Текст книги "Что мне думать завтра"

Автор книги: Дмитрий Михин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

5

Множество окон развернуто перед нами, одновременно вещая, и мы их меняем – переключаемся с одной закладки на другую. Быстро листаем. И все эти окна со своими «живыми лицами», событиями уходят от нас, складываются, заслоняя друг друга, пока курсор «мыши» не остановится на трансляции, где полуголая, в нижнем белье, девушка студенческого возраста танцует перед нами. Набирая при этом немалое количество просмотров. Что это такое? Все эти обворожительные движения, это красивое, вызывающее тело и ее радость, нескрываемая улыбкой, от нашего присутствия – все это разве реально!

Чат гремит. Все эти бесконечные сообщения сыплются безостановочно, пытаясь друг друга затмить. Сколько слов за все это время, пока идет трансляция, пропадет. Все это похоже на некую игру. Вот девушка танцует эротический танец и есть чат, который будет, возможно так подразумевается, воздействовать на нее. На этот виртуальный образ человека. Ведь не человек же у вас в мониторе. Чат, он, как рулетка, крутится, крутится, и что-то должно выпасть – особая комбинация слов, от которой произойдет некая перемена в девушке. Это как пароль. Все только и делают в чате, что пытаются подобрать этот нужный пароль. Естественно рандомно. Но вот для чего? Чтобы она перешла к другому движению, стала в другую позу, показала грудь? Причем, что забавно, люди пишут необязательно тексты, где ясно выражается смысл сказанного, это могут быть совсем бессвязные тексты, похожие на шаманские заклинания, либо вообще из символов выстроенная картинка.

Откуда эта вера, что словом можно воздействовать на этот виртуальный образ? Или, если хотите, девушку. Но пока так нельзя сказать. Можно сказать, что человечество упорно этим и занимается. Гадает. Пытается гадать.

По ту сторону экрана девушка подбегает к своему компьютеру, резко выходя из образа обольстительной танцовщицы, пристально всматриваясь в экран, и торопливо водит «мышкой», после чего трансляция обрывается на этом.

До конца не убедившись, что трансляция выключена, на что она надеялась, но проверить она не успела, так как ею овладело довлеющее какое-то вакуумное ощущение, от которого ей захотелось упасть навзничь на кровать и постоянно трогать себя, ласкать, проводя пальцами по лицу, закрытое локонами волос, своим грудям, у себя между ног. Она закрыла глаза и, испытывая восторг, произносила чуть еле слышно слова, как будто сама не желая их слышать: «Марго, ты потеряла себя. Тебе удалось. Ты опять потеряла себя». Она закусывала губу, ворочаясь из стороны в сторону. Она полностью изолирована от всего. Даже ее тяжелое дыхание казалось чем-то посторонним и эта дрожь в ногах не ее, а где-то там, за стенками. И вот это состояние сводило ее с ума: это не с ней происходит, до нее лишь доходит вибрация, исходящая от оболочки, на которую производят воздействие. Ей мнилось, что если бы ее тело испытывало боль, то здесь она преобразилась бы в блаженство. И так не хотелось открывать глаза, чтобы не спугнуть отовсюду доносящуюся истому. Но дрожь начинает отступать от ног, а в легкие снова поступает земной воздух. Она перестает дергаться, застыв в одном положении и сведя брови над переносицей, как будто учится заново воспринимать этот мир.

Пока не поздно она вскочила с кровати и побежала к зеркалу, в котором всячески стала собой любоваться, своим телом. Сначала повернется так, потом так повернется – со всех сторон себя рассмотрит. Потреплет свои волосы, на что-то обратит пристальное внимание. Вообще, ее внешность ей самой не нравилась, вернее, она к себе была слишком самокритична, но сейчас она с уверенностью могла сказать себе, что она похорошела.

Но чем дольше она так стояла и смотрела на себя, тем меньше ей хотелось видеть свое отражение. Это отражение слишком навязчиво демонстрировало ей то, чем она только что любовалась, но очнувшись, она заметила. И ей не хотелось признавать в себе это. Она отвернулась, как мы отворачиваемся, когда слишком долго смотрим на чужого нам человека, и в один момент он обнаруживает наш взгляд на себе.

Тогда она подошла и села за компьютер, поджав под себя ноги. И что-то стала искать в интернете. Она открыла канал блогера, на которого не была подписана, но постоянно его смотрела. Ей как бы не хотелось первой делать шаг. Да и быть его подписчицей, привязывать себя к этому каналу ей не хотелось. А посматривать со стороны, что он там у себя делает, – это да.

Смотрела она не отрываясь, с чересчур любознательным взглядом, забыв о том, где находится. Он хоть и смотрел с экрана на нее и, вроде как, к ней обращался, но она не чувствовала этой стесняющей близости, и ей от этого было вполне уютно. А вот если бы она была его подписчиком, она бы не смогла себе позволить даже открыть видео с ним.

Он рассказывал о кардинальном изменении хода жизни. Если человек появляется на свет, то в дальнейшем его жизнь будет протекать по такому сюжету: детский сад, школа, институт, армия (если мальчик), работа, пенсия, смерть. Он предлагал избавиться от такой схемы, от такой маршрутизации жизни. Это уже так унизительно жить. После чего тебя ждет смерть, от которой еще унизительнее кажется человек. Он мечтал о бессмертии. Единственное, что нужно будет оставить, это образование. Но и то он не видел это как школа или институт.

Также ругал институт семьи, где родители терпят друг друга, сами не понимают, зачем они все еще в браке, а ребенок в такой семье раб, который должен следовать чему-то, чему и его родители следуют (из-за чего и не расходятся), но никто так и не знает чему. Чистая вера.

И много чего другого он ругал. Он уверял, что в этом мире все не настоящее. Что весь мир прогнил. Невозможно жить. Нету любви, нету справедливости, нету свободы, нету ничего. Осталась формальная жизнь, подражающая свободной жизни.

Правда говоря, все его слова были лишь несбывшимися грезами. Хоть его видео и были насыщены этой молодостью, зажженной на какие-то надежды, перспективы, светлое будущее. Его слова пленяли, что у самих зрителей в головах возникала ободряющая картинка, что такое действительно возможно. Что-то живое, человеческое доносилось от него с экрана. И ты хочешь верить ему и в него. Видно, как он еле сдерживает в себе силы, как он горит, как этот жар охватывает все это цифровое пространство, за которое не может выйти. Но проблема была в том, что он не знал, что предложить взамен. Все же это не мешало зрителям восхищаться им.

Конкретно в этом видео, которое смотрела Марго, он вещал о том, что их поколению, а он был ее сверстник, нужно избавиться от чувства стыда, которое мешает им развиваться, мешает быть самим собой. А все потому, что взрослым нужно было как-то сдержать их, подрастающее поколение, удержать при себе. Поэтому они манипулировали, воздействуя на их совесть. Они всегда хотели пристыдить своих детей, если их нужно было остановить в чем-то. И это мучающее чувство совести постоянно мешает в каком-то важном для них выборе. Так, например, ему оно мешало, чтобы создать свой канал и все это доносить до зрителей. Просто нужно это преодолеть.

Услышав, как кто-то зашел в квартиру, Марго выключила звук на колонках, а затем закрыла и саму закладку с видео. Второпях надевая свою одежду, предусмотрительно проверив еще раз выключила ли она свою трансляцию. Хоть чат еще вращался, но медленно, трансляция была отключена. Но она не смотрела на время, когда отключала, отчего ей стало немного тревожно. И еще этот чей-то приход домой, и уже своим присутствием нарушал спокойствие. В голове у нее этот образ человека отпечатался как что-то неприятное.

Слыша, как разуваются, стало понятно, что следующим неизбежным намерением будет войти сюда. Из-за двери высунулась голова матери.

– Привет, как дела? – как всегда осматривая ее комнату, останавливая свой взгляд на экран монитора, в котором уже виден только рабочий стол.

– Чем занята?

– Ничем, – сложив руки на груди и уставившись на экран, Марго совсем не желала поддерживать этот разговор.

Ее всякий раз раздражало, когда кто-то без ее разрешения заходил в комнату, даже ее родные, и тем более когда они пытаются высмотреть, что же она такое смотрит в компьютере целыми днями.

– Скоро отец приедет.

– И что? – возразила дочь. – Почему это каждый раз какое-то событие?

– Я просто хочу сказать, чтобы ты привела себя в порядок.

– Что опять со мной не так?

– Ты же знаешь его и его порядки. Убери здесь все лишнее и надень что-нибудь поприличнее, чтобы скрыть свои татуировки.

– Да, да, я все поняла, а теперь уйди, – поторопила ее дочь и закрыла за ней дверь.

Подошла к кровати и упала на нее плашмя и задумалась:

«Как же действительно невозможно жить. Когда это уже кончится. Как это мучает меня – я что-то должна. Что во мне такого? Что я должна в себе такого беречь, что если потерять, то произойдет что-то ужасающее? И поэтому мне не в коем случае нельзя этого, нельзя того, нельзя всего. Как раз это и держит меня здесь взаперти. А я хочу свободы».

Послышалось, как в квартиру вошел еще кто-то. По тому, как резко и шумно закрыли за собой дверь, по звуку шагов, прогибающих под собой ковер, как снимает пальто, как открывает дверцу шкафа.

Марго уже представила своего отца. Это все в точности он. Всеми этими движениями он прямо заявлял о себе, и все это пространство начинает принадлежать ему. Отчего ее дом ей в такие моменты становится чужим. Тогда наступает трепет и страх.

Отец Марго был генерал-майор из армии сухопутных войск. Сейчас он вернулся с проверки. Он проверял одну дивизию – всякую документацию, знают ли солдаты обязанности, проверяя все ли по уставу и прочее. Звали его Григорий Пократов.

Марго не хотела выходить из своей комнаты. За дверью она слышала отца с матерью.

– Ну проходи раздевайся.

– Не надо, Лена.

– Что?

– Не надо я говорю.

Опять из-за двери высунулась голова мамы, но уже с каким-то недовольным видом.

– Ты долго еще возиться будешь? Щас будем ужинать все вместе. Сделай, как я просила.

Выйдя из комнаты, Марго была одета в какой-то стремной коричневой юбке до колен, в рубашке с длинными рукавами, чтобы закрыть татуировки на руках, темные колготки, которые не сильно скрывали ее татуировки на ногах, но все же так менее бросалось в глаза. Ни макияжа, ни крашенных ногтей. Только розовые волосы, хоть и собранные в косичку, не вязались с этим образом советской порядочной женщины, работающая бухгалтером либо лучше библиотекаршей.

Ей было невыносимо в этом одеянии. Все это покрывало вечным позором. В этой одежде она стеснялась сама себя, сама себе была противна. И эти движения не ее, это ощущение не ее. Она не хотела этому следовать – ее это злило. Она понимает, что от нее это требуют. И что-то в ней было такое, что ее саму толкало соглашаться с тем, на что она идет.

Отец, увидев ее, сказал.

– Хотя бы вечером, в кругу семьи, бываешь похожа на человека. Не все потеряно. Ну что стоишь? Садись, пока еще не чужая нам, – даже рукой показал, куда сесть.

– Садись, дочь, и вправду.

«Ну зачем ты это сказала», – подумала Марго и села, как ей было велено.

Есть не хотелось, да и вообще сидеть было мерзко. Как на иголках сидишь. Стараешься забыть себя, чтобы следовать тому притворству, что неудобно, неловко, но безопасно.

– Ну что, дочь, чем сегодня порадуешь?

У отца хоть и был уставший вид, но при этом он говорил вызывающе. И в дальнейшем каждый его вопрос будет позиционироваться с таким вызовом: а ты ничего не хочешь мне рассказать. Причем вся эта беседа велась нехотя, а просто так нужно было, да и ел он не для себя, а для пищеварительной системы.

Марго не могла ответить. Сам вопрос заставлял ее молчать. Брови сведены кверху домиком, грустный взгляд, устремленный в пустоту. Она уже приготовилась к массированной атаке со стороны отца.

– Ну что, как там женишок наш поживает? Не будешь знакомить? Опять все скроет. Или хочешь я тебе сам подберу жениха. У меня этих оболтусов целая дивизия. Любого подберу.

«Да на хрен мне сдался этот жених», – подумала Марго.

Мама решила, что самое время вывести этот разговор из сложившегося неудобства.

– Вот мы с отцом познакомились…

– Не надо, Лена.

И всем стало еще более неловко.

– Ну а что у нас с работой? – спросил он так, что понятно было, что и здесь все безнадежно.

Он спрашивал и все более злился на тот образ дочери, который сложился у него в голове от этих вопросов. Так как Марго не отвечала, то вот этот ее образ у него в голове отвечал так, как он думал, что она бы ответила. Все эти ответы были такими дерзкими, язвительными, раздражающие его воображение. Он действительно пытался понять свою дочь, ведя с ней диалог у себя в голове. И не находил ответов – почему она такая. Ведь он помнил, как она была совсем другой. И вот сейчас он смотрит на нее, на то, как она одета, и не верит, что это она. Она специально так оделась, чтобы скрыть от него то, что она не хочет ему показывать. Тогда он еще больше убедился в том, что та, какую он себе представляет, это она и есть, и именно такую себя – настоящую – она всячески скрывает от родителей. Отчего его берет гордость, что он знал все это время ее, как бы она не старалась себя показать им.

– Вот скажи мне, Марго, ты вообще что хочешь от жизни?

Марго уже перестала воспринимать его вопросы. В голове туман, через который с трудом доходят отзвуки. Ей представлялся отец, который спрашивает все это не с тем, чтобы действительно узнать о ней, разобраться, а просто в очередной раз с издевкой посмеяться над ней. Особенно она заметила это по тому, с каким чванным голосом он говорил. Поэтому она просто давала потешиться над собой. И старалась ничего ему не отвечать, так как боялась его.

– Ну чего ты молчишь, я к кому обращаюсь, в конце-то концов! Как ты собралась свою жизнь устраивать?

Марго не могла знать ответ на этот вопрос. Потому как не знала, о какой жизни идет речь. Что такое «обустроить свою жизнь». Что такое «семья». Что такое «работа». То есть, конечно же, она знала, что это такое. Но она не понимала для чего. Это не представлялось как самоцель. Устроить жизнь – это не цель, потому что все это можно увидеть в интернете. Цель будет то, насколько ты совпадаешь с тем, что мы называем «устроить жизнь». Это значит, что наше представление об устройстве жизни должно совпасть с тем, как оно будет выглядеть, когда реализуем в реальности. Вроде, ничего замысловатого в этом нет. Есть ожидания, которые разрушаются реальностью. Но если мы подменим реальность, которая не будет разрушать ожидания. Когда не ожидания должны приближаться максимально к объективным реалиям, что заставляет нас оценивать допустимые ошибки. А реальность приближается к ожиданиям. Тогда, получается, вопрос поставлен неправильно. Он должен звучать так: что ты должна представить, чтобы твоя жизнь была устроена? Правда, она и на этот вопрос не ответит, так как еще никто не создал этот ответ.

Но все эти вопросы Марго не волновали. Единственный образ мыслей, который у нее сложился, показывал ей опять ту же картинку, где ее родители – да и в целом старое поколение – хотят вовлечь в этот старый мир, жить по его правилам, где нужно задумываться о работе, о том, чтобы обустроить семью, жизнь. И все это ее угнетало. Как она думала: не давало ей нормально жить.

Поэтому никакой разговор здесь построить невозможно. Говорить уже стало невозможно. Остается лишь терпеть и ждать, пока время в очередной раз не пройдет.

– Я не хочу об этом говорить.

– Да? А о чем ты хочешь? Тебя что-нибудь волнует в этой жизни? – тут аж отец вспылил.

– Ничего.

Григорий Пократов стал недоумевать. Образ дочери в голове еще больше стал раздражать его воображение.

– Как это можно понимать? Ну-ка быстро расскажи мне свои дальнейшие действия от «а» до «я», – все не успокаивался отец. – Мы, твои родители, должны знать, что происходит с нашей дочерью.

– Это не ваше дело. Я вам ничего не должна и вам не принадлежу.

– Как это не должна? Еще как должна. Мы же твои родители. Столько в тебя вложили сил, – встревожилась мать.

– Ну а что вы от меня хотите теперь? Все равно я не хочу жить такой жизнью, как вы. Мне нужна другая жизнь.

– А ты сначала заработай, а потом будешь нам говорить о другой жизни! Живет она, как мы! Да ты, деточка, не жила, как мы. Вот если б ты знала! – сказал Григорий Пократов с хвастливой гордостью и презрением с высока к нынешнему поколению.

– Это какая жизнь? – недоумевала мать, для которой жизнь была всегда одна. Как бывает одна истина и не более.

А вот это уже было сложно сформулировать – какая жизнь. Марго не знала как. Для нее это был образ, в который она верила и который обернуть словами она не пыталась. Для этого был тот блогер. Это он все возводил в слова. Она даже подумывала показать им его. Но задетая словами отца, она понимала, что это будет смешно. Даже что-либо ответить им, все равно ни в чем их не переубедит. Уже тут стало ясно, что разговор завел ее саму в тупик. И ничего не получится.

– Сама даже не знает, что хочет. А мы-то знаем. Мы же пожили уже долго. Так что это все не дело. Надо тебя чем-то занять. А то ничего не делаешь целыми днями.

«Ничего я делать не буду. И вообще я занята постоянно», – подумала Марго.

– Марго, отец прав. Ну нельзя так. Надо бы устроиться на работу.

– Нет, – ответила Марго своим тихим протестом.

– Почему же?

– Потому что там люди!

– А что с ними не так?

– Ничего. Просто я не хочу работать с людьми.

– Как это? Такого невозможно, – что удивило и позабавило обоих родителей.

– Хочу, чтобы мне не нужно было с кем-то разговаривать, что-то объяснять, консультировать. Не хочу каких-либо контактов с человеком. Просто каждый делает свою работу отдельно, и все!

Отец, насмешливо улыбаясь, тут же сказал.

– Такой работы нигде нет и не будет. А так ты здорово, конечно, придумала. Все мучаются с этими людьми, и ты помучаешься.

Марго было очень неприятно от этого разговора и к чему он пришел. Тяжело от этой безвыходности и предопределенности ее судьбы, что аж ей хотелось разреветься. Бежать надо, бежать – думала она. Но все, чем это заканчивалось, она уходила в свою комнату и выносила свои страдания в сеть.

6

Общага. Утро. Время где-то 7:00. Все проснулись от резких раздражающих звуков будильников. И всем хреново, так как почти всю ночь они просидели за своими ноутбуками. Ночью спать совсем не хотелось. Поэтому начинаешь час другой смотреть в интернете что-нибудь интересное – лишь бы не ложиться спать – всякую чушь и хрень, которую и днем бы не стал смотреть. И так они сидели до 5:00, пока не опомнились, что через 3 часа начнется пара. Только тогда вдруг просыпается рассудок. И ты понимаешь, что нехорошо все-таки будет прийти на пару совсем не поспав.

Все с большим трудом встают, медленно и неохота. Глаза слипаются, устоять на одном месте трудно, как будто тебя сразу сносит ветром.

Так Илья приподнялся с кровати – единственный, кто не ставил будильник, надеясь, что сам сможет встать вовремя, – не открывая глаза, потер веки кулаками. Понимая, что он не в состоянии, чтобы встать, даже просто открыть глаза. Сказал таким сонным, угрюмым голосом.

– Пацаны, я, кажись, маслину поймал, – и рухнул обратно в мягкую, теплую постель, но так и не заснув.

Остальные кое-как встают, одеваются.

Андрей, увидев, сколько времени на часах, ахнул и стал торопить ребят.

– Давайте вставайте, мы щас опоздаем, нам еще на метро же ехать. Анатолий, Ден, че вы разлеглись. Вставайте.

Причем он говорил это без какого-либо упрека, как могло показаться, и не подходил к ним силой поднимая их. Применять силу и орать на других – он так не умел и не мог себе позволить. Что и про остальных двоих можно сказать. Он мог воспроизвести панику играя, не по-настоящему, чтобы поторопить парней, так как силой он все-таки не может их заставить.

Ден, тот, что толстый и сутулый, послушно делает все, что ему говорят. Не проронив ни слова. Просто молча собираясь. Только глаза разбегаются, говоря тем самым – что делать. И рот у него немного приоткрыт, то ли чему-то удивляется, то ли что-то вызывало беспокойство.

Анатолий, тот, что худой и нос с горбинкой, боялся больше всех опоздать. Он переживал: ну, как так можно было в первый день учебы облажаться. Ему казалось это неправильным, неловко и неприлично. Даже таким невинным проступком он боялся, что подводит своих родителей.

Из сонного забвения доносится голос Ильи, потревожив их копошение.

– Да забейте. Можете не торопиться особо.

– Чей-то? – спросил Андрей.

– Так и так опоздаете. Пока будете искать аудиторию, все корпуса института обойдете.

– Да ниче мы не опоздаем. Нам сказали какая аудитория и какой корпус. Анатолий, Ден, вы готовы?

– Ага, конечно, – иронично произнес Илья.

– А ты сам, че, не идешь на пары?

– Какие на хрен пары, когда я спать хочу. Да и если б я пошел, я бы там спал. Так что разница не велика. Я лучше дома посплю. Идти никуда не надо.

– Ну ладно, мы пошли.

– Ага, давайте. Все будет плохо, – после чего Илья зевнул, перевернулся и наконец-то заснул.

Проснулся Илья только где-то к 12:00. Встав, он уже предчувствовал, как хорошо сейчас в общаге. То самое время, когда почти вся общага в институте. Коридоры пусты, никого нету на кухне, нету твоих соседей, из-за которых нельзя побыть одному и – о, какое блаженство – нету очередей в ванную.

Так Илья довольствовался своим уединением и занимался своими делами, – ну как, в очередной раз сидел в ноутбуке. Пока не наткнулся на новость, где говорилось о смерти известного блогера.

– А, да, я его знаю, видел, – произнес Илья, но не предав этому особого значения.

Да, он смотрел этого блогера, как и многие, следить за ним было интересно и увлекательно, несмотря на то, что Илья со многими его высказываниями не был согласен, а даже категорически против, хоть и признавал значимость этой персоны.

Но не поэтому он не придавал этой новости значения, что был не на его стороне во взглядах. А просто потому что вся эта новостная лента обычные гигабайты информации, как и все в интернете, даже смерть.

Захлопнув ноутбук, он подумал, что нужно пойти к Борьке.

Боря хороший друг. По крайне мере мог бы им быть. Но Илья пользовался им как собеседником. Для этого приходилось допускать Борю на дружеские отношения, но при этом все равно не признавая, что это настоящая дружба. С Борисом он обсуждал то, что его волновало: от самых мелочей до грандиозных планов. Причем он мог подойти ни к месту и ни ко времени спросить о чем-либо с ходу без всяких приветствий и прелюдий. Можно сказать, что Борис был неким личным психотерапевтом. Громко, конечно, сказано. Но по сути что-то схожее с ним. И уж сказать это Илье, с какой целью он ходит к Борису. Да вы что! Он вас засмеет.

Борис жил на этаж выше. И нужно сказать, что этажи их сильно отличались. На этаже Бори в этом году был сделан ремонт всего этажа. Теперь там ни то что комнаты другие, а все изменилось. Все, что начинается от пола и заканчивается потолком. Так что все стало выглядеть довольно современно.

А вот этаж Ильи все по-прежнему пребывает в таком постсоветском антураже. Хоть и им тоже обещали сделать ремонт. Но все никак не могут сделать. Из года в год переносят.

Илья поднялся наверх, подошел к двери комнаты, где жил Борис, открыл ее, и сразу же встретил Бориса, который, увидев его, с восторгом и насмешливо сказал.

– О-о, а вот и хомо советикус пришел!

Илья с серьезным видом ответил.

– Да ты задолбал уже хвастаться вашим ремонтом. Я терпел это долго конечно. Но щас я напишу на тебя донос. Вот зачем ты это делаешь со мной? Ты мне просто не оставляешь выбора. А потом опять моей матери выслушивать от твоей матери извинения за тебя.

– Напиши. Хочешь даже покажу свой пост, который я опубликовал, где ругаю власть?

– Это который?

– Ну там, где они закрыли наш ларек с шавермой. Жрать-то студентам где теперь?

– А-а, этот-то. Я не могу использовать этот пост в качестве доказательства. Я ему сам лайк поставил.

Борис, продолжая улыбаться непонятно чему, предложил Илье.

– Ладно, пошли выйдем покурим.

Выйдя на балкон и закурив, они продолжили разговор.

– Ну и че ты пришел?

– Слушай, а вы же можете меня забрать к себе на этаж?

Борис рассмеялся.

– Ого, ну че в этот раз случилось?

Илья, притворно сморщив лицо, стал рассказывать с трудом, не желая поднимать эту тему.

– К тебе же тоже подселили новеньких?

– Ну да.

– И как они тебе?

– Да ниче. Нормальные парни. А у тебя?

– А я парой жизнь совсем не понимаю.

– Да с чего?

– Да мне совсем достались какие-то чмошники! Ну вот реальные чмошники! – довольно наигранно вспылив, как он это любит обычно делать, но недовольство действительно было.

Борис, напротив, был расслаблен и улыбчив.

– Как всегда преувеличиваешь проблему.

– Да ни хрена! Ты просто не жил на моем этаже – самый беспредельный этаж в общаге!

– Это я знаю, – усмехнулся Борис, – про вас все говорят неодобрительно. Да и я сам говорю.

– Так что все. Забирайте меня к себе. Я уже не могу там жить. Меня плавит от всего уже.

– Да погоди. А в чем проблема-то с ними жить? Ну бывают и такие.

– Ты че! Это надо видеть! По ним сразу видно, что они неудачники.

– Про тебя то же самое можно сказать.

– Ну, так-то да. Ну ладно я.

Илья призадумался, но такие факты о себе он принимал спокойно, без обиды. Так как для него это было даже гордостью, которой он любил кичиться.

– У них и телок нету. Я больше чем уверен, – продолжил он осуждать, как осуждают старики молодежь.

– Так-то и у тебя нет.

– И это правда. Ну сам понимаешь: какие телочки в моем-то возрасте. И вообще мне уже помирать пора, – со вздохом добавил он.

– Блин, так не люблю, когда кто-то похож на меня.

– Вот поэтому ваш этаж и стебут. К вам ежегодно попадают одни и те же типажи. Вы там все такие.

– И что же делать? – задумчиво спросил Илья, уже провалившись в свои какие-то размышления.

– Измени их.

– Че? – с ироническим недоумением возразил Илья.

– А че? У тебя получится. Ты же тиран. Я склонен думать, что еще и садист.

– Не ну куда щас в нашем мире без человеческих страданий. Это я люблю.

– Ну вот.

– Ладно, все. Чет ты меня уже утомил.

– Всегда пожалуйста.

Илья всегда обрывал разговор в такие моменты, узнав, что ему делать, но не узнав, как ему делать. Ему казалось, что у него тут же возникло это представление – как должно быть. Он его не видел, но интуитивно чувствовал. И как правило находил по ходу дела. Так он уже собирался уходить, но остановился.

– Слушай.

– Оу?

– А че ты меня постоянно называешь хомо советикусом? Ты же даже «совок» не знаешь, да и я не жил там.

– А я и не знаю. Так, чет внутри подсказывает, что ты какой-то советский проект. В бункере тебя разработали. Не знаю, чем-то похож ты для меня. У меня ж такое представление о «совке». А хрен его знает, отчего оно такое, я ж ни хрена не знаю о той эпохе.

– Ну ты и пидр.

– Ну ты ж знаешь наше поколение. Нам эта история на хрен не сдалась.

Илье уже не хотелось оставаться с Борькой, хотелось поскорее от него уйти.

– Ладно, я погнал.

– Ну давай.

Илья хотел ему что-то ответить, но забыл уже что и пошел дальше.

Студенты уже возвращались с учебы. Только они вошли в комнату, Илья их спросил.

– Ну че опоздали?

– Ну да. Да у вас хрен найдешь эту аудиторию. Весь институт обошли. Ну что это такое! – сказал Андрей с таким блеклым недовольством от вызванного недоразумения, с таким, которому не хватает энергии и сил, чтобы по-настоящему называться недовольством.

Илья притворно злорадно посмеялся над парнями, причем его насмешка была обращена в сторону, как будто к воображаемому зрителю.

– Я же говорил!

– А ты сам так и не ходил на пару? – спросил Андрей.

– Нет.

– А ты вообще ходишь на пары? – спросил с подозрением Анатолий.

– Нет.

– Чей-то? – заулыбался Андрей с заискрившимися глазами, уже готовый засмеяться в предвкушении ответа, который он получит.

– Ну наконец-то хороший вопрос! – восторженно отозвался Илья, будто собирался устраивать перфоманс.

– Правда, – призадумался тут же, – не знаю, стоит ли сейчас вам об этом говорить.

– Да говори уже, – ярко заулыбался Андрей, что-то его все-таки обворожило в Илье.

– Ладно. Должен вам сказать неприятную вещь – так как вы еще перваки. Ничему вас здесь не научат. И даже дело не в образовании, которого и так понятно у нас нет. А в учителях. Я, вообще, учителей ненавижу. А если говорить про наших – так это совсем какой-то позор.

Анатолий слушал и не верил, так как когда ставят под сомнение основы всех основ, он не может поверить, что они как-то рушимы. Да и как без них обойтись.

Андрей тоже слушал недоверчиво, но ему было интересно услышать какой-нибудь аргумент.

– Чей-то?

– Не понял. Типа почему нас учат идиоты?

– Да.

– Ну смотрите. Представьте, что вам дали задание построить дом. Вам дали для этого все какие нужные материалы, инструменты – то есть знания. А, забыл сказать, вы, если что не знаете, что такое дом. Никогда не видели его прежде. И вот вам говорят: построй дом. Сможете вы построить дом, имея все нужные материалы и инструменты?

– Ну наверное, – сказал Анатолий, который мысленно начал строить дом, задумываясь о том, с чего бы он начал строить, – ну там фундамент для начала бы.

– Нет, – прервал его Илья, – вы не сможете построить дом, потому что вы не имеете никакого понятия о доме и у вас нету схемы дома – то есть системы. Знания не систематизированы, а значит, от них толку никакого. Единственное, где они могут пригодиться, – это во всяких тупых играх, где задается вопрос, и к нему дается четыре варианта ответа, и там подсказки еще. Ну вот только к этим играм, видимо, готовят наши нынешние институты студентов.

Анатолий с Андреем были не согласны. Если Андрей еще как-то пытался высказать свое мнение на этот счет, то Анатолий просто отнекивался, считая, что что уж говорить, когда это твердые основы, настолько он в них верит, что ему никогда не приходится придумывать утверждение доказывающее, с его точки зрения, их верность.

– Ну да, – опровергал их Илья, – есть кое-какая система, но она формальность. И то, что вы получите диплом, – да, вы получите, – но это все формальность.

И только один Ден молча слушал, скрывая свое изумление, вызванное от слов Ильи, как что-то, что давно ожидал услышать, но при этом осознавая, что такое никто не станет говорить. И он был приятно удивлен. Даже неожиданно появилось желание вступить в разговор тоже. В его голове они все и он разговорились, и так хотелось этому подражать. Но он промолчал, насторожился, подумал, что если заговорит, то будет выглядеть глупо и неловко. Хотя в голове разговор не прекращал будоражить его.

Собственно, отсюда и пойдет их дальнейшее расхождение, которое будет незаметно витать над ними. Но непонятно одно: почему оно их не разъединяет. Почему им просто не разбежаться в разные стороны и забыть про друг друга. Оно витает и витает и не отпускает. Это причина, по которой мы только объединяемся. Этот разрез, который стал в итоге причиной нашего единения. Но ведь это смешно. Никому это не нравится. Может, поэтому нам остается надсмехаться и не верить очевидным вещам.