Текст книги "Якудза"

Автор книги: Дмитрий Силлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Александра пожала плечами.

– Ты можешь просто сойти с ума. Если там есть с чего сходить, конечно.

Витек и это пропустил мимо ушей.

– И как часто я должен этим заниматься? – спросил он.

– До тех пор, пока без убийства не научишься вызывать у себя это состояние.

– Угу, понятно, – сказал Витек. – Знаешь, а не пошли бы вы все вместе с вашим сатори и киаем куда подальше.

Он поднялся со скамьи и направился к выходу.

– Погоди, Витя, – ледяным тоном произнесла Александра. – Вряд ли тебе удастся просто так уйти.

Витек обернулся.

– Ты применишь хитрый прием ниндзюцу, чтоб меня остановить? – усмехнулся он.

– Да нет, просто дверь закрыта. И без браслета она изнутри не открывается.

Она выразительно показала глазами на свое запястье, на котором поблескивал серебряный браслет с изображением глаза посредине.

– Тогда мы выйдем вместе, – сказал Витек.

– Возможно, дружок, возможно, – промурлыкала Александра. – Но для начала тебе придется меня выслушать.

Начнем с того, что тебя по всему городу ищет толпа южных товарищей, жаждущих поквитаться за смерть других своих южных товарищей, которых ты благополучно замочил. Это первое. И второе. Может так случиться, что эти самые товарищи абсолютно случайно узнают адрес, по которому сейчас проживает твоя сестра…

– Ах ты сука, – с душой произнес Витек, возвращаясь и садясь обратно на скамью.

– В последнее время я слышу это слишком часто, – вздохнула Александра. – И не отрицаю. А что делать, Витя? Кому сейчас легко? К тому же знаешь, один умный человек как-то сказал: «То, что сегодня лишь немногие в состоянии умело отрубить голову, еще раз доказывает, что смелость мужчин пошла на убыль».[1]1
  Высказывание из «Хагакурэ» («Сокрытое в листве») – знаменитого произведения, принадлежащего перу самурая Ямамото Цунэтомо (1659–1719).


[Закрыть] Так что…

– А умный человек – это, по ходу, тот босяк, который задвинул, что браток без братвы и без тачки – не браток в натуре?[2]2
  Намек на известное высказывание из «Хагакурэ»: «Самурай без клана и без лошади – не самурай вообще».


[Закрыть] – раздался голос за спиной.

Витек повернул голову.

Сзади стоял Афанасий, благодаря своим прыжковым ботинкам с каучуковой подошвой сумевший неслышно подойти к месту оживленной дискуссии.

Александра пристально смотрела на него, а Афанасий знай себе улыбался во весь рот. Его простоватое лицо излучало искреннюю радость – со стороны можно было подумать, что вот встретил человек старых знакомых, и нет предела его счастью от этой встречи.

– Ты ж только календари читаешь, – прищурилась Александра.

– Ага, календари.

Продолжая улыбаться, Афанасий прошел в дальний угол, ухватил за подлокотники кожаное кресло Стаса, не поленился прокатить его через весь зал, лавируя между тренажерами, и удобно расположился в этом кресле напротив сидящих на скамье Витька и Александры.

– А у меня тех календарей дома целая книжная полка.

Афанасий развалился в кресле, закинув ногу на ногу.

Витек как-то сразу почувствовал себя неуютно на своей скамье – как холоп на приеме у барина.

– А у меня на даче домна, – как бы в задумчивости пробормотала себе под нос Александра. – А на хрена тебе домна? А я в нем живу на…

– Чего ты там гундишь, Сашенька? – ласково спросил Афанасий.

– Да вот думаю, что не так ты прост, Афонюшка, как хочешь казаться.

– Так то мы все, Сашуль, не пальцем деланы, – развел руками Афанасий. – Вы вон беспределом занимаетесь ни пойми с какой радости, – Афанасий кивнул на распятого, – а мы вот…

– …в гости по такому случаю, – закончила за него Александра. – Кончай Ваньку валять, Афоня, говори, чего приперся.

– Неласковая ты что-то сегодня, Саша, – покачал головой Афанасий. Улыбка сползла с его лица.

Куда подевался благодушный увалень? Человек в кресле изменился мгновенно, как меняется волк, сбрасывающий овечью шкуру. На его лице резко обозначились скулы, уши прижались к голове, как у готовящегося к прыжку хищного зверя, а в прищуренных глазах появилась пустота, жуткая своим отсутствием жизни. Словно из живого, пусть жестокого лица кто-то вынул глазные яблоки и вставил холодные фарфоровые шарики.

– Но это ты зря. Я к тебе с предложением, а ты как не родному: «Чего приперся…»

– Не приведи господь такого родственничка, – каким-то механическим голосом произнесла Александра.

Витек заметил, что ее дыхание вдруг стало настолько ровным и незаметным, что, перестань она говорить, можно было бы подумать, что на скамейке сидит статуя. Ее грудь перестала вздыматься в такт вдохам-выдохам, и даже глаза перестали мигать, уставившись отсутствующим взглядом куда-то сквозь лицо Афанасия. – Шел бы ты, Афоня, со своей кодлой обратно, качаться в тот подвал, откуда мы со Стасом тебя вытащили.

– И это ты, Сашуль, зря сказала, – произнес Афанасий. – Чего вы в этом городе стоите без меня и моей кодлы? Ну, чего ты замерла? Боишься? Это правильно, что боишься.

Афанасий отодвинул полу куртки и нарочито медленно вытащил из-за ремня свой любимый «Узи».

– Молодцы евреи, уважаю, – сказал он, погладив автомат по стволу. – Что не придумают, все интернациональное и на века. Что капитализм, что религию, что вот ствол путевый… А, так это я к чему собственно? Предложение у меня к тебе будет, Саш. Чисто деловое, не подумай чего.

Александра продолжала сидеть без движения.

Витек тоже сидел. А чего делать, когда твой собеседник в трех шагах от тебя пистолет-пулемет эдак ненавязчиво демонстрирует? Сидеть и слушать, чего еще остается.

– Я так ситуацию понимаю, – продолжал Афанасий, пристроив оружие на колено и почесывая курок ногтем указательного пальца. – Тот узкоглазый, что тут шарился, это и есть настоящий хозяин всего этого…

Афанасий обвел стволом автомата пространство вокруг и водрузил его обратно на колено, небрежно направив ствол в пространство между Витьком и Александрой.

– Или курьер от хозяина, что, впрочем, неважно. Клуб этот ваш хозяин тут замастырил для отвода глаз, и вас в него посадил, типа вы тут хозяева и новые русские. Был вам этот клуб глубоко до фени, и до поры до времени вы кодлой в одной упряжке одну тему ковыряли. И даже догадываюсь какую. Насчет нашего подземного завода, что после совка остался. А сейчас что-то вы в вашей кодле не поделили – то ли в сроки не уложились, то ли в койке у вас со Стасом что не срослось, да только прискакал из-за бугра этот узкоглазый, навешал всем трендюлей, и Стаса вы слили. А тебя, Сашуль, оставили за главную. Ты же вместо того, чтобы ситуацию разруливать, вместе со своим новым ухажером, – он качнул головой в сторону Витька, при этом не сводя с Александры своих фарфоровых гляделок, – голимым беспределом занимаешься, над лохами изгаляешься, что ни по каким понятиям не катит.

Александра молчала, продолжая смотреть сквозь бритый череп Афанасия.

Видимо, Афанасию стал неприятен взгляд черных немигающих глаз. Он поморщился и зло, по-волчьи оскалился.

– Короче, сучка, – отрывисто сказал он, – мне эти ваши ходильники глубоко до фени. Тема следующая. Ты прям сегодня и по-быстрому продаешь этот клуб одной риэлторской конторе, которая за него дает нормальное бабло, – и мы с тобой расходимся полюбовно. В той конторе у меня все схвачено, и мои люди выяснили, что фактически все здесь записано на тебя. Так что отмазы не канают. Тебе – десять процентов, мне с братвой – остальное.

Витьку вдруг почему-то стало смешно, хотя ситуация к веселью явно не располагала. Он не удержался и фыркнул.

– Весело? – спросил Афанасий.

– Знаешь, Афоня, – сказал Витек, – все это похоже на какое-то хреновое гангстерское кино. Сейчас она тебя пошлет, и ты пообещаешь прострелить ей ногу.

Афанасий прищурился. Ствол автомата сместился и теперь смотрел Витьку прямо в грудь.

– А ты, щень, вообще глохни. Ты здесь никто, и звать тебя никак. Оно, конечно, стрелять в человека, с которым пил, всегда тяжело, но я думаю, что как-нибудь справлюсь…

И тут краем глаза Витек увидел, как тело Александры пришло в движение.

Оно плавно перетекло из сидячего положения в положение на полусогнутых и двинулось в сторону сидящего на кресле Афанасия. Причем именно оно, тело, но никак не живой человек. Люди не могут так двигаться, когда ноги – отдельно, а туловище отдельно. Ноги Александры с невероятной скоростью перебрали расстояние между скамьей и креслом, а туловище оставалось абсолютно неподвижным, как будто его хозяйка все еще продолжала сидеть.

Все произошло невероятно быстро.

Афанасий вскинул автомат и послал веер пуль в сторону смазанной тени, в которую превратилась Александра…

Но пули не достигли цели.

Тело девушки сместилось за кресло, и ее рука легонько мазнула по шее Афанасия. Будто погладила. Но от этого воздушного движения из-под левого уха Афанасия фонтаном брызнула кровь.

Афанасий не растерялся. Не выпуская автомата, он крутанулся в кресле, отыскивая стволом цель. Свободной рукой он одновременно попытался зажать вскрытую артерию. Но видимо разрыв был слишком серьезным – кровь продолжала хлестать между пальцами.

Цель же обогнула кресло, ладонью мягко отвела ствол автомата в сторону и ногтем большого пальца так же легко взрезала сонную артерию под правым ухом Афанасия.

Зрелище было жутким. Из шеи здорового, крепкого мужчины водопадом хлестала кровь, заливая рубашку, брюки, кресло, а он, выронив автомат, хватался обеими руками за шею, пытаясь остановить толчками вытекающую из него жизнь.

Александра стояла сзади кресла, неестественно склонив голову набок, и немигающим взглядом смотрела на дело рук своих.

Через несколько секунд все было кончено.

Тело Афанасия обмякло в кресле, на его квадратной физиономии застыло выражение полной растерянности и непонимания происходящего в этом мире. Его лицо было просто застывшим плакатом к воплю: «Да как же это так – чтобы мочалка МЕНЯ своим маникюром расписала?» Да вот только хозяин этого лица уже больше не мог ни возмущаться, ни вопить, ни мучиться бесполезными вопросами…

Витек очнулся первым. С недоверием оглядел себя. Надо же, ни одной раны!

Обернулся назад, туда, куда ушли пули, – и присвистнул.

На дешевом свитере распятого человека расплывались пять или шесть красных пятен, не оставляющих сомнения в том, что хозяину свитера он уже больше никогда не понадобится.

– Стало быть, суши-гири отменяется, – пробормотал про себя Витек.

В это время в глубине зала в доселе безмолвном «аквариуме» что-то глухо, но явственно бумкнуло.

Витек сориентировался мгновенно.

Метнувшись к креслу, он откинул полу куртки того, кто совсем недавно был Афанасием, и сорвал с его пояса охотничий нож вместе с чехлом. На бегу доставая нож, Витек бросился к трупу распятого, перерезал ремни, которыми были привязаны к стойке его руки, опустил труп на пол, движением рукава стер с рукоятки отпечатки пальцев и вложил нож в еще теплые пальцы трупа, а чехол от ножа и обрывки ремней засунул себе в карман.

Дверь «аквариума» распахнулась. В дверном проеме, протирая заспанные глаза, материализовался качок из бригады Афанасия.

– Чо это вы тут делаете? – вопросил качок, подходя к месту происшествия и со сна еще плохо соображая, что к чему.

– Кино-то уже давно кончилось, – продолжил Витек, щелкая пальцами перед глазами так и не выпавшей из ступора Александры.

Александра вздрогнула и непонимающим взглядом уставилась на Витька.

– С добрым утром, любимая, – сказал Витек. – Вы не поверите, люди, что здесь было.

– Ох, ёоо… – протянул проснувшийся качок, наконец оценив раскинувшийся перед ним натюрморт. – Ох ты, ёксель мать!

– Вот именно, – сказал Витек. – Как говорится, полный пэ. Тебя как звать?

– Ох ты, эпическая сила! Ох ты, мать их за ногу! – продолжал причитать качок, разведя руки в стороны и медленно вращаясь вокруг своей оси.

– Звать тебя как? – заорал Витек.

– А!?

Витек повторил щелчок пальцами.

– Слышь, братуха, имя у тебя есть? Или погоняло?

На знакомые слова качок наконец отреагировал.

– Ну это… Вася я. Эх ты, ё… Да как же это…

– Ты погоди блажить, – прервал Витек вот-вот готовые вновь начаться причитания. – Короче, слушай. Дело было так. Как я понимаю, тот лох, – он кивнул на труп в свитере, – похоже, Афанасия ножом по шее два раза саданул. А шеф твой из последних сил его – из автомата. Мы тоже вот на выстрелы прибежали.

– А чо он так далеко? – ткнул пальцем в застреленного смышленый качок, окончательно пришедший в себя и от сна, и от увиденного. – Если он шефа пером пописал, он же рядом должен быть…

– Выстрелами отбросило, – терпеливо разъяснил Витек. – В тебя когда-нибудь из автомата очередью стреляли?

Качок отрицательно мотнул головой и истово перекрестился.

– Не дай боже!!!

– То-то, – сказал Витек. – Ну, что случилось – то случилось. Давай решать, куда трупы девать будем. Где вы их обычно закапываете?

– Мы редко закапываем, – прогудел качок. – Мы это… Если они больше ни на что не годятся… Проволокой пару блинов от штанги примотаем – и через шлюз прямо в озеро.

– Правильно, на что еще могут сгодиться трупы? – кивнул Витек. – Поди, в вашем озере на дне не на одну качалку железа набрать можно.

– Но это ж здесь так сразу нельзя, – продолжал задумчиво гудеть качок. – Братва ж разбор должна учинить. К тому же перо у того лоха больно на финку Афанасия похоже. А Афанасий…

– Слышь, ты! – включилась в разговор Александра, поднимая с пола «Узи» Афанасия и направляя его в живот качка. – Я те щас вместо твоей братвы разбор учиню. Легко и непринужденно. Хочешь узнать, на сколько отбрасывает?

Качок посмотрел на ствол автомата, потом на Александру, насупился и сказал:

– Не хочу.

– Ну, если не хочешь, – сказал Витек, – тогда давай их за руки-за ноги и понесли, куда у вас там положено. А, кстати, слушай, а как их отсюда выносить-то? Не через вестибюль же?

– Тут ход есть, – мрачно сказал качок. – Вон там кусок стены отодвигается. И коридор – прям к заводу выходит. А в лаборатории шлюз…

Александра метнула в качка рысий взгляд.

– С этого места поподробнее. Что ты там сказал про завод и лабораторию? – быстро спросила она…

* * *

 
Я раны как собака
Лизал, а не лечил,
В госпиталях, однако,
В большом почете был.
Ходил в меня влюбленный
Весь слабый женский пол:
– Эй ты, недостреленный,
Давай-ка на укол…
 

Высоцкий негромко хрипел в наушниках плеера, даренного напоследок директором ресторана «Место встречи» Артаваздом перед выпиской из больницы.

Макаренко лежал на казенной кровати, закрыв глаза. Открывать их не хотелось в принципе. Откроешь – и вот тебе, пожалуйста, до тошноты знакомый вид – оконная рама в трещинах облупившейся краски, кривые сучья дерева неопределенной породы за окном, крашенная казенной зеленой краской стена и белая, скрипучая дверь. Ну, раз посмотрел – ладно, пережил. Ну два. Ну десять, наконец, хрен бы с той стеной и тем деревом. Но более – удручает. На волю хочется. На улицу. Прогуляться, морозного воздуха полной грудью хватануть, в общагу, штангу с гантелями потаскать, вечерком – на любимый диван к телевизору. На работу, наконец, будь она неладна. Хоть какое-то разнообразие. Врач вот сказал, на следующей неделе выписка. А раньше? А раньше никак не могу. Если осложнение – тогда снова к нам и на значительно дольше. Спасибо, доктор, утешили… Ладно, не впервой, полежим еще в нирване, дай бог здоровья Артавазду за подарок, а то б совсем кранты от пейзажа в стиле «белая палата, крашеная дверь».

– Макаренко, – прорвался сквозь рык барда звонкий голос.

– Ась?

Макаренко вынул один наушник и приоткрыл левый глаз.

– Через десять минут в процедурный.

– Слушаю и повинуюсь, прекрасная госпожа.

«Госпожа» звонко рассмеялась, захлопнула дверь и зацокала каблучками дальше вдоль по коридору.

А вот еще один повод для размышлений, на этот раз приятный до невозможности. Сегодня Аленка дежурит. Бесконечно милое существо, обладательница бездонных серых глаз и… гхм… рвущегося из-под белого халата умопомрачительного бюста. Ребенок еще совсем, а вот поди ж ты… Сразу и лица не рассмотришь, взгляд сам сползает на притягательные выпуклости. Эх, где мои семнадцать лет! А то бы…

«А то бы что? В принципе, еще не дед. Тридцать два – не возраст. Хотя… И чего ты добился в свои тридцать два, гражданин старший следователь? Что мы имеем конкретно на сегодняшний день? Малогабаритная двушка в общежитии недалече от сто первого километра, спасибо, что хоть внутри, а не снаружи. Хотя, разницы особой нет. Зарплата в сто баксов с прозрачным хвостиком. Воровать не научился, типа, честь офицера и все такое. В провинции, конечно, девчонки попроще, чем в столице, но ведь им тоже нормально пожить хочется. По улицам и здесь „мерины“ катаются, и, коли она не совсем крокодил, ей тоже хочется в тот „мерин“. И это понятно. Почему девчонкам мускулы нравятся?»

Он неосознанно напряг бицепс. Под тонким одеялом от плеча до локтя прокатился внушительный шар.

«Потому, что в пещерные времена, ежели самец был большой и мускулистый, значит, мог гарантированно и семью прокормить, и в рог двинуть любому лиходею, который ту семью обидеть попытается. И отложилось у тех девчонок на генетическом уровне: мускулы у мужика – это хорошо, это то, что надо. Так сказать, показатель социального статуса. А сейчас „мерин“ показатель социального статуса. Самец на „мерине“ и семью прокормит, и с лиходеями справится. И ему даже мускулы не обязательно. Его мышцы – это его бумажник. И выходит, что не те мышцы нарабатывал ты всю жизнь в спортзалах, гражданин старший следователь. И не видать тебе вот такой вот Аленки в своей двушке как своих милицейских ушей».

Наблюдал уже раз Макаренко из окна, как за красавицей медсестрой какой-то дрищ палубный на подержанном «ягуаре» заезжал. Дохлый, стремный до безобразия. Не «ягуар», конечно, а дрищ. И как-то не по себе стало.

«Что, следователь, тоже хочется на „ягуаре“ кататься? Пусть даже на лохматом… Завидуешь? А хоть бы и так. Да, завидую. Но против себя не пойду. В падлу мне воровать как все. Хотя… А кто ворует? Не мы такие, жизнь такая. Во все времена падишахи да короли страже копейки платили, а заместо денег давали немножко власти – бери ее, власть, и кормись самостоятельно. Так чем ты хуже?»

Макаренко поморщился и снял наушники.

– Если диалогами с самим собой сильно увлекаться, можно и в другую больницу переехать, гражданин начальник, – сказал он сам себе, осторожно приподнимаясь с кровати. – Так что, недостреленный, хватит гонять и давай-ка на укол.

Он нащупал босыми ногами больничные тапочки, перенес вес тела на здоровую ногу, подхватил костыли, стоящие у кровати, взгромоздился на них, протянул руку к дверной ручке…

Но дверь распахнулась сама.

Перед следователем стоял тот самый седой террорист, которого Макаренко мельком видел в ресторане Артавазда. Двое молодых боевиков маячили за его спиной. Что самое удивительное, на плечи всех троих были наброшены белые халаты, что предписывал распорядок больницы для посетителей, желающих навестить недужную родню.

– Можно? – спросил террорист.

Макаренко невесело усмехнулся и посторонился, пропуская незваных гостей в палату.

Седой обернулся и что-то сказал боевикам на своем языке. Те почтительно поклонились и остались в коридоре. Седой закрыл дверь.

– Помочь?

Макаренко отрицательно мотнул головой, отложил костыли и в три приема сел на кровать. Седой уселся напротив Макаренко на застеленную койку выписавшегося Артавазда.

– Извини, дорогой, что без гостинца. Все в спещке, все в делах, – с едва заметным акцентом произнес посетитель.

– Гостинец – это вроде рюмки водки перед казнью? – спросил Макаренко.

– Вах, перед какой казнью? Зачем так говорищ? – возмутился седой. – Ты молодой совсем, тебе еще три раза по столько жить надо.

«Интересно, кто сдал? – думал Макаренко, вблизи разглядывая седого террориста. – Замятин? Петров? Или Артавазда припугнули? А, в общем, какая разница. Рано или поздно все равно бы нашли».

– Слушай, уважаемый, – сказал Макаренко. – Меня вот вопрос мучает – а почему ты еще живой и на свободе, а? Вроде бы по случаю твоего приезда вся милиция на уши встала, план «Дельта» объявили, твои бойцы прям под окнами отделения милиции полресторана расстреляли, а ты гуляешь по городу как по своему кишлаку и никуда себе при этом не дуешь.

Седой рассмеялся. Он смеялся долго, утирая выступившие слезы рукавом снежно-белого халата, – попробуй такому пятнистый дать, как Замятину…

Макаренко даже немного заскучал, разглядывая веселого восточного деда, которому что чаю выпить, что человека прихлопнуть – труд одинаковый. Сидит вот, ржет, а его хлопцы с автоматами под полами халатов за дверью покой его караулят. Чтоб ржалось ему спокойно и от души.

Седой отсмеялся, утер слезы.

– Да ты не только смелый, ты еще и веселый человек, следователь. Люблю таких. Вах, как люблю!

«Ну, давай еще расцелуемся на радостях, – подумал Макаренко. – А если не мочить, тогда интересно – зачем приперся?»

– За что нас сажать, дорогой? – продолжал седой. – Насчет ресторана никто никаких претензий не выставлял, в отделении никто ничего не слыщал, а значит, ничего и не было. Начальника твоего видел, говорил с ним. Он сказал, что в городе гостям всегда рады. Наверно, твоя «Дельта» кого-то другого ловила. Мы мирные люди, сюда по важному делу приехали. За что нас сажать?

– Действительно, не за что, – согласился Макаренко, погладив раненую ногу.

– А это – уж извини, – сказал седой, кивнув на костыли. – Мой родственник после твоего удара три дня без сознания пролежал. Так что мы квиты. Кстати, ты родственнику еще и должен будешь – это он сказал, что Ахмета не ты убил, а тот человек, на чьих руках кровь Саида и Ибрагима. Так что к тебе претензий у нас никаких. А его мы найдем. Обязательно.

«Ага. А Витек-то круто где-то закопался, если духи его до сих пор не нашли…»

– Спасибо, – с издевкой произнес Макаренко. – И вам, уважаемый, и родственнику. Век не забуду.

– Но это у нас претензий нет, – не обращая внимания на следовательский сарказм, продолжал посетитель. – А вот у начальства твоего, Андрей, претензии к тебе серьезные. Дебош в ресторане, сокрытие улик, помощь в побеге подозреваемого… Нехорошо.

– А я смотрю, вы с моим начальством близкие друзья.

– Да нет, – покачал головой седой. – Были бы друзья, уговорил бы тебя на работе оставить. А так…

Он развел руками.

– То есть? – не понял Макаренко.

– Хотели тебя по служебному несоответствию уволить. Но я попросил хотя бы по собственному желанию. Все что мог сделать, дорогой.

«Понятно. Вот значит как».

Конечно, это было лучше перспективы получить пулю в живот. Но с другой стороны…

«Значит, ты, черт старый, постарался из меня бомжа сделать. Через своих новых сердечных друзей. Ясно. Из общаги, стало быть, теперь попрут… Хреново…»

– И сейчас, как я понимаю, – медленно проговорил Макаренко, – ты, уважаемый, должен сделать мне предложение, от которого я не смогу отказаться?

– Отказаться можно от любого предложения, – сказал седой. – Но мудрый человек не отказывается от разумных предложений.

Он полез в карман халата и вытащил оттуда пачку зеленых денег в банковской упаковке и мобильный телефон, по размеру экрана больше похожий на маленький серебристый телевизор. Разорвал упаковку, не считая ногтем отделил половину и положил ее на больничную тумбочку, придавив сверху мобильником.

– Вторую половину получищ потом. И еще столько же, когда найдещ то, что мне нужно.

Макаренко молча перевел глаза на тумбочку, потом обратно на седого.

– Молчищ? – усмехнулся тот. – Ну, молчи, молчи…

Глаза седого вдруг стали жесткими и колючими.

– Короче. Здесь у вас рядом с городом когда-то был подземный завод. Мне надо, чтобы ты нащел в него вход.

«Во как!»

После демонстрации пяти – плюс-минус пятьсот баксов на глазок – тысяч долларов Макаренко ожидал всего чего угодно. Вплоть до предложения найти Витька, отпилить ему голову и принести седому на ниточке его уши. Но завод…

– Очень интересно, – сказал он. – А почему бы тебе, уважаемый, не обратиться к твоим друзьям в милиции? Они тебе за деньги черта лысого откопают.

– Они откопают, – кивнул седой. – Но если найдут что-то стоящее, то потом закопают меня. Что я? Старый больной человек с десятком родственников на чужой земле…

«Ни фига себе! Взвод боевиков с собой приволок!»

– …а ты, я слышал, лучшим был. Тебе в Москве самые трудные дела поручали. Зачем мне еще кто-то? И лишнего шума мне тоже не надо. Я договорился – ксиву тебе оставят…

«А вот это сильно!»

– …где хочешь ходи, ищи, что найдещ – по мобильному звони. Помощ нужна будет, денги на расходы – тоже звони. Мы тебе номер в лучщей гостинице сняли – живи, работай.

Макаренко задумался.

Легенды про подземный завод он слышал практически с момента своего появления на новом месте, но, как и все остальные жители города, не придавал им значения. Ну, может, что и было когда-то до перестройки – да кому какая разница, что там было в действительности? У всех своих забот по горло, не до глупостей. Мало ли, что бабки на скамейках языком мелят… Ан вот, не просто легенды, оказывается, если такие волки заинтересовались…

Макаренко протянул руку, взял с тумбочки телефон, повертел в руках, разобрался, каким макаром выдвигается из заморской диковины клавиатура, – и набрал номер.

– Алё, – отозвалась трубка голосом Замятина.

– Это правда? – спросил Макаренко.

– Кто это? Андрюха, ты что ли?

«Как-то быстро из трища капитана я превратился в Андрюху…»

– Я.

– Андрюх… Ну это… Как здоровье-то?

– Нормально.

– Слушай, тут такое дело… Ты только не подумай, что мы тебя вложили…

Макаренко медленно опустил руку с телефоном и нажал на кнопку отключения.

– Как я понимаю, мы договорилис, – сказал седой, вставая с кровати. – Твой номер в гостинице «Союз» триста двенадцатый. Желаю быстрого выздоровления.

И вышел из палаты.

Макаренко лег на кровать и уставился в потолок.

«Ну что, гражданин старший следователь, доигрались до цугундера в борьбе за светлые идеалы? Которые сами себе придумали, кстати. Сдали вас добрые люди душманам за бабки вместе с идеалами».

Он покосился на тумбочку с лежащей на ней стопкой денег и дорогущей мобилой.

«А сейчас вас, гражданин старший следователь, купили вместе с идеалами. Впрочем, уже не старший следователь. А кто? А никто. Бомж. Бывший мент с очевидным будущим. Или чеши вагоны разгружать, благо дури до фига, ночуй в своей лохматой „ниве“ и радуйся, что ногу прострелили, а не тупую башку. Или…»

Макаренко криво усмехнулся.

«Ты же всегда мечтал быть частным детективом. Вот и случай подвернулся. Дерзай, проявляй таланты на благо мирового терроризма. Подземный завод душманам понадобился. Интересно, за каким хреном боевикам какой-то заброшенный завод?»

В измученной вынужденным бездельем голове Макаренко против его воли в привычном режиме стронулся с места и заработал механизм мозговой аналитической машины.

«Итак, что имеем? Гипотетический завод неизвестного предназначения, законсервированный при совке и до сих пор никем не найденный. Исходя из того, что им интересуются моджахеды, скорее всего, завод военный. Так-так. И с чего это, интересно, духи только сейчас засуетились? Налицо утечка информации. Откуда? И неплохо бы попутно выяснить, что мы имеем в нашем подопечном городе необычного за последние полгода-год помимо вашего, милостивый государь, перевода сюда на должность провинциального Анискина? Надо будет все ж таки заглянуть в отделение и покопаться в архивах, ежели получится…»

В дверь просунулась встревоженно-любопытная мордашка Алены.

– А кто это у вас был?.. Ой!

Ее взгляд остановился на стопке долларов. Глаза девушки округлились.

– Ничего себе гостинец выздоравливающему! Зеленый горчичник – самый лучший горчичник на свете?

– Аленка, зайди, поговорить надо, – сказал Макаренко, приподнимаясь на локте.

Медсестра, не отрывая взгляда от кучи денег, нерешительно перешагнула порог палаты.

– Можно с тобой посоветоваться?

Она пожала плечиками и присела на край кровати.

– Слушай, – сказал Макаренко. – Вот если бы тебе, ну скажем, Коза Ностра… ну, сицилийская мафия предложила на себя работать в качестве частного детектива за очень хорошие деньги – ты бы согласилась?

– Конечно. И я знаю, что такое Коза Ностра.

– Прям вот так сразу, не думая?

– А чего тут думать? – сказала Алена тоном, каким умудренная жизненным опытом мать вправляет мозги своему бестолковому оболтусу. – Если предложили – значит, имели на то основания. Просто так Коза Ностра денег не предлагает.

– А если потом за те деньги спросят?

– Так это будет потом, – ответила Алена. – Я тут недавно книжку одну читала, там Ходже Насреддину эмир предложил за большие деньги научить осла говорить. Тот взялся, но сказал, что на это потребуется тридцать лет. Эмир сказал: «Ладно, но если не научишь, голову отрублю…»

Макаренко знал продолжение истории, но сегодня второй раз за день слегка обалдел. Вот тебе и сестричка с детским взглядом серых глазищ!

– А когда ему друзья сказали, что, мол, считай он уже без головы, Ходжа ответил, что за тридцать лет кто-нибудь да сдохнет – или ишак, или он, или эмир. И я думаю, что если бы Ходжа отказался, то эмир его прям сразу без разговоров и замочил. Так что не думайте, соглашайтесь. Там видно будет.

– Понятно, – улыбнулся Макаренко. – В таком случае, в благодарность за совет можно тебя после выписки пригласить в ресторан?

– Можно, – просто ответила Алена. – Только лучше в ночной клуб. Я вам подскажу, в какой лучше.

* * *

Через неделю, как и было обещано, его выписали из больницы.

В общежитии в его малогабаритной двухкомнатной квартирке уже жил другой офицер. Пожитки Макаренко он сложил в одной комнате, а сам с женой и маленьким ребенком обосновался в другой.

– Ты уж не обессудь, братишка, – сказал он Андрею, когда тот заехал забрать свое добро. – Сам знаешь, мы люди государственные – дали команду въезжать, мы и въехали. Не знали, что ты еще свое не забрал. Нехорошо получилось. Ты, если надо, живи пока, мы потеснимся.

– Спасибо, не стоит, – сказал Макаренко.

– Жилье нашел?

– Не знаю пока, – пожал плечами Макаренко. – Но все равно, нашел, не нашел – съезжать надо.

За годы службы Макаренко особо пожитками не оброс, если не считать кастрюли-чашки-ложки, нескольких десятков книг, на редкость прочного и неоднократно испытанного на излом раскладного дивана, подвесного боксерского мешка и сваренного на заказ универсального тренажера со штангой и сборными гантелями.

– Я тут чуть не умер, пока все блины в угол сложил, – пожаловался новосел, плечами да статью природой слегка обиженный. – Спина до сих пор болит. Как ты со всем этим управляешься?

– Дело привычки, – ответил Макаренко, сноровисто разбирая жутковатую на вид конструкцию. – Кто на что учился.

– Это точно, – кивнул новосел. – Мужику по-любому отрываться как-то надо. Кто железки таскает, кто – по бабам, а кто – за воротник закладывает…

– Последнее у нас на Руси случается не в пример чаще, – хмыкнул Макаренко.

– Я те дам «по бабам»! – раздался женский голос из соседней комнаты. – Чем языком молоть, лучше б помог дитё перепеленать!