Текст книги "Куку"

Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович

Д. МАМИН-СИБИРЯК
ПОЛНОЕ СОБРАНиЕ СОЧИНЕНиЙ
ТОМ ВОСЬМОЙ
ИЗДАНиЕ Т-ва А. Ф. МАРКС # ПЕТРОГРАД
1916

КУКУ.
Рассказ.

I.

   – Ты жив, Альфонс?– спрашивал Куку, останавливая тележку через каждыя сто сажен.    – Сегодня так жарко, что даже и умирать неудобно...– отвечал слабый, надтреснутый голос.    Этот Альфонс, чахоточный, черноволосый и маленький, в своей кожаной шведской курточке походил на жука. Он брел за тележкой разбитой походкой, широко разставляя кривыя ноги и поправляя сбитую на затылок жокейскую фуражку. Несмотря на томительный, настоящий степной зной, маленькому Альфонсу было холодно: в это время его каждый день била лихорадка. Как это неприятно, когда руки похолодеют и сделаются влажными, а внутри все точно застынет,– и Альфонс сравнивал себя с замороженной рыбой. Он умел даже шутить в моменты, когда от страшной усталости у него темнело в глазах и он готов был рухнуть в дорожную пыль своим тщедушным, маленьким телом.    – Эй, братику, держись за карету, а мне все равно!– кричал Куку, налегая своей лошадиной грудью на перегородку оглоблей.– Можешь даже присесть... мне все равно. Анджелика, ты его пусти,– места будет двоим, а мне все равно...    – Ты просто глуп, Куку, со своим великодушием,– ругался Альфонс, стараясь принять бодрый вид.– Вот спроси Пикилло...    Белый пудель Пикилло каждый раз, когда произносили его имя, слабо взмахивал гладко остриженным хвостом с львиной кисточкой на самом конце и смотрел на хозяина усталыми, покрасневшими от пыли глазами. Альфонс его ласкал тем особенным свистом, какой заставлял выпархивать придорожных птичек, а сам с завистью смотрел на наклоненную спину Куку и его четырехугольный, красный затылок. Нет, бедняга Куку глуп, но зато какое в нем дьявольское здоровье; скоро пятнадцать верст, как он везет тележку, и хоть бы что. Пикилло, и тот давно высунул язык, болтавшийся так смешно, точно конец платка из кармана: острый ум Альфонса во всем умел отыскивать комичную струнку.    Эта оригинальная группа, медленно подвигавшаяся по пыльной проселочной дороге, обращала на себя общее внимание встречных. Некоторые останавливались, с удивлением провожали медленно катившуюся тележку и почесывали затылок. "Вот так штука!.." – бормотали голоса.– "Да, штука!.." И было чему удивляться.    Представьте себе тележку на двух тонких и высоких колесах. На оси и частью на оглоблях помещался длинный ящик, аршина в два, прикрытый сверху чем-то в роде балдахина. Красныя занавески, с мишурной золотой каймой, болтались на выточенных столбиках, а верх заменяла сложенная вчетверо японская ширмочка. На этой последней были привязаны большие и маленькие обручи, обернутые цветной бумагой, свернутые в трубочку флаги и разная другая балаганная дрянь, назначение которой трудно определить; под осью раскачивалась на веревке четырехпудовая гиря, заставлявшая Куку в нырках ворчать: "Ах, проклятая, как она мотается!..". Оглобли тележки так устроены, что для самого Куку оставалось небольшое место у самой перекладины: на спусках, когда приходилось сдерживать тележку, кузовом толкало его в спину. Чтобы удобнее везти всю "музыку", у оглоблей была сделана широкая кожаная лямка, которая и ложилась всей тяжестью на могучия плечи Куку. Скверно, когда центр пятнадцатипудовой тяжести лежит у вас на затылке и каждый камешек, каждая ямка отдается прямо в голову таким острым толчком, точно невидимая рука била вас по голове с удивительной меткостью. Куку обвинял во всем мотавшуюся проклятую гирю: но что он значил без нея, без этой гири?.. В конце каждой станции богатырь чувствовал, как у него отекали руки и ноги, особенно в такой зной, как сегодня. Но мы должны сказать, что Куку был очень энергичный человек и, отдохнув с час, чувствовал себя совсем свежим. Если бы не Альфонс, тащившийся, как опоенная лошадь, тележка ушла бы далеко вперед; но нельзя же бросить товарища на дороге, тем более, что у них было общее дело.    Встречных более всего занимало то, что было спрятано за красными занавесками, а потом сам Куку в его необыкновенном костюме: длинный жилет с бронзовыми вызолоченными пуговицами, такая же шапочка, как у Альфонса, какие-то необыкновенно белые штаны в обтяжку, надувшиеся на икрах чулки и тяжелые штиблеты, подкованные гвоздями. Туго выбритое, широкое лицо Куку улыбалось каждому встречному такой добродушной улыбкой, а серые добрые глаза смотрели так ласково, совсем по-детски. Остриженные под гребенку волосы слипались от пота, как у Пикилло, а сквозь них просвечивала белая кожа. Когда встречались женщины, Куку делал необыкновенно смешное лицо, закрывал глаза и, вытянув губы, так забавно выкрикивал тонким голосом всего одно слово:    – Ку-ку!..    Это слово было так смешно, что занавески между передними колонками распахивались, и между ними показывалось хорошенькое личико пятилетней девочки и выкрикивало таким же тоном:    – Ку-ку, папочка!..    – Ку-ку, цыпленок!..    – Скоро приедем?..    – Лошадь скверная, цыпленок, да и Альфонс умирает...    – Бедняжка, он едва плетется, папочка!..    – А что мама?.. А?    – Лежит...    Этот детский голосок придавал Куку новыя силы. Но каждая улыбка маленькой девочки давила его хуже четырехпудовой гири: о, она так хорошо улыбалась, эта красавица Сафо, и у Куку падало в его лошадиной груди сердце, точно Сафо наступала на него своими крошечными ножками.    Конечно, тележка не легка, и гиря мотается, и плечи одеревянели, но всего тяжелее был смех маленькой Сафо.    – Мне кажется, что эта проклятая степь приведет нас прямо на дно пекла,– говорил Альфонс, когда солнце стояло уже над головой.– Куку, ты устал?    – Мне все равно... А степь, действительно, проклятое место!.. Альфонс, посмотри, что там впереди?    Тележка остановилась на верху поднимавшейся ребром зеленой возвышенности. Кругом ни деревца ни кустика. Придорожная трава покрыта слоем пыли,– дождя не было ровно две недели. С той точки, где стояли наши путешественники, можно было разсмотреть развертывавшуюся пестрым ковром настоящую киргизскую степь верст на пятнадцать. Издали вид был очень красивый, но вблизи все краски бледнели, точно оне расплывались, и глаз напрасно искал хоть одной точки, где можно было бы отдохнуть. Альфонс, прищурив свои темные глазки, зорко смотрел вперед по извилистой лилии пылившей дороги. Первый холм отделялся от следующаго широкой лощиной, дно которой было занято высыхающими болотами. По очерку всей местности можно было бы ожидать, что именно здесь и прокатится бойкая речонка, но ничего похожаго не было и в помине. Зато дальше, за второй возвышенностью, как остановившаяся в воздухе птица, мелькала какая-то белая точка. Куку и Альфонс всматривались именно в нее.    – Это церковь...– нерешительно заметил Альфонс, не доверявший самому себе.– Ведь похоже на церковь, Куку?..    – Конечно, церковь...– подхватил весело Куку.– Это и есть Чумбаши, село, где у них ярмарка. А тут и промысла и кочевники... Мы как раз поспели во-время: завтра суббота, торговый день. Будет работа...    Куку достал коротенькую трубочку в серебряной оправе, набил ее табаком и закурил с особенным удовольствием, как человек, который заработал свой отдых тяжелым трудом. Чумбаши близко, значит, проехали четыреста верст, а это что-нибудь значит... Отдохнув у канавки, Куку вытряс трубку, запрятал ее в жилетный карман и осторожно подошел к тележке. Раскрыв драпировку, он просунул голову внутрь и застыл: в тележке, свернувшись на походном ковре, как собачонка, спала Сафо, а рядом с ней Анджелика, похудевшая и утомленная. На Куку посмотрели два темных, больших глаза и указали на спавшаго ребенка.    – Не хочешь ли пить?– шопотом спрашивал Куку.    – Нет, спасибо... Не разбуди ее...    – Скоро конец, Анджелика...    Бледное, больное лицо улыбнулось печальной улыбкой. Бедняжка так мучилась и делала вид, что спит. Ей было так душно все время, а тут еще слышно каждый шаг выбивавшагося из сил Альфонса. Ах, скоро конец,– как это хорошо! Можно будет спрятаться куда-нибудь в тень – так, немножко в тени, чтобы не задыхаться от зноя и пыли. С другой стороны тележки, между красными занавесками, просунулась тяжело дышавшая морда Пикилло, весело замотавшаго хвостом, когда к нему на лоб легла ласковая тонкая рука. "Скоро конец, Пикилло!".

II.

   Киргизская степь летом, когда начинаются июньския жары, представляет однообразную и печальную картину. Голубое степное небо по целым дням безжалостно-чисто – ни одного облачка, а сверху так и льется степной зной. Горизонт застлан тяжелой, фиолетово-желтой мглой, точно там, за этим кругом, где сливается ковыльная степь с небом, вечно дымится зарево невидимаго пожара. Весенняя свежесть травы и пестрыя краски первых цветов быстро сменяются рыжеватыми тонами выжженной солнцем пустыни. Только развевается по ветру своими султанами один ковыль, да в небе неподвижными точками стоят ястреба. Раскаленный воздух томно не успевает остыть за ночь и с ранняго утра наливается тяжелой истомой. Глаз напрасно ищет тенистаго уголка, полоски воды, клочка настоящей сочной зелени – ровно все, гладко и мертво. Под этим жестким ковылем лежит сухой песок или глина. С высоких холмистых мест жизнь точно сбегает в низины, где еще сохраняется болотная влажность и зеленеет осока. Кое-где, в облаке пыли, пройдет измученное стадо (гурт) киргизских баранов, покажется редкий всадник-киргиз, и опять все мертво и пусто.    Полурусское сельцо-станица Чумбаши залегло на самой границе тех уралеских увалов, которые переходят уже в настоящую равнину, гладкую и однообразную, как разостланный на полу ковер. Оно спряталось на дне вымытаго горной речонкой Сардвой широкаго оврага, и издали можно было разсмотреть только белую церковь. Летом Сардва совсем пересыхает, превращаясь в ряд гнилых луж, которыя время от времени наполняются только дождем. А между тем эта ничтожная речонка тянется на сотни верст и почти непрерывно усажена разным жильем: кошами, деревушками, станицами, промыслами. Открытыя здесь лет сорок тому назад золотоносныя розсыпи привлекли подвижную массу искателей легкой наживы и бродячий промысловый люд. С последняго пригорка у Чумбашей открывается далекий вид на промысла: земля изрыта, дымятся высокия трубы, по дороге катятся приисковыя таратайки и т. д.    Наши путешественники "подезжали" к станице уже под вечер, когда дневной зной начал спадать. Это была небольшая деревушка, в которой с трудом можно насчитать дворов полтораста; но в центре, недалеко от церкви, были только-что выстроенные каменные дома и такие же магазины. Последния пять-шесть лет сардвинское золото пошло в гору, и Чумбаши сделались временной резиденцией мелких золотопромышленников, офеней и скупщиков краденаго золота.    – Я чувствую, что здесь будет пожива,– говорил Куку, с удовольствием разсматривая станицу.– Ты как думаешь, Альфонс?..    Альфонс ничего не думал. Бедняга завидовал Пикилло, который, по крайней мере, мог хоть высунуть язык от усталости, а человек лишен даже этого маленькаго преимущества. Эти проклятыя Чумбаши занимали Альфонса, как место, где можно будет наконец лечь и умереть спокойно. Как тяжело пройти пешком целых четыреста верста, когда сердце в груди треплется, как подстреленная птица, кости начинают срастаться по всем суставам,– последнее Альфонс положительно чувствовал, особенно по утрам, когда Куку будил его, чтобы "ехать" дальше.    – Эй, старина, что ты молчишь?– не унимался Куку.– Я тебе русским языком говорю: будет пожива... Мне все равно, а пожива будет.    – Отстань, дурак...    – К чему излишняя откровенность?    На Альфонса накатился неожиданный припадок бешенства: он схватил попавшийся под ноги камень и запустил им прямо в голову Куку. Последний благоразумно уклонился от удара и проговорил:    – Ты сбесился, Альфонс?.. Мне все равно, но так можно голову проломить, чорт меня возьми.    – Особенно такую пустую, как у тебя.    Из тележки показалось бледное лицо Анджелики, и Альфонс устыдился. Он опять сделал глупость, как делал глупости целую жизнь... В виде извинения он показал бледной женщине длинный нос и опять погрузился в свою апатию. Э, не все ли равно издыхать хорошему человеку или скотине? Альфонс устал, Альфонс выбился из последних сил, Альфонс хочет умереть...    А Чумбаши уж совсем близко. Даже где-то блеснула лужица болотной воды и весело заржала лошадь.    – Это дьявол, а не человек!– ворчал Куку, осторожно спуская свою тележку под гору.– У меня пустая башка!.. Нужно еще посмотреть, у кого она пустая-то. Мне все равно, а я когда-нибудь доберусь...    – Куку, перестань ворчать...– послышался голос Анджелики из тележки.    Куку только рванул тележку и ничего не ответил.    – Этот дьявол прикидывается мертвым, а как швырнул камнем – дай Бог здоровому так бросить... Меткая бестия этот Альфонс! Да, пустая голова, посмотрим!    Станица начиналась жалкими лачужками, кое-как огороженными из березовых жердей и залепленными глиной. Но нашим путешественникам незачем было ехать в центр. Они еще раньше решили остановиться прямо в поле. Можно и огонек развести, и лихо выспаться прямо на траве, и сделать кое-какия необходимыя приготовления к завтрашнему дню. Куку издали заметил стоявшия в стороне от дороги пустыя телеги с поднятыми кверху оглоблями и прямо направился к ним. Э, тут и вода недалеко, можно, значит, и чаю напиться на свежем воздухе. Красная тележка весело подкатила к телегам, подняв на ноги целую стаю сердитых собак,    – Здарастуй, каспада...– ломаным языком забормотал Куку, раскланиваясь с двумя чинно сидевшими на земле халатами.    – Здарастуй, бачка...– ответил один халат и зорко взглянул на Куку своим единственным глазом: другой, увы, вытек.– Куда поехала, бачка?..    Куку вылез из оглоблей, сдвинул ухарски свою фуражку на затылок и, сделав глупое лицо, прокричал:    – Ку-ку!..    Халаты переглянулись от этой неожиданности и с важностью замолчали. Из одной телеги показалась женская голова, закутанная в какое-то полотенце, из другой выглянул лысый старик-цыган.    – Он немец и не знает по-русски,– обяснял Альфонс, выступая в качестве переводчика.– Можно остановиться?.. Да отгоните проклятых собак, пока оне меня не сели...    Цыганская голова что-то пробормотала на своем непонятном языке, а собаки отошли, скаля свои белые зубы. Халаты еще раз переглянулись и покачали головами, как две фарфоровых куклы.    – Айда, садись, бачка...– проговорил кривой киргиз.    – Амамба {По-киргизски: здравствуй.}...– прибавил второй.– Базар гулял?    – Ку-ку!..    Когда красная тележка расположилась окончательно, со стороны Чумбашей подошла целая группа ребятишек-киргизят, две цыганки с мешками за плечами и молодая девушка-киргизка. Куку в это время успел высадить Анджелику, едва державшуюся на ногах, бережно усадил ее на разостланный по траве ковер и вместе с Сафо побежал с медным чайником за водой. Альфонс лежал неподвижно на траве, как раздавленный. Киргизята с любопытством глазели на тележку, на "дженьгише" (барыня) и улыбались. Все было так необыкновенно и произвело в двух телегах противоположныя впечатления. Кривой киргиз думал: "скупщики краденаго золота", лысый цыган боялся за своих лошадей. Подошла молодая киргизка легкой грациозной походкой; она прошла у самой головы Альфонса и с сожалением посмотрела на него.    – Шайтан, шайтан!– орали киргизята, когда появившийся Куку одной рукой высоко подметнул Сафо и, как куклу, поставил ее на ладонь другой.    Он поднес ее на ладони старикам-киргизам, как на блюде, и прокричал свое "ку-ку". Эффект получился поразительный, и старики замотали головами.    – Джигит... о, джигит {Джигить – молодец.}!– бормотала старуха-киргизка, стараясь еще сильнее закутать свою голову.    Один Куку ничего не желал замечать и уже раскладывал огонь из сухих прутьев, захваченных где-то по пути. Он сидел на корточках и раздувал огонь до того, что все лицо побагровело от натуги. Сафо валялась на траве. Смятое короткое платьице не закрывало у ней голых икр, худеньких и жидких, с синеватыми жилками. Красивое личико улыбалось матери, которая никак не могла уложить под больной бок подушку.    Скоро чайник закипел, и вся компания поместилась у огня пить чай. Альфонс настолько успел отдохнуть, что прокатился по траве колесом, повернулся на одной ноге, как волчок, и так смешно сел, раздвинув ноги циркулем.    – Фокусники...– шептались между собой две цыганки, вытаскивая из глубины своих кошелей, вместе с кусками хлеба, оравших благим матом, совсем голых грудных ребятишек,– оне только-что пришли из станицы.– Вот проклятые люди, Господи, прости!..    Цыганок и киргизок больше всего интересовала "дженьгише",– такая бледная и худая, но еще сохранившая следы недавней молодой красоты. Длинное лицо, с таким же красивым носом, как у Сафо, было окаймлено прекрасными темными волосами; темные большие глаза едва смотрели из-под загнувшихся бархатных ресниц; но губы убыли бледныя и точно обтянулись около белевших плотных зубов. Широкая фланелевая блуза с красными атласными отворотами совсем скрывала ея маленькую, изящную фигуру, о которой можно было судить по красивым рукам и маленьким щегольским ботинкам. На этом лице и в складе всей фигуры лежала такая тоска, точно Анджелика была только-что поднята из могилы. Она отрицательно покачала головой, когда Куку предложил ей ломтик колбасы, и доказала глазами на облизывавшую губы Сафо. Бедняжка так проголодалась дорогой...    По степному этикету, киргизы не приставали к фокусникам, а только наблюдали их издали, как баранов с пятью ногами, каких показывают в ярмарочных балаганах. Да и трудно было разговориться, когда в обращении было всего десять ломаных русских слов. Одна старуха-цыганка сделала попытку поворожить и с этой целью подсела к Анджелике.    – Барыня, голубушка, а не хочешь ли, скажу я тебе всю правду истинную?..– бормотала она, протягивая сухую, костлявую руку.– И еще скажу тебе, моя касаточка, какая в тебе сидит злая болезнь... корешок есть, касаточка, маленький корешок...    Анджелика болезненно сморщилась и только посмотрела на Альфонса, точно просила защиты. Этот последний не заставил просить себя в другой раз и, схватив старуху-цыганку прямо за нос, показал ей, сколько может сидеть в цыганском носу очень недурных вещей. Из носа ворожеи посыпались медные пятаки, чайная ложечка, коробка шведских спичек, штопор и т. д.    – О, проклятой человек!.. Проклятой!..– ругала старуха, отскакивая в ужасе...    – Шайтан...– бормотали старики-киргизы, мотая головами.– Проклятый шайтан!..    Наступившая ночь успокоила всех. Анджелика глухо покашливала в своей тележке, прикрывая голыя ноги Сафо своей блузой. Альфонс спал под тележкой на коврике; Куку растянулся прямо на траве. Гнилую степную речонку затянуло туманом, и где-то долго скрипел неугомонный коростель. По дороге к Чумбаши двигались телеги, и чем ближе было утро, тем больше было телег. А звездное небо так любовно и кротко светилось своими мириадами звезд, точно оно переливалось фосфорическим светом. Пахло травой, собаки во сне начинали бредить.    – Будет работа...– снилось Куку, и он чувствовал, как четырехпудовая гиря свистит в его могучих железных руках.

III.

   Небольшая площадь около церкви была залита народом. По широкой улице, запруженной возами и телегами, не было проезда. Происходила бойкая, настоящая ярмарочная торговля. Везде пестрели грошовыми товарами походныя лавчонки; приказчики в больших каменных лавках не успевали разсчитываться с покупателями, а на улице, под открытым небом, шла торговля с возов. Два кабака и портерная работали еще веселее. Из близких и дальних станиц сехались оренбургские казаки в своих студенческих фуражках; тут же с важностью разезжали верхом киргизы в войлочных шляпах и всевозможных меховых малахаях; цыгане-менялы галдели около кабачков. Главное движение всей этой массе придавали приисковые рабочие, сносившие сюда свой недельный заработок,– грязные, оборванные, пьяные, безпаспортные, как везде. Эта рвань и голытьба составляла центр всех операций и всеми путями давала чувствовать свою силу, особенно около кабаков, где с ранняго утра стоял стоном-стон.    Недалеко от церкви, на площадке, в воздухе весело полоскался пестрый флаг, а под ним на особых шестиках висели зеленыя, розовыя и желтыя афиши. Центр составляла уже знакомая нам красная тележка, превращенная в палатку. Раздвинутая ширмочка закрывала в нее ход, а перед ним был разостлан единственный коврик труппы, по которому сейчас расхаживал одетый в трико "геркулес Куку", как значилось в афишах, и время от времени обращался к теснившейся со всех сторон толпе:    – Каспада... сичас будил начать!.. Редкий преставлень... удивление и восторг!.. Каспада, слюшай...    Чтобы обратить еще большее внимание, Куку трубил в медный охотничий рог, издававший пронзительныя ноты. В розовом трико, заштопанном на коленках, в мягких белых башмаках и расшитой блестками короткой курточке, ярмарочный геркулес приковывал к себе все взгляды, Его голыя до самых плеч могучия руки, выпуклыя железныя икры, высокая грудь и открытая бычья шея приводили знатоков в восторг.    – Ай да немец!..– слышались одобрительные возгласы в толпе.    На афишах громадными буквами было напечатано: "Блистательное и единственное в Европе представление "Дочь воздуха" – Анджелика Перегрина. Одобрено многими коронованными особами. Неподражаемый иллюминатор-престидижитатор Альфонс или удивительное поглощение греческаго огня. Заслужил высокое внимание его величества персидскаго шаха. Он же – и необяснимое явление природы: человек-змея или гуттаперчевый человек. В Вене произвел величайший фурор, а также и в Константинополе. Наконец! Обратите внимание: маленькое чудо или купидон Сафо и геркулес Куку, он же член ордена Лев и Солнце". На особой бумажной полоске крупным шрифтом странная надпись: "Получай на все – сдачи не будет", или "вот так пилюля: что в рот, то спасибо". Рядом с афишами висели удивительныя картины. На одной летела на воздухе женщина с вывихнутыми ногами и руками, на другой геркулес метал четырехпудовыя гири и маленькую девочку, на третьей кудрявый негр глотал огонь и улыбался.    – Каспада, начинается!..– ревел Куку, начиная колотить себя по надутым щекам, как но барабану.    Из-за ширмочки, как заяц, выскочил в белом метке и белой, остроконечной шапке Пьеро. Вместо пуговиц болтались красные мячики, лицо было набелено, а рот проведен краской до ушей. Публика встретила артиста дружным ревом. Представление началось обыкновенными штуками всех клоунов: били друг друга по щекам, колотили по голове пузырями, падали на землю, кувыркались и т. д. У Пьеро через густой слой белил показались крупныя капли пота, но Куку не дохнул ни одного лишняго раза. Когда первое действие кончилось, Куку опять затрубил в свой рог.    – Внимание, каспада!.. Внимание... Сейчас греческий огонь будет.    Обступившая толпа улыбалась и галдела. Казачьи фуражки, пестрые бабьи платки и непокрытыя приисковыя головы были рады даровому, невиданному зрелищу.    – Греческий огонь... внимание!..    В толпе там и сям неподвижно стояли на лошадях киргизы и смотрели косыми узкими глазами на ломавшихся людей, изредка перекидываясь гортанными фразами и пожимая плечами. Степняки не могли понять, для чего кувыркаются эти странные люди. Опять загудел рог, и где-то глухо звякнул бубен, точно порвалась струна. Толпа затихла. Выскочил из-за ширмы тот же Пьеро и начал торопливо глотать зажженную вату, а потом принялся выматывать изо рта красныя и голубыя ленты. Это всем понравилось. Посыпались одобрительные возгласы, а Пьеро раскланивался, прижимая руку к сердцу. Из-за ширмочки неслись аплодисменты маленькой Сафо, которая все время смотрела на представление в щелочку между половинками ширм.    – Мама, ты готова?– спрашивала она нетерпеливо.    – Сейчас буду готова,– отвечал слабый голос.    – Слышишь, рог уж трубит!..    Куку опять трубил и с таким старанием, что его добрые серые глаза готовы были выкатиться из орбит. Пьеро в это время ловко поставил железную распорку с колеском и на нее принялся наматывать конец намеленнаго каната, выползавшаго, как белая змея, откуда-то из-под тележки.    – Каспада, сейчас будет дочь воздуха!– орал Куку, размахивая своей красной шапочкой с петушиным пером.    – Мама, слышишь: опять рог...– шептала Сафо, заглядывая в палатку.    Анджелика Перегрина была уже одета в трико, короткую юбочку и расшитый блестками корсаж. Оставалось подготовить волосы и выпорхнуть из-за ширм улыбающейся бабочкой. Рог призывно гудел: пора... Но в самый критический момент дочерью воздуха овладел такой пароксизм слабости, что она упала прямо на землю.    – Мама, мама, выходи...    – Не могу...– с отчаянием в голосе послышался слабый ответ.    В палатку заглянула голова Куку и скрылась. Нужно было занять чем-нибудь натянутый канат, а публика не любит ждать. Лежавшая на земле "дочь воздуха" тряслась от страха: ее ужасала мысль, что она не может работать... Ах, как больно ее били прежде за это "не могу", когда она еще только начинала прыгать по канату! Куку, конечно, очень добр и не будет ее бить, но это не мешало ей, Анджелике, переживать весь ужас данной минуты. А охотничий рог выводил раздирающие звуки, бубен в руках Альфонса выделывал отчаянныя трели... Через пять минут из-за ширмочки, как птичка, выпорхнула тоненькая Сафо, вся в блестках и в короткой кисейной розовой юбочке. Она посмотрела на отца взглядом дрессированной собаки, сделала публике реверанс, с улыбкой приложила обе тоненькия ручки к груди и бойко засеменила ножками по ковру. Куку одобрительно кивнул ей головой, подставил руку, и Сафо была на канате, который едва согнулся под давлением этого крошечнаго тельца. Альфонс сделал смешную гримасу и, упав на одно колено, подал ей баланс, перевитый цветной бумагой.    – Madame, пожалуйста, не улетайте от меня,– выкрикивал он, повторяя на ковре каждый шаг Сафо по канату.    Опять гудел бубен и пронзительно трубил рог, а Сафо балансировала на канате с детской грацией, не переставая улыбаться заученной улыбкой. Она уже несколько раз перебежала весь каната, делала легкие прыжки, поднимала одну ногу и с замирающим сердцем чувствовала на себе пристальный, упорный взгляд Куку, пугавший ее и придававший ей силы. Оставалось последнее и самое трудное – сесть на канат со всего размаху и, когда его упругостью вскинет наверх, стать прямо на ноги. Анджелика делала эту фигуру безподобно, улыбаясь и посылая публике воздушные поцелуи, но на Сафо напала та мгновенная нерешимость, которая могла испортить все. Ребенок испуганными глазами взглянул на улыбавшееся доброе лицо Куку, на кулак, который показывал Альфонс, и с отчаянной решимостью сделал то, что у него не выходило на домашних репетициях.    – Ура!.. Браво!..– ревели Куку и Альфонс, приветствуя маленькую канатную плясунью воздушными поцелуями.    Публика одобрительно гудела, и по этому гулу Анджелика с радостью догадывалась в своем ящике, что Сафо делает успехи. Пикилло тоже был болен и лежал под тележкой, как вытащенная из воды сонная рыба. Девочка обещает много... Она уже теперь могла заменять ее. Сафо ворвалась в палатку сияющая и раскрасневшаяся,– ей нужно было сейчас переодеваться в мужской костюм для последней фигуры, т.-е. юбочку и зеленый корсаж заменить черным трико, усыпанным серебряным блеском. Девочка справилась с этой задачей в пять минут, выскочила из-за ширмочки клоунским прыжком и с замечательною ловкостью перевернулась в воздухе, как разогнувшаяся стальная пружинка. Альфонс был в таком же костюме. Куку размахивал четырехпудовой гирей, являвшейся "пятым и самым солидным артистом" кочующей труппы.    – Каспада... внимание...– ревел Куку, делая гирей круги над головой.– Последний акт...    Он, продолжая играть гирей, разставил широко ноги, и по нему, как обезьяна, прыгнул прямо на плечи Альфонс, а за ним маленькая Сафо, очутившаяся на плечах Альфонса.    – Куку!– запищал главный артист, шагая по ковру со своей двойной пошей и не оставляя летавшей в воздухе страшной гири.    Публика выказывала знаки одобрения, слышались крики: "ай-да немец, молодчина!". Сафо, уцепившись коленками за голову Альфонса, улыбалась и посылала воздушные поцелуи. Потом живая пирамида так же легко распалась на свои составныя части, как и сложилась, а Куку в заключительный момент перекрестился своей гирей, что привело толпу в настоящее неистовство.    Одним словом, все представление прошло самым блистательным образом, а когда Куку пошел со своей шапочкой делать сбор в пользу господ артистов, на всех лицах изобразилось веселое недоумение.    – Каспада... кто может поделиться...– бормотал Куку, напрасно обходя круг зрителей со своей шапочкой.    – Ловок немец!..– послышалось в толпе.– Это за что же ему деньги травить?..    Некоторые простецы думали, что еще готовится какая-то ловкая штука, и смотрели Куку прямо в лицо остолбенелыми глазами. Первыми незаметно уехали верховые киргизы, а за ними с галдением повалила и остальная толпа. Оставались одни ребятишки да человек пять совсем пьяных прощелыг, от которых нечего было ждать. В шапочке Куку чистаго сбора оказалось семь медных копеек, которыми он и встряхнул под носом у Альфонса.    – Пожива недурна...– ответил тот, потирая мозжившия колени.    Куку молчал: он был уничтожен... Ведь они работали самым добросовестным образом, и таких артистов в этих краях еще не было, а сбор семь копеек!.. Нет, это безсовестно, это нечестно, это подло!.. Куку возмущала именно несправедливость этих дикарей. Сунув в свою шапочку несколько серебряных и медных пятаков, он вошел в палатку и высыпал добычу в колени лежавшей неподвижно Анджелики.    – На первый раз немного, но здешняя публика, видимо, не умеет еще ценить искусство...– виновато бормотал он, точно извиняясь за кого-то...– Мы работали, Анджелика...    Анджелика только посмотрела на него с печальной улыбкой; она видела его проделку, которая повторялась при каждой неудаче.    – Ничего, Куку, как-нибудь, не умрем с голоду...– прошептала она ласково, как умеют утешать в неудачах одне женщины.    – Да, да... Мы еще будем работать, а Сафо удивила всех.    Пока Альфонс, при помощи Сафо, приводил в порядок свою походную обстановку, Куку через площадь отправился прямо к кабаку. Его так и рвало за самое сердце этой неудачей: осталось в кассе всего три рубля... Нужно было выпить, чтобы возстановить хотя приблизительно душевное равновесие. Но в кабаке ему не пришлось платить своих денег его окружила целая ватага пьяниц, желавшая видеть, как немец пьет.    – Мне цел бютилк...– распорядился Куку.    – Немец, пей!...    Когда тележка с красным балдахином заняла свое старое место у киргизских телег, Куку вернулся сильно навеселе и со слезами на глазах долго и молча целовал руки у Анджелики. Да, он выпил, но он будет работать... Альфонс лежал пластом на траве: у беднаго клоуна после представления ныла каждая косточка.