Текст книги "Золотое солнце"

Автор книги: Дмитрий Володихин

Соавторы: Наталия Мазова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Что ему ответить, Аххаш? Я говорю:

– Хорошая работа.

...Они долго не начинали. Уже солнце перевалило зенит, и тени потянулись к вечеру, а боя все не было. Галиары с утра стояли в строю, жарились, что твоя свинина на сковороде. Когда трое или четверо рухнули, не выходя из шеренги, в нагрудниках, щит уронив, Луций Элий Каска велел каждому центуриону назначить по два водоноса. Пусть, мол, таскают мехи с водой по очереди. Птицы над полем цвиркают, река пеной играет, галиары мрут стоя. Гляжу, Руф велел своему манипулу сесть на землю. Рядом сели еще два манипула. Каска, вижу, поскакал туда, руками машет. Один манипул поднялся, Аххаш, вот дерьмо, второй... Одноглазый своим встать не позволил, хорош, хорош, пес зубастый! Хоть бы ему галиад, хоть бы не галиад, плевать. Хых.

Мои давно спешились, кто стоит, кто сидит, коня привязав. Но я для Каски – меньше, чем никто. А наемники мои – меньше, чем я. Он к нам не поехал. Ладно.

Справа от меня – река. Впереди – глубокий ручей. Я поставил два десятка маг’гьяр смотреть, чтоб лодки нас не обошли, пловцы или по дну никто с тростиночками не полез... Но нет никого. Эти – не проглядели бы. Слева от моих людей – прямоугольники манипулов. И вот перед ними-то в лесу видно копошение. То одна рожа из-за деревьев видна, то другая, то целый десяток выйдет на открытое место. А сколько их там всего, никому, снасть камбалья, не ведомо.

Наконец, надоело им солнечным жаром вымаривать галиаров. Гляжу, задвигались, задвигались, по всей кромке леса. И против моего крыла тоже шевеление. Пошли. Пехота их пошла, прямо через ручей, через тину, грязь, болото. Где-то по пояс, где-то по колено, а низкорослым пришлось по самую грудь. Только мало у них низкорослых. Все больше здоровяки. Волосы ничем не собраны, по плечам раскиданы, как на подбор – светлые, чуть не белые. Ну красавчики... Бороды едва не до пупа. Мечи длиннее имперских намного, но клинки у них дерьмовые, видел. Делают из болотного железа, делают худо, таким мечом легче забить насмерть, чем зарубить. Топоры. Эти лучше, тяжелые, ухватистые. Булавы с железными и каменными шипами. И луки. Луков, смотрю, не так уж много. Но гарбалы, они лесовики, зверя и птицу из луков бьют, должны быть хорошими стрелками. Идут. По гатям так чуть не бегом, давай-давай, ребята, давай!

Хороший момент ударить как следует. Негде им развернуться, из болота вылезая... Каска, вижу, не телится. Манипулы стоят как стояли, легкая пехота вперед не вышла. А мои... Приказано: бить по тем, кто будет как раз напротив. Гати у меня – не напротив, а чуть сбоку. Но так чуть-чуть, что почти напротив...

Тут я велел своим тронуться с места в первый раз. На пробу. Запретил брать в галоп. Запретил метать дротики. В первом случае они ухнут в воду и завязнут в этом болоте. Во втором случае у них не будет нужной силы удара. Чума! Не из-за этого ли все, кто ни попадя, бьют имперскую конницу? Пристрастились дротики метать, а с ходу не умеют, притормаживают, бросают, промахиваются, и тут-то их и размазывают, как масло по хлебу... Отряды Пангдамца, Тиберия и Носатого на рысях ударили по первым гарбалам, выбравшимся из болота. Те даже строй поставить не успели. Легли. Не так уж плохи, бездна и вертел, мои наемнички в деле... Уж потом они, как заранее говорено, повытаскивали дротики, у кого были, и давай дырявить ими лезущих по тине гарбалов... Те повернули назад. Не сами, гляжу, повернули, старшие у них сигнал подали каким-то свистом, Аххаш, забавно... Ну, правильно, ни к чему им в трясине людей терять. Маг’гьяр занимались теми, кто шел по гатям. Я им запретил мечи из ножен вынимать. Не требуются здесь их мечи. Одних луков тут хватило. Пехота на каждой гати десятка по три оставила, а то и по пять. Тут они без приказа завернули. То есть был и здесь свист, но на пару вдохов позже, чем они повернули. Так и надо, Аххаш.

Надолго я своих там не задержал, подал сигнал возвращаться на место. Гарбалы, вижу, опомнились, набрали людей с большими щитами – у кого простые деревянные, у кого кожаные, у кого из прутьев витые, у кого трофейные имперские, короче, месиво, – поставили две стены из щитов и пошли по гатям. Только по гатям. Стрелой их особенно не возьмешь, коннице моей тут не развернуться... Да и сами гарбалы принялись из-за кустов стрелы пускать; дерьмо, точно бьют, как и думал. Я своих наемников развернул. Хорошая работа. В первой сшибке взяли их крови больше, чем оставили своей. Намного больше. У людей кураж появится, уверенность. Теперь их так просто не сожрешь. В драке побывали, живы остались, на железо краснухи приняли. Все как и должно быть...

Вышли гарбалы на бережок, давай шеренги ставить. Не такой уж они дикий народ, как мне говорили. Дурной толпой на врага не кидаются. Строй знают. Приказов слушаются. Очень быстро слушаются приказов.

Тут бы ударить манипулам. Они бы опять всю гарбальскую пехоту вбили в тину по уши. Квакать бы заставили. Нет, дали построиться. Потом выставили пращников. Совсем негусто было у Каски пращников. Я думал – больше. И не понять, кому от этих пращей и свинцовых шариков хуже приходится! Из гарбалов, точно, падает кое-кто, отсюда видно. Однако пращников имперских они чуть ли не в большем числе достают из луков. О! Ненадолго же их хватило. Раненых подобрали, потащили к манипулам... Шарики кончились? Или совесть? Ладно.

Вместо пращников пошла на гарбалов первая линия гали. Красиво идут, ровно. В первой линии у имперцев лучники. Эти лучники обучены еще и на мечах биться, так что, говорят, иногда натиск первой линии решает все дело. Мне отсюда видно один манипул, кажется, будто слышу я шелест стрел, но вряд ли, ничего я не должен слышать за общим шумом, такое дерьмо.

Недолго они друг друга стрелами поливали. Гарбалы сомкнули ряды, выставили копья и двинулись вперед. И надо бы лучникам убраться назад, больно дистанция коротка, нет, снасть камбалья, стоят, стреляют... Много народу они, конечно, положили. Но и стояли недолго. Ударились о гарбальский строй, вздрогнули, остановились и чуть не сразу же покатились назад. Нет, не бегут, просто ломят на них гарбалы, гнут их, заставляют пятиться. В такой тесноте, наверное, заживо кого-нибудь раздавило. Внутри строя.

Вижу, вторая линия манипулов на выручку своим пошла. У них там в передних двух шеренгах копейщики, идут за тяжелыми высокими щитами. А потом – солдаты с короткими мечами и топориками. Ход набирают. Быстрее шаг, быстрее, быстрее... Им сигналы подают из крученой дудки. У имперцев как манипулы поставлены? Чтоб первая линия могла в случае чего отойти через проходы между манипулами второй, а вторая – ударить через те же проходы между манипулами первой. Вот такая чума. Ударили. Треск такой стоял, ушам больно! Словом, дерьмо рыбье, хороший удар. Выровнялись. Нет, не потеснили имперцы гарбальскую пехоту. Ничуть, Аххаш, не потеснили. Просто дальше она не идет. Так стоят, режут друг друга – кто кого больше зарежет. Пыль клубами, мало что видно.

Тут ко мне прискакал какой-то торчок, латы раззолочены, мышцы на латах нарисованы, перья из шлема растут, ровно у петуха из хвоста. Чего-то лопочет. Жирный. Запыхался. Устал заставлять свою лошадь таскать мешок с поносом и в латах.

– Громче!

– Претор Луций Элий Каска убит стрелой. Галиад Гай Маркиан тоже убит. Армия теперь будет подчиняться войсковому трибуну Гаю Манлию.

– Передай войсковому трибуну Гаю Манлию... ладно.

– Что?

– Ладно! Вот что.

Ускакал. Это был единственный приказ, Аххаш, который я получил за все то сражение.

Вижу: третья линия пошла. Значит, дела наши не очень. Наши? Первый раз я так подумал. Так. Каска перед боем в третью линию поставил самых лучших и надежных, ветеранов. Да еще свою отборную когорту. Ее тут все так и называли: мол, «преторская когорта», сила! Посмотрим, какая она сила. Последний, Аххаш, резерв.

Да, точно, кое-какая сила еще в них, в имперцах, осталась. Как в старой собаке: уже ей не побегать и не подраться, но если вцепиться – не оторвешь. Первые две линии из свалки отозвали, так они кучами, кучами кинулись, какой уж тут строй! Центурионы орут, беснуются, шеренги ставят. Получается у них, Аххаш, хуже, чем срать при запоре... Ну ветераны свое дело знают, прогнули гарбальскую пехоту, еще чуть-чуть, и побегут лесовики.

Я своих опять в дело посылаю. Бок у гарбалов голый, строя нет, так, бахрома из людей, россыпь. Наемники мои на этот раз в галоп взяли, врубились... Нехудо, вижу, врубились, вопят лесовички, сами по трое – по четверо к болоту заворачивают. Лакоша я и на этот раз придержал, только из луков пускай бьют, никак иначе.

Рыбья моча! Не дал я своим дракой увлечься. Только гарбалы к трясине побежали, я их назад отозвал. В тине по конское брюхо – много не навоюют... Гляжу, устали. Вторая атака за сегодняшний день, а еще полдня под солнышком стояли, железо нацепив. Устали мои наемнички.

Пангдамец застрял что-то, рубиться, видно, ему понравилось... Медленно, медленно ворочается, потерял больше всех. Могу под суд отдать, из командиров погнать. Даже выпороть прилюдно могу. И надо бы. Но все это для потом. А для сейчас подзываю к себе.

– Не торопишься, вижу. Что, потроха по дороге растерял? Никак собрать не мог?

– Да мы их, Малабарка! В куски! В щепу мелкую!

И пасть хмылит, дерьмо стоячее. Я ему прямо в эту пасть кулаком засадил, нормально. Из губы краснуха потекла. Пангдамец белеет, глаза выкатил. Ну сейчас на железо мне ломанется, дурак. Говорю ему:

– Резче мослы кидай, когда я сказал.

Спокойно говорю.

И он так медленно из тумана выбредает, глаза как у человека делаются. Заугрюмел Пангдамец, понимает.

– Я виноват, Малабарка.

– К своим иди. В другой раз твоими же яйцами тебя накормлю.

Ушел. Довольный. Потому что живой.

У Носатого четверо убиты, двух в обоз унесли – не бойцы. У Тиберия выбыло пять человек. У Пангдамца – одиннадцать. У Лакоша – один.

Смотрю, пехоту свою гарбалы отзывают. Опять же свистом, а где-то и барабанным боем. Пехота резво бежит. Тут меня затошнило. Ну беда какая-то сейчас будет...

Прямо своей пехоте навстречу пошла гарбальская конница. Сколько их, Аххаш, сколько! Мы едва-едва пехоту одолели, выдохлись, по всему видно, а их еще море безбрежное. Третья линия, даром что ветераны, быстро попятилась. Конный удар был, видно, как обухом топора по темечку. Те из первой и второй линий, кто не разбежался, а все-таки построился, тают, тают, потроха карасьи, как жир на горячей сковородке. О! Топот, всадники имперские – если через левое плечо оглянуться, едва ли не за спиной, – целая толпа имперских всадников. Хваленые ребята. Даже для приличия не стояли. Щиты, шлемы, значки всякие кидают, а в спину их гарбалы язвят. Где там войсковой трибун Гай Манлий? Что-то не видно его. В какую задницу забрался?

Плохо дело. Если дорогу на Регул Каструм гарбалы нам загородят, останется – врассыпную, кто куда. Была армия – и нет ее.

Чуть погодя весь левый фланг и центр пали. Там кого– то дорезают, кто-то к лесу бежит... Мой, левый фланг, однако, держится. Вижу: преторская когорта, хоть и подох сам претор, медленно-медленно отступает, не теряя строя. В середине – орел на палке. Двух за одного отдают, но дерутся. Хорошие люди. Вон еще одна добрая куча – размером с когорту или даже больше. Туда же ползут. Мерещится мне или нет, Аххаш? Ну да, ты, пожалуй, ответишь! Вроде мой старый знакомый, центурион Септимий Руф орет на своих овец: мол, не разбегайтесь, строй держите, без строя нас всех тут волки перегрызут... И видно – что в Руфе с его ребятами, что в преторской когорте – доброе упрямство. Может, триста лет назад вся Империя сильна была таким упрямством. А может, еще пятьдесят лет назад. Бьют их, убивают, до леса им не дойти, да только они бьются из одного упрямства, мол, возьмите нас, ну-ка! Уже едва руками ворочают.

Что мне было делать, снасть камбалья? Вокруг них там вьется тысячи две гарбалов, а может, и больше. Этакая туча! Влезут туда мои три сотни – уже не вылезут, а жить нам или нет, это как жребий ляжет. Не пойму. Вот же чума! И себя погубить, и их не спасти. Пока дорога открыта, лучше бы уносить ноги, все три сотни будут целы...

...Очень не люблю конный бой. Не мое это дело. Но одному гарбалу я кишки тогда выпустил. Спасли нас две вещи. Одна, Аххаш, это что мои маг’гьяр не устали. Они там очень удачно поработали. А второе – стемнело раньше, чем одно из двух: мы до леса не добрались, да и гарбалы не добрались до наших глоток. Темень пришла, и они оставили нас в покое.

Я вывел всех, кто оставался, на дорогу и заставил шагать до полуночи. Потом остановил. Подозвал торчка с орлом и велел всем вокруг него собраться: мои, преторская когорта, солдаты Руфа, кто еще к нам прибился... Под орлом, не считая меня, – девятьсот пятьдесят один ходячий труп.

Наутро я поднял всех, кто смог подняться. Три десятка безнадежных раненых и десяток недоносков, сбивших себе ноги, я оставил на вилле неподалеку. Остальных погнал скорым шагом, гнал весь день, всю ночь и все утро, бросая отставших. Аххаш! Слабосильные спасут себя сами. Армия должна жить. Сам не садился на коня. Пусть смотрят на меня, я не устал, я иду.

Чума, куда подевался Гай Манлий? Сгинул безвестно.

Разъезды гарбалов висели у нас на плечах. Лакош едва отгонял их. Как видно, реке Аламут отставал на один дневной переход, не более того.

К нам прибилось сотни три беглецов. Я принимал только тех, кто не бросил оружие. По крайней мере не все оружие. На ходу, не останавливая ошметки гали, я из них составил третью когорту. Третью – помимо преторской и того сброда, который прибился к Руфу. Старшим назначил Тиберия. Этот сладит.

На следующий день, когда солнце поднялось в зенит, мои наемники начали падать с коней. Кое-кто, рухнув, снасть камбал ья, так и не просыпался. Пехота брела, мешая строй и оставляя за собой шлейф из умирающих – стоя. Ладно.

Я остановил колонну и объявил привал до сумерек. Командирам велел выставить дозорных. Лакошу сказал разделить людей на две смены: одни спят, другие не слезают с коней. Маг’гьяр выпало спать вдвое меньше всех прочих. Ничего. Эти настоящие, как-нибудь выдержат.

Разошлись солдаты с дороги, легли под деревьями. Дорога до Регула Каструма – новая. Старые, те, что во внутренних областях Империи, – каменные, в смысле, потроха карасьи, камнем мощенные. Тут еще не успели, тут всего-навсего утоптанный грунт. Галиары валяются по обочинам, а над самой дорогой все клубится пыль. Только что тут звякало железо, десятники ругались в полный голос, конские копыта взрывали подковами землю. А теперь – никого, только пыль медленно-медленно оседает, и как будто слышен ее недовольный шепот: «Хххходитеееее... тревооооожшшшшитеееее... шшш». Я помотал головой. Чума болотная, нельзя позволять себе тупеть. Если я отупею, всей стае – каюк.

Спать хочу смертно.

...Подошел ко мне Руф. На лбу – грязная повязка, ухо чем-то замотано, кисть левой руки тоже едва-едва из кровавых тряпок вылезает. Не пойму, улыбается или морщится.

– Я знаю, – говорит, – что ты спать хочешь, Малабарка...

Смотри-ка, первый раз меня по имени назвал.

– Может, сперва со мной вина выпьешь? Хых.

Протягивает бурдюк, уже не тугой, уже досталось кому-то радости. Упьются, дерьмо, как я их подниму?

– Не думай, солдатам не давал. Только двум раненым. Все равно подохнут к вечеру, пусть хоть вина хлебнут. Ну, будешь?

– Давай.

Он бурдюк на землю бросил и обнимает меня. И я его тоже обнимаю. Как мы живы остались, одна только бездна ведает. Еще бы чуть-чуть, и всем нам лежать на том проклятом поле, уже бы мухи в ноздри залезли. Такая чума...

– Если б не ты, – говорит, – мои ребята – трупы. И я с ними.

– Ты тоже хорош, старый торчок. Смерти не боишься?

Он отхлебнул и мне передал.

– Смерти не боюсь – да. Хых. Привык. А вот говенной смерти не хотел бы.

– Что, плохая война?

– Давно дерьма такого не видел. Солдат мало. Стрел нет. Жратвы нет. Хых. Дырок в заднице, если проверить, наверно, тоже по одной на двоих... Какая тут война? Режут, будто свиней. Троих за одного берут, сучье отродье. Надо было откупиться на этот раз.

...Поздно ночью остатки 4-го гали – три неполных когорты и мой отряд – вошли в Регул Каструм. Я занял под штаб большой дом префектуры, а самого префекта вышиб в бездну, к придонным братьям. Солдат велел разместить по частным домам. Городок маленький, не больше собачьей кучки, вместительных казарм нет, провизии нет, ни хрена нет, префект не понял меня с первого раза, на второй раз я выбил ему два зуба. Судиться будешь, сука? В дерьмо по уши засуну, червям скормлю, солонина протухшая... Кто варвар? Я не бью. Это я не бью. Это я тебя глажу, как бабу по заднице...

В таком позоре я никогда еще не участвовал. Это не мужчины. Это рыбы.

Аххаш! Не привык.

Я лег животом на пол и прикоснулся лбом к холодному камню. Все то дерьмо, от которого я злился и досадовал, стало понемногу переходить в него, в этот спокойный и неподвижный камень. А ко мне приходило успокоение, но только внутри что-то каменело. Завтра убью кого-нибудь за неповиновение.

Мы в двух дневных переходах от Лабий. От Ланин.

Спасибо, друг камень...

Я кликнул дежурного центуриона. Велел ему собрать военный совет завтра на рассвете. И чтобы эту навозную муху, префекта, тоже приволокли. Да, хоть бы и волоком. Сколько у них тут гарнизона? На вид – всего ничего. Отправил гонца к Харру. Здесь, в Регуле Каструме, стало известно: он идет с двумя когортами и двумя сотнями конных к нам на подмогу. Так пускай поторопится, снасть камбалья. Выслал три дозора по трем разным дорогам, откуда могли явиться проклятые лесовики. Прикинул, удержимся ли мы тут завтра... Если Харр подойдет не позднее завтрашнего заката, тогда мы вставим этим затычку в пасть. Река тут подходящая, удобная, берега болотистые, не для драки. Перекрыть переправы. Тогда они либо будут таранить, и мы еще посмотрим, кто кого, либо оставят заслон на той стороне и пойдут в глубокий обход... потеря темпа. Для них выйдет потеря темпа, а у нас появятся кое-какие шансы. Только не пойдут они в обход. Чума! Я уверен, в обход они не пойдут. Потому что звери, видно же, и до драки охочи пуще, чем до девок... Аххаш! Это если Харр успеет. А если нет, если нет... если нет... Мы не удержим реку. Нам понадобится позиция покрепче, где она тут есть? И, дерьмо рыбье, где центурион Руф? Вот кто мне нужен. Нет, с такими мужчинами реку мы не удержим. Они когда здоровые – как больные. Когда усталые – как умирающие. Вялые, как медузы. Бывает, перед штормом у самого берега собирается весь призрачный народ медуз. Медленный и тусклый, будто души мертвецов. Может, это и есть – души наших мертвецов, из вольного народа? Только вряд ли. Наши должны бы становиться зубастыми тварями, а не какой-нибудь голубой слизью. Для наших рай – пировать и биться на дне морском. Впрочем, для каких это наших? Кто теперь для меня – наши? Чума. В бездну. Так. Эти имперские вояки – точь-в-точь медузы у берега. Пока держатся скопом, еще на что-то годны. И то чаще всего – на мясо. Нет, без свежих галиаров мне реку не удержать...

Вышел к дежурному. Дремлет, навоз. Хоть не спит в открытую.

– Посыльного – за центурионом Руфом Одноглазым. Живо.

Затрепыхался, карась из лужи.

Руф должен припомнить порядочную позицию...

Вскоре в штаб пришла Эарлин. Я велел пускать ее в любое время. Галиары у входа заухмылялись. Ухмыляйтесь, пыльные хари. Завтра увидим, каковы будете в деле.

Я заколебался. Как назвать ее?

– Здравствуй, сестра...

Она молча подошла и прикоснулась пальцами к моей груди. Моей душе стало теплее. Моей душе стало... Но центурион Руф прибудет через четверть стражи – самое позднее. И у меня тысяча с лишком людей, а времени в обрез.

– Мне нужно совсем немного времени, Малабарка. Прости, что лезу к тебе сейчас. – Она замолчала на мгновение. – И я рада. Ты решился назвать меня сестрой.

– Я слушаю тебя, Эарлин. Я рад, что ты здесь.

– У меня есть брат, Малабарка. Он живет тут, в Каструме. Два года живет. Даже свое родное имя променял на имперское – Константин, Брат не беден, он владеет кораблем и сдает его купцам.

– Брат...

– Родной. И по вере – тоже. Это странный человек. Он почти все время молчит. Когда-то Константин сказал мне: «Я не желаю разговаривать попусту. Я взываю к Богу, а когда делаешь это ежедневно и ежечасно, не стоит напрасно тратить время и не стоит сбиваться».

– Ему отвечают... отвечает?

– Я не знаю. Я не уверена. Иногда брат говорит: не делай того, не делай сего. И всегда оказывается прав, хотя никто не мог заранее знать, куда дела покатятся... Он проведал, что ты здесь, и захотел увидеть тебя. Меня трудно удивить. Но... Ради тебя он вышел из дома первый раз за целый год...

– Прости, Эарлин. У меня совсем нет времени... Я не могу.

Эарлин вся как-то подобралась. Будто стала выше. Аххаш! Я-то полагал, беседа наша идет к концу. Ан-нет, она еще и парус не подняла... Аххаш, Аххаш и Аххаш!

– Квестор Малабарка Габбал. Брат. Ты должен выслушать его и должен поступить, как он скажет. Не ради моей прихоти. Я не могу тебе объяснить, но чувствую, что всех нас троих ведет воля Его. Ей повинуйся.

– Зови.

...Очень худой человек в белом... Вот же чума! В белом– не-помню-чем, короче, замотан в материю, как любят им– перцы – чтоб одна правая рука торчала наружу. Лет двадцать ему или двадцать пять. Невысокий, ниже сестры. Я думал, будет отшельник какой-нибудь: бледный, плоский, будто сушеная рыба, на голове – дранка. Нет. Этот Константин – сама аккуратность. Да ходит как-то... соразмерно. Как большой косяк рыбы: каждая в точности повторяет движения всех. И у него все движения точны, согласованы друг с другом, снасть к снасти... Приятно посмотреть, как ходит. Так бывает, когда кого-нибудь учили мечу на протяжении многих лет. Или учили танцевать. Или еще чему– нибудь долго и с толком учили. Мастерство в одном, Аххаш, придает блеск всему. Хоть сядь ты на мель, а так оно и есть. Загорелый, безбородый, волосы русые, коротко подстриженные. Не в родню пошел – ни единой рыжинки в волосах... Все время чуть-чуть улыбается. Эту породу я тоже знаю. Редкая порода. Милькар таких терпеть не мог. Ему все казалось – насмехаются. Нет. Нет, не так. Этим хорошо внутри, что бы ни происходило снаружи. Им всегда хорошо, вот они и улыбаются, при чем тут насмешка? Просто радуется человек и никак не может остановиться.

Вся эта требуха пронеслась в моей голове за один вдох. Потому что на втором вдохе он меня крепко удивил. Аххаш Маггот! Очень крепко. Константин поклонился мне в пояс и коснулся пальцами пола. Здесь так не кланяются. Даже раб перед хозяином так не гнется в Империи: достаточно склонить голову. Только один человек по местным законам достоин поясного поклона и касания земли... Император.

– Мужчина не сгибается перед мужчиной.

– Я стою перед своим государем, – ответил он, выпрямившись.

– Ты пришел сказать мне нечто важное. Но я не понимаю тебя.

– Мне нечего сказать тебе. Правда моих слов и действий станет ясна потом. Завтра. А сегодня я только желаю предупредить: будь готов на третью стражу после рассвета отправиться в путь. В Лабии. Мне велено сделать Ланин твоей женой.

– По какому обряду? – спросил я, не сдержав насмешки в голосе.

– По такому, какой тебе нужен.

Он был явно из породы людей вроде нас с Эарлин и Одноглазым. Не болтает лишнего. Цедит слова, как ростовщик выдает свое скупое серебро. Ладно.

– Пустой разговор. Завтра у меня здесь будет война.

– Не будет.

– Не ты ли ее остановишь?

– Мне такой силы никто не давал. Послушай! Утром к тебе явится гонец с императорским посланием. Думаю, он будет примерно через стражу после рассвета. Этот человек принесет перемирие. Император Констанций Максим вступит... наверное, уже вступил в переговоры с гарбалами.

– Откуда ты знаешь?

– Мне было сказано...

– Кем?

– Ты понимаешь, кем. А если нет – завтра поймешь. Это не важно. Мы должны выполнить то, что нам назначено. Я понимаю твое упрямство и твое неверие сейчас, но я надеюсь на твое благоразумие в будущем.

Он повернулся и ушел. Эарлин выскочила за ним. Я подошел к двери. Аххаш, что творится! Она, гладиаторша, со смертью сто раз обнималась, на голову выше своего братца, старше его на сколько-то там и в полтора раза шире, а говорит с ним, как побитая собака. За меня она там извиняется? Чума.

Наконец этот ее Константин остановился и повернулся к сестре. В голосе досада:

– Тупоумный! Я бы трепетал от счастья. Ради того, чтобы один солдафон мог жениться, Он остановил войну...

Эарлин, Константин и я едем по хорошей мощеной дороге вот уже полдня с лишком. Сумерки рождаются из расплывчатых теней. Чалый потерял подкову и хромает. Брат и сестра о чем-то еле слышно поругиваются. Кругом – ухоженные поля. Отродясь, Аххаш и Астар, за плуг не брался... есть там за что браться-то? Но даже мне видно: поля очень ухоженные, люди-тулед ковыряют тут землю не один десяток поколений.

Я думаю: еще немножечко осталось, и можно будет обнять мою Лозу... И еще я думаю: вот какая чума выходит, имперцы стали мне почти как свои. Не так уж мало тут настоящих. Гилярус, конечно. Руф Одноглазый. Тиберий – тоже толковый офицер, очень толковый... Ну, Патрес Балк, выяснилось, изнутри лучше, чем снаружи. Наверное, Тит. Не люблю таких, но уважать – должен бы. Трибуна Гая Манлия так я и не узнал, Руф говорит, вот из кого настоящий галиад получился бы. Некоторых я не понимаю. Потроха карасьи, ну непонятны они мне, так бывает иногда, что поделаешь, однако люди крепкие и, видно, по-своему хороши. Харр... или, скажем, Арриан, двух слов я с ним не сказал... Я прижму к себе Ланин и вдохну пряный ветер, которым пахнут ее волосы... Опять же дорога... Дороги они, имперцы то есть, делают лучше всех, ожерельским тут против имперской работы и выставить нечего. Водопроводы, бани, крепости – вообще все, что можно строить, в Империи делают как надо. На совесть, Аххаш, делают. Оружие куют порядочное. Посмотрел я на гарбальский меч, из болотного железа кованный, так он дерьмо дерьмом, если положить рядом с мечом имперской работы... Моя Лоза научила меня соединять губы, как иглу и нитку, медленно, осторожно, едва касаясь, не наносить поцелуй вроде удара топором, а рисовать его. Я тоскую по ее лицу. Я тоскую по ее губам. По ее голосу. По ее пальцам... Если бы я родился имперцем, строил бы корабли. Никогда не делал этого, но такая работа по мне, я знаю. Я не люблю порядок, когда мне надо кому-нибудь подчиняться, особенно когда тот, старший, плох, слаб или глуп. Но вот же, моча рыбья, бывает и в Империи добрый порядок – вроде у столяра и скорняка на рабочем месте: все прилажено так, чтоб легче дотянуться, взять... Еще такой порядок бывает, когда войско в строю ожидает врага... Ланин... Был бы настоящим волком, бежал бы к тебе быстрее собственного хвоста. Ни одна женщина на свете не могла путать мои мысли. У тебя получается. Ланин... Знаешь ли ты: я научился задавать тебе вопросы и слышать твои ответы, пребывая в нескольких дневных переходах от тебя... Мне нравится упрямство этих людей. Когда-то оно было у имперцев настоящей силой. Теперь, Аххаш, в нем не больше смысла, чем в бегах каракатиц. Но, если дать ему новый смысл, может, опять оно наполнится силой... Ланин! Ланин!

Кто они мне теперь? Родной народ? Не очень родной, но свой? Не очень свой, но жить можно? Все вроде бы, снасть камбалья, катится к лучшему. Но почему так часто они не правы, а я прав? В делах простых, житейских, в военных делах хотя бы... Они и стали бы мне своими, родными, если бы были вроде детей, а не хозяев дома.

Я достал клочок пергамента. Раньше мне было легче не прикасаться к нему. Теперь другое дело. Развернул. «Ланин Исфарра, твоя жена»...

...С утра я собрал офицеров на совет, префекта чуть не силой втащили, жирного кота. Руф мне порядочную позицию отыскал. Это Руф. Мы прикидываем так и этак, чтоб людей хватило. Людей, Аххаш, не хватает, а дерьма – аж по самые уши, котлом не вычерпать. Но вроде кое-что выходит. Туго выходит, риск большой, как у Нергаша под пяткой, а все-таки может получиться...

Тут явился Харр. Потом говорили мне: два десятка галиаров не выдержали марша, по канавам придорожным расползлись, в деревнях отлеживаются... Прибыл Харр днем раньше обещанного. Теперь дела пойдут на лад.

Я смотрю на него, а он ищет глазами, кто здесь старший командир. Подписывал же я послание к Харру, кого ему еще надо, понятно вроде? Все прочие отворачиваются от Харра, потому что они признали меня мастером. Я ему:

– Займи место, Харр. Сколько человек ты мне привел?

И ведь он не сразу ответил... Не верит, как это бывший Железный Волк и вдруг верховодит имперской армией! Тут меня самого пробрало: как быстро все вышло! Я их повел, и они все, а не только наемники, стали моей стаей... А в Империи дела иначе делаются, тут порядок другой. Смотрит на меня Харр во все совиные лупала и никак не возьмет в толк. Чужак – да какой чужак! – взял и перепрыгнул через десяток начальственных голов. Наверное, кое-кто из моих офицеров в тот миг припомнил, снасть камбалья: были, были условия самому сделаться старшим... у начальника преторской когорты зрачки куда-то в сторону убежали... он по чину старше меня, топляк гнилой. Ладно. Зайдем с другой стороны:

– Я квестор Империи, Харр. Ответь на мой вопрос!

Какая перемена! Стоило только подсказать, два слова произнести, и Законник нашел причину подчиниться.

Две полных когорты, восемьсот мечей. И полсотни всадников. Так. Значит, конных он меньше привел, чем обещали... И всего у нас будет тысячи две, а с этими силами, Аххаш, закрыть гарбалам путь у Регула Каструма можно.

Харр сел с нами и поинтересовался, что да как. Ему рассказали. Пошло дело дальше. Хорошо. Аххаш Маггот! Очень хорошо. Наллан Гилярус – сильный человек, но не гилярусами держится Империя, а руфами и харрами. Они здесь вроде хребта всему. Раз эти двое меня признали, значит, Империя признала меня.

А потом, не успели мы закончить, прибыл гонец из Лабий. Император Констанций Максим велит прекратить боевые действия...

Э? О!

Я сдал команду Септимию Руфу.

И вот мы трусим по старой имперской дороге. Константин – неразговорчивый, мне едва-едва знакомый человек, расспрашивать его, думаю, без толку. Я решил выяснить у Эарлин: почему он думает, что может совершить над нами обряд?

Оказывается, ученики Его получили чудесную силу совершать многое, и такой обряд в том числе. Что-то вроде того пара над котлом, – Эарлин, помню, рассказывала, – только маленькое, потроха карасьи, совсем маленькое... А в темнице Элат передал это, не знаю, как назвать, Константину. И так быстро его, Элата, казнили, что даже рассказать ничего толком не успел. Пояснил только: мол, не узнал ты, и ладно, проси помощи у Него, и Он сам будет водить твоими руками, сам положит нужные слова на язык. Соединяй и разрешай, мол, тебе позволено. Только не задавайся. Ты, мол, сделан из того же мяса и тех же костей, что и все люди...