Текст книги "Куку"

Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

VII.

   Душевныя невзгоды маленьких бедных людей значительно умеряются самыми прозаическими будничными нуждами, которыми вся маленькая жизнь сколочена, точно железными гвоздями. Нужно есть – вот первый и неотступный вопрос, который, как балласт, ложится на самое дно корабля и придает ему устойчивый ход. Так было и с Куку. Нужно было похлопотать о деньгах – в запасе оставался единственный двугривенный, и Аблай, кажется, уже начинает догадываться об этом. По крайней мере, так не без основания можно было заключить из перемены его обращения,– на старике точно чорт поехал... косится, молчит и все что-то ворчит себе под нос на своем проклятом языке.    Взяв верховую лошадь, Куку отправился на поиски богатых господ, которые жили на приисках. От киргизскаго стойбища нужно было проехать верст тридцать. Близость золотых промыслов скоро сказалась разведочными работами по логам, которые соединялись с Сардвой.    – У золотопромышленников денег много,– соображал Куку своим клоунским мозгом, подезжая к взрытой приисковой площади.    Издали весь берег Сардвы точно был изрыт свиньями. Эта полоса тянулась верст на пять. В трех местах дымились высокия трубы, и белыми клубами пара попыхивали паровыя машины. Куку отыскал глазами спрятавшийся у березовой поросли одноэтажный деревянный дом с железной зеленой крышей и какими-то хозяйственными пристройками. Сотни людей копошились в каких-то канавах, по ямам и около машин. Везде кучки свежей земли, таратайки с той же землей и рабочие, тоже покрытые красноватой приисковой глиной.    – Где же у них золото?– изумился Куку, поглядывая кругом.    Подехав к дому, Куку слез с лошади и прямо пошел на крыльцо, сделанное на живую руку из сырого теса.    – Вам Ивана Ивановича?– окликнул его стоявший у ворот седобородый сторож.    – Его самого...    – Он завтракает...    – Тем лучше.    Вышла охотничья собака, обнюхала Куку и дружелюбно вильнула хвостом, В передней было пусто и прохладно. Маленький коридорчик вел в столовую. Куку кашлянул.    – Вам барина?– спросила выскочившая на кашель горничная.    – Да.    – Вы от Спиридона Ефимыча?    – От него.    Куку забавляла эта приисковая наивность, где только и людей было, что Иван Иванович да Спиридон Ефимыч. Горничная убежала с докладом и вернулась:– пожалуйте в столовую. Куку издали заметил длинный стол, у котораго сидел в кресле широкоплечий старик с длинными волосами. Он был в каком-то летнем балахоне и ситцевой рубахе-косоворотке. Недалеко от него сидела дородная и красивая женщина с обрюзглым и ленивым лицом. Она в своей летней блузе точно вся расплылась и не обратила на Куку никакого внимания.    – Артист Куку, знаменитый геркулес...– рекомендовался Куку, заглядывая через дверь столовой в сад.    – Как ты сказал?– хрипло ответила фигура хозяина, поворачивая к Куку свое изумленное бородатое лицо с заплывшими глазками.    Куку отрекомендовался вторично и заявил по пути, что он приехал сюда от имени всей труппы, желающей дать представление. По клоунской привычке, свои обяснения он давал на ломаном русском языке.    – Да какой тебя чорт занес сюда, немчура?– удивлялся Иван Иванович.    Наполовину опорожненный графин с водкой обяснял, почему у Ивана Ивановича слипались после завтрака глаза, а лицо было покрыто точно лаком. Пока Куку обяснял, что он приехал в степь по болезни жены и что теперь они живут у Аблая, женщина в блузе добродушно смотрела на его потертый пиджак, а Иван Иванович качал в такт разсказа головой я наконец спросил:    – А водку пьешь, немец?..    Взглянув на остатки завтрака, Куку приятно улыбнулся и заметил только, что он не может много пить,– а впрочем, как будет угодно Ивану Ивановичу.    – Анѳиса, графин...– коротко приказал старик.– А ты, немец, садись: в ногах правды нет. У нас попросту, по-христиански...    Анѳиса лениво вышла из комнаты, а Куку скромно подсел к столу. Клоуну было не до угощенья, и он смотрел на Ивана Ивановича жадными глазами, как на мешок с деньгами. Если бы можно было занять у него рублей пятнадцать... У Куку даже закружилась голова от этой радужной мысли, и он затаил в своей могучей груди дыханье.    – Так ты и с бабой вместе ломаешься?– как сквозь сон, лениво спрашивал Иван Иваныч, в упор разсматривая вытянувшагося перед ним клоуна.    – Она наездница...    – Н-но-о?.. Из цирка?..    – Настоящая наездница и весьма одобрена...    Иван Иваныч внимательно посмотрел на своего гостя, прищурился и, постукивая кулаком по столу, внушительно проговорил:    – А ты вот что послушай, немец... Ты смотришь на меня и думаешь: экий старый чорт сидит... Так? Ну, ну, не отпирайся... У меня такая привычка: сижу здесь – один человек, выкатился – другой человек... Здесь мне одно разрешение: на водку, а вырвался и пошел чертить. Ежели утешит твоя баба – озолочу, потому как мне моя привычка всего дороже...    Послышавшиеся шаги Анѳисы заставили Ивана Иваныча торопливо умолкнуть, и он, подмигнув клоуну, весело прошептал:    – Сполюбовница моя... Нож, а не баба. Ну, а ты не бойся: не тронет зря.    – Ах, хрен ей в голову!– с волжским акцентом проговорил Куку, тоже подмигивая.    – Да ты из каких будешь, шут гороховый?– приятно изумился Иван Иваныч от этой русской помолвки.– Немцем прикинулся...    – Какой я немец, ваше степенство... Из мещан уезднаго города Алатыря.    – Н-но-о?.. И все можешь представить?    – В лучшем виде...    Анѳиса поставила на стол графин с водкой, горничная принесла две тарелки с закуской, а Иван Иваныч все удивлялся, хлопая себя рукой по колену:    – Вот ведь до чего может достигнуть ваш брат мещанин... а? Не угодно ли, немцем притворился... а?    – Это вам всякая глупость удивительна...– заговорила Анѳиса, покосившаяся на Куку.    – Ну, ну, не разговаривай!..– закричал старик и тяжело ударил кулаком по столу.– Не твоего, бабьяго, ума дело... Ступай-ка к себе, поколь цела, а у нас с немцем свой разговор.    Этот крик не произвел на Анѳису никакого впечатления, она даже зевнула, а потом лениво пошла к садовой двери, переваливаясь на ходу, как закормленная гусыня.    – Видел, как я ее понуждал?– смеялся старика, опять подмигивая клоуну.– Здесь в дому вся моя сила... в щепы расщеплю, и ничего. А вот из дому мне ходу нет... Эта самая Анѳиса как нож в горле у меня сидит. Уж вот только когда достигну в настоящий градус, тогда не подвертывайся... Понимаешь мою привычку?    – Вполне, потому как вам всего дороже ваш карахтер...    – Верно, немец!.. Например, увидел я девку у Аблая: вынь да положи мне ее... Ведь славная бестия?.. Ну, пока еще на мой градус не попала... Постой! А что же мы водку забыли: разговор большой, а хлеб-соль маленькая.    Куку выпил первую рюмку и вместо закуски изжевал ее в крошки.    – Ну, это стара штука...– говорил Иван Иваныч с видом знатока.– В Нижнем арфистки дюжинами рюмки-то едят. А вот ты, немец, можешь живого ерша с хвоста заглотать?    – Не пробовал, ваше степенство.    – То-то вот и есть... Нас не скоро удивить. Ну, а что, баба у тебя молодая?    – Да...    – А из себя как?.. То-есть в теле?.. Ну, да увидим потом всю музыку... ха-ха!.. Майя славная девка, да Аблай дорожится....    За первой рюмкой последовал целый ряд других. Куку пил и краснел, а Иван Иваныч смотрел на него и улыбался; ловко немец пьет... Для развлечения хозяина Куку показал несколько фокусов с тарелками, потом проделал гимнастическую штуку с тяжелым табуретом и вообще старался зарекомендовать себя. Вызвана была Анѳиса посмотреть на фокусы и тоже осталась довольна. Заметив желание Ивана Иваныча споить гостя, Куку притворился пьяным и очень ловко растянулся на полу, как брошенный сильной рукой мешок с сеном. Иван Иваныч хохотал, поджав руками живот, Анѳиса улыбалась, а Куку, валяясь на полу, обдумывал, как бы ему половчее приступить к вопросу о деньгах.    – Ну, немец, будет... утешил!– остановил его Иган Иваныч, задыхаясь от смеха.– Приезжай со всей братией, тогда посмотрим на тебя...    – Иван Иваныч... а мне нужно денег...– нерешительно проговорил Куку, принимая трезвый вид.– Хоть сколько-нибудь... жена больна...    – Вот уж это я не люблю... Ах, как я не люблю, когда у меня денег просят!..– грубо оборвал его старик.– И зачем ты начал просить, а?.. Ведь сам хотел тебе дать, потому вижу птицу по полету, а теперь не дам... У меня уж такой карактер! Сам дам, а попросят – ни в жисть... Все ты дело испортил, немецкая душа!..    – Иван Иваныч, я не знал... Не умирать же с голоду? Мне немножко... Что вам стоит...    – Будет... Не дам... В тебе понятия нет... Приезжай с бабой, может, она умнее тебя будет. Да еще прикинулся пьяным... Анонса, второй графин!..    Был выпит и второй графин, а денег старик все-таки не дал, Куку сидел, низко опустив голову: как он явится туда с пустыми руками? Анджелика будет заглядывать ему в глаза, Сафо тоже... А в кармане распоследний двугривенный, да и тот нужно отдать за лошадь. Наконец Куку почувствовал, что он опьянел, значит, нужно убираться по-добру по-здорову. Дорогой ветерком продует, и Куку разсчитывал, что домой приедет как встрепаный.    – Ах, немец, немец, все ты дело испортил,– говорил старик, провожая гостя.– Ведь хотел тебе десятирублевый билет в задаток дать покамест: красную бумагу, а ты меня своим глупым словом точно в пень посадил... Теперь не могу, карактер у меня не дозволяет.    Куку ничего не возражал. Пошатываясь, он вышел из комнаты, сел на лошадь и ни с чем поехал назад. Иван Иваныч проводил его глазами, покачал головой и сказал подвернувшемуся на глаза приказчику:    – Видел немца, который водку сейчас со мной пил?    – Точно так-с, Иван Иваныч...    – Ну, так возьми верховую лошадь, догони его и скажи: "Немец, ты глуп, братец". Так и скажи.    – Немец, ты глуп, братец...    – Хорошо... А если он стерпит и ничего тебе не скажет, ты ему опять: "Иван Иваныч приказали тебе сказать, что ты глуп"... Понял? А потом вот тебе десятирублевый билет – отдай ему. Пусть чувствует, немецкая душа...

VIII.

   Степная красавица Майя заскучала. Она делала все то же, что и раньше, но прежней Майи не было. Больше всего она любила теперь уезжать с табуном в поле и там проводила все время верхом. Ей правилось скакать на своем гнедом иноходце, который слушался слова. Она разговаривала с ним и распевала свои грустныя песни.    – Девка дурит... пора ей замуж!– стонала про себя Сырну, наблюдавшая дочь.    Лето было жаркое. Трава в степи быстро выгорала, а дождя не было. На буграх земля даже трескалась от зноя; зелень оставалась только около озера, и лошади рвались в тонкия камышевыя заросли, где было так легко увязнуть в береговой тине. Раз, когда Майя отгоняла лошадей от опаснаго места, она наехала на бродившаго в камышах Куку.    – Здравствуй, джигит,– поздоровалась она, осаживая коня.    – Здравствуй, Майя...    Девушка смотрела на Куку своими темно-карими глазами так пристально и долго, что клоуну даже сделалось неловко. Под серебряным монистом высокая грудь так и ходила волной, а на смуглых щеках проступал все сильнее горячий румянец.    – Что потерял, джигит?– спрашивала Майя, опуская глаза.    – Вчерашний день ищу.    – Он прошел.    Наступило неловкое молчание. Майя повертывала в руках свой шестик с волосяным арканом на конце и смотрела в сторону.    – Джигит, у тебя нехорошее на уме,– заговорила она, вскидывая глазами на Куку.– Злой дух в тебе... Ты хочешь убить человека...    – А ты как знаешь?..    – Майя все видит... у Майи двойные глаза. Майя много-много думает, и ей жаль джигита...    Куку выронил свою трубочку и нагнулся, чтобы ее поднять, а Майя все смотрела на него ласково и упорно, как умеет смотреть одна любовь.    – Дженьгише не любит джигита, а Майя думает о нем...– продолжала девушка.– Ночь коротка для Майи, а иноходец не может унести ее от ея мыслей... Много хороших мыслей. Джигит, ты не трус?..    – Не знаю...    – А я знаю, что у джигита храброе сердце... Бери лучшую лошадь из табуна и увези Майю.    – Ты шутишь, Майя?..    Этот вопрос точно ударил девушку по голове,– она широко раскрыла глаза и посмотрела на джигита, который стоял перед ней с таким добродушно-удивленным видом. Еще никогда женщина не признавалась ему в любви, а тут эта девушка... что она такое говорит?.. В могучей груди Куку точно что колыхнулось: она о нем думает, она говорила это вот сейчас...    – Майя, ты смеешься надо мной?..    Вместо ответа, девушка сделала движение повернуть лошадь и ускакать, но Куку прыгнул к ней, как тигр, и схватил лошадь за гриву. Его охватило какое-то безумно-нежное чувство вот к этой самой Майе, которая так мило испугалась его прыжка.    – Куда ты,– говорил он, протягивая свободно руку к наезднице.– Нет, я тебя не пущу... Кто тебе сказал, что я хочу убить Альфонса?..    – Я этого не говорила, и никто мне не говорил...    – Нет, ты сказала!. Ну, да это все равно: я их убью обоих и тогда... Постой, что я такое говорю...    – Джигит, джигит, ты нехорошо говоришь!..– печально заговорила Майя, раскачивая головой.– Ты был у Ивана Иваныча?..    – Был...    – Знаю... Он скоро приедет к нам. Раньше он ездил еще чаще; отец его любит, а мой жених не любит... Когда Иван Иваныч приедет, ты подумай о себе и обо мне... Не забывай, что я сказала сегодня...    – Майя, постой...    Девушка поставила иноходца на дыбы и ловко отехала в сторону. Этим она хотела показать, что нисколько не боится джигита. Куку стоял с протянутой рукой, точно он просил милостыни, а Майя звонко смеялась, показывая свои белые зубы.    – Майя, я тоже думаю о тебе...    – Джигит не умеет обманывать, а у Майи острые глаза...    Повинуясь непреодолимому влечению, она опять подехала к Куку, взяла его руку и проговорила:    – Вот за что любит Майя джигита: одной рукой он задушит беззубаго Ахмета, а другой Ивана Иваныча... У джигита волчье сердце, когда он думает о своей дженьгише. Майя будет помогать дженьгише. У Майи горячее сердце.    Взглянув в сторону кошей, откуда наблюдал Майю беззубый Ахмет, она быстро ускакала, а Куку остался в камышах. У него стучала в висках кровь, а сердце замирало... Неиспытанная никогда теплота охватила душу Куку, и он долго смотрел в степь, по которой неслась Майя на своем иноходце. Она делалась все меньше и меньше, пока совсем не исчезла в степной мгле.    Когда клоун вернулся к кошам, он не пошел к своей тележке, как делал всегда, а пришел к огню у коша Аблая и все смотрел на ту руку, которую держала Майя. Солнце жгло немилосердно, но Куку не чувствовал зноя и только вздыхал. К нему подошел больной Пикилло, который обыкновенно лежал под тележкой, и лизнул руку, Куку обнял собаку и засмеялся,    – Папа, что же ты нейдешь?– окликнула его Сафо, вертевшаяся около своей тележки,    – Иду...    – Маме опять хуже... Она не может встать и все лежит.    – Иду...    – Ах, ты какой, папочка!..    Девочка подбежала к отцу, схватила его за руку и, наклонившись вперед всем телом, потащила его. Куку поддавался ей и все улыбался.    – Ты чего смеешься, папа?..– недовольным тоном спрашивала Сафо.    – Я иду, цыпленок, а смеюсь над собой...    – Мама больна...    – А... А где Альфонс?    Сафо быстро взглянула на отца своими умными глазками и молча махнула рукой на кладбище: он там.    Анджелика чувствовала себя скверно ст ранняго утра и встретила Куку недовольным спрашивающим взглядом, но он точно не заметил его и как-то равнодушно проговорил:    – Ты пила сегодня кумыс?    – Как всегда...    В его голосе она почувствовала то убийственное равнодушие, какого раньше не замечала, точно это говорил, другой человек. Куку машинально поправил сбившияся занавески и подушку, а потом замолчал. Эта маленькая немая сцена отозвалась в сердце Анджелики острою болью, и она тревожно сдвинула свои темныя брови.    – Мне было так скучно лежать здесь одной...– тихо проговорила она, закрывая глаза.– Ты забыл обо мне...    Куку молчал, не зная, что ему отвечать. Им овладело вдруг отчаяние. Да, он виноват... Анджелика молчала, точно придавленная какой-то тяжелой мыслью. К ней зародилось тревожное, ревнивое чувство к мужу.    – Когда ты поправишься, нужно ехать туда, на промыслы...– заговорил Куку деловым голосом.– Я обещал дать представление.    – Этот Иван Иваныч, должно-быть, очень добрый человек... дал тебе денег вперед.    – Да, ничего. Он хотел приехать сюда.    – Я скоро поправлюсь...    Вечером Анджелика опять позвала Куку и крепко пожала ему руку. Ея темные глаза еще никогда не смотрели с такой нежностью на него, и это точно испугало Куку. Да, она его любит...    – Куку, зачем ты так часто сидишь у Аблая?– спрашивала она с тревогой в голосе.    – Да так.    – А Майя тебе нравится?..    – Право, я не знаю, как сказать. Все находят ее красивой.    – А ты?..    – Я?.. Я стар, Анджелика, чтобы разсматривать девушек. Да и к чему тебе все это?    – Я так спросила...    Куку долго не спал в эту ночь. Он развел большой огонь у своей тележки и дремал, сидя на траве. Над головой искрилось бездонное небо,– степь вся потонула в ночной мгле,– откуда-то издали доносился только топот лошадиных ног, да в камышах посвистывала степная безыменная птица. Вечером Майя долго и вызывающе смотрела, на него, но Куку отвернулся. Ему было не до себя... Вот тут же на траве спит Альфонс, рядом с ним растянулся Пикилло. Человек-змея больше не безпокоил Куку, как преследовавшая его по пятам тень.    Анджелика опять не спала, и опять ей казалось, что белая лошадь делает свои круги, и эти круги делаются все уже и уже,– можно разслышат и тяжелое дыханье, и храп, и фырканье. На нее нападал какой-то страх, и холодный пот уносил последния силы.

IX.

   Иван Иваныч приехал к коши... Это было рано утром, когда красная тележка еще не подавала признаков жизни. Аблай выскочил навстречу гостю в своем полосатом бешмете и второпях даже уронил тюбетейку.    – А... узнал гостя?– шутил старик, грузно высаживаясь из плетеной тележки.– Нежданый гость, говорят, хуже татарина.    – Узнал, бачка, узнал!..– бормотал Аблай, униженно кланяясь.– Всякий тебя знает... везде знают...    Ахмет-бай выскочил тоже и помогал Ивану Ивановичу итти в кош, поддерживая его за локоть.    – А где этих стрикулистов добыли?– спрашивал старик, делая вид, что не узнал Куку.    – Кумысники, Иван Иваныч...    В коше Майя постлала старику ковер, обложила его подушками и поднесла деревянную чашку с кумысом. Она смотрела вниз, строго и неприветливо. Старик нахмурился.    – Не узнала разве?– хрипло спросил он.– Иди, поцелуй... Со стариком можно и согрешить один раз.    – Целуйся...– приказывал Аблай, толкая дочь в спину.    Девушка неохотно исполнила это приказание и отдала отцу золотую монету, которую ей подарил Иван Иваныч. Началась жестокая попойка. Сначала пили кумыс, потом вино, привезенное стариком, и кончили водкой, Аблай только моргал глазами, а Ахмет-бай сидел перед гостем на корточках и превозносил его похвалами. Нет лучше в свете человека, как Иван Иваныч, нет его богаче, умнее и т. д. Аблай не умел так хорошо говорить и только в такт покачивал головой.    – Давай сюда комедиантов... пусть представляют!– скомандовал пьяный старик.    Куку и Альфонс уже были готовы. Они раскинули свою палатку, загородили вход ширмочкой и даже выставили афиши, как на ярмарке. Ивана Иваныча вытащили из коша на свежий воздух и обложили подушками, как больного. Затрубил рог, засвистела в воздухе четырехпудовая гиря, зажужжал бубен. Проделано было все то, что и на ярмарке. Иван Иваныч остался доволен, подозвал Сафо, погладил ее по головке и велел раскрыть рот, куда и положил два полуимпериала.    – Это тебе приданое, когда будешь большая,– говорил он.– А теперь ты еще мала, а я стар... Ступай с Богом.    Клоуны ничего не получили за свою работу. Старик осведомился только, "что баба", и, когда узнал, что все еще больна, махнул рукой.    – Ну, немец, теперь водку пить,– говорил Иван Иваныч, указывая место против себя.– Знаешь мой характер?.. Майя нам будет песни нет, а мы пить... Эй, барышня, подходи!..    Старики-киргизы были совсем пьяны, и только одна Сырну через дырочку в стенке коша зорко наблюдала за всем, что там происходило.    Она не смела увести дочь и была рада, что в коше сидит Куку. Джигит крепок, как лошадь, и его не скоро споишь, а Иван Иваныч в пьяном виде любил безобразничать и каждый раз что-нибудь устраивал неожиданное.    Анджелика была очень встревожена тем, что делалось в коше, и все посылала Альфонса спрашивать Сырну. Она боялась и за Майю и за Куку. Пьяный человек может сделать, все, а старик, наверно, скоро заснет. Долетавшие до ея слуха звуки киргизской песни только еще сильнее раздражали ее. Но Куку вышел из коша сам и послал туда старуху Сырну – неловко было оставлять одну девушку с пьяным самодуром.    – Нужно скорее уезжать отсюда...– шептала Анджелика, когда Куку подошел к ней.– Я боюсь.    – Пустяки,– смеялся Куку, поглядывая на коши.– Старик загулял и швыряет деньгами...    Он достал из кармана целую горсть серебра и высыпал блестевшия монеты в колени Анджелики, как делал всегда. Но это наружное спокойствие прикрывало только усилившееся безпокойство: Майя сама села на подушку рядом с Иваном Ивановичем и позволяла ему обнимать себя. Это делалось на зло ему, Куку, и он должен был смотреть... Нежная заботливость Анджелики теперь раздражала клоуна, и он чутко прислушивался к тому, что делается в коше, готовый по первому призыву прыгнуть туда. О, он задушит этого Ивана Иваныча, как котенка, если он позволит себе... Присутствие Сырну не успокаивало его: старуха глупа, а старики спали пьяны, как сапожники.    Один Альфонс молчал,– после представления у него болела каждая косточка. Отлично было бы пропустить рюмочку коньячку, всего одну рюмочку, но Иван Иваныч не пригласил его, и Альфонс имел полное основание сердиться на Куку: работали вместе, а пил один Куку. Это было несправедливо, как хотите, когда особенно кости начинают срастаться по всем суставам.    – Куку, я скоро поправлюсь, и мы уедем,– повторяла Анджелика в десятый раз.– Если бы ты знал, как мне надоело лежать, точно соленая рыба...    – Да, уедем...    – Я опять поступлю в цирк... Сафо может тоже работать. Мы заживем отлично... Куку, ты не слушаешь меня?..    – Что ты говоришь?..    – Ах, какой ты...    По особенной нежности в голосе Анджелики Альфонс понял, что он лишний здесь, и уныло поплелся в сопровождении Пикилло на кладбище. Он считал Анджелику гораздо умнее, а она взяла да раскисла, как дура. Скоро будут целоваться у него на глазах.    Отношения Альфонса к Анджелике были самыя странныя: он то приставал к ней с изысканной любезностью, то совсем забывал об ея существовании. Она боялась его и была счастлива, когда Альфонс был в хорошем расположении. Но в последнее время она точно не замечала его и заглядывала в глаза мужу, как овечка. Это было непростительно. Впрочем, по мнению Альфонса, все женщины одинаковы, и вся разница только в их костюмах. Пикилло, если бы мог говорить, вероятно, подтвердил бы эти мысли, а теперь ограничивался тем, что помахивал своим хвостом с львиной кисточкой на конце. Суровый в обращении с людьми, Альфонс был необыкновенно нежен с животными.    Вечером, когда Ивана Иваныча увезли замертво домой, Куку все поджидал, не покажется ли Майя. Но она не выходила точно на зло. Старая Сырну с сердитым лицом возилась около своих котлов и подавленно вздыхала. Старики-киргизы продолжали спать, как зарезанные. Так наступила и ночь, тяжелая и удушливая. Куку все ждал чего-то. Но Майи не было. Уже на разсвете, когда ночная мгла сменялась белесоватым предутренним туманом, Куку заслышал знакомые легкие шаги. Да, это она была, Майя; но как гордо она отвернулась от него и сделала вид, что не замечает. Кругом все спало мертвым сном, и даже не слышно была кашля Анджелики.    – Майя, ты сердишься?..– заговорил Куку, подходя к огню, у котораго девушка готовила какое-то кушанье.    Она ничего не ответила, а только с презрением пожала своими плечами. Потом она вдруг весело улыбнулась и заговорила:    – У меня будет новый кош из белой кошмы... везде бухарские ковры... два косяка лошадей в поле... Слышал, несчастный?..    – Это Иван Иваныч тебе говорил?    – Догадайся сам... Вся в золоте буду ходить. Вот какая будет Майя...    Куку отвернулся. Что же, пусть Аблай торгует дочерью,– ему все равно... Да и с какой стати он, Куку, будет безпокоиться за судьбу Майи; она сама по себе. Но, несмотря на это и трезвыя мысли, в глазах клоуна так и мелькал роковой белый кош... О, деньги – сила, с деньгами все можно устроить. Если бы у него, Куку, были деньги, то он первым делом уехал бы отсюда... Он вспомнил, с каким презрением смотрела на него киргизская красавица,– так и должно быть. Жалкий клоун, который готов вылезти из собственной кожи, чтобы какой-нибудь Иван Иваныч помирал со смеху – что может быть хуже?.. Раньше Куку никогда не думал в этом направлении и ел свой кусок хлеба со спокойной душей: он работал, как и все другие. Но ведь Майя так прямо и сказала; "несчастный"... Вот тебе и джигит!.. А как ломается эта скотина Иван Иваныч, ломается потому, что Куку должен зарабатывать свой кусок хлеба кривляньем.    Никогда раньше такия мысли не тревожили Куку, а теперь он чувствует, что его голова готова лопнуть от напряжения.    – Он, кажется, считает нас за нищих?– думал Куку, припоминая историю получения десятирублеваго билета.    Ах, как было бы хорошо бросить эти проклятыя деньги прямо з жирную рожу Ивану Иванычу, да еще плюнуть в нее же. И все это устроить при Майе: пусть посмотрит...

X.

   В саду приисковаго дома Ивана Иваныча, как дождевой гриб, вырос великолепный кош из белых кошм; узорчатая кошма закрывала вход, пестрая тесьма служила перевязью, а внутри до половины стенки были выложены бухарскими коврами. Все это богатство было выписано с нарочным из Троицка, и старик сам наблюдал за постройкой.    – В киргизы хочешь записаться,– ядовито говорила Анѳиса, подозревавшая истинныя намерения своего сожителя.    – Молчи ты, ради истиннаго Христа... молчи!..– хрипел Иван Иваныч, отмахиваясь руками.– Знаешь мой характер, и молчи.    Анѳиса молчала, потому что летом она не находила места от жары и по целым часам лежала где-нибудь в темном чуланчике, как разваливая рыба. Это была очень энергичная особа, у которой слово моментально переходило в дело, но летом она теряла всякую энергию, и Иван Иваныч пользовался этими моментами душевнаго и телеснаго разслабления для своих подвигов. Бывшая арфистка из "проезжающих номеров", она пленила богача-золотопромышленника тем, что с перваго слова, показавшагося ему обидным, пустила в него стулом. Он увез ее к себе на прииски, и вся их жизнь состояла из целаго ряда мелких и крупных битв с редкими перемириями. Это не мешало Анѳисе забрать старика крепко в руки, и он даже боялся ея, когда та "входила в раж".    – Еще ножом зарежет...– жаловался он своему приятелю Спиридону Ефимычу, когда вместе пили водку.– А мне без нея скучно, вот ты и поди! Намедни как хлестнет меня прямо в ухо соусником...    – А ты ее за ногу, да, как кошку, об стену,– советовал Спиридон Ефимыч, рыжий а коренастый мужчина, походивший на заплечнаго мастера.– А то дай мне ее поучить... Из одной двух сделаю.    – Ну, нет, брат, у меня тоже и свой характер есть...    Когда белый кош совсем был готов, Иван Иваныч послал нарочнаго за комедиантами. Спиридон Ефимыч был приглашен раньше. Молва говорила, что у Спиридона Ефимыча с Анѳисой давно были свои дела, и что много денег Ивана Иваныча перешло к нему в карман этим путем. Говорили даже, что Анѳиса не один раз задумывала спровадить старика на тот свет, чтобы завладеть его деньгами и с этим приданым выйти замуж за Спиридона Ефимыча. Но мало ли что говорится – не всякое лыко в строку.    Приисковые друзья сидели на садовой террасе, когда приехали артисты. Им отвели помещение в коше. Красная тележка поместилась рядом.    – Настоящие немцы,– обяснил Иван Иваныч, приходивший уже в градус.– И ловко свою часть поворачивают!..    Спиридон Ефимыч только разглаживал свою рыжую бороду и поглядывал искоса на Анѳису, сидевшую в кресле, которая только закрывала глаза и вздыхала. Время было послеобеденное, и всех сильно клонило ко сну.    – Ну, ну, живее поворачивайся, немец!– кричал Иван Иваныч хлопотавшему у коша Куку.    – Скоро-то только блох ловят,– огрызнулся Куку, не поворачивая головы.    Этот ответ изумил всю труппу, но Куку, как ни в чем не бывало, занимался своим делом. Анджелика чувствовала себя настолько хорошо, что сама вышла из тележки и даже улыбнулась в сторону сидевших принципалов. Около нея, как бесенок, вертелась Сафо, счастливая новой голубой юбочкой я какой-то особенной ласковостью отца.    Кош, разделенный простыней надвое, представлял очень хорошую уборную. По одну сторону одевались дамы, по другую мужчины. Куку скоро появился в своем костюме гимнаста перед кошем, и рог затрубил. Представление началось обычными ломаньями клоунов. Потом танцовала на канате Сафо. Анджелика могла прокатиться на большом деревянном шаре – и только. Альфонс глотал свой греческий огонь и, чтобы заслужить особенное внимание публики, проделал, катаясь на земле, все штуки человека-змеи. Этот номер вызвал дружные аплодисменты зрителей, и даже Анѳиса два раза махнула белым платочком. Но Куку работал как-то неохотно, и четырехпудовая гиря в его руках летала по воздуху, как чужая.    – Ах, волк те заешь!..– восхищался Иван Иваныч и даже попробовал, настоящая ли гиря.– Ловко орудует немец...    Заключением спектакля явилась опять живая пирамида, в которой приняла участие и Анджелика. Она так грациозно повисла на плече Куку, который с торжеством носил по развернутому ковру всю труппу и громко трубил в охотничий рог, а маленькая Сафо била тоненькими ручками в бубен.    – Браво!.. Браво!..– орали голоса.    По окончании спектакля Сафо была командирована на террасу за сбором. Она порхнула между клумбами цветов, как мотылек, сделала грациозный реверанс и остановилась в ожидающей позе.    – Ну, ну, иди, цыпушка!– манил ее Иван Иваныч, протягивая руки.    Девочка вопросительно посмотрела на Анѳису, оглянулась назад и, видимо, не знала, что ей делать. На ея тонком личике так и отпечаталась смесь разнородных чувств: желание получит деньги, страх пьяных людей, опасение, что она делает не то, что нужно делать. Иван Иваныч вынул уже из кармана свой толстый бумажник, но, заметив нерешительность Сафо, проговорил:    – Ступай к своему немчуре да скажи, чтобы послали кого-нибудь поумнее...    Бедная Сафо вернулась к кошу со слезами на глазах, сконфуженная и обиженная.    – Какая ты глупая,– журила ее мать.– Нужно было подойти...    – Конечно, прямо следовало подойти,– подтверждал Альфопс.    – Мама, я не знаю... мне там сделалось страшно...    В это время подошел Куку, поднял Сафо в уровень со своим лицом и молча поцеловал ее, а потом зашагал к террасе, сдвинув свою шапочку на затылок.    – А, немец...– встретил его еще издали Иван Иваныч.– За расчетом пришел? А мой характер позабыл?..    – У меня есть свой характер...– ответил Куку и посмотрел на старика злобными глазами.    – Как ты сказал?    – А так и сказал... Мы не нищие, чтобы ломаться над нами. Я у вас ничего не прошу.    – Ты за этим и пришел?    – Да, за этим...    – А по затылку не хочешь?.. Спиридон Ефимыч, валяй немца в мою голову... за все отвечаю!..    Анѳиса с испугом схватила Спиридона Ефимыча за рукав летняго пальто, а Куку с улыбкой ждал, что будет дальше. Он испытывал такое наслаждение от одной мысли, что одно слово, и он переломает все кости этим подлецам... О, как он ненавидел их сейчас!..    – Четырех конюхов послать!..– скомандовал Иван Иваныч, бегая по террасе.– Ах, бестия немец!..    Вместо ответа Куку схватил чугунный садовый стул и ждал нападения. Спиридон Ефимыч засучил рукава. Но в самый критический момент подбежала посланная Анджеликой Сафо и утащила Куку.    – Папа, папочка... пойдем...– лепетал ребенок, повиснув на могучей руке отца.    Куку отступал, как лев, и несколько раз оглянулся, сжимая кулаки. Лицо у него было бледное, губы тряслись от бешенства, а глаза сверкали отчаянной решимостью. Анджелика и Альфонс едва успели вывести богатыря из сада.    – Я их убью, подлецов...– повторял Куку, оглядываясь и поправляя душивший его ворот рубахи.    Тележку теперь вез Альфонс, Куку вела за руку маленькая Сафо и старалась его успокоить своей детской невинной болтовней. Анджелика лежала в тележке, разбитая всем случившимся,– у нея шла кровь горлом.    – Мы тоже люди!.. да!..– выкрикивал Куку, размахивая руками, как мельница.– Мы работаем, а тут всякая пьяная скотина будет издеваться... Ах, как я всех их разделал бы там!.. В щепы, расщепал бы...    – Да будет тебе, дьявол!– ворчал Альфонс, задыхавшийся в своем возу.– Стоит говорить...    Впрочем, безплодная ругань скоро утешила Куку, гораздо скорее, чем работа гирей. Он сел на камень у дороги, схватил себя за голову и печально проговорил:    – Альфонс, как ты думаешь, ведь проклятая наша работа... подлая?..    – Нашел кого спрашивать... У меня все косточки ноют... Конечно, проклятая!..    – Но ведь мы все-таки работаем? Зачем же издеваться над людьми?.. Да, мы бедные люди, но издеваться... Альфонс, вы ступайте своей дорогой, а я ворочусь... Через час догоню...    – Ну, братику, это уже труба!    Сафо уцепилась ручонками за шею отца и заплакала. Через пять минут труппа самым мирным образом возвращалась во-свояси – в оглоблях тележки шел Куку и был рад, что эта лошадиная работа хоть отчасти заглушает в нем внутреннюю боль.