Текст книги "Самоцветы"
Автор книги: Дмитрий Мамин-Сибиряк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)
В заключение этого беглого обзора мы считаем не лишним привести несколько общих мыслей о драгоценных камнях для характеристики как их самих, так и менявшихся к ним отношений людей.
Долгое время родиной самоцветов считался жаркий юг, а существование их на севере отрицалось. Драгоценный камень, отличавшийся разными цветами радуги, казался человеку тою каплей, которая концентрировала в себе интенсивные краски южной природы, глубокую синеву южного неба и горячий блеск южного солнца. Первые самоцветы вышли из таинственных глубин Востока, может быть, с первым человеком, который обратил внимание на пёстрые гальки, как на даровое украшение; без всякого сомнения, этим первым человеком была женщина, та легкомысленно-кокетливая женщина, которую неудержимо притягивают яркое сочетание красок, пестрота и блеск. Самоцвет являлся чем-то таинственным, и около него сложилась густая сеть легенд, поверий и сказок, дошедших до наших дней. Разные волхвы, знахари и ведуны обратили эти поверья в свою пользу, а также и примитивная медицина. Царь камней, алмаз, стоит здесь, конечно, на первом месте; он предотвращает от болезней желудка, помогает в тяжёлых родах, делает носящих его угодными царю, измельчённый в тончайший порошок и всыпанный в "султанский кофе" отправляет ненужного восточному деспоту человека на тот свет, а в общем служит эмблемой чистоты и невинности. Бирюза – по преимуществу камень счастья, как отражение голубого неба и голубых глаз красавицы, а, вместе с тем, "бирюзу кто носит – не будет убит, понеже никогда не видали его (камень бирюзу) на убитом". Между прочим, бирюза прекрасно помогает при продаже испорченных лошадей и вообще при конокрадстве. "Изумруд, аще в питие положить, уймет смертоносную ядость, к укушению ядовитых змей уздравляет, говорит какая-то старинная хроника, – изумруд толчен и прият во внутрь в питии от окорму смертельного избавляет человека". Особенно видную роль в древности играли такие таинственные камни, как безуй или балангус: "вместе с хрусталем толченым ясти и медом (говорится о камне балангусе), ибо от него ум множится, жажда унимается". Средство, без сомнения, самое верное и, вероятно, от него происходит посейчас существующее народное лечение глазных болезней "приятым внутрь" толчёным хрусталём. Греки и римляне не избежали суеверного отношения к камням, заимствованного, без сомнения, с Востока. Особенно была развита у этих классических народов страсть к амулетам, предохранявшим от порчи, от дурного глаза и разных болезней. Так, аметист служил, по мнению римлян, прекрасным предохранительным средством от запоя. Вероятно, в связи с этими таинственными свойствами камней сложилось их посвящение разным языческим богам и богиням. Так, аметист был посвящён Венере (gemma Veneris), сапфир – Юпитеру; великолепные античные камеи, которыми мы любуемся в музеях, для классического человека имели глубокий внутренний смысл: классические резчики изображали Бахуса на аметисте, Нептуна и Тритона на аквамарине, Прозерпину вообще на чёрных камнях. Христианская эра, сменившая язычество, унаследовала от него некоторые суеверия, приурочив их по-своему: аметист оказался посвящённым евангелисту Матфею, кровяной сердолик – мученику Варфоломею, яспис – апостолу Петру и т. д.
Древний человек олицетворял камни, даже поклонялся им и вообще видел в них таинственно скрытые живые силы. Отсюда господствовавшее в древности деление камней на мужские и женские: первые сильнее окрашены, вообще цветистее, а вторые бледной воды. Поэзия, конечно, пользовалась камнями для разных поэтических легенд и просто для сравнения. Так, красный рубин и красное вино считались родственными, а метафорически рубин изображал красные уста красавицы. Самою драгоценной считалась та бирюза, которая, напоминая цветом глаза красавицы, имела форму женской груди. Камни могли болеть, как живые люди. Заболевший жемчуг (он считался камнем) мог вылечиться только при том условии, если непорочная девушка искупается с ним в море 101 раз. Особенно считались драгоценными камни с разными таинственными пророслями внутри, как горный хрусталь или аметист, проросший тонкими кристаллами рутила или чёрного шерла, – такие проросли римляне называли волосами Венеры, а на мусульманском Востоке волосами от бороды какого-нибудь святого. Все народы заплатили известную дань этим суевериям, как результату собственного невежества, и, кажется, одна Япония избегла общей участи и, обладая всевозможными камнями, не обращает на них никакого внимания. Древний русский человек тоже любил самоцветы, хотя выбор их у него был крайне ограничен, да и те немногие камни, какие ходили по рукам, получались из чужих краёв. Поэтому народная номенклатура крайне бедна названиями камней, а былины, кажется, знают всего один алатырь бел-горюч камень, т. е. янтарь, по толкованию учёных исследователей. Даже в период московских царей мы не пошли дальше лалов и яхонтов: яхонтец червчат, яхонтец синь или «впрозелень». Лалами и яхонтами называли самые разнообразные камни, причём главную разницу составлял цвет. Неприхотливые московские красавицы совершенно удовлетворялись и этим. Вообще, древняя и московская Русь не знала совсем хороших камней и совершенно не умела обращаться с ними, в чём можно убедиться на московской оружейной палате, где собраны лучшие сокровища тех эпох. Не говоря уже об огранке камней, сделавшейся известной в Западной Европе только в конце XV в., не умели даже прикрепить камня металлическою оправой, а просверливали в нём дыру и насаживали на металлический стержень, как это видно на некоторых царских коронах. В то далёкое от нас время, кажется, больше значения имели такие таинственные камни, как безуй или балангус. Можно удивляться только тому, что отдельные области тогдашней Руси уже имели свои областные цвета. Так, у новгородцев любимыми цветами были зелёный и голубой, у устюжан – зелёный и красный, у ростовцев – синий, красный и жётый. Впрочем, это объясняется отчасти близкими сношениями торговых гостей с тогдашнею заграницей, где уже существовали национальные цвета, как в Византии.
Самое новое и новейшее время, обременённое всевозможными чудесами науки и нарастающими завоеваниями в области всевозможных знаний, всё-таки, платит известную дань старинной тьме неведения, только привязывая древние суеверия и «запуки» к изменчивым требованиям моды. Так, мы видим, что различным камням приурочиваются различные метафорические свойства; алмаз – чистота и невинность, сапфир – постоянство, красный рубин – страсть, розовый рубин нежная любовь, изумруд – надежда, топаз – ревность, бирюза – каприз, аметист преданность, опал – непостоянство, сардоникс – супружеское счастье, агат здоровье, хризопраз – успех, гиацинт – покровительство (относится к купцам и артистам), аквамарин – неудача. Каждый месяц в году имеет свой счастливый камень: январь – гранат, февраль – аметист, март – яспис (яшма), апрель сапфир, май – изумруд, июнь – агат, июль – сердолик, август – сардоникс, сентябрь – хризолит, октябрь – аквамарин или опал, ноябрь – топаз, декабрь хризопраз. Это аллегорическое значение счастливых камней, кажется, придумано торговцами, для более успешного их сбыта. Кроме этой, так сказать, постоянной моды на известные камни, есть ещё мода переходящая, часто уже решительно ничем необъяснимая, кроме прихоти и каприза. Так, перед началом великой французской революции во Франции была мода на янтари с насекомыми, – эта мода перешла впоследствии к нам. В начале XIX столетия Западная Европа ввела в моду дендриты, т. е. камни с рисунком растений и деревьев; в тридцатых годах господствовала мода на гиацинты, в сороковых годах – на ониксы, в 60-х годах в Париже на оливин, в 1870-х годах в Вене вошёл в моду кровавик (гематит), а в Англии в это время самым модным камнем был "кошачий глаз". В пятидесятых годах в России вошли в моду опалы, как любимый камень императрицы Александры Фёдоровны, но императрица Евгения никогда не носила опалов, как камней, предвещающих несчастие, – репутация несчастного камня за опалом установилась давно, вероятно, за его изменчивый цвет и быструю сравнительно разрушаемость. Все эти нынешние моды являются как бы наследием и отголоском далёкого прошлого. Так, ониксы были модным камнем греков и римлян, как самый лучший материал для их камей, гиацинты были в моде в XV и XVI столетиях, хризопраз в XVIII столетии и т. д. В общем можно сказать только то, что время камней как бы миновало, и наши бабушки лучше понимали немой язык самоцветов, чем внучки. В будущем, когда заиграет дешёвый поддельный камень, вероятно, люди окончательно освободятся от этой страсти украшать себя самоцветами, как не украшают себя сейчас простым стеклом, что ещё в моде у дикарей, не познакомившихся с стеклянными фабриками.
Мы думаем, что самородный самоцвет останется ценностью всегда, только как предмет для минералогических коллекций да для тех неисправимых любителей, которые не променяют его ни на какое ухищрение новейшей техники. Для таких любителей драгоценный камень не мёртвый минерал, а что-то живое, одарённое живыми свойствами. В самом деле, около самоцвета не даром же вырос этот лес суеверия, поэзии и религиозных уподоблений. В камне есть своя жизнь, тёмная и неисследованная, проявляющаяся в форме кристаллизации, в сопутствии известным горным породам, в антипатии к другим, в отношениях к свету, электричеству и химическим реагентам. Именно эта кристаллическая форма встала на границе, отделяющей органическую природу от мёртвой материи, и человеческий глаз пытливо ищет здесь ответа своим внутренним свойствам, запросам и тёмным органическим движениям. Мёртвая земля смотрит на человека этими цветными глазами, говорящими о тайниках скрытой в ней жизни. Это "последняя улыбка" цепенеющей в мёртвом холоде неорганизованной природы. В самом деле, одни камни выигрывают при ярком искусственном освещении, как бриллианты, изумруды, рубины и опалы, другие, напротив, теряют свой блеск, как сапфиры или шерлы; некоторые камни меняют совсем цвет при искусственном освещении, как александриты, третьи прекрасно электризуются, как корунды, турмалины (шерлы тож), аметисты, хризолиты, топазы, четвёртые обладают фосфоризацией, т. е. способностью светиться в темноте, как алмаз или нагретый плавиковый шпат, пятые легко изнашиваются, как опал, шпинель, хризолит и почти все, за немногими исключениями, теряют свой цвет под медленным влиянием солнечных лучей, ту "первую воду", о которой мы говорили выше. Наука замучилась, придумывая названия для разных цветов, какими играет драгоценный камень: есть цвет селадоновый (берилл), кармазинно-красный (рубин), шпейсово-жёлтый, лавендулово-синий, шмальтово-синий, горно-зелёный (берилл), спаржевый, чижовый, восковой, медовый, гороховый, коломбиново-красный (альмандин), печёнково-бурый и т. д. Кстати, отметим здесь характерную особенность русских минералогов скрещивать вновь открытые минералы именами разных милостивцев и вообще знатных персон, так что по этим названиям можно проследить, с одной стороны, коловратные судьбы нашего горного ведомства, а с другой – отлившееся в этой форме горное идолопоклонство. Есть волхонскоит, демидовит, разумовскит, румянцевит, строгановит, уваровит, – словом, целая и характерная коллекция придуманных рабьими умами названий, чтобы угодить сильному человеку, подольститься к вельможе и просто вильнуть хвостом за хороший обед, случайную подачку или доставленный лакомому учёному какой-нибудь приятный «случай». Это лакейство не к лицу серьёзной науке, а, ведь, минералогия – наука. Возьмите другие науки, где вы найдёте эту идолопоклонствующую номенклатуру и, наконец, название вновь открытых минералов, общее достояние всей науки, которой решительно нет дела до наших минералогических ласкательств? Простой мужик, когда найдёт новый камень, окрестит его характерно, метко, сильно: смольяк (раух-топаз), моховик (горный хрусталь, проросший кристаллами рутила или чёрного шерла), сивяк, а не будет подлаживаться под своего деревенского кулака или вообще благодетеля, потому что не такое это дело.
VII
Центр уральских самоцветов. – Плутующий мужик. – Хождение сырого самоцвета по мукам. – Торговец и мужик. – Мастер-гранильщик и тот же мужик. – Анекдот с артельным камнем.
Почти весь добытый на Урале самоцвет поступает в Екатеринбург, этот город золота и драгоценных камней. Те камни, которые перехватит Самошиха и другие мурзинские скупщики, сравнительно составляют только ничтожную часть. Екатеринбург остаётся в этом отношении центром, куда стягиваются самоцветы со всего Урала, – здесь и гранильщики, и каменные торговцы, и собиратели коллекций, и просто любители. В сущности говоря, на местах добычи вы редко что найдёте, и если найдёте, то купите втридорога, а весь товар уходит в Екатеринбург и здесь расценивается по установившейся норме. Именно здесь можно, как в фокусе, проследить дальнейшую судьбу каждого самоцвета и те мытарства, через какие он должен предварительно пройти, прежде чем попадёт в руки покупателя. Екатеринбург скупает всё сырьё и превращает это сырьё в изделия, вообще создает из самоцветов предмет рыночной ценности. Это длинный и – если так можно выразиться – болезненный процесс, гораздо более трудный, чем самое добывание самоцветов, в каких бы примитивных формах оно ни производилось.
Нужно предварительно оговориться, что фигурирующие на екатеринбургском рынке самоцветы строго распадаются на три категории: в собственном смысле драгоценный камень, камень поделочный и камень, как предмет для минералогических коллекций. О драгоценных камнях, как топазы, бериллы, изумруды, фенакиты, рубины, сапфиры и аметисты, мы уже говорили в предыдущей главе. За ними непосредственно идёт полудрагоценный, поделочный камень, как раух-топаз и горный хрусталь вообще, ляпис-лазурь, малахит, орлец, целый ряд халцедонов и некоторые виды яшм, а ещё ниже стоит разряд дешёвых яшм, некоторые песчаники и сланцы. Из этих последних приготовляют вазы, памятники, колонны, подоконники, ступеньки для лестниц, разные постаменты, накладки и просто плиты. Поделочный дешёвый камень занимает, пожалуй, больше рабочих рук, чем самоцвет, и каменные изделия из него расходятся по всей России, составляя славу Екатеринбурга. Остаётся третий разряд камней, который захватывает оба первых: это – камень специально для минералогических коллекций. Ценность здесь определяется чистотой кристаллизации, новыми комбинациями, редкостью и оригинальною формой. Для минералогической коллекции идёт всякий камень, и часто отдельные штуфы, негодные для огранки или вообще поделки, оцениваются сотнями и тысячами рублей. Истинный любитель-коллектор не пожалеет ничего, чтобы не упустить какого-нибудь unicum'а.[6]6
Редкость, единственный в своём роде экземпляр.
[Закрыть] Соперниками коллекторов-минералогов являются учебные коллекции, составляемые для разных учебных заведений. Таким образом, никакой камень не пропадает: если самоцвет не годится для огранки, он поступает в коллекции, как штуф, и туда же идут обрезки и обломки от поделочных камней, как орлец, ляпис-лазурь и яшмы. В этом хозяйственном круговороте ничто не пропадает; даже те осколки, которые негодны для минералогических коллекций, идут на горки и на рельефные картины из камня. Как видите, каменная промышленность установилась прочно и выработала целый разряд своих специалистов, как гранильщики, мелкие торгаши, скупающие камни из первых рук, коллекторы по профессии и крупные торговцы каменными изделиями. Обделка камней вышла уже за пределы Екатеринбурга и ведётся в пригородных селениях, как Верх-Исетский завод или завод Берёзовский.
Обратимся теперь к тому, как сырой камень является в Екатеринбург, – он должен придти сюда сам, потому что хлеб за брюхом не ходит. Редко кто из торговцев камнями поедет даже в такой центр самоцветов, как Мурзинка, да это и бесполезно, потому что на месте добычи вы редко найдёте хороший камень, – он разными таинственными путями уходит в Екатеринбург.
Самоцвет привозит в Екатеринбург, конечно, мужик, и самый плутоватый мужик, которому достаточно побывать в городе раза два-три, чтобы превратиться из посредственного деревенского обывателя в ловкого торгаша. Это зависит от той школы, которую он проходит с первых же шагов: его не обманывает только ленивый. Остаётся, следовательно, самому обманывать: не обманешь – не продашь. Изумруды он смазывает маслом, чтобы сильнее блестели, а то и просто помочит водой. Некоторые камни легко подкрашиваются «куксином». Подкупающим обстоятельством здесь является сам мужик, простой деревенский мужик, которого каждый может обмануть. Особенно в этом отношении «наварлыжились» мурзинцы, которые обманывают даже специалистов-торговцев. Что каждый здесь не застрахован от ошибки, доказательством служит то, что сам Гумбольдт, величайший Гумбольдт, в Екатеринбурге купил за несколько сот рублей печати из бутылочного стекла за настоящие топазовые… Большому чёрту большая и яма, а маленьких знатоков – обманывают на гроши. Главными профессорами плутующего мужика являются сами каменные торговцы. Например, мужик приносит целую партию камней торговцу и говорит:
– Купите аматистов… Дёшево отдам: сотельную всего-навсё.
Торговец опытным взглядом оценивает принесённый товар и лаконически отвечает:
– Половинку бери…
Мужик начинает фордыбачить; я-де Кочневу восетта продал хуже партию за три половинки, что вы, Павел Миколаич?.. Ах, хороши аматисты!.. – Поломавшись, мужик идёт с камнями к двери.
– Если придёшь в другой раз, тогда и половинки не дам, – говорит торговец на прощанье. – Без красного билета половинка будет.
– Н-но-о?
Мужик не верит и начинает путешествовать к другим торговцам. Действительно, везде ему дают меньше, и он опять возвращается к первому.
– Давай нето половинку-то, как сулился.
– Без красной бумаги бери: уговор дороже денег. Ежели ещё уйдёшь, так тогда за три красных бумаги отдашь.
– Обидную цену даёшь, Павел Миколаич… Уж лучше тово…
– Твоё дело: тебе лучше знать.
Опять начинается хождение к Кочневу, от Кочнева к Лагутяеву, от Лагутяева к Короткову, от Короткова к Калугину, от Калугина по мастерам и в заключение опять к Лагутяеву. Конечно, это только схема, которая выполняется с теми или другими вариациями, и на место Лагутяева или Кочнева можете поставить всякого другого торговца, – дело не в личности, а в установившихся порядках. Много значит время, когда принесут продавать камни, самый ходовой сезон это – летом, когда открывается навигация, но лиха беда в том, что мужик добывает камни зимой и ждать до лета не может. Как рассказывают, один аметист, проданный торговцем за несколько сот рублей, был куплен всего за 8 рублей. Понятно, что приходится мужику поневоле заламывать дикую цену, и если он не обманет ею торговца, то может обмануть какого-нибудь заезжего человека или любителя, который доверится мужичьему виду продавца. Обыкновенно «мужиком» приходит какой-нибудь мещанин-перекупщик и подманивает покупателя традиционными тряпицами, в которые завёрнуты камни, голенищем, куда он прячет их, и вообще напущенною на себя мужичьею дуростью. Купить вещь из первых рук, да ещё за бесценок, – на это всегда найдутся охотники, хотя потом и не знают, куда деваться с совсем ненужною вещью.
Не меньше мурзинских «испотачились» самовольные изумрудщики. Копи изумрудов принадлежат казне и не разрабатываются, но по старым отвалам «ищутся» разные хищники и время от времени добывают кое-что. Проезжая по Тюменской железной дороге, на станции Баженовой вы встретите несколько таких мужиков, открыто продающих свой товар. Нынешние изумруды – сплошная дрянь, поэтому, вероятно не вмешивается в дело и местная администрация, да и трудно в таком глухом медвежьем углу, как изумрудные копи, защищать неприкосновенность казённого добра.
Для лиц, незнакомых с типом этого продавца-мужика, опишу один такой экземпляр. Время от времени ко мне заявляется именно такой мужик из деревни Полдневой, это за Полевским заводом. Там открыта копь хризолитов или «креозолитов», как называют их мужики. Эта копь, вероятно, не лучше тех «язвин», какие я осматривал в Мурзинке, но дело не в названии. Хризолит, сравнительно, камень на Урале новый и одно время шёл очень бойко, благодаря спросу за границу. Так вот и приходит мужик с «креозолитами». Это взлохмаченный, приземистый и коренастый старик с блуждающими маленькими чёрными глазками. Одет он совсем по-мужицки и давно усвоил всю минералогическую фразеологию; скварец, колчеган, креозолит, руководствовать и т. д. Приезжая в город, он первым делом отправляется в кабак и поэтому является или с похмелья или навеселе. К особенностям его принадлежит то, что он каждый раз забывает мой адрес и разыскивает квартиру, как Америку.
– Едва нашёл… – облегченно говорит он, вваливаясь в комнату. – Вот камешков захватил для вас.
– Наверное, дрянь какая-нибудь?
– Зачем дрянь… Форменный камень. Всякого росту есть, какой поглянется… А ты вот что, барин: ты со мной теперь не сговоришь, потому как я в таком виде… С похмелья я страсть дорожусь. А ты поднеси рюмочку, уважь: я и отмякну.
– Зачем же ты в таком виде камни продаёшь? Обтеряешься ещё.
– А-ах, голубь ты мой сизокрылый!.. И старуха меня пилит-пилит, как я домой-то ворочусь, а такой у меня карахтер: как приехал в город, так и расширился. Шире меня нет… Уж я руководствую третий день теперь. Иду это в Ямку, – знаешь, у каменного мосту этакой тёплый уголок для нас пригорожен, – а там уж меня ждет эта самая рота. Уру кричат, на руках качают, точно я губернатор… Ну, я их всех пою вином… В прошлом году эк-ту сотельную в Ямке проруководствовал, потому как сплоха барин мне проезжающий попал!.. Я его таки удовлетворил вполне! Он мне сотельный билет, а я ему гранёного стекла… Мастера же ваши научили, потому на мужике барин не посумлевается… Бить меня надо, – вот что я тебе прямо скажу… Так рюмочку подашь?
– Нет, ступай проспись.
– Альмандинчик есть хорош… аматисты…
– Да, ведь, у вас в Полдневой одни хризолиты?
– А-ах, голубь, да, ведь, я этак замутился маненько, будто стою перед проезжающим барином и омманываю… Стёкла-то со мной: во…
Старик добывает из-за голенища свои тряпицы, потом из шапки, потом из-за пазухи, и сам хохочет, как прост бывает проезжающий барин.
– Вот это настоящие креозолиты, ей-богу.
– Зачем по разным местам камень прячешь?
– А невозможно… Ежели из одного места выну всё, да всё продам, ну, всё и пропью, а из разных местов, может, хоть одно удержится.
Впрочем, этот старик – исключение. Его родной сын уже в другом роде, на "мурзинскую руку", – вообще крепкий мужик, уже выбившийся из-под непреодолимой власти общей меры, какою является полштоф.
Сырой камень, в конце-концов, всё-таки, приходится сбывать или мастеру, или в магазин. Чтобы выкрутиться из этой беды, мужик пускается на хитрости. Он отбирает несколько самых хороших камней и с ними отправляется к какому-нибудь надёжному и верному человеку из гранильных мастеров. Мастер огранивает камни, а мужик платит ему за работу камнями же. Чтобы мастер не сплутовал и не подменил камня, мужик всё время огранки сидит у верстака, на котором работает гранильщик, а на ночь берёт камень и, спрятав за пазуху или за голенище, ложится спать тут же. Конечно, это одна "тщетная предосторожность", и, если верный человек захочет обмануть, так обманет. Обыкновенно гранильщик выигрывает на обрезках и безжалостно портит иногда очень хороший камень. Цель такой сложной операции для мужика прямая: огранённый камень легче продать, и он ходит с ним уже не по одним магазинам. Мастера "каменнорезной масти" великие артисты своего дела и охулки на руку не положат, а взять с них, в случае недоразумения, нечего.
– О мужике и разговору нет, – рассказывал мне один такой мастер, – где же ему понять, как я обкарнаю камень!
В казённое время, когда ещё на гранильной фабрике мы работали, так доставили один редкостный камень из Златоуста. К нашим он не подходящ: иссиня-зелёный… ни он сапфир, ни он топаз, ни кианит… По-нонешнему ежели будем говорить, так прямо сказать: эвклаз. Один такой камень и был… Вот начальник приносит нам его и говорит: "Выгранить три камня… Размерял сам всё: и так, и этак, и ещё так. Голову, – говорит, – оторву, ежели плутовство какое ваше покажете". При Глинке было, так оно не то что голову, а всего бы в порошок истёрли… Ну, сделали три камня, а четвёртый украли. Уж тут на глазах у самого начальника, который сам нас учил гранить камни-то, где же мужику углядеть?
В общем можно сказать только одно, что появление самоцвета на рынке обставлено тысячью роковых случайностей, потому что и добывание самого камня простая случайность, а не правильно организованный промысел. На мурзинских копях сложились крестьянские артели, как своего рода старатели в золотопромышленном деле, но эта организация слишком слаба и распадается при первом соблазне. Члены артели не доверяют друг другу, утаивают хорошие камни и вообще ведут дело себе на уме. Интересный случай рассказывал один горный чиновник именно про такой "артельный камень". Поступив на Урал на службу, он не замедлил отправиться в Мурзинку, чтобы на месте купить дешёвых самоцветов. В Мурзинке ничего не оказалось, и он проехал в Алабашку, вместе с своим денщиком. В Алабашке на квартире за самоваром чиновник завёл с хозяйкой разговор насчёт камней.
– Какие у нас камни, барин, – отвечала уклончиво молодая, красивая женщина. – Вот хозяина дома нет, у ево спроси… Он с артелью ищется по копям.
– А у вас нет камней?
– Своих-то нет. А тебе разе надо?
Разговорившись, хозяйка рассказала, что, действительно, у них, в подполье, лежит один «камешок», только он артельный. Потом она спустилась в подполье и принесла прекрасный зеленый берилл.
– Продай, красавица.
– А муж?
– А ты не говори.
– Он и то забыл про камешок-то.
– Ну, вот то-то и есть.
Начался торг, закончившийся пятью рублями. На беду, денщик, не бывший свидетелем этой сцены, видел только конец её, когда барин отдавал бабе деньги. Побродив по Алабашке и купив несколько камней, чиновник вечером вернулся к себе на квартиру и улёгся спать. Хозяйка тоже дремала где-то на полатях. В самый трогательный момент, когда первый, самый крепкий сон охватывает человека, под окном раздались два пьяных голоса.
– Нет, ты то рассуди, голова, – с пьяной настойчивостью повторял голос чиновничьего денщика, – за что барин будет давать бабе пять цалковых, а?.. Своем глазам видел.
– И она, тварь, взяла?
– Говорю, на глазах… За что, например, простой деревенской бабе и вдруг за здорово живёшь, например, пять цалковых? Тебя-то дома нет, бабёнка одна толчётся у барина перед глазами, вот и дотолклась… Ты её спроси.
– Ах, она… да я….
Это был сам домовладыка, ходивший с денщиком в кабак. Вернувшись в избу, он принялся за жену.
– Ты брала у чиновника пять цалковых, змея? За какие-такие твои сласти он такими деньгами расшвырялся, а?…
Бабёнка, конечно, отпиралась и голосила, а когда явился благородный свидетель в лице пьяного денщика, то повинилась, что, действительно, взяла от барина пять рублей «так». Муж окончательно почувствовал себя "в своём праве" и принялся колотить жену на смерть. Положение чиновника оказалось самое скверное. Ничего не оставалось, как выйти из своей комнаты и вступиться за избиваемую бабу.
Произошла новая горячая сцена. Остервенившийся "в своём праве" муж бросился на чиновника, тот схватился за револьвер, пьяный денщик бежал.
– И за что ты ей пять цалковых давал? – приставал мужик, несколько усмирённый видом револьвера.
– Да так дал. Деньги мои, и я могу ими распоряжаться. Вижу, живут люди небогатые, я и подарил… Отчего ты меня не спросил сначала, я тебе сказал бы то же самое.
– Омманываешь…
Дело кончилось тем, что мужик отнял деньги у жены и убежал с ними в кабак, откуда уже был привезён мертвецки пьяным. Бабёнка, всё-таки, несмотря на побои, укрепилась и не выдала секрета, а чиновник подарил ей другие пять рублей уже без благородного свидетеля. Всё-таки "артельный камень" обошёлся легкомысленной бабёнке дорого.
