Текст книги "Царь Федор Иванович"

Автор книги: Дмитрий Володихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава седьмая.
ДИТЯ ВОЙНЫ

В царствование государя Федора Ивановича совершилось три великих деяния, прямо связанных с волей и поступками монарха. Первое из них – учреждение патриаршества в Москве, второе – разгром шведов на северо-западных рубежах страны, а третье – основание московского Данилова монастыря. Несли первое и последнее так легко и естественно ложатся в судьбу царя, мечтавшего быть иноком, то второе, если не всматриваться, совершенно выпадает из нее.

Государь лично участвовал в походе, победоносно завершил его и вернулся в Москву триумфатором, хотя в характере его не видно ни малейшей тяги к войне, армии, воинскому делу. Ему бы носить прозвище «Тишайший», доставшееся отнюдь не мирному царю Алексею Михайловичу…

Ни до, ни после похода против шведов Федор Иванович не участвовал в каких-либо военных кампаниях, осадах крепостей и полевых сражениях. Иван IV был далек от мысли отправить младшего сына с войсками. С начала же царствования самого Федора Ивановича его воеводы отлично справлялись с черемисским бунтом и обороной южных рубежей от крымских набегов. Кажется, ничто не требовало личного участия государя в русско-шведской войне. Надо полагать, опытные полководцы могли бы решить боевые задачи без него, как это было на юге и востоке державы. Не имея тактического опыта, смиренный, добродушный и миролюбивый монарх мог только помешать их работе.

Зачем же понадобилось ему отправляться на войну? Кто или, может быть, что подвигло Федора Ивановича заняться делом, столь для него несвойственным? Есть в этом настоящая большая загадка…

Для того чтобы разгадать ее, следует обратиться к дипломатической и военной ситуации, сложившейся к концу 1580-х годов на русско-шведских границах.

Прежде всего, российское правительство не сомневалось в необходимости вновь затеять войну на этом направлении. К тому вынуждала стратегическая необходимость. Русское царство слишком многое потеряло при Иване IV, во время последнего «раунда» Ливонской войны. Если в 1550-х годах шведов отбили шутя, не прилагая значительных усилий, то в 1570-х и 1580-х они оказались противником гораздо более грозным. Во-первых, сама Россия, истощенная длительными военными усилиями в Ливонии, утратила прежнюю мощь. Во-вторых, в союзе со Шведской короной выступала Речь Посполитая и, к сожалению, сами жители немецких городов Прибалтики, страшно недовольные политикой русских властей на завоеванных территориях. На землях, когда-то принадлежавших Ливонскому ордену, русских боялись и ненавидели. Выбирая для себя нового сюзерена, тамошнее население в последнюю очередь видело таковым московского государя. И предпочтение, оказанное им шведским войскам и шведской администрации – также не столь уж популярным, но все же более приемлемым, – стоило русскому правительству очень дорого. Иван IV принужден был отдать шведскому королю, помимо значительных завоеваний в Ливонии, еще и целый ряд собственных городов. Среди них оказались Ям, Копорье, Ивангород, Корела. Но особенно жалели о Нарве: до 1558 года она не входила в число владений русского государя, однако после сдачи нашим войскам оказалась поистине драгоценным приобретением. Нарва сыграла роль стратегически важного для России портового центра. Ее утрата больно ударила по русской торговле.

Русское правительство не раз предлагало шведам подписать мирный договор, по условиям которого «городки», издревле «тянувшие» к Новгородчине, передавались бы Московскому государству за солидный выкуп. Шведы раз за разом отвергали подобные предложения.

Итак, все русские «городки», безусловно, требовалось отвоевывать: там жило русское православное население, шли богослужения в храмах, канонически подчиненных митрополиту Московскому, и отдать все это навсегда протестантам, «прескверным люторам», как называли их в Москве, было делом позорным, да и просто непредставимым. Все равно что бросить раненого товарища на поле боя. Таким образом, тут причины у войны были не только и даже не столько политическими, сколько вероисповедными. Нарва же выглядела как желанный приз для русского меча и как весьма ценный инструмент для экономических предприятий русской казны.

Сами шведы рассматривали новый раунд «натиска на восток» как нечто естественное. Иными словами, его начало являлось для Шведской короны делом времени. Россия показала при Иване IV слабость. Следовательно, ее северо-западные области также выглядели как желанный приз. Русско-шведский рубеж, говоря языком современной политики, стал ареной провокаций и взаимных обид. Он жил в преддверии нового большого военного противоборства. Не успели отгреметь битвы Ливонской войны, как российское правительство распорядилось срочно укреплять приграничные населенные пункты.

Но одно дело – ведение войны со Шведской короной, и совсем другое – личное участие государя Московского в боевых действиях. Можно, конечно, предположить, что Федора Ивановича склонил к этому Борис Годунов. Рассчитывая поднять боевой дух армии, он желал видеть самого царя в ее рядах. Ратники, очевидно, захотят заслужить благосклонное внимание монарха, да и важность всего предприятия «воинские люди» поймут гораздо лучше, увидев, что сам государь идет с ними на «свейских немцев». Исаак Масса прямо пишет: Борис Федорович «…настойчиво уговаривал царя отправиться с войском к Нарве для отвоевания Ливонии… он стоял крепко и добился того, что царь согласился и даже сам выступил в поход»^{155}. Но это известие изобилует неточностями – в численности войск, порядке и хронологии происходивших событий, мотивах начала боевых действий. Следовательно, и прочие факты, здесь же изложенные Исааком Массой, должны ставиться под сомнение.

Возможно, решающую роль сыграло событие, ничтожное по количеству участников, но больно уколовшее и Русскую церковь, и русского государя. Известно, что примерно в это время подданные шведского короля напали на Печенгский монастырь – самую северную обитель Православного мира, основанную за полстолетия до того святым Трифоном. Источники не сообщают точной даты нападения, более того, по разным свидетельствам драму в Печенгском монастыре можно отнести и к 1589-му, и к 1590 году. Но разные летописные известия сходны в одном: враг учинил над иноками невиданное, ни с чем не соразмерное зверство. Новый летописец сообщает: «Немцы… монастырь разориша и церкви Божие пожгоша и игумена и братию побиша и казну монастырскую поимаша»^{156}. Но вот одна важная деталь: автор Соловецкого летописца (а Соловки были прочно связаны с Печенгой, да и находились к ней ближе иных обителей) дает свидетельство, говорящее о более близком знакомстве с событиями печенгского погрома: «Божьим изволением, грех ради наших, приходили немецкие люди в Печенской монастырь войною, Божье милосердье церкви и монастырь пожгли и игумена Гурья и братью и слуг побили, казну монастырскую взяли, и стояли в Печенге 10 дней»^{157}. Итак, на Соловках в деталях представляли себе, что там произошло, а значит, и когда произошло. Событие можно датировать по косвенным признакам, содержащимся в летописном тексте. Во-первых, следующее известие начинается со слов: «Того же, [70]98-го году, июля в…» 7098 год от Сотворения мира начинался 1 сентября 1589 года от Рождества Христова и заканчивался 31 августа 1590 года. Следовательно, Пе-ченгу громили до июля 1590 года. Во-вторых, чуть выше говорится, что после разорения обители нападающие «ис Печенги пришли в Колу-волость под Кольский острог того же декабря месяца (курсив мой. – Д. В.) за два дни до Рождества Христова и к острогу приступали». Значит, сожжение храмов и уничтожение братии монашеской произошло в самом начале декабря 1589 года. Эту страшную весть могли донести до российской столицы весьма быстро – благодаря отлично налаженной ямской службе. Конечно, она не избегла царских ушей.

Как должен был относиться к ней Федор Иванович, великий миролюбец?

Прежде всего, как государь православного народа. Он должен был мыслить себя и мыслил себя как первый защитник веры в стране. Экономические потребности России, политические интересы ее правящего класса, наконец, личные приоритеты монарха с этой точки зрения отступали на второй план. Если где-то, пусть и на полуночной окраине державы, враг разгромил монастырь и перебил монахов, значит, нанести ответный удар должен сам государь. Это главное дело для него. Можно предусмотреть множество компромиссных комбинаций, избавляющих страну от необходимости вести боевые действия. Можно отыскать искусных полководцев, способных провести успешную кампанию. Но лишь тогда, когда вражеский удар не затрагивает Церковь. В противном случае православный монарх обязан лично принять меры – такие, чтобы потом ни у кого не появлялось желания тронуть другую обитель. Хочет государь или не хочет браться за военные труды, а общественный идеал того времени требует от него вооружиться мечом и вдеть ногу в стремя.

Иначе говоря, Федор Иванович мог бы и не отправляться в поход, не прислушиваться к просьбам Годунова, но нападение шведов на Печенгский монастырь внушило ему потребность лично возглавить русское наступление против них. Тут не в политике дело, а в вере.

Кроме того, Федор Иванович относился к ливонской проблеме как сын своего отца. Пусть и непохожий на него обликом и нравом, а все-таки унаследовавший кое-что от воинственного родителя. На протяжении всего своего царствования блаженный государь искупал миролюбием своим, молитвенностью, милосердием те свирепства, которые когда-то совершил отец. Но некоторые проблемы не получалось решить одним лишь добронравием. И одной из них стала шведская оккупация русских земель на северной Новгородчине. Федор Иванович отлично знал, как дорого стоила России вооруженная борьба за Ливонию. И он мог воспринимать поражение в этом великом противостоянии как семейное дело. Отец недоделал – так неужели сыну уместно отступаться?

Итак, государь Федор Иванович отправился на войну как главный защитник веры во всей России и как сын человека, пытавшегося на протяжении двадцати пяти лет решить ливонскую партию в пользу Москвы. Что тут сыграло решающую роль? Первое или второе? Трудно сказать. Думается, сильная вера Федора Ивановича и его близость к Церкви позволяют предпочесть именно первое.

* * *

…Осень 1589 года затянулась. Долго лили холодные дожди; первый робкий снег растаял; деревья зябко поводили ветвями, подчиняясь гнетущей силе сырого ветра; на реках все никак не начинался ледостав.

Наконец выдался тихий безветренный день. С неба посыпалась белая ледяная крошка, скоро сменившаяся пухом, густым, добрым, изобильным. Солнце вышло в зенит, подобно маленькому оловянному шарику, и высокое светлое небо, шитое серебром, дохнуло на землю первым крепким морозцем. Речные потоки быстро оделись в непробиваемые латы.

Встал Филиппов пост.

Государыня царица Ирина Федоровна щедро целовала своего мужа и возлюбленного, государя Федора Ивановича, вкладывая в поцелуи всю страсть свою, всю тоску. Ведь он… такой добрый… такой невоенный… такой неприспособленный к дальним походам человек… Пропадет.

А муж, расставаясь с супругой, был спокоен и уповал на Бога. Он шел ныне на правое дело, и, значит, Царь Небесный даст помощи царю земному. Сколько раз, бывало, глядели в спину стрелецким сотням, уходящим на войну, двое мальчишек – Федя и Ваня – двое сыновей царя Ивана. Сколько раз прощались они с отцом! То с победой возвращался родитель, то в ужасе скакал через весь город, отдавая последние приказы воеводам, веля семье спешно сбираться для стремительного отступления на полночь. Теперь пришло время сыну его пить смертную чашу, играть с врагом лютой игрою.

Федор Иванович, не сомневавшийся, как видно, в успехе грядущей кампании, предложил царице отправиться вместе с ним – до Новгорода. А там и ждать его возвращения придется не столь уж долго. Царица, подивившись, согласилась.

«7098-го году месяца декабря в 14 день царь и великий князь Федор Иванович всеа Руси пошол в свою отчину в Великий Новгород. А из Новгорода идти ему на свийского короля»^{158}.

Мерно шагали на северо-запад стрелецкие сотни. Конница государева двора, лучше прочих вооруженная, посаженная на дорогих коней, резво двигалась перед ними. Служилых татар, среди которых выделялся отважный сибирский царевич Маметкул, держали неподалеку. А позади стрельцов медленно полз по заснеженным дорогам «наряд» – «великий», «середний» и «легкий», иначе говоря, артиллерийские орудия с обслугой и «зельным припасом». Позже всех покинули Москву «кош» – обоз да слабо вооруженное сборище «посохи», то есть «даточных людей», взятых в поход ради земляных и прочих инженерных работ при осаде крепостей.

По десяткам городов отправлены были гонцы, объявлявшие о незамедлительном сборе русской воинской силы. Малые отряды сбивались в полки, получали воевод и шли к границе – туда, где должны были встретиться и составить великую армию. В приграничных городах сбор отрядов и подготовка к масштабному вторжению шли на протяжении нескольких месяцев – с августа^{159}.

Московская военная машина была попорчена и ослаблена в последние годы правления царя Ивана Васильевича. Армии разбегались, опытные военачальники пребывали в плену, а то и в гробу, держава оскудела людьми и серебром. Дух отошел от нашего воинства. За истекшие полдюжины лет русская сила расходовалась на противодействие татарам, подавление черемисских бунтов и – очень экономно – на присоединение сибирских земель. Правительство копило бойцов, стараясь понемногу восстановить прежнюю мощь. А если этого не удастся достигнуть, то вернуть хотя бы часть прежней силы. Ныне военная машина Московского государства, предназначенная для ведения масштабных боевых действий, опять приводилась в рабочее состояние. Передаточные ремни поскрипывали, принимая груз бремени, от которого успели отвыкнуть; хорошо смазанные шестеренки, цепляя друг друга, не давали сбоев; мощные дубовые станины, державшие всю конструкцию, внушали чувство надежности тем, кто восстанавливал их после разора первой половины 1580-х. Всё функционировало, как надо.

Вооруженные силы России благодаря хорошо отлаженному организационному механизму стремительно собирались для мощного удара по неприятелю. Это была не та армия, которая брала Казань. Не та, что когда-то принудила к сдаче Полоцк. И даже не та, что встала несокрушимым препятствием на пути конной лавы Девлет-Гирея у Молодей. Но все-таки собралась большая сила. Будто старый лев, утративший способность долго гнаться за добычей, рассчитывает решить дело внезапным прыжком и одним ударом еще могучей лапы, или может быть, словно боксер, получивший когда-то репутацию нокаутёра, а потом долго, тяжко болевший и вернувшийся, наконец, на ринг, не восстановив прежней своей формы, уповает расправиться с соперником одним-двумя мощными хуками, – на них-то силы имеются! – так и русская армия выходила ради скорого одоления врага. Но никто из правительственных мужей не мог быть уверен, что ресурсов хватит на долгую, изнурительную войну. Неожиданным натиском отбить русские города, находившиеся под властью оккупантов, ошеломить шведов напором, отучить их от приграничных авантюр, тогда – дело сделано. Но ни в коем случае не увязать в длительной вооруженной борьбе, имея на западе воинственных поляков с литовцами, а на юге – страшных крымцев.

Вот и воевод назначали с большим разбором. Хотели надежности.

Первым воеводой большого полка, то есть, по обычаям того времени, «командармом», поставили князя Федора Ивановича Мстиславского. Тактические таланты его вызывают споры в среде военных историков, и, скорее всего, князь Ф.И. Мстиславский, в отличие от своего отца, не являлся искусным полководцем. Но он был исключительно знатным человеком, и ни при каких обстоятельствах никто в армии не посмел бы с ним местничать, оспаривая первенство князя по «отечеству» – столь велика была «высота крови» родовитого Гедиминовича! При нем находился второй воевода – Иван Васильевич Годунов. Этот хорошо знал предстоящий театр военных действий по прежним своим службам. К тому же он мог исполнять функцию «пригляда» за Мстиславским, чтобы тот не принялся вести тайные переговоры с родней из-за литовского рубежа…

Полк правой руки возглавил князь Михаил Федорович Трубецкой^{160}. Этот был и знатен, и опытен. Ему доверяли серьезные воинские операции, и он никогда их не проваливал. Во вторых воеводах того же полка оказался Богдан Юрьевич Сабуров (близкая родня Годуновых), начавший служить в воеводских чинах намного раньше князя Трубецкого.

Передовой полк получил князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, а вторым воеводой с ним шел князь Дмитрий Иванович Хворостинин. Если первый сплоховал, «на службу не поспел» и отправился из-за этой своей вины «жить в деревне», то его помощник, Хворостинин, был настоящей воинской звездой XVI столетия^{161}. Он был сродни тем стремительным «железным волкам», которые при Иване III рвали в клочья и литовцев, и татар. Он участвовал во многих больших битвах и осадах, всюду показывая себя наилучшим образом. За ним числилось несколько крупных побед. После отставки Катырева-Ростовского полк формально отдали под команду князю Тимофею Трубецкому (более знатному и довольно опытному военачальнику), потом его поменяли на Семена Федоровича Сабурова (малозаметного и больше известного местническими тяжбами, нежели службой), затем и его сменили малоопытным князем Андреем Васильевичем Трубецким, но душой дела, настоящим боевым командиром был все же Хворостинин. Он занимался подготовкой похода с августа 1589-го, прибыв на Новгородчину заранее.

Полк левой руки доверили князю Василию Васильевичу Голицыну (совсем не опытному), получившему вторым воеводой князя Федора Ивановича Хворостинина, брата Дмитрия Ивановича, да и по собственным боевым заслугам стоявшего высоко.

Сторожевой полк встал под команду князя Ивана Ивановича Голицына, коему назначили вторым воеводой Никиту Ивановича Плещеева-Очина из старинного боярского рода. Голицын – Гедиминович, как и Мстиславские и Трубецкие, – отличался высокой знатностью и участвовал в ряде военных кампаний. Помощник ему достался весьма знающий, одаренный и притом исключительно опытный. Это командир с изрядным послужным списком. Еще осенью 1557 года он получил первое крупное назначение, отправившись в Темников первым воеводой^{162}. В 7070 (1561/1562) году Никита Иванович – один из воевод в Смоленске, затем второй воевода сторожевого полка в рати, отправленной «в литовскую землю» (первый воевода того же полка – его брат Иван)^{163}. В 7072 (1563/1564) году он возглавляет гарнизон в маленькой Керепети на ливонском рубеже, откуда в апреле 1564-го переходит наместником в Почеп, а оттуда на следующий год возвращается в Керепеть^{164}. В промежутке от первого воеводского сидения в Керепети до наместничества в Почепе Н.И. Плещеев-Очин принял участие в походе большой русской рати воевод князей В.С. и П.С. Серебряных-Оболенских в район нынешней Северной Белоруссии; оттуда 12 февраля 1564 года он прискакал гонцом к Ивану IV с отчетом о тактическом успехе армии Серебряных^{165}. Никита Иванович, как и князь Д.И. Хворостинин, вошел в опричнину на раннем этапе ее существования, но, очевидно, в опричной военно-административной системе оказалось слишком много людей из обширного семейства Плещеевых. Поэтому четвертому, младшему брату из отрасли Плещеевых-Очиных предстояло оказаться в тени высокопоставленных родственников и вне крупных воеводских назначений. По служебным назначениям в опричном корпусе его заметно превзошел даже Андрей Иванович Плещеев-Очин, родной брат, явно уступавший Никите Ивановичу в командном опыте. Андрей был старше Никиты, и семейный интерес в данном случае, как видно, возобладал над государственным. Возможно, Никиту Ивановича использовали на административно-судебных службах или ждали удобного момента, чтобы возвысить. Но вплоть до общей опалы на Плещеевых такого случая не представилось. Благополучно пережив опалу, Никита Иванович на несколько лет исчезает из разрядов. Лишь в 1573 году ему доверят небольшой отряд для самостоятельных действий в Ливонии, затем, весной-летом 1575 года, он опять появится на службе – как второй воевода в Туле, а через год, в августе 1576-го, уже возглавит полк левой руки на «береговой службе» у Каширы^{166}. Впоследствии его станут постоянно отправлять в походы на воеводских должностях, он возглавит полки и целые армии, заработает окольничество и будет последний раз упомянут разрядами в апреле 1593 года^{167}. Фактически Н.И. Плещеев-Очин окажется одним из самых востребованных русских полководцев периода последних лет правления Ивана IV и большей части царствования Федора Ивановича. Никита Иванович сделает очень хорошую карьеру на военном поприще, но возвышение его не связано со службой в опричнине. Это был военачальник, хотя бы отчасти сравнимый по воинским заслугам с Хворостининым и второй после Дмитрия Ивановича командир, если оценивать его по критерию тактического опыта.

Ертаул возглавил князь Василий Казыкарданукович Черкасский – он уже некоторое время ходил в полковых воеводах, хотя и блистал в основном знатностью. Черкасские – выходцы с Северного Кавказа и родня царя Ивана Васильевича по его второй жене, Марии Темрюковне. Русским помощником у него был Дмитрий Иванович Вельяминов, еще один опытный воевода из старомосковского боярского рода.

Во главе «наряда» поставили опытнейшего И.И. Сабурова и Г.И. Мещанинова-Морозова.

«Дворовыми воеводами», то есть командирами государева полка или, иначе, «государева двора» в походе числились Борис Федорович Годунов и Федор Никитич Романов-Юрьев. Оба неопытны в воинском деле, последний к тому же еще молод. Но их служба должна была считаться в большей степени почетной, нежели действительной. Основные решения, надо полагать, принимали князья Мстиславский, Ф.М. Трубецкой, возможно, И.В. Годунов и князь Д.И. Хворостинин. На них-то и надеялись больше всего. Стоило Борису Федоровичу, большому политику, влезть в военное дело со своими идеями, как произошел серьезнейший срыв (но об этом чуть позже).

Назначения военачальников представляют собой своего рода «кроссворд», разгадка которого дает понимание того, как относилось правительство к походу на шведов.

Во-первых, на воеводство отправили восемь бояр и четырех окольничих. Иными словами, добрая половина политической элиты оказалась в седле.

Во-вторых, Годуновы, к сожалению, не отступились от любимого обычая ставить представителей своего семейства и ближайшей родни на важнейшие воеводские посты, мало сообразуясь при этом с их реальными тактическими способностями, опытом, знанием театра военных действий. Тут в составе командования армии оказалось пятеро из клана Годуновых-Сабуровых. Притом лишь трое из них являлись дельными людьми, изрядно понюхавшими пороху.

В-третьих, командные кадры полевого соединения были совершенно избавлены от присутствия высшей титулованной аристократии собственно русского происхождения – ростовских, суздальских, черниговских, рязанских княжат. Их, очевидно, все еще побаивались. Разгром Шуйских произошел несколько лет назад, но людям, близким по происхождению, могли не до конца доверять… Хворостинины не в счет: они были знатью второго сорта, к тому же с Годуновыми их объединяли брачные связи. Итак, на роль знатнейших вождей войска поставили шестерых князей-Гедиминовичей и одного князя кавказской крови. А вот настоящими специалистами по тактике, то есть реальными военачальниками, были (за исключением полка правой руки) выходцы из старинных московских боярских родов да второстепенные князья Хворостинины.

Наконец, в-четвертых, Московское царство бросило в поход лучших из лучших своих полководцев. Трубецкой, Хворостинины, Плещеев-Очин, Иван Годунов и Сабуровы – серьезные люди[98]98
  Кроме С.Ф. Сабурова, не имевшего серьезного боевого опыта.


[Закрыть]. В целом по уровню опыта и тактических дарований это не была та «звездная команда», с которой, например, Иван IV брал Полоцк в 1563 году. Но все же командный состав подобрался сильный.

Общий вывод: русское правительство и, в частности, Б.Ф. Годунов долго и серьезно продумывали расстановку военачальников для этого похода; постарались свести к минимуму риск предательства, добиться чисто военной эффективности и, насколько возможно, сократить поле для местнических споров. Первые две задачи решить удалось. Местнические тяжбы все-таки вспыхнули, но в умеренном масштабе. Ошибкой Бориса Федоровича стало назначение слишком большого количества близких родственников и… самого себя. Однако в целом это хоть и мешало делу, но к катастрофическим результатам не привело.

Когда армия сконцентрировалась в Новгороде Великом, на север, за Неву, был отправлен легкий отряд. Перед ним, очевидно, поставили задачу отвлечь внимание шведов от направления главного удара; возможно, произвести разведку: есть ли у неприятеля в Карелии серьезные силы, которые он мог бы перебросить южнее, на помощь своим крепостям? Как только основные силы выступили к Яму, этот «легкий корпус» отозвали назад и двинули перед наступающей армией. Затем разведчики тайно направились к Яму – за «языками».

Наконец, 18 января 1590 года войска покинули Новгород. А уже 23 января государь Федор Иванович с армией, пришедшей «в силе тяжкой», осадил город Ям.

Там засело 500 вражеских бойцов. Солидный для Ливонии гарнизон, но все же не столь значительный, чтобы тягаться с мощной армией вторжения. По всей видимости, скорое действие русского военного механизма застало шведское командование врасплох. К отражению этого удара шведы не успели как следует подготовиться. Первая осада принесла быструю и легкую победу. Когда полки облегли Ям и начала сокрушительную работу наша артиллерия, гарнизону небо показалось с овчинку… Притом тяжелые пушки, специально предназначенные для разбивания крепостных стен, еще не успели подойти. Хватило орудий полегче. В XVI веке иностранцы отмечали сильные и слабые качества русской армии, за что-то хвалили ее, за что-то ругали, но всегда и неизменно выражали почтительное отношение к отечественной артиллерии. Подобное уважение, отчасти основанное на совместной службе, отчасти же – на горьком опыте столкновения с искусством наших пушкарей, сохранится и позже. Еще в XVIII веке иноземные специалисты будут писать, что русская нация лучших офицеров выращивает в артиллерии. На протяжении XVI столетия артиллерия московских государей многое множество раз ломала сопротивление могучих крепостей, гарнизон которых не помышлял о сдаче. Ям таковой не был. Поэтому двух дней бомбардировки хватило, чтобы «фортеция» капитулировала (27 января 1590 года). С воинством, пытавшимся ее защищать, поступили милостиво, отпустив всех сдавшихся. Это был поступок в духе царя-миролюбца, и он сказался на успехе кампании гораздо лучше, нежели та свирепость, которую 12 лет назад проявлял в Ливонии его родитель, царь Иван. Часть шведских солдат перешла на российскую службу.

Не успел сдаться Ям, как очередной «легкий корпус» скорым маршем устремился к Ивангороду и Нарве. Здесь должны были развернуться главные события войны. Шведы уже знали о масштабах вторжения и опасались осады. На подступах к обеим крепостям действовало полевое соединение противника под командой Густава Банера^{168}.

Во главе авангардных сил русской армии стоял тот самый князь Дмитрий Иванович Хворостинин, от которого столь многого ждали на этой войне. Ему и прежде приходилось громить шведов. Надежды на воинский талант Хворостинина оправдались. Не напрасно Джильс Флетчер, узнавший о нем совсем недавно, писал: «…теперь у них первейший муж, наиболее пригодный для военных дел, некто князь Дмитрий Иванович Хворостинин, воин старый и опытный. Он оказал большие услуги в войнах с татарами и поляками…» Хворостинин обнаруживает в районе Ивангорода шведский корпус и стремительно нападает на него, не дожидаясь подхода основных сил. Передовому полку Дмитрия Ивановича пришлось преодолеть упорное сопротивление шведов. Рубка шла полдня. В конце концов противник отступил.

Под Ивангородом военные заслуги князя Хворостинина перед страной достигли вершины. Он еще примет участие в осаде Нарвы, он еще встанет во главе заслона, выставленного против любых попыток деблокады города. Но это была последняя служба немолодого полководца, последний подарок, принесенный им отечеству. Старый воевода[99]99
  К тому времени Хворостинину было 50—55 лет. Не столь уж много на первый взгляд. Но надо учесть интенсивность его службы: Дмитрия Ивановича на протяжении нескольких десятилетий постоянно ставили на воеводские посты в действующей армии, он без конца участвовал в дальних походах, больших и малых сражениях. Его воинское дарование использовали постоянно, при этом тело, конечно, изнашивалось.


[Закрыть] устал от нескончаемых военных трудов и принял монашеский постриг в Троице-Сергиевой обители. Старость и недуги одолевали его тело, изношенное в походах и сражениях. 7 августа 1590 года Дмитрия Ивановича Хворостинина не стало. Ушел из жизни один из достойнейших вельмож царствования Федора Ивановича и лучший русский полководец того времени.

Однако у страны хватило даровитых военачальников, чтобы успешно довершить ту военную работу, которую с блеском начал князь Д.И. Хворостинин.

Главные силы нашей армии подошли к Ивангороду 2 февраля. Шведы более не рисковали вступать в бой с превосходящими силами. К тому же их деморализовало недавнее поражение. Поэтому кавалерийские отряды врага и часть неприятельской пехоты отошли западнее – прикрывать Ревель, представлявший собой «столицу» шведских владений в Ливонии. Ивангород с Нарвой шведы фактически предоставили их судьбе, надеясь на мощь крепостных сооружений. Что ж, и тот и другая обладали первоклассными крепостями. Нарву защищал гарнизон в 1600 человек. Ивангород располагал меньшим гарнизоном, но само место, выбранное когда-то русскими фортификаторами для строительства его стен, отлично защищало укрепления. Подобраться к высоким ивангородским стенам для штурма было весьма неудобно. И там, и там осажденные могли использовать сильный артиллерийский парк.

Но у армии Федора Ивановича имелись свои козыри.

Во-первых, государь привел с собой тысячи служилых татар, коих в Ливонии опасались пуще огня. Зло жалящий рой татарской конницы полетел на запад, в окрестности Раковора (Везенборга). Он приносил пожары и разорение. Как говорили в то время, татары «распустили войну». Иными словами, они надолго заняли шведских военачальников, нападая на мызы и деревни, бушуя на дорогах, появляясь в предместьях городов… Противнику не давали опомниться, вновь собраться с силами и с течением времени все-таки нанести серьезный деблокирующий удар.

Во-вторых, со стороны Пскова к царскому лагерю двигался обоз с «тяжелым» или «великим нарядом». Когда мощные стеноломные орудия прибыли на место, их расставили на позициях против Ивангорода и Нарвы. 6 января мощная русская артиллерия впервые издала устрашающий рык под стенами вражеских крепостей. С этого момента она работала полмесяца, исправно взламывая укрепления. Когда русское командование сочло проделанные ею бреши достаточно большими, настало время приступа.