице проступили какие-то человеческие эмоции. Пожалуй, можно было сказать, что каменный гость в милицейской форме выглядит слегка удивленным.
И еще. На этот раз листок, лежащий на столе перед следователем, был заполнен машинописным текстом и украшен синими гербовыми печатями.
Следователь оторвался от листка и поднял глаза на Витька. С минуту он внимательно рассматривал его, словно видел впервые, потом перевернул листок и ткнул в него авторучкой.
– Распишись здесь и здесь.
Витек расписался не читая.
«Какая разница, что он там нацарапал. Сейчас тот кабан сцапает за цугундер – и чеши-ка ты, Витя, в тундру. Но ничего…»
– А теперь можешь идти.
– В тундру? – спросил Витек.
– А куда хочешь, туда и иди, – сказал следователь. – Можно и в тундру. А лучше – домой.
На Витька напал ступор. Теперь он не отрываясь смотрел на следователя. Хотелось спросить: «Как так домой?» – но почему-то не спрашивалось. Ступор, он и есть ступор.
– Да что я тебе, красна девица, – рассердился Макаренко. – Чего уставился? Сказано, домой иди.
– К-как домой?
– Ногами. Вообще-то перед тем, как подписывать документы, их читать рекомендуется. Ты только что расписался под постановлением о твоем освобождении. Сегодня утром генеральный прокурор лично звонил. Приказано тебя освободить за отсутствием состава преступления. Прикинь, а? За отсутствием состава! При том, что тебя с поличным взяли у машины с килограммом травы у ног и кучей теплых трупов рядышком. Ну, трава твоя-не твоя может и под вопросом, но трупы-то точно твои! Нет, ну убей меня Бог, ничего не понимаю. Что у вас тут на периферии делается? Неужели на свете хоть здесь справедливость появилась? Как думаешь, Витек?
А вот думать сейчас для Витька было проблематично. Ну не было мыслей в голове – хоть убей. Одна вертелась – так себе мыслишка, сейчас уже неважная совсем. Но все ж вертелась, проклятая. И так как других мыслей не было, Витек ее и озвучил.
– Гражданин следователь.
Следователь хмыкнул, дернув уголком рта.
– А?
– А Афанасий где?
Макаренко вздохнул.
– Какой тебе «Афанасий»? Нашел благотворителя. Может тебе еще «Блек лейбл» подать прикажешь? Выйдешь наружу – пивной ларек за углом налево.
– Да не. Я не про пиво. Мужик со мной в камере сидел, Афанасий. А сегодня утром пропал. Его тоже освободили или как?
Макаренко нахмурился.
– С тобой? В камере? Мужик? Что за бред. В ИВСе навалом свободных камер, но даже когда свободных нет, для таких, как ты, они сразу находятся. Тех, кто проходит по сто пятой статье, а уж тем более по второй ее части, положено в строгой изоляции держать. Поэтому что-то ты, парень, попутал.
– За идиота держите, да? – обиделся Витек. Его немного отпустило после неожиданного шока, но и радости особой почему-то не было. Как и новых мыслей, кстати. – Ну, тогда я пойду, пожалуй?
– Ну, иди, пожалуй. Личные вещи получишь у дежурного. Только уж не обессудь, но наркоту мы изъяли, – сказал следователь, собирая в кучу складки на лбу. Похоже, у него мыслей было побольше, чем у Витька, и сейчас ему было явно не до него.
Витек вышел за дверь. Конвоир отпер замок на решетке, перегораживающей коридор, дежурный вернул сумку, и Витек, окинув на прощание взглядом мрачные стены ИВСа, шагнул навстречу свободе…
Макаренко посидел немного за столом, подумал, по-гипнотизировал постановление, подписанное Витьком, потом поднял голову и зычно позвал:
– Кузнецов!
– А? – почти немедленно всунул голову в дверной проем шкафообразный Кузнецов.
– Ты не в курсе, что за кекс сидел вместе с этим парнем? И сидел ли вообще?
– Это с тем, который только что откинулся? Да никто не сидел.
– Точно?
– Обижаете, товарищ капитан. Я только что журнал заполнял.
– Так. Ты сегодня с Мартынюком сменился?
– Ага.
– А когда он снова заступает?
Кузнецов удивленно вскинул мохнатые брови.
– Теперь уж никогда. А зачем он вам?
Макаренко нахмурился.
– То есть «никогда»?
– Так он уволился сегодня утром. По собственному.
– Как уволился?
Кузнецов пожал громадными плечами.
– Ну, как люди увольняются? Написал заявление – и ходу. Поди проживи на нашу зарплату. Может, чего лучше нашел.
– И так вот прям сразу отпустили?
– Ну. Да он тут всех достал, вот начальник сразу заявление и подписал.
– Понятно.
Макаренко задумчиво хрустнул пальцами. Вместе с пальцами хрустнула авторучка. Макаренко раздраженно бросил на стол треснувшую посередине многострадальную писалку, так что она завертелась юлой, свалилась на пол и укатилась в угол.
– Свободен, Кузнецов.
Кузнецов закрыл дверь.
– Хотя, если честно, ни черта непонятно, – тихо про себя пробормотал Макаренко.
* * *
Витьку тоже было ни черта непонятно, но и понимать ему ничего не хотелось.
Когда-то давно кто-то сильно умный – то ли доармейский подвальный тренер по каратэ, то ли афганский волчара в армии (теперь уж и не вспомнишь, кто конкретно, да оно и надо ли?) – учили принимать жизнь такой, какая она есть, и не заморачиваться по поводу, почему что-то произошло или, наоборот, не произошло, хотя должно было бы. Кажется, это называлось дзен, и его придумали в лохматые годы какие-то монахи. У монахов были, бесспорно, светлые головы, потому что когда мыслей по поводу чего-либо случившегося (или не случившегося) нет вообще – оно гораздо легче.
Вот и сейчас Витьку было относительно неплохо. Долгов немереных больше не было, перспектива отправиться далеко и надолго самоликвидировалась, обещанные следователем мстительные земляки и родичи почившего Саида почему-то не слишком пугали, и вообще – жизнь продолжалась. А по поводу жизни – смотри выше – заморачиваться не стоило.
Правда, одна проблема все-таки была. Надо было вызволять из плена иноземного единоутробную сестру. Но вот бы узнать – где тот плен находится? О своем месте жительства в прежние мирные времена Саид с Витьком не откровенничал, а сейчас на откровенность вызывать было уже некого.
«Может, по Саидовым палаткам пробежаться? Глядишь, знает кто? Или на оптовом складе народ потрясти?..»
Случаи в жизни бывают разные. И это был как раз тот самый случай, выпадающий из дзена лохматых монахов. Витек на заданном следователем автомате шел домой, погруженный в мысли по уши, хотя дома ему, в общем-то, делать было тоже нечего.
«Дзен – это конечно круто. Но, небось, когда на родню тех монахов наезжали, они там не сидели, свернув ножки калачиком, а сразу за нунчаки хватались. А может, обратно к следаку обратиться? Он, вроде, мужик нормальный, сразу не пошлет. Тем более что по идее это ихняя прямая обязанность…»
Он поднялся на свой этаж и повернул ключ в замке. Перешагнул порог – и тут же подпрыгнул на месте от жуткого крика, раздавшегося из комнаты.
– А-А-А!!!
Темная фигура метнулась на него из неосвещенного пространства комнаты, занеся для удара руку с ножом. Он инстинктивно отпрянул в сторону, зацепился за что-то каблуком, потерял равновесие и…
Большой кухонный нож упал на пол.
– Витенька-а-а! Родненьк-и-й! Ты верну-у-улся-я-я!!!
В следующую секунду он уже сидел на полу, обнимая бьющуюся в истерике сестру.
– Они… они сказали… что те могут вернуться… зе… земляки ихние… Так я тебя чуть не зарезала-а-а! Витеньк-а-а-а…
– Галька! Ну, ё-мое, а! И дома! Ну ладно, ладно тебе, не реви ты уж так. Ну, все хорошо, все вернулись, все кончилось.
– Витя-я-я-я…
– Ну хорош тебе, в самом деле! Как дите, ей-богу. Пошли в комнату что ль, а то сидим в темноте, как незнамо кто.
Он поднял с пола рыдающую сестру и отнес ее в комнату, сам при этом чуть пару раз не рухнув по пути. Многократно побитое тело настоятельно требовало покоя, а не таскания упитанных сестер по квартире. Хотя за эти несколько дней Галина похудела существенно – он почувствовал это сразу, как взял ее на руки.
Витек положил сестру на кровать и включил свет. И закусил незажившую как следует губу так, что на подбородок брызнула кровь.
Лицо сестры было сплошным синяком. Из надорванного уголка рта сочилась сукровица, перемешиваясь со слезами, струящимися из заплывших щелочек глаз.
– Кто это тебя? – замороженно спросил Витек.
Сестра прикрыла лицо ладонями. На тыльной стороне правой ладони из-под намокшего красным бактерицидного пластыря виднелся край глубокого разреза.
– Не смотри.
– Кто!!! – не своим голосом заорал Витек.
– Саид. И… и Ибрагим, – глухо простонала Галина, сотрясаясь в рыданиях. – Не кричи.
– Не буду, – сказал Витек. – Тебе в больницу надо.
– Я никуда не поеду.
Витек стоял на коленях у кровати сестры бледный, как мертвец, не в силах оторвать глаз от разреза на руке сестры, похожего на край чьей-то дьявольской улыбки, выглядывающей из-за пластыря.
– Они тебя?..
– Да, насиловали… Все время…
– Понятно.
Он зажмурился. Дальше смотреть было невыносимо.
– Галь. Ты это… Ты тогда полежи, а? Я сейчас Франкенштейна позову. Он все сделает, ладно? Ты только не плачь, хорошо?
– Какого Франкенштейна? Студента?
Галина оторвала ладони от лица и попыталась справиться с собой.
– Не ходи никуда, не надо никакого студента. Они сказали три дня вообще из квартиры не выходить.
– Кто сказал?
– Ну эти, в масках. Которые меня оттуда вытащили.
– В масках?
– Ну да. Их четверо было. Саид с Ибрагимом и своими головорезами куда-то отъехали, оставили со мной одного самого зачуханного, а меня связали. Это я позавчера бежать пыталась, так они меня… Как мужика лупили… А Ибрагим вот – ножом на руке вырезал. Медленно. Сказал – на память, чтоб не забывала, кто хозяин…
«Чтоб… не забывала… кто… хозяин…» – гулко отдалось в голове. Витьку не надо было даже снимать пластырь с руки сестры, чтобы узнать, почему край надреза был похож на улыбку…
Она снова заплакала.
Витек со всей дури саданул кулаком в стену, так что под обоями зашуршала осыпающаяся штукатурка. За стеной раздались сонные причитания.
– Вашу мать! Кого там опять черти разжигают?! Не выспаться в этом доме, ни…
– Сева! – заорал Витек.
– Витек? – нерешительно спросил голос за стенкой.
– Севка, быстро дуй сюда вместе со своей аптекой.
За стенкой засуетились.
– Да я сейчас, сейчас, только вот штаны надену…
– …а тут они врываются. В масках. С автоматами. Четверо. Зачуханного сразу ножом в горло – тот и пикнуть не успел. Меня развязали – и в машину. Домой привезли, сказали никуда не выходить. И, мол, чтоб поосторожней. Чтоб не открывала никому. И что ты уехал, сказали. На заработки, мол, и надолго. Я сразу поняла, что они гонят, что с тобой что-то случилось… Кто ж тебя так избил-то? И где тебя носило все это время?
Вошел Сева, увидел Витька с сестрой и сразу начал метаться, как угорелый, одновременно что-то вонючее разогревая на плите, путаясь в шприцах и бинтах и при этом треща без умолку, избавив тем самым Витька от придумывания правдоподобных ответов на Галькины вопросы.
– Господи, да кто ж вас так? Сначала Витьку, потом тебя… Не жизнь стала, а сплошное побоище. Я, Галь, как услышал, как братуха твой по телефону…
Сева-Франкенштейн перехватил Витьков взгляд и тут же плавно съехал на другую тему.
– Так вот, я и говорю. Что на свете-то делается, куда страна катится? Так же, глядишь, скоро все друг друга изувечат – одни хроники да инвалиды останутся. Вчера Кольке с третьего подъезда корефаны всю харю разворотили – пузырь они не поделили. А третьего дня…
За суетой, трепом Франкенштейна и примочками-перевязками прошел вечер и часть ночи. Сева, наконец, ушел, содрав напоследок с плеча Витька ненужную уже повязку (высказавшись с умным видом: «Пусть дальше так заживает»). Сестра, намазанная каким-то на редкость вонючим снадобьем и замотанная бинтами, словно мумия, заснула, скорее всего, под действием чего-то очень нетрадиционного, с крайне ответственным видом введенного ей Франкенштейном внутривенно. Витек же, мучимый нехорошими мыслями, отвергнув предложенную не в меру заботливым соседом «помощь от всех переживаний», забылся лишь под утро. Но и утром выспаться ему не дали.
…Кто-то тряс его за плечо.
– М-м-м-м, – сказал Витек и перевернулся на другой бок.
– Вставай!
Он вздохнул горестно, перевернулся обратно и открыл глаза.
На Гальке уже не было бинтов. На ней был толстый слой пудры, делающий ее похожей на мраморную статую работы Кустодиева, если бы Кустодиев делал статуи. Под пудрой синяков не было видно, а глаза скрывали темные очки.
– Вставай, собирайся. Сейчас такси приедет.
Витек проснулся окончательно и только сейчас увидел два чемодана, стоящих посреди комнаты.
– Ты куда это собралась?
– Мы уезжаем, – не терпящим возражений тоном заявила Галька. – Если помнишь, у нас еще дом в деревне имеется.
– Дом? В деревне? Это который от родителей остался?
– Он самый.
Витек почесал указательным пальцем висок, но покрутить не решился.
– Галь, очнись! Он тогда был сарай сараем, а сейчас уж, небось, вообще на дрова рассыпался.
– Не рассыпался!
Сестра была настроена более чем решительно. Казалось, что из-под темных очков вот-вот сверкнет молния.
– Тогда строили так, как сейчас и не снилось. Он еще сто лет простоит. А, по-твоему, лучше, чтоб нас здесь на ремни порезали?
– Где-то я уже это слышал, – пробормотал Витек.
– А если слышал – давай, поднимай задницу и собирайся быстрее.
Витек не пошевелился. Он сидел на кровати, свесив босые ноги, и напряженно думал.
– Ты что, глухой?
…Вам случалось когда-нибудь принимать решения? Не повседневные, типа купить или не купить ребятенку телепузика или шлепнуть или не шлепнуть по мягкому месту излишне громко верещащую супругу? А такие, которые резко и навсегда изменят вашу жизнь в ту или иную сторону? Как у богатыря с камнем и тремя дорогами? Когда воздух вокруг тебя вдруг становится гуще и тяжелее и время слегка притормаживает – тик… так… ожидая твоего решения?
Сейчас перед Витьком было всего две дороги…
– Я не поеду, – сказал он.
Воздух стал обычным, и часы снова затикали в привычном ритме.
Галька не стала кричать и переубеждать, только вздохнула и как-то неловко, надломленно села на чемодан.
– Значит, не поедешь? – только и спросила.
– Не, Галь, не поеду, – сказал Витек, утверждаясь в своем решении. Утвердился – и как-то совсем легко стало. Будто отпустило что. – Это ж если я сейчас убегу, так потом всю жизнь как заяц буду бегать да оглядываться. А я так не хочу. И не буду.
Хорошо сказал – аж самому понравилось. Без обдумываний, без «ну» и «это самое». Четко и ясно. Так, как надо было сказать.
– Я знала, что не поедешь, – устало сказала сестра. – А я вот не могу здесь больше… Уж очень сильно они били…
Она поднесла к лицу платок, но потом, видно вспомнив про пудру и очки, справилась с собой и спрятала платок обратно.
Витек нахмурился.
– Галь, ты там живи себе спокойно, ладно? Я как денег срублю, сразу тебе вышлю. И ничего не бойся. Я с них за нас уже все получил. Почти со всех…
Галина сняла очки, внимательно посмотрела на брата, потом медленно надела их снова. Хотела что-то спросить – и не спросила, вздохнула только.
На улице завыл клаксон.
– Это за мной, – сказала она.
– Я помогу, – метнулся было Витек с кровати.
– Не надо, – покачала головой Галина, берясь за тот чемодан, который был побольше. – Не хочу. Я тебя вырастила, и теперь у тебя своя жизнь. А у меня – своя.
И ушла.
«Зачем она так?» – подумал Витек. И сам тут же понял, зачем. Из-за него, в общем-то, все и случилось. А сестра не простила – ни своих мук, ни его. И чьи ей были больней – еще вопрос.
На столе зазвонил телефон.
«У тебя теперь своя жизнь», – горько усмехнулся Витек. Потом встал с кровати, прошлепал босыми ногами к столу и поднял трубку.
– Это Витек? – весело спросила трубка.
– Ага, – сказал Витек. – А кто это?
– А это Стас Навин. Ты еще помнишь дорогу в клуб?
– Помню, – мрачно сказал Витек. Бросать трубку было не по-мужски, потому Витек ее не бросал, а стоял и раздумывал, как бы позаковырестей послать этого Стаса в известные места вместе с его клубом. – Я тебе вроде своего телефона не оставлял.
– А я и не твой бойфренд, чтоб мне телефоны оставлять. И ты не солистка «Виагры», чтобы твои координаты при желании невозможно было вычислить.
Витек аж чуть не взвыл от возмущения. Но высказаться не успел.
– Ладно, не кипятись, – весело сказала трубка. – Понимаю, что тебе, небось, жутко охота сейчас меня послать…